Текст книги "Район №17 (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

В животе настойчиво проурчало. Пришлось спуститься в мое захламленное обиталище, пробраться к столу и щелкнуть кнопку электрического чайника. Тот вместо приветствий послушно зашумел, подогревая воду. Кофе без сахара в изгаженной кружке, ложка уже стучит по ее краям, лопнула пачка соленых крекеров, чиркнула зажигалка, я плюхнулся в кресло и проверил почту, пробарабанив по клавишам. После первой глубокой затяжки, первого глотка обжигающего и горького кофе мне даже жить захотелось. Я отправлял в рот соленые, счастливо-желтые крекеры и свинячил крошками. В конце концов, Руди не мог по-другому.

Первое сообщение прислал Апостол, наш дорогой, наш бесценный связующий между Семнадцатым Районом и обиталищем живых, здоровых людей. Он кратко писал о том, что собирается прилететь на своем чудо-вертолете в наш гадюшник уже в пятницу, и потому надо не забыть прислать ему списки всего того, чего желала наша душенька. В принципе, никто кроме Апостола не знал, когда он прилетит снова, а сидеть без сигарет и кофе хотя бы несколько дней – хуже ада. Я тут же настрочил ему список, куда входили и мои ненаглядные перчики, и кофе, и три блока сигарет. Еще мне вздумалось добавить в список ящик лапши быстрого приготовления (эту редкостную гадость мне приходилось есть потому, что готовить я вообще не умел), шесть банок джема (сладкое я ненавидел, но предполагал, что Билли, в принципе, тоже надо что-то есть), ящик печенья, пять килограмм замороженного мяса, банку васаби, две длиннющие французские булки, чай и сахар-рафинад.

Апостол тут же ответил:

07:31: Ты сколько вчера выпил, Олень? Какой джем? Какой сахар? Какой, нахер, чай?

О моей нелюбви к сладкому и яром обожании всего острого, горького, соленого и не вполне съедобного для адекватного человека, знали все. Неудивительно, что он заподозрил неладное. Объясняться я не стал, только простучал по клавиатуре и попросил обязательно привезти мне все это бесценное добро.

А далее – как по накатанной. Якудза изнывала от скуки и писала гневные оды в сторону Отца, притихшего с поручениями уже на три недели, Малыш хотел надраться до потери пульса в старой доброй компании Ловцов, а Бес сбросил пару фоток с окраины района, где жрали друг друга два Тихони. От него другого и не ждали. Каспер как всегда молчал. Иногда все мы думали, что он разучился говорить. Трижды хоронили, будучи уверенными в том, что его сожрали где-нибудь в глухом квартале. Но Каспер, наш молчаливый и пугающий Каспер, старый добрый Стив, разговаривать умел и умирать не собирался. Поверьте, у него имелся существенный повод жить. Повод, отличный от нашего.

Потом я ушел в душ, врубив почти кипяток и прихватив с собой относительно чистые джинсы, растянутую серую майку и зеленую клетчатую рубашку. Эта моя комната являлась, пожалуй, самой грязной и заваленной барахлом. Полки ломились от всевозможных бутылочек, стиральную машину не было видно под горой грязного разномастного белья, и даже под дверью валялась моя старая футболка. Я уж молчу о том, что здесь можно найти и пустые бутылки, и патроны, и сигаретные бычки, и россыпь презервативов – и запечатанных, и использованных. Где-то, если меня не подводит память, прятался лифчик Якудзы.

Не знаю, сколько я там проторчал, по понедельникам я любил бриться, мыть волосы и поливать себя душистым ментоловым гелем. Зато в другие дни недели я совершал над собой нехилое такое насилие, чтобы помыться. В душ меня вынуждал зайти только резкий запах пота, сигарет и крепкого кофе – в альянсе эти «ароматы» превращались в дьяволову смесь. Вышел я оттуда уже человеком, в принципе. Чистым, приятно пахнущим, бритым и даже причесанным на манер итальянского мафиози – зализанный очкарик с дурацким хвостиком на затылке, который один черт скоро расплету, наслаждаясь творческим беспорядком на голове.

