Текст книги "Прямые пути (СИ)"

Автор книги: Алексей Дуров

Соавторы: Елена Варющенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Собрались мужики на сход в кабаке и порешили жаловаться дворянину. В жалобщики с подачи Бутруха Малиновки выпихнули Тобрала Куницу, как самого никчемушнего – кто ж, себя уважая, хромую горбунью в жены возьмет? Хоть как он отнекивался, хоть горбунья его с криком прибежала да норовила вцепиться в волосы всем подряд, а против общества не решают. Что правда, показалось иным мужикам, будто рано Тобрал успокоился, не отлынил бы. Ну так подпоили его, тем временем жалобу составили и на подпись подсунули. Никуда не делся, подписал.

Ушла, стало быть, жалоба к дворянину, дошла, нет – того не узнали. Однако дней за десять после схода Тобрал по пьяному делу зарезал жену-горбунью, обоих детей и себя самого. А в кабак те самые скупщики в тот самый день наведались, да не вдвоем, а с пятеркой наемников, обвешанных оружием. До утра пропьянствовали да спрошали каждого, кто заходил, уплатил ли тот налоги. И что скажешь против пяти наемников да предупреждения мытарей?

Но на похороны семьи Куниц много народу собралось – горбунья-то из Карасей оказалась, рода немалого и небедного, хоть и дальнего. Скоро дошли слухи, что один скупщик в сараюшке живым сгорел, второго дикие собаки порвали насмерть. И охрана не помогла – шептались мужики, что перекупили Караси наемников. Бутрух Малиновка в темноте пьяный споткнулся и хребет поломал. А главный мытарь, что за скупщиков заступился, вовсе пропал, как не было его.

Потом приехали двое дворян – здешний и с того удела, где Караси сильны. С каждым по отряду наемной стражи. Собрали народ в кабаке, да и говорят, как в один голос, что кровной вражды не допустят, иначе всех подряд объявят виноватыми. А пока что здесь остаются стражники, на каждом хуторе их обязаны привечать, кормить и во всем содействовать. Знать бы заранее, что горбунья из Карасей, может и обошлось бы, а так ничего уделу не осталось, кроме разорения, это даже Квирас понимал.

Еще, когда дворяне ужинали в кабаке, то договорились, что простым хлеборобам богатыми быть не положено. И что хитрость скупщиков с налогами пошла империи на пользу – и налогов собрано больше, и хуторяне вынуждены будут больше работать, и хлеба больше вырастят.

Отец, как про все это прознал, так взял топор, вырубил палку сосновую, сунул Квирасу, да говорит: «Неча семью объедать. Иди-ка ты миром, да сам себя корми». Еле выпросил Квирас малость серебра на дорогу, и то спустил придорожном кабаке, не дойдя города. А куда еще было идти? Если б раньше, то в батраки можно, а нынче только осталось, что в город на заработки.

В Сером Шпиле – так, оказывается, назывался город, – хотел Квирас к какому-нибудь ремесленному цеху учеником пристать, да не брали его мастера. Порасспросят, да и кривятся, а то без единого слова отмахивались. Плотник только дал доску, чтобы из нее топором какую-то кривулю выстрогать, и то отмахнулся, едва Квирас начал. Работа-то находилась – не мешки таскать, так землю копать, – но платили мало. Порой, едва хватало на выпивку, а как не выпить с такой-то жизнью? И уходил весь заработок, даже угол снять было не на что. Хорошо, нашлась брошенная побережниками сараюшка, там и ночевал.

Хотя быстро завелись приятели, подсказали, где можно купить выпивку задешево. Они-то и виноваты, что Квирас сперва вместе с ними нанялся копать глину для цеха горшечников, потом ниже по реке в каменоломню, потом еще ниже бревна из реки вытаскивать в Гнилом Причале. Часть бревен припрятали в кустах и продали мужикам, денег хватило на несколько дней, даже осталось немного. Но, как отправились назад в Серый Шпиль, то увидели посреди пути заставу. А подорожных ни у кого не было, пришлось назад заворачивать. В Гнилой Причал-то прибыли по Стремнине с плотогонами, у которых подорожная была с припиской: «Плот и все, что на плоту», – так что речная стража пропустила. А Квирас пьяный был и не запомнил.

