Текст книги "Район №17 (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

========== Глава 20 ==========

Правило №8: Никогда не теряй бдительности. Опасность приходит оттуда, откуда не ждешь.

Правило№63: Ходячие одинаково активны как днем, так и ночью.

ОПР-12 (Особое Правило Рудольфа №12): Бог Семнадцатого – Отец. И слово Его – Закон. Но пусть вырвут язык тому, кто забудет о том, что не меньшим Богом числится в Семнадцатом Богомол.

Он спал, когда я вернулся. Или он только делал вид, что спал. Скомканные простыни, не выключенный тихо шумящий ноутбук, где заканчивался «Бойцовский Клуб»: наш герой-боец уже осознал, что Тайлер Дерден – это он сам, и приставляет пистолет к лицу. Все это красноречиво говорило о том, что ночка выдалась у Билла та еще, и в лучшем случае я растолкаю красноглазый полутруп – взъерошенный и страдающий головной болью, как прожженный алкоголик. Я вернулся только в начале седьмого, потому что отказал себе в лихачестве на дорогах, будучи прилично пьяным. Впрочем, пока добрался, протрезвел. Уж очень мне не хотелось провожать его, шатаясь и мучаясь сушняками.

И, знаете, тут случилось то самое, что, пожалуй, ненавидели все. Когда ты занят делом, которое люто ненавидишь – обязан стоять в очереди, ждешь транспорт, сидишь на скучной лекции или едешь куда-то на другой конец города в бесконечной пробке – время тянется медленно, как застывающая карамель. Ты тянешь ее, а она не поддается, эта теплая приторная медь, которая становится только гуще. Следовательно, от этого тянуть ее не легче, ты начинаешь биться головой о руль, сигналить впереди едущему, материться и нервно курить. Ну или рисовать на полях тетрадки закорючки – все ж лучше, чем засыпать на паре. А вот когда тебе до одури хочется растянуть это чертово время, непослушное, как дикий зверь, замедлить его хоть немного, оно летит, как сумасшедшее, как падающий истребитель, и черта с два ты схватишь его за неуловимый хвост. Можешь сразу опускать руки. Время плюет на тебя с высокой башни и злорадно хохочет.

И вот поэтому я даже не стал сопротивляться. Я знал, что бесконечно на Билла смотреть не получится, а на часах рано или поздно (скорее рано) высветятся нужные красные цифры и дадут пинка под зад. Хотя я любил смотреть на него спящего, совсем еще мальчика с взлохмаченными карамельными волосами и бледной кожей, дрожащими ресницами и голой, мерно поднимающейся грудью, заставил себя уйти из комнаты, прихватив ноутбук. Все-таки до полудня нужно собраться и приехать к посадочной площадке – Апостол вечность ждать не будет, даже учитывая то, что я не раз предупредил его о доставке человека в безопасные жилые кварталы.

В общем, не успел я умыться и прийти в себя, заправить внедорожник и переодеться в чистые, но изрядно помятые вещи, а время показывало уже пятнадцать минут десятого, и Билла пришлось не просто будить, а тормошить и поднимать на ноги, чтобы потом поить крепким кофе. Он встал сразу же, хотя проснулся, очевидно, только в процессе сборов. Сборы, конечно, слово слишком сильное. По сути, он принял душ и по моему настоянию бросил в свой потрепанный рюкзак немного моих шмоток. Он к счастью не знал и не мог знать, что кое-кто вроде меня закинул на дно кредитку с короткой записочкой. Ему еще пригодится мой скромный презент.

– Как все прошло? Мишель не спрашивала обо мне, надеюсь? – серо спросил он, причесывая отросшие мокрые волосы. Душ занял у него минут десять, и на полу остались мокрые следы его ног. В это время я пил кофе с коньяком, причем, кажется, коньяка там было больше. Во-первых, потому что нуждался в опохмеле. Во-вторых, потому что мне было охренеть как плохо от осознания того, что Билл собирает вещи и вот-вот исчезнет. Навсегда.

– Как обычно, – пожал я плечами, – все надрались по потери пульса. Правда, в этот раз без мордобоя и спонтанных убийств, а Якудзу не полоскало. Считай, идеальный вечер. Только Птичка без тебя все-таки раскисла, юный Казанова. Ты здорово обломал ее с вечерним перепихом.