Надо бы сказать, что меня нервировала лишь одна мысль: на мне было слишком много одежды. Я был тем человеком, который, находясь в собственном доме, любит ходить в лучшем случае в трусах. Нечего даже говорить о том, что я обожал спать голышом, наслаждаясь невероятной свободой и моим особенным, персональным комфортом. Билли немного портил мне жизнь своим нахождением здесь, о чем красноречиво говорили рубашка, джинсы и майка. Признаться, не помню, когда одевался в последний раз для того, чтобы находиться у себя дома. Честно, не помню.

В оставшееся до инъекции время я быстро сбросил с видеокамеры запись на ноутбук, а потом переслал ее отцу с небольшими объяснениями о том, что произошло далее. В этот же момент я набрал сообщение Касперу, где просил пошарить в базе и поискать там кого-то с фамилией Вайнберг, кто некогда жил в Двадцатом. Каспер славился не только молчаливостью и точностью выстрелов. Он слыл неплохим хакером, для которого вскрытие надежно запароленных документов и файлов – сущая чепуха. К тому же, этот парень помнил о том, что когда-то мне задолжал. А Каспер всегда расплачивался в полной мере. Будь то долг или месть.

Если подумать, то на этом список моих дел из жизни «До Билла» кончался. Максимум, на что меня бы хватило, это просмотр фильмов, курево и бесцельное лежание на ворохе подушек. Может, мастурбация, я давно об этом думал. Но теперь все оказалось несколько иначе. Мальчишка все еще спал, когда я подошел к нему со шприцом в руке.

Колоть нужно было в вену. Прозрачная жидкость в шприце неприятно пахла, напоминая о запахе забитых стариками и беременными женщинами больниц. Когда-то давно мне приходилось частенько там бывать, мудохаясь со зрением или побоями. Но это осталось в той, «внешней» жизни, где в домах жили люди, а по улицам ездили с шумом, гудением и сигналами машины. Непозволительная роскошь для Семнадцатого. Ох уж непозволительная.

Кое-как я все же смог вытащить биллову руку из пледового кокона. Он что-то неразборчиво пробормотал, попытался спрятаться в своем теплом мирке, но стоило мне провести ледяным проспиртованным ватным тампоном по его коже, он распахнул свои бешеные глаза и подлетел, как испуганная кошка. Правду сказать, руки Билл освободил из пушистого кокона мгновенно и принялся шарить ими по бедрам и кровати, но не нашел ни ножа, ни пистолета. Только свои тощие голые ляжки.

Мальчишка сопел, как паровоз. Наверное, он готов был обороняться любыми способами. На бледном изможденном лице горели испуганные, но до жути агрессивные опасные глаза. Того и гляди – вскинется, бросится и разорвет глотку прямо своими тупыми человеческими зубками.

Я поднял руки и посмотрел на него – тощего, голого и безоружного. Билл – на меня. И во взгляде его все так же читался испуг и желание меня прикончить.

– Все хорошо, Билл, – сказал я, продолжая стоять на месте и позволяя себя рассмотреть. – Ты в безопасном месте.

– Откуда ты знаешь мое имя? – прищурил мальчишка свои светло-голубые глаза. Будь у него шерсть, то поднялась бы дыбом, как у кота. На счастье, мои ассоциации не могли стать реальными.

– Паспорт.

– Блядь, да ты копался в моих вещах!

– Я спас твою задницу, дружочек, – напомнил я и опустил руки. К слову, он тоже вроде как мгновенно успокоился и (мне не показалось) стыдливо прикрылся пледом, натягивая его чуть ли не до подбородка. Он вспоминал произошедшее.

Билл смолк и видимо только сейчас осознал немаловажный факт того, что его нога практически не шевелилась. Он отбросил с нее край пледа и долго рассматривал, будто бы она могла излечиться от одного этого ритуального бдения. Нихрена подобного. Замотанная влажными от сочащихся жидкостей бинтами, она была кривой и изуродованной. Калека отхватил себе приличный шмат человечины, прежде чем получил от меня пулю между глазенок. Билл позеленел, застонал и упал на подушки. Будет блевать, подумал я и тут же поставил ему веселый голубой тазик.