Застрял в Гнилом Причале. Приятели как-то собрались и обошли заставу, но Квираса с собой не взяли. А тут еще лесоторговец, что Квираса нанимал, недосчитался бревен. Доказать ничего не мог, но тамошних жителей настроил, что работы никакой не давали. Городок-то мелкий, все друг друга знают.

Сидел, значит, Квирас у реки, тихо проклинал приятелей, лесоторговцев, стражников, побережников, родного отца. Вдруг подходит служивый – кафтан и сапоги новехоньки, бляхи начищены, лицо довольное. Видно, что ему-то на выпивку хватает. Разговорились, Квирас на судьбу пожаловался, служивый про армейскую жизнь рассказал. Очень даже завлекательно звучало: делать ничего не надо, кормят и одевают за так, еще приплачивают из казны. Квирас засомневался, знал откуда-то, что в армии муштра жестокая. Или на войну пошлют, а там же убить могут. Служивый отмахнулся, что муштра и война для тех, кто в пехоте или коннице, а так и небоевые люди нужны Императору – землекопы, плотники, кузнецы, огородники, портные, даже пивовары. Что-то в словах служивого не вязалось, однако когда повел он Квираса в кабак да принялся угощать чистым пивом, то много еще понарассказывал. Особо понравилось за армейских землекопов, как они докладывают начальству, что канавы вырыты и уже зарыты, а на самом деле вовсе не копали ничего, только землю разрыхлили, чтобы казалось, будто работали. И про поваров, что к ним сотники на поклон ходят. И про плотников, как они нарочно работу затягивают, чтобы побольше помощников набрать, так начинают числиться десятниками, а помощников на самом деле нету. Хотя про плотников не до конца понятно было.

После нескольких кружек Квирас решился. А у служивого даже свиток с собой оказался, только подписаться на нем, и ты в армии. В тот же день, не протрезвевши, отправился Квирас в Дубовый Лес, где казармы конных латников. Да не пехом, а на телеге с мукой, что на армейский склад шла. Как прибыли, привели похмельного Квираса к здешнему начальнику, глянул он и определил новобранца на кухню поваренком. Квирас обрадовался, было, а зря. Работа тяжелая – котлы драить, дрова рубить, воду таскать, да на побегушках. Главный повар больно злой попался, подручные у него не добрее. Отправят, скажем, Квираса на огород за петрушкой, а там свой десятник, и обязательно ткнет в пузо, аж согнешься – за то, что слишком много петрушки вырываешь. А после повар мешалкой съездит, что мало принес. И не ответишь им, и не огрызнешься, потому как начальство. Еще следят во все глаза, чтобы поварята ни одного лишнего кусочка не съели из того, что готовят. По правде, кормили неплохо, вровень с конными латниками, которых Император особо ценит. Даже выбор был – хочешь курятину, хочешь свинину, хочешь рыбу. Жаль, все сразу нельзя. А вот с выпивкой плохо – хоть наливали что ни вечер по чарке крепкого, да разве этого хватит? А со своей флягой поймают, так могут денег лишить. На самом-то деле можно хоть бутыль принести, но тогда, хочешь, не хочешь, делись с соседями. В казарме-то не спрячешься. Хорошо, что раз в восемь дней служивых отпускали в ближайшее селение, где хватало кабаков. И все равно, дороговата в здешних местах выпивка, Квирас за два раза все деньги растрачивал, а на третий как быть? В долг не верили ни кабатчики, ни служивые. Так и ходил под кабаками, облизывался, в надежде, что кто-нибудь после третьей чарки подобреет и угостит или хоть бы позволит допить за собой.