Видит Бог, не хотел я говорить эти мерзости, и меня перекосило от сказанного, но язык снова опередил мозги.

Билл натянул мою черную майку на влажное тело, застегнул ремень на узких бедрах и холодно посмотрел на меня. Уж чего-чего, а вот такой реакции я от него не ожидал. Подумаешь, подколка Оленья! Знал бы он, как стебал меня Бес на досуге!

– Будь я трезвее, она не утащила бы меня, – холодно и обиженно сказал он, не опуская льдистого колючего взгляда. – Я не совсем дурак, чтобы кидаться на все то, что стреляет глазками в мою сторону. Думаешь, у меня правда болела вчера голова? Мог бы и догадаться… Олень.

Я лишь пожал плечами и промямлил что-то на немецком, чувствуя себя виноватым. Конечно, я многое понимал, но молчал, боясь, что он, узнав о моих наклонностях, сбежит еще раньше. Это смешно: я не боялся выходить один против полчища ходячих, но панически страшился простого разговора. Бес был прав. Стоило рассказать все намного раньше. Кто мы такие, чтобы слушать умные советы?..

И тогда я понял: либо сейчас, либо уже никогда, не в этой жизни. Если сейчас я не скажу Биллу все то, что так отчаянно порывался сказать изрядное время, то упущу нечто очень важное. Бес и здесь был прав: это не последний мальчишка, который пришел в Семнадцатый, но он один из немногих, в кого меня угораздило втрескался по самые яйца.

– Билл, послушай меня внимательно, – начал я, подкуривая сигарету. – Я давно должен был сказать тебе это…

– Черт! – мальчишка едва не поперхнулся кофе, когда посмотрел на часы.

До отбытия Апостола осталось не больше сорока минут, за которые нам нужно было окончательно собраться и добраться до посадочной площадки, учитывая тот немаловажный факт, что даже если я буду гнать как сумасшедший, дорога займет больше получаса. Мы вскочили из-за стола, как ужаленные, я на бегу схватил ключи, влетел в кеды, даже не завязывая шнурки, и выжал газ, как только Билл залетел на переднее сиденье вслед за мной. Выжал газ и тысячи тысяч раз обложил себя первосортной руганью за то, что уже упустил свой шанс.

И кажется, другого у меня уже точно не будет.

Мы действительно гнали, как ненормальные, и в динамиках подвывало что-то из регги. Внедорожник серьезно заносило на поворотах, на асфальте оставались черные полосы, наверняка несло жженой резиной – ветер, врывающийся через открытое окно с моей стороны, если чем-то и пах, то только опустевшим городом, бетонной пылью и разлагающимися в подвалах трупами Калек. Мы не говорили, я боялся отвлечься и влететь в одно из многочисленных зданий, выросших стеной на сотни миль Семнадцатого. Билл опасливо смотрел то на меня, то на бешено проносящийся однотипный пейзаж: серые многоэтажки, исписанные выцветшими граффити, переполненные мусорные баки, разросшиеся деревья, разорвавшие ветками паутину бесконечных проводов. Я думал только об одном: как бы вырулить на очередном повороте и успеть к посадочной площадке. Хотя Апостол знал, чем ему предстоит заняться и кого перевезти в жилые кварталы, ждать он не станет, плотный график не позволит. И потому я разогнался ещё, чудом выруливая и приближаясь к ждущему последние минуты вертолету.

– Олень!

Я ждал чего угодно. Столбов, дыр в асфальте, «внезапно» выросших стен многоэтажек. Чего угодно, но не пары знакомых Буйных-близнецов, вылетевших на дорогу, как два абсолютно идентичных черта из дьявольской табакерки. Они не пытались выскочить из-под колес, напротив, Буйные бросились на лобовое стекло, оглушительно воя.

Вой смешался с ревом внедорожника, матом Билла и истошным скрипом шин, оставляющих на асфальте черные полосы, когда я резко дал по тормозам. Лимонный монстр, мчащийся на бешеной скорости, конечно же, не остановился моментально. Прочертив черным по серому, он вылетел на тротуар и вписался в дерево с жутким грохотом. Моей реакции почти ни на что не хватило, подушки безопасности не сработали, после удара о руль глаза залила кровь, и я не успел даже охнуть, как прогнившие, буро-пепельные с чернильными узлами вен руки близнецов потащили меня через открывшуюся дверь на асфальт, чтобы накинуться вдвоем и придавить весом к земле.

