Текст книги "Увертюра ветра (СИ)"
Автор книги: Алиса Элер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Слишком умен, слишком рассудителен. Слишком.
Окончательно утвердив Камелию на роль невольной помощницы, я скользнул за Грань. И сразу же почувствовал, как протянувшаяся между нами нить рвется со струнным вздохом.
Неразличимый в реальности я, не таясь, спустился по лестнице. И, уйдя глубже, за дальние Грани, прошел сквозь истаявшую дверь.
Камелия спала. Сквозь плотно закрытые резные ставни не пробивалось ни лучика восходящего солнца. Смешная, с трогательно натянутой до самого подбородка простыней, с руками, раскинутыми, точно крылья, и смягчившимися во сне чертами лица, она сейчас казалось ребенком.
– Камелия, – тихо позвал я, шагнув в реальность у изголовья кровати. – Камелия!
– Отец... – едва слышно прошептала она. В голосе дрожали слезы. – Отец!
– Камелия! – позвал я громче, менее всего желая прикасаться к чужим тайнам.
От моего окрика она вздрогнула – и распахнула глаза. В темноте, опутавшей комнату, они казались двумя сгустками мрака.
– Мне нужна Ваша помощь, – сухо бросил я, не давая ей утонуть в догадках и высыпать на меня нелепые обвинения, которые почему-то всегда приходят женщинам в голову в первую очередь.
– Я Вас слушаю, – подчеркнуто вежливо сказала она, гордо вздернув подбородок. Мягкие после сна черты еще не успели ожесточиться, и она по-прежнему выглядела ребенком.
Только ли выглядела?
И я сказал совсем не то, что планировал.
– Я вновь покажу Вам тот мир, – без ложной мягкости и вкрадчивости сказал я. – Мир настоящего волшебства. А Вы, – я присел на корточки у изголовья так, чтобы наши глаза находились на одном уровне. – Напоите силой заклинание, которое покажу.
Совершенно безумное, глупое предложение. Предложение, на которое может согласиться только ребенок. Взрослым недостаточно просто смотреть – у них нет на этого времени. Им непременно нужно обладать. И неважно, что, получив в свою власть нечто, они почти наверняка забросят его, как сломанную игрушку.
Она согласилась.
– Что случилось? – также коротко спросила она, садясь на кровати и придерживая простынь. Подобная "стыдливость" показалась мне кокетством и манерностью: на том конце кровати простынь сползла, оголила узенькую щиколотку девушки, тонущую в ворохе кружев и рюшек ночной рубашки.
– За мной следят, – лаконично ответил я. – Быстрее, леди, у нас так мало времени.
Она поколебалась секунду и, чуть подвинувшись, чтобы мне было, куда присесть, протянула руку.
– В этот раз будет проще, – пообещал я. По дрогнувшим векам и волне мурашек, пробежавшей по ее рукам, я понял, что она не поверила.
И правильно сделала.
– Успокойтесь, леди. Закройте глаза, – терпеливо повторил я то, что она уже знала.
Камелия подчинилась беспрекословно.
В прошлый раз я вел ее за руку по дороге, одергивая при любой попытке сойти с нее и остановиться даже на секунду. А в этот – шел рядом, благородно поделившись тем, что видел сам. Это создавало некоторый риск, но выбора не было: попробуй я взять полный контроль над ее телом, меня сразу бы обнаружили. Мне ничего не оставалось кроме как надеяться, что девушка не подведет.
Ее восторг вновь захлестнул меня, расцветил алыми отсветами молочную дымку. Но сейчас любоваться красотами Грани, ее нежностью и отзывчивостью, было решительно некогда, и я продолжил бесстрастно и отрывисто:
– То заклинание – словно сиреневая паутинка. Видите? Да, правильно. Протяните к ней руку. Нет, не получается? Жаль. Я не могу помочь: стоит нарушить структуру, как заклинание перестанет действовать.
"А если я напитаю все?" – тихо шепнула дымка голосом Камелии: она отчего-то боялась говорить вслух. За Гранью слова вспыхивали зарницами, гремели громом, рябью пробегали по туманному озеру. Но сейчас это пугало ее меньше звуков реального мира.