А от муштры освобождения не было, все равно с утра приходилось упражняться, получать затрещины от десятников. За то, что в мишень из самострела не попадает – а как в нее попадешь, такую мелкую? Другие попадают – ну, так везет им, а Квирас-то от природы невезучий. Что мечом неловко машет, все удары пропускает. Ну так объяснил бы десятник толком, как правильно отмахиваться! Другим объяснил, раз у них получается, чем Квирас хуже?! Хорошо, рубить мечом у Квираса еще как-то складывалось. И ходить строем тоже, хоть забывал спервоначалу поднимать пику на поворотах и съездил несколько раз по голове переднего. Так все равно же в шлемах упражняются, чего зря ругаться?

Словом, обманул тот служивый в Гнилом Причале. Зачем обманул?

Постепенно Квирас кое-как освоился. Кухонная работа стала привычной, главное – приспособился дрова колоть, только этим и занимался. Все равно котлы отмывал плохо, а на иную какую работу не хватало расторопности. Другие десятники тоже махнули на него рукой, уже не ждали воинских умений от кухонного прислужника. На выпивку откладывать приучился.

И вдруг драконы разорвали древний договор. Не поймешь, чего. Поговаривали, что из-за побережников, вроде бы те в Драконью Пустошь из империи ушли и что-то там нарочно сделали, чтобы разозлить драконов. Хорошо, Император заново с ними передоговорился, даже и с выгодой для людей. А Квирас уж собирался из армии уйти – а то и сбежать, если так не отпустят. Говорили ему, что на войне прислужнику армейского повара легче всех выжить, да не верилось.

Не успел Квирас выпить от радости, что войны не будет, как все конные латники в одну ночь коней оседлали и отправились на запад. На самую, что ни есть, войну, притом даже в другом каком-то мире – вообще непонятно. Повезло, что отправлялись в спешке, потому поварят и других прислужников не взяли – коней им не полагалось. Если бы не торопились, то и Квирасу пришлось бы в чужой мир отправляться. На телегах с другими прислужниками или вовсе пешком. На войне им также конных латников обслуживать положено, кроме того, прикрывать их в бою пиками. Вместо этого перевели в дорожную стражу – те войска, что раньше стояли в заставах, тоже ушли на войну. А подорожные-то надо проверять, раз заведен порядок. По большей части на дорогах дослуживали старые служивые или моряки, от которых на войне все равно мало толку. И такие вот малообученные воинскому делу прислужники, как Квирас.

Перевели недалеко, всего-то по другую сторону Дубового Леса. Селение – то есть, и кабак, – рядом. В первые дни, когда Квирас сказал кабатчице, что в дорожной заставе служит, она щедро наливала в долг. А потом вдруг отказала. Поднимает крик теперь, грозится начальству Квираса пожаловаться. Клинп успокаивает, что тогда она уж точно долга не вернет, а Квирасу все равно боязно – вдруг разозлятся начальники за пьянство на заставе да на войну отправят? Случилось же такое с десятником, что раньше здесь служил. Правда, не за пьянство, а за взятку: проезжал купец большого обоза, сунул десятнику целый серебряный диск. Чистый, без видных меток. Однако еще до того купец диск чернилами помазал, на бумаге отпечатал и по отпечатку этому доказал, что взятка была. Та еще подлость. Клинп говорит, что потому особо много с проезжающих брать нельзя. Но как тогда с долгом расплатиться? Сколько еще впереди ночей без выпивки? Скорей бы уж смена подошла, – Квирас точно знал, что у Клинпа фляга полна крепкого, может и угостит глотком-другим, если нажаловаться, что замерз. С нетерпением поглядывал на кубок Аситы, не мог дождаться, когда масло перельется из верхнего сосуда в нижний. Раньше-то смену будить нельзя, разве что на дороге кто-нибудь появится. А если совсем по правилам, то вообще никому спать нельзя, это Клинп придумал отмерять время кубком и спать по очереди.

Квирас с тоской посмотрел на масло. Казалось, что оно вообще не перетекает. Подогнать бы его. Или можно было раньше времени перевернуть кубок, когда сверху вниз натекло совсем мало масла. Однако Клинп заметит – сосуды помечены, на одном нарисовано лицо Аситы, а на другом написано что-то непонятное. И Клинп как-то угадывает, который сосуд должен быть сверху в чей караул. Да и второй служивый, что сейчас храпит в шалаше – горец с длинным именем, – тоже заметит. Он уже в обиде на Квираса, что тот его имя коверкает.