Я нихрена не видел. Буйные прижали так, что до пистолета на портупее не дотянуться при всем желании. Я даже не осознавал то, что именно от моего крика закладывает уши – такой крик вы услышите тогда, когда в вашу руку вонзят тупые большие зубы, рвущие кожу и мясо, кроящие вены. Их глаза, красные радужки на фоне коричневых белков, горящие, как искры в зимнем костре, были так близко, что можно рассмотреть черные полопавшиеся капилляры и дрожащие широкие зрачки.

Какая глупая смерть, подумал я. И, что самое страшное, после того, как сожрут меня, Биллу перегрызут горло, а его ошметки растащат по всему Семнадцатому, и на запах свежего мяса восемнадцатилетнего мальчика сбежится вся Калечь района.

А потом раздалось всего два выстрела. Два оглушительных выстрела, перекрывших грохотом мой крик. Через несколько мгновений мне на грудь навалился двойной вес, и одежда моментально пропиталась гнилой кровью ходячих. Прошло еще немного времени, а может, мне это только показалось, но так или иначе я схватил окровавленными губами воздух и пополз по асфальту, что-то бессвязно бормоча, когда тела Буйных с меня стащили.

И только после меня схватили за окровавленную одежду и прижали к себе, хотя я отчаянно брыкался и кричал, что не хочу умирать и что каждая сука, скрывающаяся в тени подворотен, сдохнет от моей пули, как дворовая шавка. Все – на чувственном воющем немецком.

– Рудольф!

Я все еще бился в руках и пытался сбежать. Мой мозг отчаянно сопротивлялся что-либо понимать, пока я не охнул от крепкой пощечины, да такой, что из глаз брызнули слезы.

– У тебя кровь, черт возьми! Успокойся, это же я!

И передо мной – глаза Билла. Нежно-голубые, влажно блестящие и перепуганные до смерти. Он в крови, но чужой – моей и Буйных. Его руки дрожат не меньше моих, это точно, но он стаскивает с себя одну из моих рубашек и перетягивает плечо, потому что из раскуроченного предплечья левой руки хлещет ярко-красная кровь, теплая и скользкая, как фиолетовые кишки из свежевыпотрошенного трупа. Он пытается оттереть мое лицо, что-то судорожно лопочет, хотя я сейчас не понимаю ни слова по-английски. Билл вдруг прижимает меня к себе, прижимает так крепко, что дышать тяжело, и говорит, что я настоящий кретин и недоумок.

– Идиот! – он в ярости. Мальчишка готов меня убить, тем более, сейчас для этого нужно совсем немного. – Не смей бросать меня, слышишь ты, Олень? Не смей, блять, говорю тебе! Не то выстрелю!

Он прижимает к моему животу холодное дуло пистолета, опять грозится, ругается и швыряет его в сторону. Тот скребет по асфальту и останавливается в метре от нас – черным отверстием в пробитый череп Буйного. Точно между глаз. Ювелирная работа, это признал бы даже такой профи, как Бес.

– Я отвезу тебя к Богомолу, он быстро тебя залатает, только не теряй сознание!

– На чем? – мямлю я, посматривая на разбитый внедорожник. А может, мне только кажется, что я что-то говорю. Скорее бессвязно бормочу и тянусь рукой в сторону «сжеванного» деревом лимонного капота. На фоне развернувшейся под пасмурным небом кровавой драмы играют «Три маленькие птички» Боба Марли, что делает картинку еще более апокалипсической.

«Три маленькие птички на моем пороге поют сладкие песни»…

Билл хлопает себя по лбу и тут же выхватывает у меня из кармана куртки чудом выживший телефон, шикующий теперь роскошными трещинами по всему экрану. Он моментально набирает Бесу, и тот отвечает после второго гудка, чтобы почти сразу нажать «отбой» и сорваться с посадочной площадки сюда, что займет у него четыре минуты и восемь секунд.