Но он не блевал. Нечем было. Помучился в рвотных позывах, повисел над крашеным пластиком и закрыл лицо руками.

Будет ныть, подумал я. И он действительно захлюпал носом, отвернувшись.

Я опустил руку на его теплое костлявое плечо. Мне не нужно строить из себя дохрена понимающего взрослого дядю – и без того ясно, что почувствовал восемнадцатилетний сопляк, увидев свою искалеченную, пока еще абсолютно нерабочую ногу.

– Ну-ну, брат, не стоит, – сказал я, сидя рядом. – Док свое дело знает, и если сказал, что ты будешь скакать козликом, значит, и вправду заскачешь. До свадьбы заживет. А теперь дай-ка свою руку. Если не будем тебя лечить, то никакие обручальные кольца не помогут.

Билл послушно протянул руку и даже не поморщился, когда игла прошила кожу и впилась в вену, а поршень вдавил в кровь миллилитр прозрачной жидкости. Я принес ему воды, не стакан, как это положено, а целую полторашку – холодную и запотевшую. Он, надо сказать, принял столь щедрый дар с благодарностью и махом высадил половину.

– Меня зовут Рудольф Альтман, но зови меня Руди, – протянул я ему руку и получил ответное рукопожатие. – Ты находишься в Семнадцатом Районе, в моем убежище, и здесь тебе бояться абсолютно нечего. От любой гадости тебя защитят стены, прекрасная система безопасности, куча камер, датчиков и я.

Мальчишка наконец по-человечески устроился напротив меня в немного неестественной позе из-за поврежденной ноги. Он больше не напоминал мне дыбящего шерсть ободранного кота. Разве что потерянного щегла, усыпанного синяками, царапинами и тощего, как узник Бухенвальда. Ему приходилось слушать меня внимательно, тщательно переваривать слова, и неудивительно – он не привык к моей речи. Дело в том, что я немец и всегда говорил на родном языке. Английский стал для меня чем-то чужеродным, но необходимым. Для каждого, кто со мной говорил, определенным испытанием становился разбор моих фраз, произнесенных с сильным акцентом. Но Билли, кажется, схватывал даже быстрее и легче других.

– Так ты Ловец? – спросил он.

– В точку, парень.

Оказалось, он очень многое слышал о нас и даже когда-то мечтал присоединиться к нашим шизо-рядам, чтобы работать на человечество, науку и кучку таких же долбанутых ученых, как мой папенька. Неудивительно, многие до сих пор хотят примкнуть к нам, но фишка в том, что не всякий выдерживает испытания на прочность, а мы не очень быстро дохнем, чтобы дать свободное место зеленому новобранцу. Я вот, например, прошел в Ловцы только из-за своей природной интуиции, позволяющей избегать засад Калек, Разумных и иже с ними. Ну и никуда не денешься от факта того, что я родной сынок Пауля Альтмана. А связи работали даже в этом аду.

Мы поговорили с ним еще немного. Я объяснил, что случилось с его ногой, и как он оказался сначала у Богомола, а потом у меня. Рассказал, что ему придется полежать у меня хотя бы четыре дня, потому что вертолет в любом случае не прилетит раньше, чтобы забрать его в нормальный, человеческий мир. Да и лекарства дока, его руки и врачебные мозги помогут лучше, нежели мозги и руки тех, кто звал себя врачами жилых районов. Билл не сильно сопротивлялся. Кажется, я вызывал у него доверие. Еще бы. Легендарный Ловец Олень и его спаситель в одном лице.

– На самом деле я хотел разыскать свою семью, – признался он. – Шел от округа Двадцатого.

– Это я понял. Мой хороший друг сегодня-завтра покопается в базе и поищет твою семью, ручаюсь. Но, – выдохнул я и посмотрел на мальчишку с тревожными, напуганными моим «но» глазами, – помни, дружочек, что после того, как в Двадцатый проникла зараза, очень мало кто выжил. Очень. Процентов пятнадцать. Так что мне искренне хотелось бы, чтобы тебя действительно кто-то ждал.