Вдруг по ровной поверхности масла прошлись круги. Потом снова. Земля слегка задрожала, а там грохот донесся. Квирас слыхал про землетрясения, потому здорово испугался – вскочил, а что делать не знал. Больше всего хотелось спрятаться в шалаше, где храпели, несмотря на землетрясение, Клинп и горец, но вспомнилось, что надо наоборот из-под крыши выбираться, чтобы не придавило.

А грохот усиливался, и шел он откуда-то с востока. Квирас даже глянул туда. И увидел, как извивается в темноте вереница огоньков – как раз там, где проходит дорога. Что бы это могло быть? Подумалось, что огромадная светящаяся змеюка по дороге ползет – врали последнее время про больших змей, которых ничего не берет. Хотел убежать, однако нельзя покидать пост – иначе в патруль отправят – и не решился. Еще вспомнилось, что со змеями нельзя резко двигаться. Потом сообразил, что это не змея, а много всадников, а светятся подвешенные к пикам небольшие лучинные лампы – имперские конники тоже так разъезжали по ночам. Квирас едва не упал от облегчения. Однако откуда их столько сразу посреди ночи?

Подняв повыше фонарь, вышел на дорогу, перехватил копье и для солидности расставил ноги. Только тут сообразил, что следовало разбудить других служивых, которые все также храпят в шалаше, но передний огонек был совсем близко.

Когда всадника осветило фонарем, Квирас уронил копье. Это оказался степняк. Огромный, в рысьей шапке и теплой войлочной одеже, он сидел верхом на огромном черном коне и смотрел в глаза. Из-за спины степняка торчало оперение десятка стрел, а прямо почти на Квираса было нацелено острие притороченной к седлу пики, это на ней лампа висела, чтобы освещать дорогу впереди. А за ним еще степняки, аж целая конница, вон, сколько ламп светится, слышны разговоры на их непонятном языке да лошадиное всхрапывание.

Неужто – набег? В таком далеке от Холодной Степи? Да как сюда попало целое войско степняков?! Разве что колдовством перенеслись, в последнее время слухи всякие ходят. А может уже разграбили и Лесной Край, и большую часть Пахотных Равнин, что аж сюда добрались. Надо бежать, а куда? Слева речка, справа болото, а к селению – так это аккурат по пути со степняками.

Степняк подъехал совсем близко и неожиданно сказал:

– Светлого дня.

Это у них так ночью принято здороваться, не по-людски. Днем чего другого желают, веселых снов, что ли.

Квирас понял, что его не будут убивать или угонять в плен, и покачнулся. Сипло ответил на приветствие.

Степняк посмотрел с прищуром, еще и голову склонил. Не поймешь по лицу, что думает, и Квирас снова испугался – вдруг этот дикарь на что-то обидится да за оружие возьмется? Вон уже и руку к боку тянет, а там у него меч висит.

– Много вас, – заговорил Квирас от беспокойства – пускай степняк ответит, тогда станет понятнее, как он настроен. – И куда это вы посреди ночи?

– Нам нужно попасть в Южный Рукав до второй луны, чтобы успеть на «Священную звезду», – и степняк неторопливо вытащил из сумки свиток, который с достоинством протянул Квирасу. Тот посмотрел, ничего не понимая, увидел, что свиток обвязан серебристой лентой, и, наконец, догадался – похожими лентами кто-то из наместников Лесного Края любит украшать подорожные.

Да что же такое происходит?! Целое войско степняков разъезжает по империи, да еще с настоящими подорожными! И священные звезды им раздают, а не честным равнинникам. Видать, правду говорят, что конец времен близко.

Квирас принял из рук степняка тяжеленький свиток, отойдя к фонарю, развернул, нахмурился, как следует, и стал разбирать написанное. Клинпа бы сюда, он читает быстрее, чем люди думают. Однако сейчас спит в шалаше и даже не храпит.