«Не беспокойтесь ни о чем»…

Билл безумно озирается по сторонам, но, кажется, пара Буйных на сегодня стала единственными ходячими гостями квартала. И когда он понимает, что мы в безопасности на ближайшие четыре минуты и восемь секунд, он снимает с себя майку и стирает с моего лица кровь, начавшую сворачиваться. Теперь я вижу его гораздо лучше – перепуганного, часто дышащего, как после марафона. А потом юный Вайнберг еще раз напоминает о том, что Рудольф Альтман – редкостный идиот. Говорит, он придурок и немецкий выродок.

«Ведь каждая мелочь будет в порядке»…

– Только попробуй потерять сознание! Смотри на меня, понял? Все хорошо. Я с тобой. Смотри на меня, Руди, сейчас приедет Бес, и все будет хорошо! Только не теряй сознание! Олень!

Я вроде как утвердительно киваю и сплевываю кровь с осколками зубов себе на подбородок и шею. Прошу его прикурить мне и затягиваюсь, выпуская дым из разбитого носа. И Билл делает глубокую затяжку после меня. Он рвано выдыхает едкое облако на мое лицо.

– Да как я без тебя, Олень?..

Он не отпускает меня из рук. Вытирает заливающую глаза кровь и целует меня, напоминая, что я не посмею его оставить.

А потом прилетает Бес. Кристиан с легкостью затаскивает меня на заднее сиденье и сажает Билла рядом, вкалывает в шею маслянистую зеленую жидкость и крепче затягивает рубашку на плече, попутно качая обезболивающими, но кровь продолжает течь. Шикарный салон бесова авто безнадежно уделан. Черный Бог перепуган не меньше Вайнберга, но, в отличие от него, держит себя в руках. На нас косится чуткий доберман Ричи. Мы едем.

Последнее, что я помню: Билл держит меня за здоровую руку и просит на него смотреть. Мы едем быстро, но не так, как гнали до лобового столкновения с Буйными. Дорога занимает не более двадцати минут. Ветер врывается в окна, музыка не раздается из динамиков, что бывает редко в этой машине. Все это время Кристиан курит. И после Вайнберг несет меня к Богомолу на стол, спину холодит его стерильный металл, в глаза бьет искусственный белый свет, а Бес кружит по убежищу врачевателя, в то время, как мальчишка пытается рассказать о случившемся.

И – тишина. Беспробудная тьма, запах хлорки, крови и ворчание Богомола. Вечно пьяного человека, измученного нашими нескончаемыми болячками.

Комментарий к Глава 20

Занимаюсь рекламой старых шикарных фильмов без смс и регистрации в режиме нон-стоп.

========== Глава 21 ==========

Правило № 150: Бес может решить твои проблемы даже тогда, когда ты боишься об этом попросить.

Сначала стало слышно, как булькает и хрипло тарахтит старый телевизор. По ящику крутили какую-то страшную муть про команчей, обрывочные фразы шипели и фонили, часто прерывались на несколько секунд. Потом стало лучше. Может быть. Приглушенные голоса доносились, словно из-под толщи воды. Шорохи. Или мне казалось. Редкий звон железа о керамику. Больное воображение рисовало «пшик» открытой бутылки пива. Я с трудом разлепил глаза и тут же уплыл. Последнее, что я видел – завихряющийся потолок и мигающий помехами выпуклый экран старого телевизора Богомола.

Когда реальность настигла меня снова, звуков уже не было. Если в прошлый раз под закрытыми веками иногда вспыхивали белые огни дергающейся телевизионной трансляции, а до ушей доносились тихие «подводные» голоса, то на этот раз – глушь и тьма. Беспробудная и обволакивающая, как погребальный саван. Вторая попытка продрать глаза увенчалась сомнительным успехом: хотя все еще плыло и кружилось, будто я был под первосортным кайфом, меня не убило после нескольких секунд. Я попытался встать и понял, что тело меня категорически отказывается слушать.

– Scheiße… – я не мог даже руку поднять, не то что на ноги встать. – Mein Gott…*

Казалось, что если я хотя бы подумаю о том, чтобы встать, то выблюю свои органы прямо на грудь и скоропостижно скончаюсь, дрыгнув ногами. В голове творилась такая вакханалия, которой даже страшное похмелье неровня. Так мне было исключительно паршиво.