Я не колебался. Да, долго, да, расточительно, но кропотливый поиск нужной структуры грозил затянуться, а времени у нас нет.
– Начинайте!
По сцепленным пальцам пробежала волна тепла. Свет, нежный и ласковый свет солнца озарил меня от кончиков пальцев до пят.
Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как девушка стала заваливаться набок и успеть ее подхватить.
– Леди! – зашипел я, отчитывая. – Что вы сделали? Нельзя пропускать сквозь себя столько энергии сразу!
– Я... я не знала, – светлая улыбка затухала, лицо бледнело; исчезал внутренний свет, заставляющий ее глаза сиять. Или, быть может, он лишь казался мне?..
Камелия потупила взгляд.
– Вас этому не учили? – неприятно удивился я. Она качнула головой. – Не учили обращению с чистой энергией? Хотя, впрочем, этого следовало ожидать от времени формул и сухого просчета... Времени магии, а не волшебства.
Спохватившись, что сказал это вслух, я попытался улыбнуться как можно теплее. Но вышла, кажется, лишь кривая усмешка.
– Спите. Мы не торопимся, часов пять еще есть. Спасибо, что помогли.
Она хотела было что-то возразить, но почти сразу, точно околдованная, закрыла глаза и уснула.
Я поправил сбившуюся простынь и тихо ушел, больше не тревожа ее сон.
***
Меня разбудили шорох, приглушенный стук и злое, но тихое шипение. Я приподнялся, замотал головой, едва соображая, где я и что происходит – и не смог разлепить глаз. Сквозь сцепленные ресницы получалось разглядеть лишь тонущий в радужных бликах силуэт.
Я вздрогнул, мотнул головой, часто-часто заморгал, протер глаза – и с облегчением выдохнул, опознав в госте Нэльвё.
Уже умывшийся, с еще влажными волосами – с темных набухших кончиков скатывалась вода, – он сидел, закинув ногу на ногу, подложив руки под голову, и легкомысленно грыз пшеничный колосок.
– О! Проснулся! – не замедлил отреагировать он на мое пробуждение. Как ни странно, сейчас голос Нэльвё был исключительно радостным. Я сел на тюфяке, взирая на него хмуро – как и положено смотреть только что проснувшемуся на отвратительно бодрого друга.
Нэльвё заговорщицки подмигнул, подбросил что-то на ладони – и перекинул мне.
В пробивающихся сквозь крышу лучах блеснуло золотом. Я, плохо соображая, что делаю, перехватил верткую вещицу налету. И, разжав кулак, с удивлением обнаружил стиснутый в нем злат.
– Вчерашний, – пояснил Нэльвё, лукаво улыбаясь. – Тот, что наша благородная кузнецу пожаловала.
– Отобрал? – мрачнея на глазах, спросил я.
Он расхохотался:
– Обижаешь! Проку ему с того злата, да еще после того, как он узнал, кого отчихвостил! – и, поняв, что я не собираюсь разделять его веселье, уже серьезно повторил: – Толку ему с того злата, когда жена уже месяц с болезнью слегла, а лечить ее некому. Выходил я его благоверную, так он мне со слезами этот злат втюхал! На, говорит, добрый человек, забирай! – со смехом процитировал Нэльвё. – Ну, я и забрал. И ведь не просил ничего, он сам предложил.
Я недоверчиво вздернул брови. Нэльвё проявлял удивительную доброту... Я бы сказал, подозрительную.
"Заразное это, что ли? Неужто отповедь Камелии его так встряхнула?" – рассеянно подумал я, безуспешно пытаясь натянуть рубашку: все никак не мог попасть в нужный рукав.
– Хозяйка пирожки печет, – меж тем сообщил Отрекшийся, продолжая мучить бедный колосок. – Нас зовет. И соню эту... благородную.
Я надивиться не мог настроению Нэльвё, гадая, в чем же причина редкого благодушия и добродетели. Слепо нащупав ботинки, я натянул их и зашнуровал, отчаянно зевая и норовя пропустить нужный крючок. В голове крутилась какая-то мысль, но я никак не мог ухватить ее за хвост.
А!
– Ты не говорил с деревенскими о лошадях? – спросил я скорее для отмашки (и слабо надеясь пролить свет на оставшиеся за утренние кадром блуждания Нэльвё). Мне в принципе не верилось, что наш thas-Elv'inor способен на общественную деятельность.