А свиток и взаправду подорожная. Со всем печатями, расписана, как положено: сперва идет имя того самого наместника, что серебряные ленты любит – Миай Луриас из рода черных кузнецов – дальше перечислено, кто и что может двигаться имперскими дорогами. Имена какие-то степняцкие, не прочитаешь их. Не то три, не то пять тысяч воинов – с числами у Квираса особенно сложно. Вроде бы семь тысяч лошадей.

– Мы прошли прямыми тропами, – зачем-то признался степняк. А может не признался, а наоборот, угрожает – прямые тропы, это же колдовство, стало быть, меж степняков и колдуны есть.

А Квирас все читал. Там было написано явное издевательство – разрешено степнякам провозить сколько-то соколиных крыльев, сосновых иголок, листьев осоки, горных рек. Куда смотрел наместник, когда подорожную выдавал? Или сам же степняков не любит, издевается над ними, разрешая сосновые иголки провозить? А ведь мысль – подъедет кто к заставе, а платить не хочет, так предъявить ему, что прицепившийся к штанам репей везет без разрешения. Или сами штаны – одежу-то в подорожных не указывают. Мысль так понравилась Квирасу, что захотелось прямо сейчас ее опробовать, но, глянув на пику, стрелы, других степняков, не решился. Боязно. Может, и так заплатят.

Внизу свитка, перед самыми печатями, было записано, сколько степняки везут с собой стрел. И Квирас узнал число, потому как несколько раз его видел – сто пятьдесят тысяч. И решил сделать, как Клинп – сперва поднял брови, потом глянул на степняка и хитро прищурился:

– Стрелы пересчитать бы. Вдруг больше ста пятидесяти тысяч.

Намек, что надо бы проезжающему не скупиться для стражников, не то они возьмутся взаправду стрелы пересчитывать, на три дня задержат. А если начнет проезжающий возмущаться, что с него взятку требуют, то перевести все на шутку. Хотя была возможность, что с самого начала за шутку примут, платить не станут. Это и случилось – степняк рассмеялся, и у Квираса внутри что-то оборвалось. Однако потом степняк вытащил и протянул серебряный диск:

– Держи!

Обменялись – подорожная на серебро. И степное войско с тем же топотом копыт двинулась дальше.

Сперва Квирас радовался – диск больше половины долга покрывал. Но потом, глядя, как мимо проезжают длиннющая, словно бесконечная, вереница всадников и сменных коней, подумал, что можно было просить больше за такую-то толпу. И расстроился.

Глава 13

Рес очнулся неожиданно, без перехода. Только что был равнинником Квирасом, смотрел на проезжающую по дороге конницу, и вот уже побережник Рес, смотрит на почти прогоревший костер. И почувствовал огромное облегчение.

– Ну что? – напряженно спросила Леск.

– Ну что… получилось. Я и вправду в чужую душу влез… если это можно назвать душой.

Леск перепугалась:

– Ты вселился в животное?! Или в демона?!

– Лучше бы в животное… В равнинника я вселился.

– И… что?

– Да теперь от самого себя тошнит. Квирас этот… тупой, ленивый, жадный, трусливый, злой. Только и надо ему, что пожрать да выпить. В последнее время только выпить, даже женщины ему не нужны. Раз в жизни сходил к шлюхе, да потом денег жалел, что не пропил их.

– Но он же равнинник!

– Ты больше слушай, что равнинники про себя врут. У них принято хвастать, что легко женщин соблазняют. Как у наших про рыбу.

– Все равно. Хотя, безусловно, южные горцы лучше равнинников и как любовники, и как соблазнители.

– А ты откуда знаешь?!

– Читала. В любом случае, по одному равниннику нельзя правильно судить о всем его народе.

– А по сотне можно? Нет, представь, если бы где на юге или в Дельте, или на островах человек свою семью вырезал, а потом и себя?

– Такое случилось в Дельте лет сорок назад. Нож был в руке мужчины, но никто не поверил. Стражники все побережье обыскали, но и без них люди заподозрили контрабандистов. Там все были с контрабандой связаны, и все разом с ними порвали. Перестали покупать и продавать мимо таможни. И даже доносили на контрабандистов стражникам.

