Текст книги "Район №17 (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

========== Глава 1 ==========

Правило №248: Если ты наивно полагаешь, что наконец выпал день безделья, то неожиданный звонок с радостью похерит всю малину.

Если как следует побродить по давно одичавшему Району №17 и забрести куда-нибудь к черту на рога, то, возможно, повезет наткнуться на настоящую крепость из железа и бетона, увешанную проводами и антеннами, словно рождественская елка. Может быть, даже удастся угадать мудреный пароль из тринадцати символов, а если и это окажется случайному проходимцу (человеку явно башковитому) по силам, то сигнализация отключится, и защелкают металлическими зубами многочисленные замки, достойные какого-нибудь швейцарского банка.

И вот там, во мраке захламленных прокуренных комнат, утонувших в сигаретном дыму, живет Рудольф Альтман – настоящая свинья. Этот двадцатипятилетний мешок костей и сухих мышц, не брившийся порядком неделю, не мывший черных волос, готовых соперничать с творческим беспорядком на голове Эдварда Руки-Ножницы, в одних трусах сидит перед голубым экраном. Стол – первоклассная помойка, уставленная пустыми банками из-под перцев чили и таких же жгучих малышек-халапеньо. Чего здесь только нет! Переполненная пепельница, разобранный пистолет, потрепанные покерные карты, несколько пачек сигарет, склянка с растворимым кофе и электрический чайник. В жестяной коробочке поблескивает горка горьких ментоловых леденцов, высится на краю стола кипа залитых кофе бумажек, а сверху одиноко скучает почти съеденный карандаш. Но главное украшение этого погрома – кружка неопределенного цвета, которую не мыли, наверное, пару лет.

Из многострадальной посудины Руди вот уже три года чего только не пьет: и воду, и любимый кофе без сахара, и виски, и дорогой коньяк, и вино по настроению. Если присмотреться, то можно понять, сколько этот полуголый уродец не спал. Его синие глаза под съезжающими очками давно покраснели от просиживания за ноутбуком и выкуренных сигарет, которые он, такая сволочь, тушит прямо в кофейной лужице на загаженном столе. Под этими самыми бесстыжими глазами пролегли черные, как и его немытые волосы, тени. В углу светящегося экрана, показывающего очередной идиотский фильм ужасов об инопланетном вторжении, время отображает четкое и ясное «13:18». Значит, прошло уже двадцать восемь часов и шестнадцать минут с тех пор, когда этот ублюдок спал в последний раз.

Наверное, у любопытного обывателя уже напрашивается вопрос: кто же сейчас в таких подробностях описывает бурные будни этого самого парня? Кто его так страстно «любит», раз называет уродцем, свиньей и ублюдком? Ответ, между прочим, крайне прост. Человеку, поливающему Руди первосортной грязью и знающему о нем так много, двадцать пять лет. На данный момент он хлебает остывший кофе без сахара, курит сигарету и с тупым видом смотрит фильм, потому что не знает, чем еще заняться в этот дождливый и холодный весенний день. Собственно, этого человека тоже зовут Руди. Потому что он – это я. Двадцатипятилетний Рудольф Альтман с кретинским позывным Олень.

Так уж вышло, что сегодня пошли пятые сутки внештатных выходных. Отец не выходит на связь, ребята молчат и точно так же прожигают часы, отсыпаясь или занимаясь разномастными бесполезными делами в своих опутанных проводами неприступных крепостях. Но надо бы заметить, что лучше скука в четырех стенках и литры кофе, чем очередная вылазка с оружием, транквилизаторами и малышками-видеокамерами.

Для ясности дела неплохо бы сказать, что мы – Ловцы, застрявшие по своей воле и воле Отца в Семнадцатом Районе. Семнадцатый Район – это новое название города, умершего лет тридцать назад по прихоти того психа, что нахимичил в подземной лаборатории какой-то вирус, превративший пять миллиардов человек в тупоголовых и не очень ходячих мертвецов, если можно так выразиться. Почему я сомневаюсь? Потому что, во-первых, они не только ходят, но и прыгают, ползают, бегают, а, во-вторых, никакие они не мертвецы, так как их мозг вполне жив, а сердце сокращается, качая по жилам первосортную дребедень.