Но зародившийся день полнился чудесами и удивительными событиями.
Отрекшийся кивнул:
– Да, с нашими гостеприимными хозяевами. Поймал главу семейства по утреннему холодку, пока он дрова рубил, и вежливо полюбопытствовал, как да чего. Он не очень-то хотел мне помогать, но, – Нэльвё развел руками, – я был очень убедителен. Любезный хозяин обещался разузнать, нет ли у кого лошадок на продажу, и после обеда сообщить.
Я, так и замерший за завязыванием шнурков, встрепенулся и только покачал головой, вернувшись к прерванному занятию.
– А чего ты вскочил-то так рано? – не выдержал я и задал давно терзающий меня вопрос.
Нэльвё лишь загадочно улыбнулся. Я не стал настаивать на ответе, и, перебросив ему чуть не забытую монетку, первый отправился в увлекательное путешествие ползком по чердаку, а после – по пружинящей лестнице.
Пирожки, хоть и заурядные – с мясом и капустой, луком и яйцом – оказались на диво вкусными. Мы уплетали простое угощение за обе щеки, готовые за такой откуп даже мириться с занудными речами почтенной матроны, отчего-то решившей, что гостей надо непременно развлечь "светским разговором". Естественно, получалось у нее это из рук вон плохо, но сытное благодушие и вежливость заставляли нас стоически терпеть ее общество.
Завтрак закончился приходом хозяина. Он, хмуро зыркая на Нэльвё, пробубнил, что нашел лошадей. Мы торопливо подхватились с мест, от души раскланявшись с щедрой хозяюшкой, несколько сдержанно – с ее навязчивой матерью, и поспешили за нетерпеливо топчущемся у порога супругом.
Скрипнула дверь в залитый полуденным золотом двор. Солнце, уже по-летнему жаркое, но сохранившее весеннюю нежность прикосновений, озорными зайчиками скакало по светло-зеленым листочкам, бороздило золотой вязью причудливую роспись теней и слепило глаза.
Сквозь мечущийся в глазах калейдоскоп пятен я не сразу разглядел лошадей. Самые обычные – невысокие, с массивными и грубоватыми чертами тягловых крестьянских сивок и темными влажными глазами. Единственное, что в них поражало – полнейшее равнодушие ко всему, кроме цветущих под окном приютившего нас дома настурций.
– Вы хотите сказать, что они нам подойдут? – возмущению Нэльвё не было предела. Под его полыхающим огнем взором хозяину, посмевшему предложить столь неказистый товар, вероятно, следовало уже затягивать петлю на шее, а лошадкам – похорошеть до альриньярских скакунов, пегих и тонкостанных. – Да они хоть раз под седлом ездили или только тягло таскали?!
– Какие есть, господин.
В голосе хозяина не было ни тени уважения или боязни. И это вызывало у меня опасения, а у Отрекшегося еще большее раздражение.
"Хватит! – громко подумал я. Очень громко и очень прицельно. – Какая разница, как выглядят эти несчастные лошади? Было бы куда ехать! Переживут в Ильмере как-нибудь наше недостойное появление".
– Прошу прощения, но маловероятно, что мы найдем здесь лошадей, подходящих столь высоким требованиям, – вслух добавил я, холодно и официально. – Странно было бы ожидать породистых скакунов у крестьян, не правда ли?
– Добрый день! – прозвенел переливчатым колокольчиком высокий голосок Камелии. – Ой... лошадки!
Восхищение столь явственно проступило в голосе Высочайшей леди, что Нэльвё, скрипя зубами, был вынужден прикусить язык и готовую сорваться с него пакость.
– Такие смешные! – улыбнулась Камелия, гладя лошадок по лохматым гривам. Они фыркали и тыкались в протянутую ладонь: от рук девушки вкусно пахло пирожками, натопленной кухней и домом – запахами хозяйки. Но угощение все не находилось, и скоро лошадки потеряли к Камелии всяческий интерес, вернувшись к неторопливому, но планомерному уничтожению клумбы с настурциями. Камелия надулась, но повторно вызвать ажиотаж у флегматичных животных не удалось.