– Дельтовики?!

– Хотя у них не принято доносить, но всему есть предел.

– Да… Вот, видишь. А эти хуторяне, можно сказать, точно знали, кто семью с детьми вырезал, и знаешь, что сделали? Ничего. А началось с того, что этого Тобрала Куницу… которого потом зарезали – так вот, его всем обществом заставили написать жалобу дворянину на скупщиков зерна. Спрятались за его спиной… А потом стонут, что их дворяне притесняют.

– Зато их никогда не переселят на Песчаный полуостров. Такие подданные нужны Императору. Ты узнал что-то полезное для нас?

– О-ох… обдумать надо. Понимаешь, этот Квирас много чего видел, а не задумывался, теперь мне вместо него придется… Он не знал даже, что «соколиные крылья» и «сосновые иголки» это названия степняцких клинков, не знал, что «Священная звезда» это самый большой корабль на свете. Да, пожалуй, придется мне с самого начала рассказывать, с детства его. А смысл – даже и не знаю, есть ли он.

– Нет, лучше о том, что происходило недавно.

– Ага… Ну, что конные латники и другие служивые получше, отправились воевать куда-то в иные миры, мы знаем уже. И что дороги сейчас охраняет кто попало, тоже… Ага, вот: Квирас стоял в заставе ночью… Он прислужником в армию нанялся, а сейчас в дорожной страже оказался. Так через их заставу прошел отряд степняков при легком оружии. Три тысячи бойцов со сменными конями. И у них была подорожная на всех.

– Да, это важно, – рассеяно отметила Леск. – Ты знаешь, заклинание еще действует. Можно тебя еще в кого-то вселить.

– Что, опять в Квираса?!

– Даже не знаю… трудно прицелиться.

– Тогда давай. Может, перебьет этого Квираса, а то меня и самого уже на выпивку тянет.

– Это не от Квираса, твоя душа и твоя тень не изменились. Это от расстройства. Тебе не нравится, что есть на свете такие, как Квирас.

– Я и так знал, что они есть, чего же не спился? И чего меня в него вселило – я же в Ринка хотел.

Немного подумав, Леск пожала плечами:

– Ты, наверное, был зол на Ринка, что он от нас спрятался, и потому попал в того, кто тебя особенно злит.

– Сложно все…

– Да, мир очень сложен.

– Ну да ладно. Давай попробуем еще кого-то.

* * *

Панх смотрел, как одевается Фупа. Хороша. Зубы кривые, ноги короткие, сама костлявая, как мальчишка. Поставить ее рядом с остальными женщинами, что были у Панха, так могут и за самую худшую признать, а все равно хороша. Особенно в постели – такое устраивает, что потом Панх весь день сонный и раскорякой ходит. Да просто нравилось слушать ее голос, смотреть, как она двигается. А еще Фупа нравом веселая, готовить умеет. Жениться, что ли? Пожалуй, пора. Хватит женщин перебирать, все равно не найдешь самую лучшую.

Любопытно, отец порадуется за сына, что тот наконец-то решил остепениться, или опечалится, что тот из успешного торговца драгоценными камнями превратился в полунищего беглеца? Порадуется. Уже хотя бы тому, что сын жив.