Мы Ловцы и нас пятеро: Олень, Малыш, Каспер, Бес и Якудза. Наша задача – бегать за недопокойниками и снимать их на видеокамеру, запечатлевая на гигах памяти то, как они скачут по району, жрут друг друга и воспроизводят себе подобных, прежде совершая пиздецки тошнотворный акт совокупления. Иногда нам приходится вооружаться разномастными мудреными приспособлениями, транквилизаторами и прочей дребеденью, чтобы охотиться на отдельных представителей пятимиллиардного поголовья. После того, как один из ловцов берет в плен бесценного невредимого поганца, все мы связываемся, пользуясь привычными и вполне обыкновенными телефонами. А далее, как по накатанной: путь на край района, к посадочной площадке, и передача покойничка в руки Апостола, набожного дядьки. Тот с помощью личного вертолета переправляет очередной трофей в жадные до открытий руки моего папы.

Пауль Альтман на самом деле мой папа, но все зовут его Отцом. Он здесь самый главный, хороводит всем Семнадцатым Районом и спонсирует наши ловецкие занятия. За свою работу мы получаем очень щедрые деньги, а также за папин счет все то, что может нам пригодиться для жизни в районе, будь то блок сигарет или новенький пуленепробиваемый внедорожник. Отца беспокоят только его исследования. Надо сказать, что так называемые зомби благополучно топчут нашу Землю уже более сорока лет, вакцина, позволяющая не подхватить вирус, продается за копейки в широком доступе и ждет любого желающего, но бороться нашим неполным миллиардом людей против пяти миллиардов живых трупов – все еще непосильная задача.

Отец ищет способ кардинально повлиять на полусгнившие мозги уродливых паршивцев и потому уже двадцать лет копается в их внутренностях и ставит многочисленные опыты. Так мы и живем – пятерка изгоев под командованием моего малость поехавшего папеньки.

Тем временем разочаровавший меня фильмец закончился, на черном фоне поползли нечитабельные мелкие титры, а мочевой пузырь напомнил, что если я просижу еще хотя бы минуту, он с коварным хохотом лопнет. Попытка встать с кресла как всегда обернулась сплошной катастрофой: я едва не грохнулся через коробку со старыми газетными вырезками, потом простонал от того, что нога полностью онемела, а чуть позже, уже на подступах к уборной, едва не влетел в косяк лбом – перед глазами на несколько секунд сгустилась жуткая темень. Конечно, после визита в туалет мне стало гораздо легче, я даже умылся холодной водой и протрезвел от тяжелого воздуха моего склепа, но недолго длилось кроткое счастье обиженного жизнью ребенка.

Не успел я проползти сквозь завалы разнообразнейшего и крайне необходимого в хозяйстве хлама до огромной кровати, заваленной подушками, не успел на ней как следует развалиться, зарывшись под пуховые кипы, как ноутбук мерзко завизжал. На связь в половину второго дня мог выйти кто угодно, и я искренне надеялся, что это не Отец, но, видать, судьба решила дать мне под зад крепкого пинка. На мониторе высветилась знакомая фотография со знакомой подписью.

Папа трезвонил впервые за пять дней, придумав, видимо, очередную пытку для несчастных Ловцов. Взобравшись на кресло, тысячекратно залитое кофе и даже пару раз уделанное моей собственной спермой, я бахнул пальцами по клавиатуре и принял вызов.

По ту сторону монитора на меня смотрело серое лицо в обрамлении взлохмаченных черно-седых волос, и даже синие глаза под толстенными линзами очков выглядели как-то безнадежно дохло. Папа наверняка не спал столько же, сколько и я. Может, гораздо больше. Пауль Альтман потому и руководил нами, что слыл настоящей машиной, работающей на литрах кофе, бутербродах с тунцом и яблочном штруделе. Словом, личность легендарная и почти что мифическая. Ему недавно стукнуло сорок семь, но из-за бесконечной работы Отцу можно дать и под шестьдесят. Такова она – цена за науку. Спасибо, крыша не поехала.

