Текст книги "Район №17 (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

В этот момент я даже забыл, что в пальцах тлеет сигарета.

– Поехали посмотрим, чего стоит мой монстр после ремонта, – отставляю чашку кофе и вбиваю окурок в дно пепельницы. – Интересно, дури в нем не поубавилось?

Хромой моментально меняется в лице и прикрывает глаза, потирая висок. «Вой смешался с ревом внедорожника, матом Билла и истошным скрипом шин, оставляющих на асфальте черные полосы, когда я резко дал по тормозам. Лимонный монстр, мчащийся на бешеной скорости, конечно же, не остановился моментально. Прочертив черным по серому, он вылетел на тротуар и вписался в дерево с жутким грохотом».

«Три маленькие птички на моем пороге поют сладкие песни»…*

– Три маленькие птички… – чуть слышно тянет под нос Билл, пальцами растирая по поверхности стола осыпавшийся пепел и покачивая головой. В его глазах плывет наркотическая муть – глубокая и грязная, как загрязненный тоннами отходов некогда кристально чистый Рейн, – не беспокойтесь ни о чем, ведь каждая мелочь… в порядке. В порядке? Будет в порядке… На моем пороге песни…

– Билл?

– Да?

Он смотрит на меня. Смотрит настолько трезвыми и адекватными глазами, что их нежная голубизна кажется прозрачной, как тончайшая кромка первого льда в неглубокой лужице у Шварцвальда. И от этого у меня по загривку бежит холод заваленного трупами морга. Холод стенок цинкового гроба.

– Ты в норме?

Билл только пожимает плечами, будто отвечая нечто вроде «А что со мной вообще может статься? Глупые какие-то вопросы задаешь, Олень». Он абсолютно спокойно потягивается, щелкая позвонками, выбивает из пачки новую сигарету, закуривает, убирает со стола пустую кружку из-под кофе, споласкивает ее в горячей воде и, наконец, поворачивается ко мне:

– Так что ты хотел?

Мы едем по Семнадцатому, почти не разговаривая. В динамиках подвывает AC/DC, снег вылетает белой колючей пылью из-под зимней резины, оставляющей отчетливый след на битом асфальте района под парадной шубой последних дней ноября. Я еду медленно, петляю по знакомым улицам, лавируя лимонной рыбиной в серебристом плену – эдельвейсовский офицер в заснеженных горах.* Билл таращится в окна и равнодушно наблюдает за тем, как мимо нас то и дело мелькают одинокие Калеки и Тихони, не успевшие найти убежище от морозного дня в забитых подвалах, канализационных трубах и старых теплотрассах. Тихоня, сморщенный старик, фиолетово-черный, как мавр, стоит у дороги и провожает нас мертвым взглядом белесых глаз, горящих на гнилом лице, как светодиодные лампочки. Рассатаневший Буйный волок за ногу истекающего черной кровью Калеку, и за уже окончательно мертвым телом тянулся мрачный, исходящий паром след, растапливающий снег: шлейф естественного отбора и воплощение закона «Кто не сожрал – того сожрали».

Билл вздохнул.

Я прибавил скорости и рванул дальше, уносясь подальше от постапокалиптических будней живых мертвецов и не переставая думать о том, как парень снова словил приход. Еще ночью он был квинтэссенцией нормальности и человечности. Не было ни грамма сверхъестественного в том, что он, подгашенный хеннесси, ловил полопавшимися губами воздух, глухо стонал в подушку и просил больше, больше и еще раз больше. Не было ни грамма сверхъестественного и в том, что утром его мучила боль, перемешанная в коктейль Молотова с ребячьей радостью. С точно такой же радостью, что и у меня.

Мне уже доводилось видеть такое. Ловецкие трипы. Районные приходы. Я помню, как трясло в припадках Беса, когда однажды он нашел в Семнадцатом тело мертвой девочки, и его переклинившие мозги, явно заскучав в обители здравомыслия и холодного расчета, вдруг заорали Крису в уши: «Это тело Люции, чертов выблядок! Это твоя сучья мертвая дочь!!!»