Повезло тогда Панху, что задержался у одной стареющей красавицы-дворянки – не могли друг от друга оторваться, – да и опоздал к обозу, с которым собирался ехать в Камышовый Затон. Поехал с селянами на телеге, запряженной тяжеловозом. Вовсе медленно, в дороге ночевать пришлось. В город въехали почему-то с запада. Панх и вспомнил, что тут недалеко живет одна вдовушка-равнинница. Стерва, но в меру, а до любви жадная. Как не зайти? Так что еще на ночь задержался. Кормить его с утра вдовушка и не подумала, зашел в обжорную лавку лепешку с мясом съесть. Туда же заглянул приятель и нашептал, что торговцев драгоценностями стража хватает – что-то там старшины цеха накрутили с налогами. Панх знал, что ни в чем не виноват, но приятель предположил: «Может, не в налогах дело. Может, кто-то из ваших у мытаря женщину увел». А запросто, у Панха было столько подружек на одну ночь, что не перечесть, и любая могла оказаться женой мытаря. Или дочерью. Или матерью. Потому к цеху Панх шел с оглядкой, а когда стражники впереди переглянулись и навстречу двинулись – свернул в переулок и бегом. Погнались и гнали до самой реки. Со свистом, чтобы других стражников подозвать. Панх, как выскочил на берег, то глянул в одну сторону, в другую и прыгнул в воду. В Камышовом Затоне река Тихая не оправдывает свое название – стремительно течет. Понесла, едва не утоп. А еще преследователи бежали вдоль берега и стреляли из луков. Стрел Панх не слишком боялся – обычный городской стражник не попадет по движущейся цели, особенно на бегу. Зря не боялся – когда выплыл к другому берегу, одна стрела вонзилась-таки в ногу, в икру. Больно было, жуть. Выдернул стрелу, а наконечник-то остался – он съемный был и с заусенцем. Забыл Панх, что стрелы надо не выдергивать, а проталкивать. Укрывшись в кустах, залил рану мочой, кое-как перевязал обрывком рубахи. И похромал, неизвестно на что надеясь. Все же повезло: дождь пошел, наверное поэтому никто не гнался – сначала не хотели мокнуть, а потом следы смыло.

А сам он заблудился. Не представлял до сих пор, что леса Приморских Равнин такие дикие. Уже на следующий день и следов человеческих не было, а Панх все хромал, ждал, что начнется лихорадка от наконечника – рана-то глубокая. Но жара не было, только нога болела. Аж повеселел немного, уже надеялся встретить охотничью заимку или лесной хутор, лишь бы с гостеприимными хозяевами. Лучше всего, чтобы одинокая женщина попалась, тогда Панх точно не пропал бы. А в лесу с раненой ногой… нет, не выжить. Хорошо, что после дождя часто попадались грибы, так бы голодал. А еще не хватало фляги: забрел в совсем непролазный подлесок, да к тому же сухой, и аж два дня воды не пил, жаждой мучился. Потом нашел-таки лужу – ничего вкуснее этой затхлой, считай болотной, воды в жизни не пробовал.

Потом, уже сбившись со счета дням, нашел дорогу, точнее – давно нехоженую широкую тропу. На запад вела, ну и побрел по ней, лишь бы в зарослях не путаться.

И неожиданно увидел посреди тропы человека – парня не старше двадцати пяти лет. Тонкокостный, но видно, что не хлипкий, а жилистый и сухой, волосы черные, глаза светлые, на поясе жуткого вида тесак. Побережник. Стало быть – жди коварства. Вот почему он не тянет руку к оружию? Умеет быстро выхватывать из любого положения? У него метательный нож в рукаве? А может он колдун и, если что, атакует волшебством? Впрочем, жди коварства, не жди, все равно будет неожиданным, иначе не коварство это.

Сошлись, поздоровались. Побережник назвался Синтом из рода хранителей янтаря стальной дороги и напрямую спросил, с кем имеет счастье встретиться в диких лесах. Панх честно ответил, что удирает от имперской стражи – побережники во вранье хорошо разбираются, чуют его. Этот пожал плечами и сказал кому-то за спиной у Панха:

– Не врет.

Панх быстро обернулся и увидел, как из кустов выходят двое побережников с луками. Да уж, коварство.

– Пойдем в стан, – немедленно предложил Синт. – Ты, я вижу, ранен.

Мелькнула мысль отказаться – Панх побаивался людей побережья. Они едят много рыбы, потому умные, перехитрить их почти невозможно, а уж когда сами начнут хитрить, или, не допусти небо, подличать, то не спасешься никак. Впрочем, берегут свое коварство, как змеи яд. Умные же.

По дороге Синт рассказал, что побережники – беженцы. Как-то прознали, что Император решил переселить весь их народ на Песчаный полуостров, и предпочли удрать. Умные, а против Императора идут, спастись надеются.

В стане собралось десятка три побережников – сидели вокруг костров, негромко переговаривались. Даже дети играли тихо.