– У вас сбруя на продажу есть? – мрачно спросил Нэльвё.
– Есть, – спокойно сказал мужчина. И, коротко бросив нам:
– Подождите минутку, – развернулся и неспешно зашагал п улице.
Я приготовился выслушать очередную пламенную тираду Нэльвё, но вместо ругани он полез в карман, чтобы провернуть уже знакомый мне маневр с монеткой. Она только блеснула золотым ребром – и нырнула в доверчиво протянутые руки Камелии.
– Что это? – глупо спросила она, неверяще разглядывая злат.
Ее вопрос ударил Нэльвё в спину. Он, уже открывший дверь, обернулся и улыбнулся. Немного снисходительно, почти покровительственно... и тепло.
– Возвращаю то, что тебе причитается.
– Это... это злат, который я вчера отдала кузнецу?.. – спросила она неуверенно, слабо. И почти сразу вспыхнула злостью, заплясавшей в темно-бордовых глазах: – Ты отобрал у него деньги?! Верни немедленно!
– Нет, глупая. Я вылечил его супругу – можно даже сказать, вернул с того света. Он предложил мне все, что угодно за помощь. И я попросил злат.
– Но... это же нечестно!
– Что именно? Получать вознаграждение за свой труд? – иронично вскинул бровь Нэльвё.
– Нет! Другое! – воскликнула она и замолчала, не подобрав слов.
– Что же нечестно, Камелия? Честно получать то, что тебе причитается; то, чего заслуживаешь, ждешь и в чем больше всего нуждаешься. Он, этот кузнец, больше всего нуждался в помощи, а не в деньгах.
– Это мое наказание! – вспыхнула девушка.
– То есть в своем эгоизме ты готова не считать ни с кем? – улыбнулся Нэльвё. – Камелия, ты представляешь себе, как это выглядело со стороны? Я скажу. Отвратительно выглядело. Словно госпожа походя отвесила пинок бездомному псу и милостиво приказала слугам бросить косточку к его ногам. Это унизительно и недостойно.
Камелия осеклась на полуслове и замерла, жалкая и растерянная одновременно.
– Вина искуплена, Камелия, – продолжил он терпеливо. – Твоей добротой. Иногда, видишь ли, достаточно только проявить готовность к самопожертвованию – искреннюю, подлинную, ничем не замутненную. Поэтому прекращай хлопать глазами, закрой рот и убери эту несчастную монету в карман, подальше от моих глаз. Вот честно – воротит уже от нее!
Нэльвё толкнул дверь и шагнул в сумрачную прохладу дома. Скрипнула проворачиваемая на петлях дверь – и захлопнулась с глухим стуком, выбив точку в конце строки.
Камелия, по-прежнему ничего не понимающая, повернулась ко мне, надеясь... на что? На правду? На объяснение?
Но простых ответов не бывает.
– Он прав. Вина искуплена.
И добавил, поколебавшись, не очень-то рассчитывая, что она поймет:
– Вина перед собой.
***
Долго мы задерживаться не стали: дождались обещанной упряжи, щедро расплатились с хозяевами и сразу отправились в путь.
Полуденный зной пригибал к земле одуряюще пахнущие травы, плавил воздух жарким дыханием. Мерный цокот копыт по утоптанный сотнями сапог и подков дороге убаюкивал, погружал в сладкую дрему.
Лошади постоянно сбивались на шаг. Неприученные ни к седоку, ни к долгим переходам, изнывающие от неприличной для поздней весны жары, они отчаянно не желали слушаться. Из нас троих "воевал" с ними только Нэльвё (Камелия откровенно жалела "бедных лошадок", а я сразу понял, что ничего из этого не выйдет). Сначала Отрекшийся понукал их, потом грозил расправой, а сейчас, умаявшийся и разморившийся, только вяло бранился: солнце светило все безжалостней, и он волей-неволей проникся к лошадям сочувствием.
Полдень туманил голову, путал мысли. Я бросил измученный, затуманенный взгляд вперед, надеясь разглядеть в дрожащем, колышущемся мареве крепостные стены Ильмере. Но горизонт был чист, как и час, и два часа назад. И мне начинало казаться, что эта пытка никогда не закончится.