– Рудольф! – это был не крик, скорее тихий знакомый шепот. Потом теплые мягкие руки на моей шее, совсем рядом – два блестящих светло-голубых глаза, агатово-черных в темноте. – Ты помнишь меня? Ты хоть что-то помнишь? Как же ты нас всех напугал, сучий немец!

Я снова разомкнул спекшиеся губы и попытался сглотнуть. Вышло хуже некогда. Билл соображал резво, тут же взял стакан воды и помог мне сделать пару глотков, поддерживая под раскалывающуюся голову. Удивительно, но меня не вырвало. Хотя очень хотелось. Наверное, это было видно по перекошенному от отвращения лицу.

– Билл, черт возьми, – промямлил я и вдруг пришел к той истине, что во рту недостает зубов. – Что происходит?

Мальчишка мягко улыбнулся. Конечно же, я помнил. Я не мог забыть. Не его. Когда мне хватило сил самому приподнять голову, сомнений в том, что картина разворачивается в убежище Богомола, не осталось. Тот же залитый коньяком старый диван, тот же полудохлый фикус в керамическом горшке, перемотанном лейкопластырем. Древний телевизор с выпуклым экраном, с которым Джонни Вуд наотрез отказался расставаться, и тошнотный запах лекарств, хлорки, перепачканного кровью белого (давно уже нет) халата и дорогой выпивки. Спящий в кресле хозяин апартаментов и черная фигура Беса, посапывающего на полу в обнимку с таким же черным Ричи.

– Ты вез меня к Апостолу, Олень, – тихо затараторил Билл, держа меня за предплечье. – Ехали очень быстро… Появились Буйные, так мне сказал Кристиан. Мы влетели в дерево… Они вытащили тебя из машины и накинулись… Боб Марли пел, Рудольф…

– А потом? – прохрипел я и сам испугался своего голоса. А у Билла мокро блестели глаза, это было видно, даже учитывая то, что у меня все плыло.

– Я выстрелил. Дважды. По одному на Буйного. И вот мы здесь. Рудольф, я думал, ты не дотянешь… Если бы не Кристиан и Богомол, я даже не знаю, что случилось бы, если бы ты…

Мягко щелкнул выключатель, на потолке загорелись светодиодные лампы, я простонал. Громче чем должен был, наверное. Хотелось моментально заслонить глаза рукой, но ничего не вышло. Оставалось только крепко-крепко зажмуриться, снова простонать от боли и кое-как разлепить зенки, чтобы увидеть, как Богомол отхлебывает из бутылки коньяк, а Бес сонно улыбается, глядя в мою сторону. Преимущественно на мальчишку и то, как он вцепился в мое предплечье. Ричи потянулся и зевнул, обнажив страшную, усеянную большими желтоватыми клыками алую пасть.

– Ну, блядь, вы даете, гонщики, – проворчал Богомол и поправил на красном носу очки. Он прошагал от своего драного кресла к дивану и остановился над нами, сложив на впалой груди узловатые руки пятидесятиоднолетнего мужчины. – Когда ты научишься думать башкой, немецкая погань? Сколько тебе говорить не лихачить? А если бы вот это недоразумение хромоногое не успело пристрелить Буйных? – Билл нахмурил брови и потупил взгляд. – Если бы Беса не было рядом? Пауль бы шкуры с нас спустил!

– Джонни, старик, …

– Не желаю слушать твой фрицевский лай!

Он попыхтел, как ёж, выпил еще. Бес чиркнул зажигалкой и закурил, тут же получил хозяйского леща от Богомола и послушно передал сигарету доку. Тот удовлетворенно затянулся. «Курить – здоровью вредить», – напомнил Джонни, выпуская дым, а в ответ получил «старого алкоголика». В общем-то, они всегда так общались с Кристианом. То ли табак успокоил вредного Богомола, то ли выданная Крису оплеуха, но он придвинул к дивану два стула, и они, черное и белое, безбожно пьющее и безбожно курящее, сели напротив. Билл ютился у меня в ногах и за руку больше не держал, но и взгляда с моего лица (видимо, знатно перебитого) не сводил.