Тогда он рухнул на колени и взвыл, как подбитый пес. Бес не рыдал, не проклинал жизнь и район, только протяжно тянул панихиду над телом, и по его белоснежным щекам лились грязные дорожки слез: соленая горечь с поплывшей косметикой. До него невозможно было достучаться. Зови, кричи – все без толку. Он не услышал бы и взрыва гранаты у себя под носом. Только после звонкой пощечины, разбитой изнутри щеки и крови, наполнившей рот, он распахнул свои ядовито-зеленые глаза, а во взгляде вновь загорелся абсентовый рассудок и искреннее непонимание того, почему он стоит на коленях: с металлической горечью во рту и мокрым от слез лицом.

Я смотрел на притихшего Билла и понимал: для него уже нет дороги назад, и таким, как прежде, восемнадцатилетним мальчишкой, оплакивающим смерть родных, он никогда и ни за что не сможет стать. Он Ловец, и это ремесло клеймом отпечатано. Не на коже. В мозгах.

Мы едем дальше, и Птичка, раскрасневшаяся на морозе, все такая же миниатюрная и лохматая, машет нам ручкой в пушистой варежке, сидя на капоте своей машины с термосом на острых коленках. Видимо, вышла на разведку. Я киваю головой в ответ, Билл улыбается, колеса шуршат по снегу, жизнь как-то течет, а дорога не кончается и по меньшей мере замыкается в огромное кольцо, прежде изогнувшись и изломавшись на тысяче тысяч поворотов. А иногда на дороге встречаются незнакомые извилины. Такие перекрестки, которых ты никогда в жизни не замечал, хотя катался по Семнадцатому больше шести лет и, вроде как, слыл лучшим из тех, кто вообще когда-либо топтал этот блядский район.

Так уж вышло, что примерно через неделю мы с Биллом узнали о неожиданных поворотах судьбы Кристиана Эберта. Того самого Черного Бога, что собачился с Пацифистом с первого же дня, как тот ступил на землю Семнадцатого в своих армейских шмотках и с пугающим спокойствием в черных испанских глазах.

После той перепалки на западных окраинах Семнадцатого Кристиан заболел. Даже будучи Богом, так глупо и по-человечески заболел, протаскавшись на морозе в поисках улик. Он прекрасно понимал, что бросать трупы на открытом пространстве слишком опасно. Оттащив нас сначала к Богомолу, а потом и по домам, Бес рванул обратно и принялся шмонать вещи покойников: заваленного им Араба и склеивших ласты от билловых пуль меж глаз Сибиряка с Воробьем. Мелкие сошки, как скажет он потом ребятам, когда все мы поймем очень важную вещь: район стал апогеем мести, борьбы за мешок денег и одну очень ценную голову сомнительно живого существа.

Бес не узнал ничего существенного. Лишь то, что осознавали мы все: желторотая шпана шла против Пацифиста на коротком поводке кого-то очень сильного, и этим кем-то был, конечно же, КОИН.

Так вот, о чем я? Oh, ja, natürlich.* Кристиан заболел, хотя должен был выполнить контракт Отца и, прыгнув в вертолет Апостола, смыться в жилые кварталы, чтобы отметить одиннадцатый день рождения подрастающей дочурки. Но Бес лежал пластом и почти не мог говорить, а время истекало, и контракт стоял на месте. Плевое дело: две Буйные женские особи от 25 до 30 лет с ярко выраженным девиантным поведением. Для Эберта такое задание – детский пустячок, но даже ему не справиться, когда ноги не держат, а до конца сроков осталось меньше сорока восьми часов.

И в тот момент, когда он смог подняться с кровати, все еще подрагивая от спадающего болезненного жара, когда печально посмотрел на стоящую в углу винтовку и забитый ловецкими штучками рюкзак, понял: Люции придется веселиться с родным отцом в лучшем случае по скайпу. Рич, разделяя горькое отчаяние хозяина, заскулил и спрятал мокроносую морду когтистыми лапами. Такая вот картина. Черный квадрат Казимира Малевича. Хоть бери и вешайся.

Никто и предположить не мог, что Бес все-таки улетит из Семнадцатого. И не просто улетит, а со связанными, накачанными транквилизаторами Буйными, закованными в цепи.