Проносящиеся мимо экипажи и всадники обдавали нас суховеем, в котором умерло само воспоминание о прохладе. Время застыло, как увязшая в янтаре муха. Я не мог ни о чем думать – но и не думать не мог! И сложно было сказать, что было большей пыткой: жара или невыносимая, невозможная скука.
Я сам не заметил, как очнулся от дремы. В голове прояснилось, и я нетерпеливо заерзал в седле. Нет, если будем так медленно тащиться, точно с ума сойду!
– Эй! – привлек внимание спутников я. – Хорош плестись!
И, подавая пример, легонько ударил каблуками о круп кобылы. Она сорвалась с шага на стремительную рысь – да так резко, что я едва не сверзился. Похоже, это стало неожиданностью и для нее, потому что почти сразу она перешла на неторопливый аллюр, а потом и вовсе остановилась.
– Ты чего? – с искренним недоумением спросил нагнавший меня Нэльвё.
Случайные попутчики смотрели кто удивленно, кто неодобрительно. Ну, еще бы! Сорваться с места в галоп, взвив клубы пыли, чтобы почти остановиться через какую-то сотню шагов!
– Так мы в город затемно доберемся. Не знаю, как тебя, а меня это не устраивает. Ну, пошла! – прикрикнул я на кобылу. Она жалобно ржала и вяло стригла ушами, упираясь, что есть сил. Но я прекрасно чувствовал настроение лошадей и видел, что им далеко не так плохо, как они старательно это изображают. Поэтому настойчиво подгонял, не давая халтурить.
...Дорога стелилась под копыта диковиной золотисто-охровой лентой. Цветущее разнотравье бежало с нами наперегонки, простираясь настолько, насколько хватало глаз. Ветер, излюбленный спутник всех путешествий, трепал свободную рубашку, взмокшие, липнущие ко лбу и щекам волосы. Коса хлестала по спине, и я в которой раз пообещал себе, как только, так сразу сходить к цирюльнику. Пыль завивалась вокруг копыт, и случайные попутчики, угодившие во взметавшиеся после нас золотистые облачка, изрыгали проклятья, посылая нас в бездну и Край вечной ночи разом, но я только улыбался.
***
К воротам Ильмере мы выехали на закате. Солнце, к вечеру подобревшее, светило в спину и отбрасывало далеко вперед причудливые тени.
Отсюда, с гребня холма, город лежал, как на ладони, и казался расписной игрушкой. Я привстал на стременах, вглядываясь вдаль, и недовольно цокнул.
– Ну и очередь! Хорошо, если вообще успеем сегодня.
– Я могу потребовать, чтобы меня пропустили вне очереди, – робко предложила Камелия. – Это одна из привилегий Высоких лордов.
– Чтобы они нас с особым пристрастием осмотрели? – фыркнул Нэльвё. – Благодарю покорно! Лучше попробовать проскочить перед... м-м... да хоть перед тем купцом. Ты только посмотри, какой воз! Органза, муслин и батист, ткани-паутинки из Лазурной Гавани, шектарские шелка, лиссарийское кружево... вот уж где стражники разгуляются! Они на нас даже не посмотрят, только бы быстрее отделаться.
– Конечно же, стражники не заметят твоего маневра, – иронично заметил я. – Они "люди", а не "идиоты". Это не одно и то же. Оборванцы, пытающиеся въехать в город перед богатым возом, вызовут подозрения. А вот, скажем, спешащая благородная госпожа – нет. На ее сопровождающих даже никто не взглянет.
– То есть ты предлагаешь действовать в лоб – и будь что будет?
– Другую легенду все равно не придумать, – пожал плечами я. – Может, в город нас и пропустят, но запомнят.
– Ладно, – поморщился Нэльвё. – Твоя взяла. Девчонку никто не ищет, вот пусть и сверкает перед стражей.
– А зачем мне в Ильмере? – спохватилась Камелия. – Это же глухая провинция. Крестьянам-то мы про столицу врали, а тут что говорить?
Повисла тишина, такая густая, что слышен стал шелест ветвей кустарника и шепоток ветра.
– Ну... – неуверенно начал я, лихорадочно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь про этот захудалый городишко. По правде сказать, все "городишки" кроме Торлисса и Лэйдрина были у нас захудалые – купечеству и знати хватало двух столиц за глаза. Все остальные или появлялись на карте как-то само собой, вырастая из деревушек и поселков, или строились от большой нужды вокруг крепостей, у портов, на перекрестьях дорог.