Пойми, Билл, живые родственники в этом аду – роскошь, непозволительная для большинства всех тех, кто еще носит в черепной коробке неразложившиеся мозги.

========== Глава 4 ==========

Правило №99: Есть плохие новости – не тяни кота за яйца.

ЗПБ-1 (Золотое Правило Богомола №1) Никаких импровизаций. Четкое следование инструкции и своевременность.

Не могу сказать, что мы с Биллом махом разговорились и за пару часов стали лучшими друзьями. Во-первых, мы совершенно разные люди. Немец и американец; подозрительный, с угрюмой серой рожей ханыга-потрошитель и весьма приятный собой покалеченный сопляк; двадцать пять на восемнадцать. Во-вторых, мальчишка страшно ослаб. Он не сказал, на чем добирался в Семнадцатый, как, сколько времени он потратил на путь, но за него давали недвусмысленные намеки изможденные глаза, впалые щеки и обтянутые кожей ребра. В-третьих, он ранен. Билл говорил о чем-то немного, пытался абстрагироваться, но вскоре снова смотрел на свою забинтованную ногу и бледнел еще сильнее, а бледность отдавала зеленцой. Да и нельзя забывать о том, что я никогда не был общительным. Мне хватало редких ловецких шухеров, движух и пьянок, чтобы как следует наговориться. Все мы, Ловцы, были оторваны от социума, а это накладывало определенный отпечаток на наше поведение и замашки.

Но я честно помогал ему, чем мог. Я сделал ему инъекцию в полдень и напоил россыпью таблеток, цветных таких, пестрых. Мне нравится все яркое, словно я какая-нибудь чопорная, но любопытная сорока. Каким-то неведомым чудом мне удалось весьма бедно накормить его. Из человеческой еды нашлись только крекеры и кофе, и хотя Билл откровенно давился горьким напитком, был искренне благодарен хотя бы за это. Видимо, мне все же придется к вечеру найти в завалах кухни пару банок тушенки и хотя бы разогреть ее на сковородке, ухитрившись не спалить убежище. Если я мог жить на перцах, сигаретах и кофе, то мальчишка – вряд ли.

Потом нас ждал героический поход в крохотную захламленную уборную, отделенную от ванной тонкой стенкой. Мне не особо стыдно признать, что на бачке унитаза заметны капли засохшей спермы, а в углу, помимо бутылок и окурков, одиноко стояла сломанная год назад винтовка, которую мне просто впадлу чинить. Хотя Билл мялся, как невскрытая малолетка с раздвинутыми ногами, хотя утверждал, что справится сам, я послал его и придержал за талию, пока он отливал. Голого, худого и неуклюжего.

Наверное, прием пищи, шприцы и походы в туалет его правда вымотали – слабого и измученного. Я помог ему улечься в кровати и дал персональное одеяло, намереваясь проблеваться от собственной доброты и заботы.

– Ну пиздец, – буркнул я, когда Билл вырубился и засопел, спрятавшись в теплые ворохи по уши. – Мать Тереза.

Но в принципе это не было слишком уж сложно, да и парнишка нуждался в помощи. К тому же, он показался мне довольно приятным желторотиком, с которым грех не повозиться. Билл почти одного роста со мной, но гораздо худее. Его волосы короче моих, только на шею ложатся, тепло-русые, какие-то карамельные, что ли. Понятия не имею, как называется этот цвет, не похожий на блонд, но и не дотягивающий до шатена. Большеглазый, с полупрозрачным светло-голубым взглядом, пухлогубый, веснушчатый – совсем мальчишка, не тянущий даже на свои паршивые ломаные восемнадцать. В общем, не совсем то, что меня привлекало, но от этого я не мог его вышвырнуть на улицу голым задом в лужу. В мире, где людей почти не осталось, так не делается, хотя, будь я проклят, не все такие моралисты.