– Ты как, сынок? – зазвучал в динамике сиплый голос. Я был единственным, к кому он обращался неофициально, без своей безграничной манерности.

– Нормально, – кивнул я, натягивая приличия ради футболку с котом, блюющим кислотными бабочками. – Ты ведь не просто так на связь вышел?

На той стороне Отец закашлялся и указательным пальцем поправил съезжающие с заостренного носа очки. Точно так же, как это делал я. Судя по тому, как он привычно немногословен, задание, определенно, будет. Он и не стал тянуть с этим. Да, Отец грузил меня работой больше и чаще, нежели остальных ребят, ведь помимо ловецких обязанностей мне приходилось писать кучу отчетов и ухитряться не марать их разливающимся кофе и сигаретным пеплом.

– Ты давно ничего не снимал. Мне нужна пятичасовая запись поведения особей вида F-01-DS.

Подчас его формулировки меня страшно бесили, потому что Отец прекрасно знал, что особи F-01-DS носят говорящее название Калеки. Обычно они шарились в западной части Семнадцатого Района обособленными группами. Этакое инвалидное гетто. Произвольная резервация. Я скривил губы, потому что возиться с Калеками ненавидел сильнее, чем с крайне опасными Буйными или занудными Тихонями. Он это заметил, но на гримасы не сказал ни слова.

– А чем займутся ребята? – спросил я, надеясь, что не полезу к «эфкам-ноль-один» без компаньона или компаньонши.

– Пока ничем, – лаконично ответит Отец. – Береги себя, Олень. Конец связи.

И он, не дав мне возможности порасспрашивать про последние результаты его исследований, отключился, оставив меня пялиться в пустой экран со скучным темным фоном. Как всегда. Ребята продавливают диваны и наслаждаются отдыхом, а я вынужден тащиться в очередную вылазку. Так или иначе, пятичасовую запись с игрищами Калек мне необходимо переслать Отцу не позднее, чем сутки спустя, а времени у меня в запасе – целый вагон.

Не долго думая, решаю вздремнуть часа полтора и сразу же выехать, чтобы побыстрее отделаться от задания и продолжить бесцельно прожигать дни. Мне думалось, что за полтора часа дождь наверняка перестанет поливать заросший район.

И я охуительно ошибался.

Удача от меня снова отвернулась, и ничего не оставалось, кроме как влезть в разношенные шмотки, кое-как завязать красные кеды и прихватить в рюкзак помимо видеокамеры термос с горячим кофе и пачку сигарет. От шпарящего по крышам и разбитым дорогам ливня капюшон не спасал, и я уже сейчас понимал только одно: за пять часов под открытым разнывшимся небом я промокну не то что до трусов, но и, пожалуй, до костей. Забавно будет увидеть опухшую от непрекращающихся пьянок морду дока Богомола, когда я приползу к нему, захлебываясь собственными соплями и моля дать что-нибудь от добивающего жара. Впрочем, меня никто не вынуждал ехать в таком виде. Мог бы и дождевик себе заказать, между прочим. Он хоть и делает людей похожими на куски мяса в полиэтилене, но от вездесущей мокроты честно спасает.

Об этом всем я и думал, пока гнал на запад Семнадцатого Района в своем внедорожнике – настоящем монстре, по специальному личному заказу выкрашенном в вырвиглазно-желтый цвет. Шуршанию колес и рыку мотора подвывал из динамиков эпатажный Оззи, дорога на удивление оказалась совершенно пуста. Обычно по пути мне попадалась пара-тройка мерзотных ходунцов, но на этот раз бог миловал и припас толпу тупоголовых уродцев на десерт. Вода потоками ползла по лобовому стеклу, скрипящие дворники спасали с большой натяжкой. Салон давно уже пропах душком сигарет, откуда-то сзади брякали безупречно красные банки из-под колы, а на переднем пассажирском вместе с рюкзачком дремала многозарядная оптика. На всякий случай я не расставался ни с ней, ни с парой пистолетов, один из которых в разобранном состоянии валялся сейчас на загаженном столе.