Ильмере раскинулась у широко разлива Майры, где от берега до берега чуть большим полумили. Это как раз был случай с обросшей городищем крепостью (Майра – древняя граница земель бессмертных), так что кроме этих самых крепостных стен, реки и обыкновенной городской суеты смотреть здесь было не на что.
– Проездом? – неуверенно спросил Нэльвё.
– Пусть так. Но куда? – невесело улыбнулся я. – Не в Лес Тысячи Шепотов же. А в Холмы – подозрительно.
– Lliane-shi Viorre! – воскликнула Камелия. – Виоррейский карнавал! Он как раз начинается.
– Не очень удачно. Обычно лорды и леди Высоких домов, отправляющиеся на неделю Поющих флейт, прибывают вместе со своими бессмертными родичами. Ты кому приходишься?
– Моя мать – младшая княжна Серебряной лозы, пятая наследница венценосного дома Тайноррэ, – заученно оттараторила Камелия.
– О! – щелкнул пальцами Отрекшийся. – Прекрасно! Имя Тайноррэ на слуху, должны проникнуться...величием момента. И в Виорре у твоего дома резиденция есть. Значит, проблема решена! Вперед, леди!
Коротко щелкнули поводья, и конь Нэльвё ринулся вниз, под откос. Щелк, щелк! – и мы устремились за ним наперегонки с дурашливым ветром. Мимо проносились телеги, плетущиеся по тракту паломники и оборванцы, богато изукрашенные кареты и высокородные лорды и леди с одинаково скучающими и одинаково напудренными лицами. Мы влетели в очередь из неповоротливых телег, карет и возов, запрудивших подход к воротам.
Крики, ропот и нарождающееся раздражение волной прокатилось по толпе. Стража, заслышав гул, начавший подниматься уже штормовым валом, ухватилась за пики и заступила дорогу. И куда только делась сонная одурь!
Лошадь Камелии взвилась на дыбы и истошно заржала (кажется, уже позабыв, что еще с утра был обычным крестьянским тяжеловозом). А она сама окатила толпу ледяным презрением и выкрикнула:
– Я – Камелия из дома Эльгйер, Великого дома Эльгйер! Прочь с дороги, пока я не приказала нанизать ваши головы на пики!
Ее звонкий голос разнесся над толпой, только сейчас в нем звенели не серебряные колокольчики, а сталь – и дрожь пробрала даже меня.
Меч выскользнул из ножен Отрекшегося с тихим напевом – и ослепительно полыхнула на солнце. Толпа замерла, затаив дыхание, точно завороженная – и с возгласом-вздохом прянула назад.
Камелия подхлестнула коня и сорвалась вперед. Стража, преградившая въезд, бросилась врассыпную, убираясь с дороги. Толпа, сначала робко притихшая, взревела – и хлынула за нами. Мы влетели в ворота тремя разноцветными птицами и, ни на секунду не задерживаясь, помчались вперед по улицам.
Позади раздалось зычное "куда прешь?!" и лязг стали. Рев толпы – все отдаляющийся, но не стихавший – гнал вперед.
Только через два квартала, куда уже не долетали отголоски устроенной нами свары, мы смогли приостановиться.
– Чего они так взбеленились? – спросила Камелия, когда наши кони поравнялись, и можно было говорить, а не кричать через всю улицу. В ее голосе отчетливо слышалась досада.
– А ты ничего не заметила? – невпопад откликнулся я и тут же об этом забыл, поглощенный другими мыслями.
...В Ильмере я был, кажется, лет двадцать назад, и за это время городок лишь разросся и еще больше подурнел. Доски, которыми мостили улицы, окончательно осклизли от грязи и щедро выливаемых из окон помоев. Покосившиеся дома обветшали, и облупившаяся краска слезала с них рваными лоскутами, обнажая выщербленный временем камень.
