Текст книги "Район №17 (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

А потом на его лицо вернулась маска равнодушия. Изгаженная кровью и ошметками мозгов маска. Он преспокойно затащил Беса в машину, попросил успокоить пса и подвезти до убежища.

С тех пор Кристиан, работая в команде с Пацифистом, молчал и вел себя тихо. Он действительно боялся Нортона Веласко.

– Обычно он кажется нормальным, но тогда, с Крисом, был редкостным психом, – закончил историю Билл. – У него серьезные задвиги. Ни разу с ним не работал, но, черт, я этому рад.

Я только выпускаю дым, вскидываю винтовку и захожу на кукурузное поле, шелестящее сухой листвой. Не знаю, чего ждать от Пацифиста. Но если он схватил за яйца даже Беса, с ним, определенно, стоит считаться и отдать должное. Он первый человек на моей памяти, сумевший приструнить Черного Бога.

Комментарий к Глава 25

* Мой Бог

** Цитата мистера Белого из фильма Квентина Тарантино “Бешеные псы”.

========== Глава 26 ==========

Правило № 247: В Районе №17 жетоны не носят. Чужой жетон может достаться тебе только в случае, если Ловец убивает другого Ловца на законных основаниях (осуществляя правосудие, спасая жизнь напарника).

Правило №130: Не переходи дорогу Пацифисту.

Я проснулся ожидаемо рано, после нескольких часов сна, но неожиданно один. Один на огромной постели, заботливо укрытый мятым одеялом – лежащий на животе и полностью раздетый. Лампа выключена, хотя она горела, когда мы укладывались спать, снова прилипая друг к другу влажными от пота телами. С тумбочки исчезла забитая окурками пепельница, кружки в кофейных разводах и испачканное спермой полотенце. Билл исчез, и место, где он лежал, давно уже остыло. Даже в складках простыни не ощущается его былое присутствие.

Тогда, ранним вечером или глубокой ночью, неважно, он выглядел даже младше своих восемнадцати – совсем еще мальчишка, чьи выгоревшие после одинокого душного лета ресницы беспокойно дрожали во сне. Он лежал на мне, не шевелясь, безмятежно сопел в грудь и иногда хмурил брови: когда непослушные волосы лезли в глаза или когда ему что-то снилось, а снились ему только кошмары. Кошмары жуткие, как сама жизнь в Районе №17.

Хромой кажется донельзя расслабленным и в той же степени безобидным, но это только кажется, потому что под его ногтями всегда чернеет порох, а губы обветренны от бесконечных скитаний по Семнадцатому. Я смотрел на него и в тот самый момент не сомневался, что таких ребят по утрам заботливые мамаши будят в колледж, всовывают в руки контейнер с обедом и, смиренно переживая акт протеста молодости, чмокают в макушку склонившее голову чадо, давно уже переросшее родителей. Чадо тощее, нескладное и пышущее бунтом, первым сексом по пьянке, как бы случайной марочкой кислоты и бессонной ночью после вписки. Такие, как Билл, не должны быть в районе. Таким, как он, пухлогубым мальчикам с небесными глазами дикого ангела, здесь делать абсолютно, аб-со-лют-но нечего.

Еще пару часов назад я обнимал его свободной рукой и поправлял сползшее одеяло, обнажающее веснушчатую спину с алым пятнышком точно между лопаток – крыльев неоперившегося птенца, хотя мне хотелось не просто накрыть его, а отгородить от Семнадцатого, надежно спрятать от Беса, Пацифиста, Отца и тысячи тысяч Буйных, Калек и Ползунов. Уже тогда я знал: рано или поздно случится что-то страшное, он пострадает и будет страдать долго, вина останется лежать на мне, а порочный круг уже не разорвать, и всему дерьму, о котором я не успел еще поведать, только предстоит произойти. Билл не должен был лежать на моей груди и видеть десятый сон после сигарет, алкоголя и ленивых предрассветных ласк, но все-таки он здесь, в моем монолитном убежище из холодного бетона и звонкого железа, продвинутой техники и традиционной сети колючей проволоки под напряжением. Отмывшийся от крови, сложивший оружие, отполировавший изгаженный нож и раздевшийся передо мной догола с уверенным взглядом, жгучим, как халапеньо, – порочный ангел, переживший ад на земле и вдруг решивший в нем остаться: а ну как понравится.

Он быстро вошел во вкус и не ломался, как обычно ломались похожие на него принципиальные ребята и девчата. Билл не видел ничего сверхъестественного в том, чтобы выйти из душа в одном полотенце на блестящих от влаги плечах, прошлепать в спальню и упасть сверху, целуя до эффектов псилоцибинового трипа и шаря горячими шершавыми ладонями по моему телу. Ему было плевать, абсолютно и совершенно плевать на то, как он поступает и нормально ли это в принципе. Ему нравилось целоваться и путаться сломанными некогда пальцами в волосах, лениво перекатываться в постели, смотреть мне в глаза и искать в них что-то такое, о чем лично я явно не догадывался, да и не хотел.