И только покончив со всей этой нервотрепкой, я наконец расположился в кресле перед ноутбуком в приятной полутьме, надвинув на нос съезжающие очки указательным пальцем. Электрический чайник зашумел, спустя минуту я уже делал первые затяжки, выпуская в комнату клубы дыма, и гремел ложкой, размешивая растворимый кофе. Когда-то Якудза угощала меня настоящим кофе. Она измельчила крупные ароматные зерна, освободив их еще более крепкий запах, сварила их и разлила в чашечки, и, клянусь богом, это лучшее, что я когда-либо пил. Но после того, как я, раздобыв турку, спалил ее к чертям и едва не устроил пожар, понял, что круче растворимой бормотухи мне не светит. С тех пор и давился, изредка наслаждаясь изысками моей хорошей подруги.

Сигаретный дым вышел изо рта сизой струйкой и хлынул на клавиатуру, как хреновый полтергейст. Я простучал по клавишам и честно проверил почту, отдавая честь этому весьма часто повторяющемуся ритуалу. С тех пор, как видеозаписи и сообщения были отправлены, прошло пять часов, а это много – даже для нашей якобы неспешной жизни.

Оказывается, новость о Билле уже не числилась тайной. Кто-то, либо паршивое трепло Богомол, либо любитель взламывать почту Каспер, растрещал всем о том, что я раскидал Калек и забрал мальчишку к себе. Это известие всколыхнуло нашу крохотную сеть, и ребята терялись в догадках. Еще – просили подробностей. Неудивительно! Надо было видеть, что произошло, когда Бес притащил себе из жилых районов щенка добермана, которого назвал Рич. Мы все по очереди съездили к нему, насюсюкались с псиной, а потом всей кодлой обмыли бесово приобретение, ужравшись в хламину и заблевав его коврик. Ричи потом долго нас шарахался. Теперь с ним так просто не пошутишь – яйца оторвет к чертовой матери. Он вообще за Беса кому угодно глотку перегрызет.

Не успел я до конца пролистать всю скопившуюся флудилку Малыша, Беса, Якудзы и Каспера, как динамики взвыли, и на экране всплыла фотография Отца. Либо отправит на задание снова, чтобы переделал, подумалось мне, либо отчитает. Оказалось, не произошло ни то, ни другое.

– Потрясающе! – затараторил папа на быстром немецком, как это случалось только тогда, когда он был действительно в восторге. А случалось это, скажу вам, редко. Сын у него успехами радовал нечасто. – Пожалуй, ты единственный, кто ухитрился снять охоту особей F-01-DS на живого человека в районе, где они не имели возможности охотиться на людей! Жаль, конечно, что ты не додумался взять хотя бы одного живьем…

– Па, – вздохнул я, – парню и без того почти ногу оттяпали.

– …Съемка позволит мне сделать новые выводы касательно F-01-DS, может быть, это позволит хотя бы на шаг приблизиться к контролю над их мозгом, может…

Он трещал минут десять о потенциалах и возможностях, расписывал мне, какой фурор произвела запись среди его коллег из лаборатории, и как они с моей помощью обскакали конкуренцию ученых из других районов. Кажется, я сделал то, чего не делали даже ребята из других ловецких групп. Ну что же, честь мне и слава, только к черту она мне не сдалась. Наш Малыш, к примеру, выкидывал фокусы и покруче. Взять хотя бы его эксперимент, снятый на камеру, где он на глазах Буйных пришил их новорожденного Ползуна. Вот где фурор! Я не особо слушал Отца и почему-то думал о кофе Якудзы и том, что в углу экрана висело непрочитанное сообщение от Каспера. Похоже, вести для Билла. Кстати о нем…

– Ты ведь прочел о том, что Билл у меня? – спросил я, затягиваясь в последний раз и туша бычок прямо о стол.

– Я не в восторге, что он в семнадцатом, Рудольф, – ответил он строго, поправив очки. – Малолетнему бродяге нет места в таком месте, знаешь ли. Пусть Богомол подлечит его до прибытия вертолета, но я буду рад, если его переправят к родным. На днях мой коллега пробьет его в базе. Сбрось мне скан его паспорта.

Я вытащил новую сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил. В клубах дыма Отцу меня хуже видно, но это ерунда, на самом деле. Пальцы оттарабанили по столу.

– Каспер уже занялся этим.

– Это незаконно, – напомнил по ту сторону он.