"Ильмере... – с неожиданной тоской подумал я. – "Лебедь". Озерный острошпилевый замок – и город-жемчужина Западных земель, притулившийся у излучины рек. Тысячи лет твои белокаменные стены стремились ввысь, к облакам, срывались в свободном полете. Тысячи лет раскинутыми крылами плескались на ветру тонкие ленты флагов. Город-жемчужина, красота Первых дней... Но сгустились сумерки, и ты, как и все лучшее, как и все мы, сгинул в обжигающем пламени Тысячелетней ночи. Пепел и белокаменные руины – вот все, что осталось от твоей стройной неги и красоты.
А потом пришли они, люди – и вот уже крепости из неотесанного гранита поднимаются из твоего пепла. Уродливые башни, умытые в грязи деревни... Мы отдали тебя, поверженную, легко, без боя. Отдали тем, кто обрек тебя на гибель и забвение. Отдали, даже не подумав, не вспомнив... И теперь, проезжая по осклизлым от помоев улицам даже не видим твоих извечных, непрекращающихся слез.
Мы и себя отдали, потеряли... и забыли.
Прости, Ильмере. Прости, яснокрылая".
– ... что не заметила? – терпеливо и как-то обреченно (видимо, уже не в первый раз), повторила Камелия. – Мастер Мио, вы меня слышите?
– Что не заметила? – глупо спросил уже я, еще гуляя где-то среди мозаичных улочек прежней Ильмере.
– Не заметила, – перебил Нэльвё, уставший от бесконечного разговора, – что мы втоптали в землю целый тюк тончайших лиссарийских кружев, опрокинули воз с фарфором и разбили парочку амфор с оливковым маслом, пока продирались сквозь толпу. Господа купцы сначала, конечно же, испугались, но почти сразу опомнились и стали напирать на стражу, требуя восстановить нанесенной Высокой леди ущерб.
– Да? – несчастно спросила Камелия и несмело потянула поводья, оглянувшись. – Мы должны...
– Ничего мы не должны, – осадил ее Нэльвё. И жестко добавил: – Успокойся. Весь ущерб, нанесенный Высокими лордами, покрывают городские власти. Если, конечно, находят это необходимым.
– Камелия, – с обычно непозволительной резкостью начал я. – Мы торопимся. Нам некогда участвовать в разборках. Да и нельзя, вообще-то: если мы вернемся, нас непременно запомнят. Поэтому, пожалуйста, едем прямо!
Девушка стушевалась. Она, казавшаяся каких-то пару минут назад высокородной госпожой, которой, не раздумывая, должен повиноваться каждый, вновь стала прежней: маленькой наивной девочкой, которая в очередной раз столкнулась с жестокой реальностью и совсем ничего не могла ей противопоставить.
Потому что реальность, драконы ее пожри, совершенно права!
– А не пойдешь сама – волоком потащим! – вкрадчиво сказал Нэльвё, наклонившись к вспыхнувшей от негодования и смущения леди.
Не давая ей прийти в себя, thas-Elv'inor отпрянул и невозмутимо продолжил:
– Надо думать, на телепорт в шесть мы уже опоздали.
– Итого у нас еще три с лишним часа ничегонеделанья, – поморщился я. – Паршиво.
– Ну... во всяком случае, мы можем поужинать, – глубокомысленно и на редкость оптимистично отозвался Нэльвё.
– В Ильмере, конечно же, никто не был? – безнадежно спросил я и только досадливо скрипнул зубами. Кто бы сомневался! – К телепорту сначала или ужинать?
– Ужинать! – хором ответили они.
– Только не в этой дыре, – брезгливо добавила Камелия.
– Детка, этот город – одна большая дыра, – покровительственно сообщил Нэльвё, заработав гневный взгляд леди и мое невольное восхищение. Так талантливо чередовать амплуа, представая то героем, то злодея, надо уметь!
– Так здесь только на окраинах, – успокоил ее я и бросил предостерегающий взгляд на Нэльвё, шепнув одними губами: "Доиграешься". Он скептически скривился и, подхлестнув коня, вырвался вперед.
Я лукавил. Город производил удручающее впечатление весь: от золоченных шпилей храмов до полуоблупленной ратуши и неловких, грубых коробок домов, громоздящихся друг на друге. Запустение и отчаяние – вот единственные чувства, которые еще сохранились в этой беспросветной серости. Они сквозили повсюду: в изломах кривых улочек, в вянущих на подоконниках гортензиях и надсадном, охрипшем крике ворон.