Глубокой ночью Бес подлетел в своей постели от взвывшей сигнализации и оглушительного лая взбесившегося добермана. Хотя голова у него трещала, как с жестокого похмелья, да и колени ощутимо дрожали, наш растрепанный антихрист, ненакрашенный и сонный, выполз из убежища с Береттой в руке, отключив закладывающую уши сирену и утихомирив пса. И когда он навел оружие на того, кого принесло в поздний час, его губы задрожали. Не пришедшего по его грешную душу Дьявола он увидел, не легион чертей, не призрака. Не Якудзу, Малыша, Каспера или Птичку. Не меня с Биллом. Перед распахнутой бронированной дверью стоял двухметровый титан по имени Нортон Веласко, бросивший к ногам Беса двух связанных Буйных женщин – тридцатилетних глухо рычащих девианток с пеной изо рта и приглушенной транквилизаторами яростью в блестящих покойничьих глазках.

Он не сказал ни слова. Странно посмотрел на Черного Бога, кивнул головой и развернулся.

– Пациф… Нортон! – окликнул его Бес.

– Да?

Эберт плохо выдерживал его взгляд. Я вообще не знаю того, кто мог чувствовать себя комфортно рядом с этим чудовищем. Точнее, тогда еще не знал.

– Н-нет… ничего… Прости. Я просто… Просто я слишком устал, – выдохнул Кристиан и разрядил пистолет, прошагав по снегу и настигнув так и не обернувшегося Веласко. – Понятия не имею, как ты узнал, но спасибо за помощь. У меня нет никого, кроме Люции. Я ведь ее больше жизни люблю.

Пацифист вздохнул и все-таки повернулся лицом к Бесу. В тот момент в его глазах не было и капли злобы. Самый обыкновенный двухметровый убийца, ничего сверхъестественного. Так и должно быть в Семнадцатом, ведь правда же?

– Что-то еще? – прозвучал его низкий равнодушный голос.

– Может, как-нибудь побродим по Семнадцатому вместе? Не по заданию, а так, просто.

Нортон думал от силы секунд десять.

– Старый университет. В семь утра через неделю. Если обещаешь не чудить и не переть на рожон.

– Беспокоишься, Веласко? – ухмыльнулся беззлобно Бес. – Думаешь, меня просто так зовут Черным Богом? За красивые глаза и неистощимую харизму?

– Сдался ты мне, – хмыкнул в ответ Пацифист. – Ты же двинутый. Хоть и Бог. Я должен предупредить: за мной и правда охотятся. Я о том, что было на западе. Когда… когда вы пришли. И когда ты помог.

– Это я уже понял.

– Тогда держи ухо востро. Если я снова не смогу спасти, я… – он замер всем корпусом. Прикрыл глаза. Переварил все то, что сказал, и только потом продолжил: также урывочно и медленно, как обычно. Только кулаки сжал. До того, что пальцы побелели – это было видно даже в искусственном свете эбертовой базы. – Забудь, Бес. Знаешь, ты слишком хорош для всего этого дерьма. Adios.*

А Черный Бог улыбался в спину Веласко и чувствовал, как его обсидиановое сердце дало трещину. Трещину, которой он, конечно же, не хотел. Эберт даже не стал спрашивать, что это было: ловецкий долг или личная инициатива.

Он знал, что Пацифист не знает ни одного закона в Семнадцатом.

Наверное, вы помните также, что когда мы с Биллом катались по кровати, разливали хеннесси и стонали в унисон, наблюдая за тем, как от ощущения близости перед глазами взрываются с оглушительным грохотом снаряды, мой телефон настойчиво вибрировал смсками. Я тогда был страшно занят, а утром и вовсе забыл о необходимости снять блокировку и посмотреть уже наконец, кто так отчаянно хотел до меня докопаться среди ночи.

Я был почти уверен, что это Малыш снова затевает попойку и уже рассылает завлекалово в виде фотографий пополнившегося бара. Чуть меньше я рассчитывал на то, что в чате флудит Якудза, имевшая привычку писать гневные простынки в адрес каждой случившейся хренотени. На крайний случай Бес мог переслать архиважные новости от Отца.