Пейзаж, пролетающий мимо смазанными картинками, походил на творческие порывы художника-наркомана, страдающего глубочайшей депрессией. С серых многоэтажек лохмотьями слезали абстрактные граффити, из сухих зарослей травы, бывших когда-то радующим глаз газоном, торчали уродливые головы мусорных баков и хребты ободранных скамеек. Деревья не стригли уже уйму лет, они давно почуяли вседозволенность и порвали кривыми ветками-пальцами черные нитки проводов. Все это, и без того черно-белое и удручающее, обильно поливалось дождем. Ну прямо-таки сказка. Хотя, говорят, одичавший европейский городок все же тешит взор больше, нежели почерневшая Красная Площадь, где в асфальтных завалах, в буреломе разросшихся елей, все еще спал сном младенца картавый лысый революционер. А снились ему броневики и НЭП.

Близился вечер. Взбираясь на крышу высотки и устанавливая под проливным дождем камеру, я понимал, что при свете дня успею отснять от силы часа три. Остальную пару придется наматывать на камеру ночного видения, а уезжать отсюда, рискуя башкой, надлежит уже ночью. Наверное, стоило бы отоспаться дома, выбраться в путь около пяти утра и спокойно отснять материал. Но на такие операции мой мозг рассчитан не был, и я, улегшись животом на старую мокрую куртку, поправив козырек кепки, принялся настраивать камеру, высматривая в нее же признаки жизни.

В этот самый момент мне одного лишь хотелось: кричать громко, много и матом. А все потому, что ни через сорок минут, ни через полтора часа я не поймал в объектив ничего более впечатляющего, нежели одного Калеку. Коренастый мужичок с оторванными по самые плечи руками стоял под проливным дождем, пускал клейкие слюни и как заколдованный смотрел через объектив на меня, почти не мигая пленками век. От этого «дружелюбного» взгляда налитых кровью глаз волосы на голове и вообще всем теле непроизвольно шевелились, хотя, казалось бы, я наблюдал подобное уже три года, и безрукий Калека – зрелище даже очень милое, если подумать.

На нем висели старые, изорванные в клочья шмотки, а черепушку накрывала роскошная ковбойская шляпа. Ему бы еще дохлого коня и звезду шерифа – вот тебе и зомби-вестерн с полупрогнившим Калекой в главной роли. На самом деле это провал. Скоро станет совсем темно, и мне остается только собрать свои пожитки, упаковать их в рюкзак и рвануть домой, оставив на водительском сиденье пятно от мокрой задницы. Потом совесть не позволит мне просто так транжирить папины денежки и я, преданный делу, отправлюсь снимать калечь ранним утром, только проеду немного дальше и рискну, забравшись в более опасное местечко.

Именно по такому сценарию пошла бы моя жизненная история, если бы не то, что произошло буквально через мгновение после того, как я решительно собрался отключить видеокамеру. Напоследок заглянув в нее, чтобы мысленно попрощаться с непризнанной звездой вестерна, я увидел, как со стороны жмущихся друг к другу высоток кто-то несется.

– Ну все, – довольно ухмыльнулся я, – это уже не вестерн, это полноценный боевик! «Буйный vs Калека: возмездие»!

Однако после быстрой настройки резкости до меня вдруг дошло, что с ружьем наперевес отнюдь не Буйный летит, шлепая по лужам. На грязном лице бегуна не наблюдалось следов разложения, а до жути перепуганные глаза не напоминали две кровавых вишни на сгнившем торте физиономии. Буйным оказался невесть откуда появившийся мальчишка. Мальчишка, на которого разом бросилось полдюжины голодных и злющих Калек, спавших до этой минуты в грудах медленно истлевающего мусора.

========== Глава 2 ==========

Правило №64: Если тебе вдруг «посчастливилось» быть покусанным, смело доставай шприц и пори билет в жизнь в шею.