– Это быстро, и Каспера еще никто не смог поймать, – пожал плечами я. – Слушай, па, все будет нормально. Посмотрим, жива ли его родня. Если нет – Апостол бывает здесь частенько. Поставим мальчишку на ноги и с почестями отправим в любой понравившийся ему район. Оформим на его имя квартирку за мой счет и дело с концом.

– Не щедро ли?

– Это решать уже мне, раз я ухитрился не сдохнуть здесь за три года. Задания будут?

– Отбой, Олень.

И он отключился. Надулся, вредный старик. На самом деле у него был повод стараться как можно скорее сбагрить мальчишку подальше от меня, потому что он знал пару интересных вещей. Первое: я бисексуал и весьма падок на всё привлекательное (хотя Отец не знал, что Билл привлекал меня мало). Второе: если я с кем-то крутил весьма активные шашни, то на задание меня хрен выгонишь, а здесь, в Семнадцатом, на счету каждый немногочисленный Ловец.

Я ничуть не удивлюсь, если наш разрыв с Якудзой – дело рук папы. Мы знали друг друга два с половиной года, Наоми прибыла в ловецкие ряды последней. Отец отправил нас в подобие разведки, вооруженных видеокамерами и винтовками, где мы и познакомились с этой тридцатисемилетней японо-американкой. В итоге желание потрахаться накрыло нас уже спустя неделю, прямо на задании, и не отпускало до тех пор, пока через пару месяцев она не сказала, что я ее достал, и вообще она не переносит немцев. Расставание случилось на пустом месте, без причин, но с тех пор я по-человечески ловил полудохлую шваль, населявшую семнадцатый, и записывал неплохие видеоролики для лаборатории, а не тратил время на Якудзу. После этого мы с ней периодически занимались сексом, но упорно делали вид, что это – всего лишь приятное товарищество и готовность помочь друг другу снять напряжение. Мне вскоре даже и вид делать не пришлось. Наоми неплохо заменяли порно, мастурбация и мои редкие вылазки в жилые районы, где по первому звонку может приехать услужливая шлюха.

Я так сильно погрузился в эти дурацкие воспоминания, что не заметил, как давно выкурил сигарету и держал кончиками пальцев истлевший окурок. Кофе успел остыть, время близилось к четырем. В шесть Билла ждут шприцы, а сейчас потухший ноутбук ментально кричит о том, что Каспер еще утром прислал то, что нарыл о юном Вайнберге и его семействе.

Когда я вернулся в реальность и закинул в рот ментоловый леденец, обжигающий холодом до горечи, первым делом открыл непрочитанное сообщение и даже до середины не дочитал, а уже закачал головой. Ну конечно, я так и знал. Я, блядь, так и знал, что 18 сентября, два с половиной года назад, когда Двадцатый Район эвакуировали, Эмма и Фрэнк Вайнберги не прошли осмотр и, следовательно, не попали на эвакуационный транспорт, будучи зараженными. Я, блядь, чувствовал, что единственная возможная родственница Билла, его древняя бабка, померла в прошлом году, а какой-то дядька, седьмая вода на киселе, если и был жив, то прописки хоть в каком-то районе не имел.

Придется, видимо, по доброте душевной отстегнуть Билли круглую сумму и подарить квартирку. В конце концов, мне казалось, что неспроста именно я нашел его в Семнадцатом, где не жили три десятилетия, и спас. К тому же, это в какой-то мере традиция. Когда кто-либо из Ловцов (не важно, из какого района) по невероятнейшей случайности обнаруживал живого человека и спасал ему жизнь, то либо находил его родню и отправлял в путь с крупной суммой в кармане, награждая за удачу, либо пристраивал одного, если тот был одинок, как Билл. О таких спонсорах потом легенды ходили. Ни для кого не секрет, что Фея из Тринадцатого нашла пару лет назад потерявшихся и чудом выживших десятилетних близняшек и вернула родителям, перекинув на их счета пятьдесят тысяч американских долларов «деткам на мороженое». И таких, как Фея, десятка три героев.