Но я прочитал ни первое, ни второе и не третье, когда вышел из душа и залез в кровать с Биллом под боком после нескольких часов путешествия по бесконечным улицам Семнадцатого. За окнами все еще шел снег, крупными хлопьями падая в холодной тишине сгущающихся сумерек.

Каспер, отработавший в Семнадцатом уже больше пятнадцати лет, потерял единственное, за что боролся все эти годы. Его мать скончалась в четыре утра.

Стивен Уинзер заявил об уходе в отставку.

Отставка в районе, согласно Правилу №25, обозначает самоубийство на задании.

Комментарий к Глава 29

* «Три маленькие птички на моем пороге поют сладкие песни» – цитата из песни Боба Марли “Three Little Birds”. Если вы смотрели чудесный фильм “Я легенда”, то главного героя часто сопровождала эта композиция.

* эдельвейсовский офицер в заснеженных горах – сравнение идет с горнострелковой дивизией SS, символом которой был цветок эдельвейса.

* Oh, ja, natürlich – о да, конечно! (о йа, натюрлих)

* Adios – прощай.

========== Глава 30 ==========

Achtung! (в последнее время что-то многовато ахтунгов…) В главе в назывном порядке упоминается педофилия и окрашенная светлыми тонами черная преступность. Я предупредил. Danke!

Правило №52: Либо ты, либо тебя. Кто не сожрал, того сожрали.

Правило №73: Каждый Ловец заслуживает доверия.

– Ммм, черт возьми, да что такое… – нечленораздельно бормочу сквозь предрассветную вязкую полудрему, еще не понимая, почему вообще начал просыпаться, а, главное, отчего в убежище не стоит, торжествуя, мертвая тишина, какую можно «услышать» лишь в особенные моменты: около пяти утра под аккомпанемент падающих во мгле района редких снежинок. В пространственно-временной дыре между «темно» и «светло», между полностью ушедшим «вчера» и окончательно наступившим «сегодня».

Я пытаюсь прийти в себя и продрать саднящие глаза после трех часов глубокого, почти покойничьего сна. И тут до меня вдруг доходит. Внезапно, как сход лавины в заснеженных горах, где каждый звук, даже, казалось бы, невинно-осторожный, способен вызвать жуткую катастрофу, которая унесет впоследствии не один десяток людских жизней. Доходит, что глушь морга рвет не кто иной, как Вайнберг.

– Билл?

А парня колотит, как при эпилептическом припадке. Только без пены изо рта и закатившихся глаз. Его трясет, будто при ломке, он стонет сквозь сжатые зубы, комкает напряженными добела пальцами одеяло и отчаянно мечется по подушке, словно выброшенная на знойный песчаный берег рыбина, протестующе бьющая серебристым чешуйчатым хвостом. И вот тогда мне становится по-настоящему страшно. Страшно и донельзя жутко.

– Билл!

Он не реагирует, когда я поднимаюсь в постели и встряхиваю его. Не отзывается, когда почти кричу ему в лицо, хоть как-то пытаясь достучаться. Хромой только часто-часто дышит, как после марафона, мотает головой и судорожно всхлипывает, а капли слез, собравшиеся в уголках глаз, начинают скатываться по щекам и оставлять влажные темные следы на подушке.

И в реальность он возвращается только тогда, когда получает крепкую, огнем горящую на его лице и моей ладони пощечину, от которой искры сыплются из глаз и на языке расплывается кровь. Билл шумно хватает губами воздух, смотрит по сторонам, вдруг понимает, что наконец проснулся и вжимается мокрым лицом мне в грудь, больно стискивая руки. Вайнберг держится так крепко, будто бы боится исчезнуть, если отпустит. Будто шарахается от одной мысли о том, что снова может провалиться в сон. В убежище воцаряется та самая звенящая тишина, разбавляемая лишь его учащенным сбивчивым дыханием.