– Ты, дурная голова, на этот раз получил по полной программе, – начал док. – Сломанный нос, несколько выбитых зубов, сотрясение мозга, швы на голове, знатно подъеденная левая рука и пять сломанных ребер. Это не считая многочисленных ушибов и синяков. Это не считая того, что вот этот воробей, – он указал пальцем на Билла, – такой же синий. В общем, наворотил ты, Фриц. Наворотил, как паршивая псина. Как ты только не сдох, ума не приложу!

– Но есть и хорошие новости, – улыбнулся Бес, которому все-таки удалось урвать из пальцев Богомола сигарету и как следует затянуться. Я, было, поднял руку за столь необходимой дозой никотина, но получил решительный отказ. – Отец все видел. От начала и до конца. Он уже звонил мне, обругал сынка на чем свет стоит, но страшно рад твоему везению и тому, что тебя не сожрали. А еще… – он затянулся снова и похлопал добермана Ричарда по умной черной голове, – Пауль готов сделать все возможное и невозможное, чтобы расплатиться с тем, кто спас его бесценное и тупоголовое сокровище. То бишь с Биллом. Но это вам решать.

И он подмигнул, а я все понял даже поплывшими мозгами.

Богомол противно фыркнул и поведал удивительную историю о том, что продержит меня под присмотром от силы суток трое и оправит подальше с глаз долой. Он великодушно позволил Биллу остаться со мной, но уже припахал кучей дел: ему срочно надо было выдраить импровизированную операционную, продезинфицировать кучу инструментов, убрать убежище, постирать одежду, приготовить что-нибудь съедобное и зашить уже, черт возьми, его халат. В общем, Джонни отыгрывался. Беса он отправил домой. Единственное, что успел сказать напоследок Эберт, точнее, не сказать, а шепнуть втайне от хозяина дома и некоторых молодых ушей: «Я рад, что ты не сдох, немецкая морда. И рад, что урвал себе мальчишку. Скажи, когда сделаете это». А потом он смылся и даже не дал повозмущаться и побунтовать.

И сутки – как в тумане. Богомол предупреждал, да так все и получилось: я почти все время спал и открывал глаза лишь для того, чтобы выпить много разноцветных таблеток, горьких и пестреющих на белой билловой ладони. Уколы мне пороли, пока я был в отключке. Тогда же перевязывали руку и проверяли швы. Таким бесполезным Район № 17 меня еще не видел, хотя, кажется, через эту стадию прошли все, даже Каспер, который, к слову, приехал на второй день вместе с Малышом и Якудзой проверить мое состояние. Даже Птичка была с ними – мялась позади, виновато опускала глаза и даже не смотрела на Билла. Мальчишка, кажется, и не заметил ее присутствия. Все то время, что он не выполнял поручения Богомола, сидел рядом со мной и иногда что-то говорил. Незначительное, но чертовски необходимое и обнадеживающее вроде «все будет хорошо», «твои швы не такие уж и уродливые» и «знаешь ли, Богомол отлично вправил тебе нос».

Потом выяснилось, что не все так плохо, как могло бы оказаться. Ворчливый Джонни Вуд, перевязывая на третий день мое поврежденное и искусно сшитое предплечье, признался: мне чертовски повезло. Буйные разорвали ткани, я потерял немало крови, но рука останется рабочей и придет в нормальное состояние довольно скоро при должном уходе. Сломанные ребра, конечно, вынудят меня не так усердствовать с поисками ходячих, да и танцевать твист как Джон Траволта не получится, но в целом я отделался малой кровью. В итоге, больше всего меня донимало сотрясение и сломанный нос. Первое отзывалось почти постоянной тошнотой и головокружением, дикой слабостью и отсутствием всяческого аппетита, второе – опухшим лицом и черными синяками под глазами. Такое проходит недели за две, не в первый раз ломаю, но красавчиком я был тем еще, честное слово. Еще и очки разбил. Последние, между прочим. Гадство редкостное.

И если первые двое суток я покорно лежал, по большей части спал, то на третьи уже начинал потихоньку шевелить мозгами и осознавать, что произошло на самом деле.