Я пролистал присланные Каспером свидетельства о смерти и хлебнул холодный кофе. Об этом надо сказать Билли, и все бы прекрасно, но он – восемнадцатилетний сопляк, которого едва не стошнило при виде собственной раскуроченной, но добротно залатанной впоследствии ноги. Парень пришел в Семнадцатый из Двадцатого, преодолел кучу миль, чуть не лишился возможности ходить, вообще едва не подох, а теперь вынужден услышать, что возвращаться ему некуда. К свидетельствам о смерти Каспер приложил еще пару бумажек. Оказывается, бабка Билла завещала все имущество какому-то там благотворительному фонду, и недвижимость старухи безвозвратно ушла. Родительский дом в кишащем мертвецами (или как их там называть?) Двадцатом Районе мало мог помочь парню. Спасибо, есть у него щедрый спаситель. Руди жаба не душит отвалить за счастье мальчишки круглую сумму, потому что Руди очень богат, несмотря на весьма бомжовский вид.

– Дерьмо, – заключил я и, закинув в нагрудный карман пачку сигарет и зажигалку, поднялся в свою спальню, где уже бодрствовал мой временный житель.

Последний из Вайнбергов сидел в постели, напихав под спину подушек, и смотрел на серую, тускнеющую к вечеру хмарь за окном и железными решетками. В этом свете его лицо казалось мертвым. У меня щека дернулась при мысли о том, как он побелеет, узнав о смерти всех, кто его мог ждать в мире живых.

Он заметил меня не сразу. Вернувшись в реальность, повернулся ко мне и кисло, натянуто улыбнулся.

– Не против? – спросил я, выбивая из пачки сигарету и закуривая. Он отрицательно качнул головой. Я уселся на другую половину кровати и нервно затянулся. Ох, не любил я говорить херовые вести, но молчать о них – приближать еще более лютую дичь. – Чего не спишь?

– Ты говорил внизу с кем-то, вот я и проснулся, – признался он. – Извини, но… ты вчера говорил, что твой друг поищет моих родных…

– Он и поискал, – выпустил я дым.

Билл сжал рукой край постели и перестал шевелиться. Он всем телом замер и, клянусь, у него сердце стучало так, что даже мне слышно.

– И что он нашел? – прошептал парень.

Я затушил окурок о прикроватную тумбочку и опустил руку на костлявое плечо Билла.

– Прости, брат. Тебе больше не к кому идти.

========== Глава 5 ==========

Правило №113: Человек, оставшийся без родственников и тех, к кому можно вернуться, получает койку в бараках и билет на тот свет. Как правило, в кварталах отребья без собственного дома и прописки кишат клопы, вши и крысы. Районное правительство в праве эксплуатировать полуграждан на свое усмотрение.

Правило№140: Бери то, что предлагают, и не выебывайся.

ЗР (Заметки Рудольфа): Билл оказался той сукой, которая пренебрежительно и без уважения отнеслась к правилу №140 и ряду других.

Ошарашенный новостью, Билл не мог сказать ни слова. По его бледным, расцелованным веснушками щекам поползли мокрые соленые дорожки. Глаза покраснели, он часто дышал, пытаясь не закричать, и теперь кусал собственную руку, до боли зажмуриваясь. Мне приходилось видеть такое, и не раз. Якудза точно так же тряслась в сухих рыданиях и грызла губы, когда узнала о смерти матери. Та давно жаловалась на здоровье, а когда обратилась к доктору, было поздно. Опухоль в мозге излечить не удалось, и шестидесятилетняя японка покинула дочь-полукровку, у которой из родственников остался только брат чистых азиатских кровей. Где пропадал папаша-американец Якудзы, не знал ни я, ни она, ни ее покойная мать Рен. Почти так же переживала потерю руки и ее замену уродливым протезом знакомая девушка из отряда Ловцов в Районе №7.