А ведь еще пару часов назад я и подумать не мог, что он снова словит ловецкий приход. Приход, ударивший его по лохматой голове запоздалым осознанием: он застрелил абсолютно здорового, зараженного разве что ОРВИ человека. Все ведь так хорошо начиналось…

Он был на удивление болтлив и надоедлив. Я, откликнувшись на просьбу укатившего из района Беса, до полуночи возился с отчетами по Ползунам, особям C-66-6, пытался привести в божеский вид четкой статистики сумбурные данные, пересланные ребятами, и страшно бесился. Бесился, потому что получалось плохо, и за прорву времени вынужденной отставки навык растерялся. Вывести таблицы, заполнить персональные карточки, впихнуть туда фотографии полуразложившихся младенцев с полубеззубыми черными деснами, оформить приложения с видеоматериалами… «Особь: мужская. Возраст: около восьми месяцев. Отсутствуют два пальца на левой руке. Разряд: четвертый. Деформация черепа выражена слабо. Поведение девиантное (см.приложение 6, видеозапись 1.27.)». Билл подходил ко мне каждые минут пятнадцать и мурчал под ухо о том, что хочет побыть со мной, терся о небритую щеку и делал вид, что страшно обижен моими повторяющимися «Давай чуть позже, я пиздецки занят, mein Schatzt*». Потом ему надоело бегать туда-сюда, и он устроился рядом, развалившись на полу. Потом встал и начал кружить по комнате, чем довел меня до истерики и безудержного потока немецкой брани. Наконец, он все-таки притих и дождался полночи, когда я, потирая по-вампирски красные глаза, добрался до кровати и рухнул, как подстреленный олень (простите за каламбур). Впрочем, почему как? Швы с раненой руки Богомол снял только вчера, и теперь на предплечье красовалась свеженькая повязка, скрывающая новый шрам.

А потом этот мальчишка, несносный малолетний бесеныш, завалил меня под себя, пообещав свернуть шею, если шевельнусь, и сделал такой минет, что в поплывших мозгах завихрились жуткие сомнения: а точно ли только охоте его учил Черный Бог? Конечно же, продолжение «банкета» состоялось. Я как-то вдруг совсем забыл о том, что у меня трещала голова и горели огнем напряжения глаза. Как вообще можно думать о таких мелочах, когда с тебя стягивает джинсы ухмыляющийся Вайнберг? Когда опускает ладонь на каменный стояк и стонет в губы? Вот и я думаю, что никак… И только после двух ночи он, вымотавшись, уснул, уткнувшись носом мне в шею. Совсем юный Ловец. Чудный парнишка – очаровательный мешок костей и разврата.

Сейчас же Хромой рвано вздыхал, почти успокоившись, все еще жался ко мне поближе и тер покрасневший нос. Его пальцы дрожали.

– Мне снилось, как я убил их, – первым заговорил Билл. – Как прострелил головы Ловцам. Нормальным людям. Живым людям, Олень.

– Послушай, все хорошо, Билл…

– И знаешь, что страшно? – прервал меня Вайнберг и посмотрел в глаза своим серым, уничтоженным, заплаканным взглядом. – Не то, что я их завалил и даже не думал о будущем их семей, друзей и знакомых. Не то, что не вспоминал об этом неделю. Страшно то, что мне понравилось. Я не колебался, когда спустил курок и прихлопнул Воробья.

Я рвано выдыхаю, хотя честно обещал себе контролировать ситуацию и числиться образцом спокойствия и рассудительности. Нихуя из этого не вышло. Я снова проебался. Крепче прижимаю к себе Билла и говорю, что все наверняка будет в порядке. Говорю: так бывает, когда твоей жизни что-то угрожает. Ты отключаешься и действуешь по наитию, спускаешь курок легко, не колеблясь, ведь мотивация нешуточная: либо ты, либо тебя. По-другому не получается. Таков Закон Семнадцатого.

– Но, черт возьми, – тихо шепчет он, – кошмары кончатся рано или поздно. Дождь не может идти вечно.* Ради тебя я буду убивать до тех пор, пока меня самого не застрелят, ведь я тоже Ловец и смогу тебя защитить не меньше, чем ты сам – этому меня научил сам Черный Бог. Он умолял, чтобы я берег тебя.

В тот день мне, конечно, больше не посчастливилось уснуть. Билл провалялся почти до вечера, ни разу не пошевелившись во сне, а меня швыряло по убежищу и сжирало потоком мыслей, роящихся в черепе, словно облако взбесившихся ос. Я много курил, не находил себе места, не мог усидеть на заднице ровно и пяти минут. Я вспоминал о том, кто вообще из наших хоть раз убил человека. Настоящего и живого.