– Ага! А вот и стационарник! Точно не успели.
– Где? – любопытно завертела головой Камелия. Все обиды тут же забылись. Так же быстро, как расстроилась, Камелия развеселилась, и теперь буквально подпрыгивала от нетерпения, попинывая лошадку каблуками и подергивая за поводья.
Я проследил за взглядом Нэльвё и только сейчас заметил разливавшееся над городом сияние. Золотисто-алое, переливчатое, оно терялось на фоне закатного неба.
Истошное "кар-р-р!" всколыхнуло сонную тишину улиц. Сердце пропустило удар – и ухнуло вниз, когда с крыши дома, вдоль которого я проезжал, сорвалось несколько черепиц. Загремел металлическим звоном водосток. Перепуганная лошадь шарахнулась влево, столкнувшись с конем Камелии и чуть не выбив девушку из седла.
Я, не сдержавшись, грязно, но совершенно бессвязно выругался, не столько стараясь высказаться виновнице, сколько отвести душу. Хриплое карканье, похожее на отрывистый смех, закружилось вместе с вороной. Я вскинул голову, в бессилии сжимая кулаки – и осекся, встретившись с изумрудно-весенним взглядом.
Своим взглядом.
Портрет, конечно же, был не в цвете, но чернила ложились так точно и тонко, до последнего росчерка, что можно было в это поверить – и безошибочно узнать.
– Мио? Ты что там высматриваешь?
Проклятье! Только внимание Нэльвё мне привлечь не хватало! Я замер, лихорадочно обдумывая, просчитывая и решая, что, дракон раздери, делать. Сказать им? Или молчать дальше?
Молчать... А что толку? Да, плакат не видно за моей спиной, но вряд ли он единственный на весь город. Уж у ворот и телепорта точно висят объявления о розыске, и мое в том числе.
Отчаянно хотелось схватиться за разрывающуюся от бесчисленных вариантов голову. Но вместо этого я – или кто-то, на мгновение ставший мной – медленно обернулся.
– Ничего, Нэльвё, – долетел до меня собственный, но словно бы чужой, голос. – Ничего.
Ложь поднялась между нами стеной отчуждения. Я поднял на Нэльвё взгляд и улыбнулся.
– Все в порядке.
Камелия, только сейчас увидевшая сияние, ахнула. И, обернувшись ко мне, спросила:
– Что это?
Ее вопрос пришелся очень кстати, позволив уйти от неприятного разговора.
– Искажение пространства вокруг действующего телепорта, – мягко и доброжелательно ответил я, словно не замечая пристального взгляда Нэльвё.
– Красиво! Почти как северное сияние, – мечтательно проговорила девушка.
– Да, наверное. Я не был на Жемчужных Берегах.
Я делал все, чтобы не выказать волнение натянутых нервов-струн. И thas-Elv'inor, кажется, поверил. Во всяком случае – отвернулся. И, легонько подхлестнув поводьями, пустил лошадь шагом.
– Я слышала, что сияние севера – самое прекрасное из всего, что можно увидеть, – тихо продолжила Камелия, вновь взглянув на небо. Я поравнялся с ней и легко обогнал. – И я бы очень этого хотела.
– Может быть, его уже давно нет, – бросил из-за плеча порядочно отъехавший Нэльвё. – Или не было никогда.
– Было! – возмутилась Камелия и, спохватившись, тоже тронулась с места. – И не могло исчезнуть.
– Мир меняется, – негромко заметил я. – И мы меняемся. Время уходит и забирает самое прекрасное.
– Говорят, сияние севера родилось из поцелуя неба и драконьего пламени, – упрямо продолжила Камелия. – Неужели что-то может быть властно над ним?
Я неопределенно пожал плечами, ничего не ответив. Убедившись, что Нэльвё утратил ко мне интерес, позволил себе перевести дух. Спокойствие и сдержанность, к которым я привел себя силой воли, слетели в один миг. Тревога ворвалась в сердце, внеся сумятицу в мысли. Они путались, сталкивались друг с другом, как вспугнутые птицы. Десятки, сотни, тысячи вариантов проносились в голове, толкаясь и теснясь, противореча друг другу.