Я выбил из пачки сразу две сигареты, в который раз отмечая, как много курю сам. Зажигалка чиркнула, вспыхнул рыжий веселый огонек, и я прикурил обе, протянув одну сигарету мальчишке. Тот взял ее дрожащими пальцами и выкурил в четыре затяга. После первой была еще вторая, третья, четвертая и пятая. А потом, когда он вмял последний окурок в поверхность завалявшегося SD-диска, его вдруг сотрясли рыдания. Он старался отвернуться от меня, его плечи крупно и часто дрожали, и он белугой ревел в гору подушек, совершенно наплевав на то, что одеяло почти не прикрывало его наготы. В конце концов я погладил его спину и ушел. Я знал, что сейчас являюсь здесь совершенно лишним. А еще знал, что инъекцию перенесу на час позже, пока Билл пытается вырыдать все, что в нем накопилось. Наверное, гораздо легче оплакивать смерть в безопасном месте, нежели в кишащих опасными тварями серых подворотнях. Я не понимал.

В последний раз я рыдал, когда в хламину ужрался виски. Так каждый раз случалось, когда мне доводилось перебрать с алкоголем, а пить я, к слову, не умел вообще, и меня выносило с двух-трех стопок.

А если серьезно, то, пожалуй, лил слезы я еще во времена школы, когда Рудольф, толстый, прыщавый, очкастый мальчонка, регулярно купался в унитазах, ночевал в шкафчиках и садился на кнопки. Сказать, что я был неудачником – ничего не сказать, потому что меня шпыняли и дразнили по поводу и без. Учителя не хвалили за учебу, хвалить было не за что, девчонки не смотрели на уродца-коротышку и воротили нос. Еще бы! Уродец-коротышка, пухляш с нездоровой кожей, носил хвостик и в кровь грыз ногти, едва ли не обгладывая пальцы. Тринадцатилетний мальчик боялся чудовища, которое жило под ванной и хотело покусать его за лодыжки, а еще не мог дать сдачи в силу собственной неуклюжести и неповоротливости. Когда Руди исполнилось шестнадцать, он все еще носил толстые очки и дурацкий хвостик, хотя чуть-чуть похудел и заметно подрос. В его карманах и рюкзаке всегда можно найти кучу шоколадок и сладких леденцов, его щеки покрыты расцарапанными прыщами, а на подбородке торчат жесткие черные волосики. В общем, к семнадцати меня стали гнобить еще больше, называли пидором за то, что я еще не успел потрахаться с девчонкой, а потом вмешался Отец.

Я тщательно скрывал побои и унижения, для папы я был тихоней и добрым сынком. Но однажды он вернулся из лаборатории раньше и зашел в ванну, где я, забыв закрыться, в одних трусах стоял перед зеркалом и ковырял на сальной морде очередной дивизион угрей. Тут-то он и увидел синяки и шишки на моем теле. Он не поверил в то, что я неудачно упал на баскетболе и, к чему я не был готов, тут же забрал меня из школы. Сказал, так необходимо. Меня и вовсе не спрашивал.

В двадцать два года мой рост составлял 186 сантиметров, я сбросил тридцать килограмм, возненавидел сладкое, переключившись на горький кофе и острый перец, избавился от прыщей, хотя зрение не восстановил. В двадцать два года Рудольф Альтман прошел курсы Отца и с отличием окончил их, научившись с закрытыми глазами разбирать и собирать практически любой вид оружия, сносно стрелять, лихачить на авто, бороться в рукопашную и биться на ножах. Я стал бегать и с легкостью карабкаться по высоткам, хотя страдал отдышкой, потому что курил, как паровоз. Я мог не задумываясь рассказать о каждом виде мертвецов, да столько, сколько знал не каждый работник лаборатории папы. За несколько месяцев до дислокации в Районе №17 я встретился с бывшими одноклассниками и уже смотрел на них, как на паршивый сброд. Если раньше Рудик не мог дать сдачи и ревел в туалете, захлебываясь кровавыми соплями, то теперь Олень мог всадить кому угодно пулю с шестисот метров прямо между глаз, не поколебавшись. К тому же, некогда жирный девственник, которого травили за сей дефект, отныне трахался с кем хотел, сколько хотел и когда хотел, имея деньги на длинноногих размалеванных шлюх и мальчишек-потаскунов, с радостью подставляющих шикарные белые задницы.

В общем, судьба оказалась ко мне благосклонна. С тех пор я если и рыдал, то лишь от собственной придурковатости и неумения пить.