Правило №131: Не знаешь, чем заняться – ложись спать.

Надо сказать, что Калеки не особо блистали умом и в способностях шевелить извилинами заметно уступали не то что Говорунам, но и, пожалуй, Ползунам. Калеки потому так назывались, что хвастали недостающими частями тела: руками и ногами. У некоторых из них был перебит позвоночник, оторвана челюсть или пробит череп – в общем, всякого я насмотрелся, хотя настоящим калечным экспертом числился у нас Бес, занимающийся в основном этими инвалидами, а по совместительству Тихонями и Ползунами, но уже с меньшим энтузиазмом.

Так вот об уме. Псевдо-колясочникам надо отдать должное хотя бы по части засад и стадного инстинкта. Они слыли слабаками местного Зомбилэнда, и потому единственное, что спасало их от голода – каннибализм и коллективные охоты. Вот и сейчас эта паралимпийская сборная в составе шести легкоатлетов, мельтеша культями и азартно подвывая, бросилась на ополоумевшего мальчишку. Тот попытался проскочить сквозь толпу, разогнавшись, однако ручища уродца, скачущего на обрубках ног, схватила его за голень и повалила. В разнывшееся небо штопором ввинтился крик. Раздался жуткий выстрел двустволки.

Бегать я умел плохо и страдал одышкой, поэтому даже пытаться пролететь вниз одиннадцать этажей не стал. Мне ничего не осталось, как продолжать лежать под дождем на животе и, прислонив в щеке холодный бочок винтовки, отстреливать калечь, мягко спуская курок. Очки и оптический прицел позволяли мне мазать меньше, чем обычно, и на пять Калек, столпившихся вокруг окровавленного мальчишки, судя по всему, уже трупа, у меня ушло восемь пуль. Последняя, провыв в воздухе, с треском проломила черепушку до неприличия уродливой кисы, и та рухнула на спину, обнажив в чувственном оскале россыпь желтых зубов.

В тишине, накрывшей этот серый закуток после перестрелки, звучал только шорох ливня и журчание образовавшихся ручейков. Я, закинув за спину винтовку и сохранив видеозапись кровавой бани, с рюкзаком в руках поспешил вниз, готовый в случае чего выпотрошить черепушки очередной паралимпийской сборной.

Такой надобности уже не было. Кажется, здесь и правда ошивалась всего шестерка. С меня стекали реки воды, вымокшая кепка не сохраняла мои очки сухими, и теперь я видел еще хуже. Человек, лежащий в луже собственной крови, дождевой воды, ошметков мозгов, кусков черепа с волосами и еще какой-то дряни, оставался неподвижен. Его окровавленное лицо щедро и любовно омывал ливень. Я пошевелил его, толкнув носком красной кеды в бок. Никакой реакции. Даже не поморщился.

Тогда я опустился перед телом на корточки, перевернув свою кепку козырьком назад, и нащупал его сонную артерию, дергающуюся в ускоренном ритме под моими пальцами. А потом тело молниеносно выхватило нож и уже готово было полоснуть лезвием по моим глазам, как взвыло ошпаренной собакой. Годы выучки делали свое, и чересчур живой покойник схватился за руку, по которой получил моей же ногой. Нож с лязгом прополз по асфальту и притонул где-то в образовавшейся лужице. Неугомонный притих, почувствовав приставленную ко лбу винтовку.

– Будешь дергаться, мозги вышибу. Я тебя вообще-то спасаю, – проинформировал я истекающего кровью мальчишку.

И после моих слов эта заблудшая овца, то ли ощутив себя в безопасности, то ли просто потеряв слишком много крови, закрыла глаза, лишившись сознания. Неудивительно. Помимо того, что овца оказалась тощей, как после Освенцима, так еще и лишилась очень щедрого шмата голенного мяса. Это не говоря о том, сколько синяков и царапин я еще не видел под затасканной одеждой. «Богомол с меня шкуру сдерет за такой сюрприз, – поежился я, представив грозную пропитую харю нашего многоуважаемого лекаря. – Зато Отец завизжит от радости, когда получит запись с непостановочной охотой Калек на незараженное существо!»