Список вышел скромным.

Только мой Билл, Бес и, возможно, Пацифист, если его в КОИНе допускали к подобным вещам, и он не просидел всю жизнь в следственном комитете, заполняя бумажки и разбирая мутные дела за чашечкой ароматного кофе. Выглядел Веласко, в общем-то, как закоренелый маньяк.

Бес ведь попал в Семнадцатый не просто так. И не только потому, что хотел для малышки Люции Эберт лучшей жизни. Об этом мало кто знал, может, только он сам, я и его близкий друг из жилых кварталов, о котором сам Черный Бог заикался крайне редко. Особенно в присутствии ребят.

Кристиан Эберт с ранней юности купался в людской крови барачных разборок и тягу к убийствам никогда не отрицал. Наоборот – почти гордился ей. Крис оказался на улице в двенадцать лет, когда отец, жестокий зверь и запойный алкаш Эберт старший, вытурил его из дома, потому что совмещать регулярный алкоголизм и воспитание ребенка непомерно дорого и энергозатратно, когда живешь в вонючих нищенских бараках. Его мать, такая же пропитая сука, как и папенька, особо о благополучии сына не чесалась и едва ли вспомнила его хоть раз с тех пор, как Эберт со скромными пожитками переступил порог дома, чтобы уйти и не вернуться.

Мальчишка был страшно упертым. Выживание будто бы струилось у него в крови огненным потоком аморальной тяги к существованию. Пусть даже и некрасивому.

Через год после ухода он первый раз переспал с двадцатилетним парнем за три помятых доллара и нашел это дело крайне занимательным, хотя партнер оказался на редкость грубым извращенцем. Зато на тройку можно было жить целую неделю. Деньги не пахнут. Эту фишку он тоже быстро просёк. В четырнадцать Бес ввязался в уличную шайку, грабившую подпольные лавки. Мелкую преступность и крупномасштабное блядство одаренный мальчик поразительно грамотно и беспалевно совмещал с отличной учебой и примерным поведением в школе. Когда Кристиану исполнилось шестнадцать, он имел на руках кровь полутора десятка ребят, перешедших дорогу уже его персональной группировке, которая кошмарила окрестности несколько лет, наёбывая полицию с феноменальной частотой и успешностью. Бес занимался сбытом наркотиков и торговал оружием, предоставлял персональные услуги, убивая заказанных ему человечков за бешеные бабки. Просидел некоторое время на героине. Кое-как выбрался. Собрался поступать в университет на искусствоведение. После расставания с парнем отправился в бар глушить горе, ужрался бренди до потери пульса, трахнул мальчиковую кису и через семь месяцев забрал Люцию Эберт, подтвердив отцовство и оформив все бумажки.

Он попал в Семнадцатый через три с половиной года, когда понял, что, будучи главой влиятельной преступной группировки, подвергает дочь опасности. На тот момент ему сравнялось всего двадцать четыре. Собрав все деньги, он увез малышку в Эстонию и пришел к Отцу, заявив, что такого бойца его конторе днем с огнем не сыскать, хоть тресни. Его впустили на тренировочный полигон с пистолетом и двадцатью семью пулями. Дали задание: зачистить территорию. Когда последняя пуля, тяжелый и смертоносный свинец, влетела точно в лоб манекена-мальчика в подтяжках и с кепочкой на голове, испытание закончилось. Ему задали весьма интригующий вопрос:

– Вы понимаете, что в перспективе убили не только ходячих мертвецов, но и вполне безобидную старушку, беременную женщину и ребенка?

– Разумеется, я это понимаю, – фыркнул Кристиан. – Но задание предполагало зачистку территории, а не вечер мировоззренческих дебатов. А если ваша безобидная старушка заражена и через три часа станет взбесившимся монстром, который вместо благодарности закусит моей трахеей? Я считаю, что с задачей справился.

Через неделю Бес вселился в полупустое убежище. Молодой, черноволосый, набравшийся прямо-таки сатанинской кондиции языкастый черт и прожженный гомик. Тогда еще серая лошадка в рядах ловецкой элиты. Лошадка, ставшая легендой после поимки Говоруна. Мало кто не слышал о Черном Боге Семнадцатого.