Седой, но крепкий старик заговорил с Синтом на своем языке, который Панх можно считать, что не знал – так, слышал на нем несколько хороших песен, запомнил, просил перевести. Однако сейчас разобрал ответ Синта: «Такой же беглец, как и мы». Стало быть, беглецы. Куда бегут-то из самой середины Империи? Следовало расспросить, но побережники первым делом занялись раной. Шиск, женщина непонятного возраста – лицо и даже шея молодые, а руки и глаза старые, – приказала Палху снимать штаны. Казалось бы, не впервой раздеваться перед женщиной, а тут вдруг застыдился, только штанину задрал. Шиск хмыкнула и разрезала повязки.

Когда Панх увидел, что в ране копошатся черви, то понял: это конец. А побережница довольно кивнула:

– Повезло тебе. Черви гниль из раны выедают, потому гниль в кровь не пошла, и лихорадки не было. Так бы помер давно.

Потом она протерла запястья Панха крепким белым вином – «Чтобы гниль в кровь не занести», – воткнула в них по иголке, объяснила, что это, чтобы боли не чувствовал. И действительно, когда вытаскивала наконечник, было почти не больно. Вытащив, вручила:

– Будешь перед девками хвастать.

А в рану залила пахучий бальзам и наложила чистую повязку. Не забыла и пошептать – Панх узнал целительское заклинание. Удивился:

– Неужели действует?

– Даже на тех, кто не верит. В последнее время.

Еще и накормили – дали половинку лепешки и пустую миску, а из котла с похлебкой сам набирай, сколько хочешь. Панх из предгорников, по обычаям его народа, если пускают к котлу, значит, принимают в семью или ватагу. Но, видимо, побережники не знают этого обычая – чего бы им принимать чужака, к тому же хромого, который будет задерживать беженцев? Не возьмут с собой, смысла нет. Панх выяснил, что места здесь и вправду дикие, ближайшее селение – Камышовый Затон. Обдумывал, как бы выпросить у беженцев одеяло, флягу, котелок. Может быть, удастся осла купить. Серебра маловато, придется потратить зашитый в поясе сапфир. Настоящая цена у него, конечно, такая, что стадо ослов купить можно, но вдруг получится выпросить разницу золотом или серебром?

Однако с утра никто и разговаривать не стал – освободили от поклажи осла, чтобы Панх на нем ехал. Среди беженцев верхом передвигались только беременные женщины, остальные пешком шли.

– Зачем я вам нужен? – удивился Панх.

– Но ты же пропадешь в лесу, а к людям тебе нельзя, – удивились в ответ побережники. – А у нас нет причин, чтобы желать тебе зла.

Панх не стал спорить.

Он оказался не единственным иноплеменником в обозе – жена одного из побережников была из народа дельты. Все время сдерживалась, чтобы не плакать, и тихо причитала на родном языке, какой же хороший у них был дом в Звонких Перекатах. Муж ее успокаивал: дом и дом, чего о нем жалеть? Не развалился же, стоит, как и стоял. Обещал новый построить, еще лучше, но женщина не унималась, вздыхала, что ее семья жила в этом доме несколько поколений.

– А-а, – протянул ближайший побережник, который до сих пор поглядывал на дельтовичку с непониманием, – так дом был семейной ценностью? Семейные ценности должны быть такие, чтобы можно было унести их с собой. У нашей семьи стеклянная посуда была, старинная, большое зеркало. Пришлось оставить – тяжелое все.

Дельтовичка завздыхала еще горестнее. И шедшая впереди молодая побережница холодно посоветовала:

– Оставайся в империи в своем доме. Ты же не из наших, тебя не переселяют.

– Но у меня муж! – возмутилась дельтовичка.

– Найдешь нового. А этого мне оставь – он хороший, умеет строить дома.

Дельтовичка испуганно прижалась к мужу. Неужели побережники не понимают, насколько для людей дельты важны супруги? Скорее всего, наоборот понимают, нарочно дразнят, чтобы больше не причитала. Да и муж ее пробормотал что-то недовольное на своем языке – видимо, защищал жену.