Впрочем, до ликований и созерцания богомоловой хари было еще далековато. Парнишка оказался крепким, раз добрался сюда живым и до сих пор не откинулся. А пришел он, конечно же, с запада, через резервации Калек и Тихоней, потому что через территории Буйных, Ползунов и Говорунов не прошла бы с таким смешным вооружением даже Якудза.

Я снял колпачок шприца и всадил в шею покусанного два миллилитра маслянистой зеленой жидкости, которой стоит только проникнуть в организм, как все «мертвяче-ходунячее» в теле скоропостижно дохнет. Потом пришлось порыться в рюкзаке, откопать там пустую упаковку из-под бинта, от души выругаться и порвать собственную футболку, чтобы перетянуть изуродованную ногу, все еще истекающую кровью.

Мальчишка оказался довольно легким. Я на всякий случай и ружье его прихватил, и небольшую сумку с пожитками, в которой намеревался без зазрений совести порыться в свободную минутку. Нож где-то пропал, но это ничего. У меня таких целый арсенал. Только порядочные люди держали у себя ножи для сыра, рыбы, мяса и прочего, а я – для обороны и убийств. Каждому свое.

Ехали мы быстро. Наш незаменимый алкоголик-доктор, Джонни Вуд с позывным Богомол, жил не так далеко, как я. В хорошую погоду до него полчаса езды, а сейчас, с полутрупом на заднем сиденье, наплевав на ливень и даже не закурив, я доехал минут за двадцать. Может, меньше. На скорости и под холодным весенним ливнем исписанные граффити дома напоминали пестро-серые столбы, уходящие в ненастное небо. Вскоре они кончились. Убежище доктора высилось на пустыре, как шлакоблок посреди новенького гладкого шоссе: вроде ни к месту, но убрать руки не доходят, лучше объехать. Судя по всему, Богомол заметил мой кислотно-желтый внедорожник раньше, чем я подкатил к воротам. Те были открыты, а система безопасности отключена на несколько минут, требующихся для моего въезда в богомолову обитель. С мальчишкой через плечо, со своим рюкзаком и его сумкой в свободной руке, я пару раз ударил ногой в дверь.

С той стороны послышались шаги, потом – клацанье челюстей задвижек, щеколд, замков, звон цепочек, грохот перекладины и пропитая красноносая рожа доктора, встречающая меня своим скептическим, недовольным выражением.

– Каспер, что ли? – прохрипел он и впустил меня. А потом, присмотревшись, остановился за моей спиной. – Ты кого припер, Олень?

– Не знаю, – честно признался я, шагая к металлическому столу, возвышающемуся в по-медицински залитой светом комнате. – Поехал снимать Калек, а тут – он. Бежал со стороны двадцатого района, с запада, размахивал волыной и доразмахивался. Его тут покусали немного.

Богомол надел поверх шерстяного коричневого свитера уделанный пятнами нашей крови халат, разорвал свеженькую упаковку резиновых перчаток и ловко нацепил на распухший нос очки. Я не успел толком сбросить с себя мокрые шмотки, а он уже раскладывал у себя стерильные инструменты, бинты, вату, иглы и еще кучу всякой гадости, от которой у меня, если честно, мурашки по телу бежали.

– Нихрена себе немного, – покачал головой Джонни Вуд. – Да ему целый шницель с ноги выдрали. Жить-то он, конечно, будет, но вот хромота ему обеспечена. Чего замер? Снимай свои мокрые портки и залезай в халат. Там где-то висел. Отец залупился дать мне ассистента, так что за папины просчеты отвечаешь ты.

Я послушно влез в один из его халатов, нацепил на ноги резиновые тапочки и прошел в якобы стерильную комнату. Почему якобы? Да потому что на столе валялся кусок грязи, а на полу сверкали лужи, оставленные после моего визита сюда. Но спорить с Богомолом – дело страшное. Поэтому я все-таки встал у стола и, выполняя его поручения, раскроил на мальчишке шмотки, а потом очень даже неплохо его вымыл. Док в это время уже возился с его растерзанной голенью, много ругаясь нехорошими словами.