Он и по сей день контролировал несколько бараков, периодически покидая район Отца и нисколько не брезгуя тихими убийствами и крупными махинациями. Черный Бог очень опасен. Забудьте про то, как он щебетал с юной Люци по телефону, жуя слащавые сопли родительского обожания, и пытался за мной ухлестывать, обещая дарить пылающие над серыми высотками рассветы и звездные россыпи на бледной ладони. Мне казалось, что своими приступами альтруизма и доброты он, порой, вводит в заблуждение самого себя.

Однако его история продолжалась и сейчас.

В тот день, когда я шарахался по убежищу с головными болями, в ранние семь утра спустя неделю после отъезда, Бес вернулся в Семнадцатый и умчался на установленную встречу с Пацифистом у старого университета. Отдохнувший, довольный, как обожравшийся сметаны кот, зеленоглазый, крашеный, сильный и вооруженный до зубов. С ярким шарфом на шее, повторяющим цвет абсентового взгляда, пылающего алкоголем во мраке темного макияжа. Пацифист принял его довольно равнодушно, но если сравнить это с тем, что они ранее грызлись, как собаки, пару раз не на шутку дрались и грозились друг друга поубивать, это казалось почти идиллией. Их чертовски роднила исключительная специфичность и непохожесть, черная трагичность прошлого и ад настоящего.

Они брели по Семнадцатому, оставляя отчетливые следы на свежевыпавшем снегу. Рич, по швам идущий от бешеной собачьей радости, резвился, нарезая большие круги вокруг хозяина и таская ему в страшной черно-алой пасти брошенную уже в который раз палку. Ходячие, словно почувствовав присутствие Беса в Семнадцатом районе, притихли в своих укрытиях и не показывали нос. Ничуть не меньше они боялись нортоновской бейсбольной биты в россыпи шурупов и гвоздей.

– Оказывается, ты… довольно адекватный, – заметил Пацифист, крупно вышагивая двухметровым титаном по снежному полю в мути зимнего утра, роняющего на землю мелкую морозную крупу. – Хоть и с головой проблемы.

– А ты прямолинеен, – усмехнулся Кристиан, отправив притащенную Ричардом корягу подальше. Доберман моментально сорвался с места и, оставив глубокий след в снегу, рванул вперед, вывалив мокрый алый язык. Под его лапами скрипели снежинки.

– Издержки профессии.

Бес осмелился. Осмелился, хотя понимал отчетливо и ясно, что может снова нарваться на драку, из которой и не факт, что выйдет живым. Не с Пацифистом ему тягаться… Не в рукопашную, по крайней мере. Он все еще опасался его провоцировать. Любопытство взяло верх.

– Скажи, Нортон, ты и правда КОИНовец? – тихо поинтересовался Кристиан, готовясь, если что, выхватить пистолет из портупеи и поставить ультиматум: либо Веласко не трогает его, либо испанские мозги украшают роскошь белоснежного полотна Семнадцатого.

Он не угадал, пистолет трогать не пришлось, ровно как и украшать снежный ковер сочностью алых брызг. А вот поражаться сказанному, теряясь в сомнительных догадках, хмурить брови и косо посматривать на Нортона…

– Всю жизнь меня учили не доверять людям и скрываться. Быть безликим. Но тебе я доверяю. Не знаю, отчего. Точнее, знаю. Но это все равно странно.

Некоторое время Пацифист шел молча, с глубоким «интересом» рассматривая белизну подножных пространств. На самом деле, он думал. Копался в воспоминаниях и немного колебался: рассказать все или сделать вид, что ему ни разу не хочется вывалить из души все то дерьмо, что накопилось в ней за два года и сжирало его каждый день. Час. Минуту. Бес послушно шел рядом и ни на чем не настаивал. Он прекрасно видел, что Веласко собирается с мыслями. Если он не пристрелил его минуту назад, значит лед прочный, и идти по нему можно. Наконец, Нортон заговорил, замедлив шаг:

– Я проработал в КОИН девятнадцать лет. Мое имя – Экзекутор, и Пацифистом я стал только ради того, чтобы оттянуть момент, когда меня пристрелят. Я исполнитель, Бес.