Я выжил. Тогда, когда в подобных автомобильных авариях гибли люди, когда потом, если им везло не сдохнуть, ходячие заканчивали дело за пару минут, я все еще дышал, требовал сигареты, жаловался на головную боль и много думал. Думал о том, что Билл рядом – этот светлый мальчишка с детскими глазами и недетским прошлым, взрослым и опасным настоящим. Он нисколько не скрывал того, что откровенно меня опекает. Он по возможности часто подходил, но пристыженно молчал или отмахивался банальными фразочками. Бес быстро фишку просёк – теперь у меня в кармане все шансы на него. Во-первых, Вайнберг сделал шаг. Отчетливый такой шаг, заставляющий облизывать саднящие заживающие губы и потирать виски от навязчивых фантазий. Во-вторых, Отец был готов на все ради того, кто спас мою шкуру. И я уже знал, что именно попрошу у Отца. Знал, что Билл не откажется. Он способный. Далеко не глупый. На редкость меткий и сообразительный, совсем еще юный – всего восемнадцать. Год – и парень не уступит в прошаренности даже Якудзе. Год – и мы с ним нехило сработаемся.

Я смотрел на то, как за зарешеченным окном шел ночной ливень. Конечно, «смотрел» – слово сильное. Нихрена я не видел, признаюсь. Но слышал. Слышал, как холодные капли барабанили по стеклу и представлял, как вода размывает землю, как мокро хлюпает грязь, завывает ветер и ходячие, не успевшие укрыть свои шкуры в каком-нибудь подвале, раздраженно фырчат на погоду, скалясь и пытаясь отхватить друг от друга здоровенный вонючий кусок гниющего мяса. Да чтоб они им подавились…

Я слышал, как негромко храпит в соседней комнате Богомол. Как тикают настенные часы, «дотикавшие» до двух ночи – черной, как волосы Кристиана. Слышал собственное дыхание, скрип дивана, если пошевелиться, ворчание холодильника и автоклава, где стерилизовались хирургические инструменты, при виде которых у людей обычно кружилась голова, а сердце билось чаще.

А еще до ушей донеслись осторожные шаги. В темноте, разбавленной только неярким светом из операционной, шел Билл, перенявший мои любимые привычки – не спать, хлестать кофе и курить. В одной руке он держал чашку кофе, в другой – тлеющую сигарету, горящую в ночи красным. Я похлопал по месту рядом с собой, хотя он присел бы и без приглашений. Правда, на стоящий возле дивана стул. Мне хотелось, чтобы он оказался поближе, пока есть такая возможность.

– Я сварил кофе, решил тебе предложить, – прошептал Билл. – Богомол, вообще-то, против, но не думаю, что кто-то умирал от пары глотков. Попробуешь?

Он еще спрашивал! Я просиял поярче той молнии, что ударила где-то в центре Района и изжарила, как баварскую сардельку, шатающегося под ливнем Буйного. Я не без его помощи сел, опершись на спинку дивана, и сделал глоток. Хотя разбитые губы протестующе заныли, мне морально хорошо стало от того, что огненная, черная и ароматная жидкость льется мне в глотку и согревает совсем сжавшийся желудок. Мальчишка пристроился рядом, едва прикасаясь бедром к моему бедру. Я был решительно против такого ребячества и подался ближе, почти укладываясь на него. Билл сглотнул.

– Черт возьми, парень, ты спас мне жизнь во второй раз, – произнес я шепеляво, смакуя вкус. Богомол отказался заниматься моими зубами. Все-таки, он хирург, а не стоматолог. Выглядело это и звучало до жути комично и нелепо. – Кажется, вечность не пил кофе. Этот мерзкий старик поит меня своим гребаным чаем! Уж лучше бы налил виски…

Вайнберг усмехнулся и тоже выпил, после чего затянулся и выпустил дым мне в щеку. Я поднял на него взгляд. Видел не то чтобы хорошо, но достаточно.

– Когда ты застрелил Буйных, Билл, – прошептал я, – ты поцеловал меня не просто так? Как ты понял, что я не придушу тебя за подобные выходки? Или ты просто не думал?

Мальчишка поставил чашку на стул и опустил освободившуюся руку на мое перебинтованное предплечье. На удивление, больно не было. Или все это всего лишь сила богомоловых обезболивающих. Вайнберг явно смутился.