Потом он меня выгнал и молча показал пальцем в окровавленной резине на шкаф, где я откопал облезшие джинсы и майку-алкоголичку. Без рекомендаций местного божка соорудил себе чашку кофе и пару бутербродов с колбасой и острыми перцами, банку которых ханыга Богомол всегда держал в холодильнике специально для меня.

Что и говорить, Джонни Вуд действительно слыл неплохим парнем, латавшим Ловцов Семнадцатого уже много лет. Я валялся на его столе всего один раз, когда пуля срикошетила мне в плечо и глубоко застряла в уютном домике из теплых мышц, а вот со всевозможными гриппами и неосторожными порезами (взять хотя бы тот день, когда мне пришлось выпрыгивать из окна, пробивая собой стекло) являлся неоднократно. Богомол потому им и звался, что был тощим, высоким и носил огромные очки, когда приходилось шить или выковыривать пинцетом шальные пули. Ему было около пятидесяти, он пил, как черт, и врачевал словно Бог. Док действительно знал свое дело.

Расправившись с бутербродами и кофе, я хотел посмотреть на работу Богомола, но тот рявкнул на меня и всем видом дал понять, что мое присутствие его бесит. Тогда я отыскал пульт, включил телевизор и под мужской голос, рассказывающий о жизни диких гиен, уселся на диване с сумкой того мальчишки. У нас, Ловцов, никогда не водилось принципов, и проверить содержимое этого мешка скорее меры предосторожности, нежели желание насолить. И, конечно, интерес.

Фонарик, упаковка батареек, пустая бутылка из-под воды. Пара чистых трусов, россыпь патронов, старая красная зажигалка с голозадой бабой и полпачки каких-то богомерзких дешевых сигарет. На дне, в потайном кармашке, две сотни долларов – смятые грязные бумажки. И паспорт. Тут уже интереснее. Я развернул маленькую книжечку в синей обложке. Судя по тому, что было в ней написано, на богомоловом столе лежал восемнадцатилетний Билл Вайнберг, причем восемнадцать ему стукнуло всего месяц назад. Этот щегол, как я и предполагал, родом из западного городка, окрещенного Районом №20. Даже если он ошивался где-то за его пределами, ближе к нашему Семнадцатому, мальчишка протопал не меньше трехсот миль. Удивительно, как он вообще добрался до калечного гетто живым. Две сотни долларов наталкивали меня на мысль о том, что он преследовал цель добраться до настоящего, жилого района. Если бы не я, его бы уже сожрали.

Когда Богомол закончил с Биллом, на часах светилось красным «00:14». Я уже часа два пялился в телевизор, клевал носом, часто засыпал, но послушно ждал дальнейших указаний дока. Тот, выбросив окровавленные перчатки, закинув халаты в стиральную машину и глотнув виски из открытой бутылки прямо с горла, упал на диван рядом – измученный нашими болячками человек.

– Забирай его к чертовой матери, – устало проворчал Богомол. – Там на столе пакетик со шприцами и таблетками, будешь колоть и поить по расписанию. Бумажка прилагается. Через три дня привезешь сюда, посмотрю его ногу. Вообще-то рана хреновая. Заживать будет долго и нудно. Но парень он молодой, восстановится как-нибудь. Вопросы?

– Да какие вопросы, – отмахнулся я. – Только спасибо.

– Вали отсюда, Олень. Избавь меня от своей напускной вежливости.

И я, повинуясь, свалил с мальчишкой на руках, замотанным в плед подобно Тутанхамончику. Ливень стих, небо, беззвездное и черное, мелко моросило холодными каплями, прилипающими к стеклам моих очков. Я понятия не имел, что делать с Биллом и как поступать дальше. Надо будет переговорить с Отцом и решить этот вопрос. Может быть, поваляется у меня пару недель, полечится и отправится в жилые районы, Апостол не сильно будет возникать по поводу переправки пассажира на вертолете. Ему что мертвецы, что люди. Может быть, сбежит сам, едва встанет на ноги. Я никого не держу.