Кристиан сглотнул. Получилось шумно. Ричард притащил в зубах корягу, но остался без хозяйского внимания. Проскулив, доберман продолжил нарезать круги по снегу и ловить пастью снежинки, вальсирующие в безветренной тишине, разбавляемой лишь низким голосом с испанским акцентом.

– Я исполнитель, Бес. Приводил в действие смертный приговор, если хочешь знать. Последние семь лет работы руководил КОСН – Карательным Отрядом Специального Назначения. Я в бегах. Половина Карательной Организации хочет моей смерти и вполне заслуженно. Не удивлюсь, если за нами следят. Даже здесь и сейчас.

Внезапно Черный Бог замер на месте и тихо выругался. Его редко терзали угрызения совести и приступы моральных порывов, далеко не часто волновали чувства окружающих, но в этот раз… В этот раз он не выдержал. Не в отношении Пацифиста.

– Не могу так больше, – выдохнул Кристиан. – Черт возьми, Нортон, не могу!

Бес расстегнул куртку, залез в карман и протянул на раскрытой бледной ладони побитый временем и обстоятельствами жетон. Жетон, блеснувший металлом в пасмурном приглушенном свете. Чеканные буквы сливались выбитым позывным: «Фосген».

Он никогда бы не подумал, что лицо Пацифиста может меняться. Но оно изменилось. В тот момент, когда потерянная железка упала в большую руку, в черных глазах Нортона разлилась такая чудовищная боль, такая смертельная тоска и горькое отчаяние, что Черный Бог не сомневался: Экзекутора и расстрелянного им Фосгена связывало что-то очень прочное и важное. Он не сомневался также и в том, что тертое перцем и крупной солью сердце исполнителя густо обливалось кровью, и кровь жгла страшнее, чем серная кислота.

– Арчи… Господи, что я тогда наделал…

Пацифист еще долго сжимал жетон в руке и что-то тихо говорил. Потом замолчал. Слышно было только, как скрипят по снегу две пары тяжелых ботинок и лапы притихшего добермана, семенящего по дорогам Семнадцатого за Ловцами.

– Если бы я знал, что значит для тебя этот жетон, я бы отдал сразу, – виновато сказал Бес. – Так что прости. Я подозревал что-то такое. Мне бы и в голову не пришло…

– Спасибо, что вернул, – только и ответил Нортон. – Было бы хуже, если бы он пропал насовсем. У меня больше ничего нет в память о нем. Меня подставили.

Время близилось к девяти, и хмарь раннего утра развеялась. Мороз ощутимо крепчал, хватая за кожу колючими лапками. Продрогший Рич грелся на заднем сиденье черного авто, сам Кристиан нервно курил, выпуская сизый ментоловый дымок в приоткрытое окошко, а Пацифист полностью ушел в себя, сверля пустыми черными глазами белоснежную даль горизонта. Когда он вновь начал говорить, низко, тихо и монотонно, через боль и прилагая нечеловеческие усилия, Бес дернулся от неожиданности.

– Они узнали про Фосгена. Они все подстроили, – прошептал Экзекутор.

И Черный Бог потянулся за флягой с шотландским виски.

Веласко, как и предполагалось, от алкоголя не отказался.

Комментарий к Глава 30

* mein Schatzt (майн шатц) – мое сокровищезолотце

* Дождь не может идти вечно – цитата из фильма “Ворон” 1994 года. Опять рекламирую хорошее кино с весьма интересной историей съемок.

Также афиширую свою кроху-группу с ништяками, где работаю с Семнадцатым и новым ориджем, который будет публиковаться в следующем году:

https://vk.com/club173244956

Коллажик на Черного Бога:

https://vk.com/photo-173244956_456239131

========== Глава 31 ==========

Правило №13: Не прыгай в реку, не проверив дно. Не спускай курок, не прикинув последствия.

ЗР (Заметки Рудольфа): Встреча с Бесом изменила Пацифиста. Нет, знать о нем больше, чем он позволил, мы не стали. Но взгляните на испанскую морду дона Веласко и сразу поймете: Черный Бог вывернул его душу и привязал к себе невидимой цепью покрепче, чем добермана по имени Ричи.