– Бес сказал, – признался он. Я на время потерял дар речи и способности нормально мыслить. – Ты часто пропадал где-то, а он знал. Кристиан почти всегда все знает. Я курил на улице, ждал тебя. Только-только светало, и тут – он. Подъехал на своем черном авто, молча прошел во двор убежища, открыл бутылку темного пива и рассказал. Немногое. Но этого было достаточно для того, чтобы я сделал то, что сделал. Я не жалею.

– Дай закурить.

– Но… – было, возразил он.

– От затяжки, ровно как и от двух глотков кофе, еще никто не умирал.

Но Билл, вместо того, чтобы протянуть мне сигарету, наклонился ниже и нашел в темноте мои губы. Он целовался так осторожно, будто бы прекрасно чувствовал, какие ощущения я испытываю. Это было почти по-детски: пробующе-мягко, одними губами, и так недолго. Когда он отстранился и позволил мне затянуться, на языке ощущался отчетливый привкус крови из рваных десен и разбитых губ.

– Если я предложу тебе стать Ловцом, ты согласишься, Билл?

Вайнберг затушил сигарету и облизнул губы. Он погладил меня по обросшей черной щетиной щеке и посмотрел в глаза – со всей серьезностью, которая только была ему присуща.

– Я соглашусь, даже если ты предложишь мне застрелиться.

– А вот этому, – вздохнул я, ероша его отросшие карамельно-русые волосы, – уж точно не бывать, мой юный дружок.

Если вы вдруг спросите, в какой момент Билл Вайнберг стал Хромым Биллом, Ловцом из Семнадцатого, то я скажу: в этот самый момент. И именно на этом моменте добрый кусок рассказа о том, как мы с моим протеже покоряли кишащие живыми мертвецами кварталы, занимались непотребствами, пили до чертей и строили хитроумные планы, подошел к логическому завершению.

Я отпиваю горький кофе, глубоко затягиваюсь и откидываюсь на спинку кресла. За окнами завывает ледяной зимний ветер, и мелкокалиберная снежная крупа бьет в бронированное стекло под железным скелетом решеток.

– Эй, кончай дрыхнуть, – тормошу я полусонного парня в моем халате, который дремлет рядом на царских размеров кровати, – что было потом, mein Schatz? **

– А потом, – мямлит Билл недовольно, – герр Пауль забрал тебя на реабилитацию. До осени. Ты придумал этому дурацкое кодовое название «Штутгартское пленение».

– Длинная же история получается! – вздохнул я. Но если вам хоть немного интересно, чем же все кончилось, то прошу – откройте бутылочку холодного пива и устройтесь поудобнее. – Я ведь и правда вернулся только в конце октября…

Комментарий к Глава 21

* – Дерьмо… Бог мой…

** – мое сокровище. Весьма обиходное обращение у немцев, стоящих «в отношениях».

========== Глава 22 ==========

Правило №1: Первое правило Района – никогда не поворачиваться к нему спиной. Шальная пуля всегда может прилететь в затылок. И речь совсем не об огнестрельном оружии.

ЗР (Заметки Рудольфа): Если человек горит желанием во что бы то ни стало выжить, он делает для этого все необходимое. В том числе быстро реагирует и замечает детали. В том числе не отказывается даже от помощи подозрительных личностей. И даже переступает через себя.

Порыв холодного ветра поднял с почерневшего разбитого асфальта порох опавших листьев и швырнул его на пару красных кед с развязанными шнурками, обреченно волочащимися по земле. Что-то среднее между снежной крупой и мелким дождем брызнуло на старую парку с искусственным мехом, едва я спрыгнул на землю. Апостол поднялся в черное, затянутое густыми грузными тучами небо и почти моментально исчез. Силуэт рядом с ним, машущий на прощание рукой, также растворился в хмари набирающей силу непогоды. О визите Апостола на чудо-птице из железа никто не знал. О моем – тоже. Отец очень позаботился. Пронизывающий ветер моментально пробрался под легкую парку и болтающуюся на теле белую майку, и кожа пошла мурашками. Я понятия не имел, какое нынче небо над Семнадцатым. Я уже давно ничего не слышал о своем районе.