Около половины третьего ночи я наконец прибился домой. С Биллом через плечо ввалился в убежище, ввел тринадцатизначный пароль и надежно спрятался от кровожадной и вечно голодной нежити. А потом, уложив мальчишку на одну половину моей заваленной подушками кровати, рухнул на другую прямо в шмотках Богомола и тут же уснул, поставив будильник на девять утра. Я бы проспал и дольше, но в это время нужно было делать первую инъекцию многострадальному путешественнику с покусанной голенью, теперь надежно забинтованной и вычищенной от заразы, сшитой.

Вот так в моем доме и появился восемнадцатилетний Билл Вайнберг.

========== Глава 3 ==========

Правило №18: Никогда не позволяй себе обмануться: даже если некто выглядит мирным и тихим, это не значит, что этот некто не откаблучит фокус.

Правило №28: Пауль Альтман помимо сахарного диабета страдает еще и пунктуальностью: не забывай о том, что любой материал должен быть сдан в строго установленный срок. Если же ты не справился с заданием или выполнил его недолжным образом, обязательно объясни Отцу о возникших трудностях в строго установленный срок.

ОПР-81(Особое правило Рудольфа №81): Понедельник и четверг – день бритья. По четвергам правило для исполнения необязательно.

Когда я проснулся, но не от будильника, а сам собой, то испугался сразу нескольких вещей. Во-первых, рядом со мной, на моей роскошной кровати царских размеров, спал замотанный в плед молодой человек весьма болезненного вида. Во-вторых, когда я сообразил, что молодого человека зовут Билл, и он спит на моей койке, потому что я его спас, мой мозг подсказал мне о надобности своевременных инъекций. А когда до меня дошло, что первую «дозу» необходимо вколоть в девять утра, а будильника я не слышал, стало как-то даже совестно.

Не то чтобы я был таким хорошим и добрым, но Богомол не стал бы просто так убеждать меня в надобности тащить мальчонку с того света. Получается, я его спас собственными руками, провез через кишащий гниющими чудиками город, доставил на холодный металлический стол дока, а теперь так халатно отнесся к, так сказать, своему подопечному.

Уже поднявшись с постели и обнаружив на себе шмотки Богомола, весьма стремные и отдающие спиртным душком, выругался. Еще сильнее меня расперло, когда я наконец посмотрел на время сквозь стекляшки нацепленных на заостренный нос очков и увидел красное, светящееся «07:12». Замечательное выдалось утро, подумалось мне. Я как всегда поспал всего ничего и теперь прямо-таки светился бодростью, словно кусок какого-нибудь радиоактивного урана. Впрочем, после вчерашнего ледяного душа у меня першило в горле, голова трещала, а растянутые богомоловы джинсы падали с моих костей. Ко всему прочему, мне хотелось есть, а в холодильнике, конечно же, повесилась целая рота мышей-суицидников.

Третье апреля. Понедельник. Какая-то непонятная серая хмарь повисла над районом вместо неба, в зарешеченные окна хлыстами лупил разбесившийся ветер, и по стеклу сползали брызги осточертевшего, только-только начинающегося дождя. Огромное окно, жалюзи с которого я оторвал на одной из наших ловецких пьянок, пропускало в мою царственную спальню безжизненный, паскудно-депрессивный серый свет. Он нагло превращал пестроту моих подушек, бордо лохматого покрывала и кислотность гротескного кальяна в углу комнаты в унылую кучу дерьма. А еще здесь стояла напряженная тишина, не разбавляемая какой-нибудь расслабляющей музыкой типа регги, которую я часто крутил, дабы не сойти с ума от тяжести повисшего безмолвия. Я даже прислушался к сонному убежищу: свист ветра за окном, мелкая дробь дождя в стекло и сопение мальчишки. Ну и внизу, конечно, тихонечко гудел раскрытый ноутбук, который никогда не выключался.