Мы не трахались по-настоящему, так, как я любил, когда коротал время в жилых районах с круглым счетом на банковской карте и увесистым кошельком. Мне не претило спать с напрочь незнакомыми мужчинами и женщинами, кататься по кровати от заката до рассвета, чтобы наутро уйти, не сказав ни слова, а лишь бросив тугую пачку денег на постель. Было все равно. Но с ним – иначе. Я будто боялся сломать в нем что-то еще и лишь сильнее утащить в мою жизнь, идущую по швам от бесконечной мерзости в лице беспорядочного секса, наркотиков, убийств и алкоголя. Он действительно стал для меня чем-то вроде религии, а порочить святыню – грех и кощунство.

Поэтому все складывалось иначе. Он действительно любил искушенные медленные ласки, его хватало ненадолго, но по многу раз. В конце, когда мы оба валились от усталости, я отсасывал ему, глотал сперму, чистую эссенцию его жизни, и позволял довести до оргазма уже себя. Быстро. Как фугасный взрыв или бросок смертоносной кобры. Так было и сегодня. Я страдальчески вздохнул, надел очки и, отыскав старые джинсы с бледными пятнами так и не отстиравшейся крови ходячих, поплелся вниз, в одно из немногочисленных мест, где можно найти Хромого Стрелка Билла.

Он и правда был у оккупированного им же стола, над которым белой россыпью в черной росписи пестрели десятки листов с бессчетными пометками, нанесенными Билловой рукой. В его ногах валялась карта Района, заклейменная красными крестами тех мест, откуда Говорун успел сбежать до того, как ловецкие носы учуяли горячий след. Билл спал, откинувшись на стуле, и его испачканная порохом рука безвольно свисала почти до пола, тогда как вторая лежала поперек впалого голого живота. Горка окурков и панихидного пепла. Наполовину полный стакан все еще теплого кофе. Кусачки, шляпки от гвоздей, металлическая стружка и шарики дроби. Пустые гильзы. Пули с крестообразным распилом. Мальчишка творил страшные вещи, которых я творить, к сожалению или счастью, не умел.

Я взял горсть дроби, и антрацитовые шарики мутно заблестели на бледной ладони в приглушенном свете лампы. Билл был безмятежен до того, что в жилах стыла кровь. Веснушчатый паренек, худой, как узник Аушвиц-Биркенау*, с пухлыми обветренными губами и мягкими чертами лица, за пару минут до того, как уснул, набивал гильзы чистой смертью, которая оставляла после себя эстетичное месиво костей и тканей. Его сияющие нежным теплом пули, попадая в голову, взрывали череп, как переспелый арбуз.

Может, он и ластился ко мне несколько часов назад, как кошка, может, и мурчал от удовольствия, хватал губами воздух, алел, как пубертатный девственник, но сейчас…

– Билл?

Он распахнул глаза и подлетел на стуле, как шарахнутый током. Дробь из раскрытой дрогнувшей ладони разлетелась по полу с тихим грохотом. Если бы в его руке был нож, то я скорее всего лишился бы глаз. Хромой никогда не терял бдительности. Даже в том дождливом апреле, когда, истекая кровью, едва не порезал мне лицо.

– Прости, – отвел он взгляд. – Я задремал…

– Что ты здесь делаешь?

Билл тяжело вздохнул, потер глаза, опустился на пол и принялся собирать крохотные тяжелые шарики. Отросшие волосы упали на лицо, и он не стал вновь заправлять их за уши, как часто делал. Его изуродованные старыми переломами пальцы парадоксально ловко собирали дробь и будто жили своей отдельной жизнью.

– Мне снова снились кошмары, – нехотя, но честно признался наконец Хромой. – Снова та пятница, та самая блядская пятница, когда мамина подруга влетела к нам в дом, доедая чью-то руку, и перевернула мебель. Олень, я был ведь еще совсем мальчишкой. Я такие штуки только по телевизору видел… а тут она душит мою мать до тех пор, пока отец не вышибает ей мозги из старой дедовой двустволки…

– Билл…

– Ее лопнувшая черепушка изгадила всю стену. От потолка до пола. А мать с лезущими из орбит глазами хваталась за горло и низко хрипела… Так хрипят только Буйные, когда им перережешь глотку. Когда кровь только начинает литься. Я пробовал, Руди, я знаю. Точно знаю.

Я хватаю его за плечи, бросая чертову дробь куда подальше, разворачиваю к себе и встряхиваю.

– Черт возьми, перестань, Хромой! Ты здесь. И я рядом, если что. Это в прошлом, Билл, и история никогда не повторяется. Все, что утверждают об обратном, безбожно пиздят тебе в лицо!

– Мы играли в индейцев, – невозмутимо продолжает Билл, глядя мне в глаза, но его губы дрожат. – Мой дед был Черным Гризли, а я – Маленьким Лисом. Один скальп мертвеца – одно очко. За выход нужно собрать пять. Не собрал – тебе ломают палец или порют, чтобы втереть в раны крупную соль…

Я обнимаю его, вновь пытаясь всей своей немецкой душонкой отгородить от Семнадцатого, надежно спрятать от Беса, Пацифиста, Отца и тысячи тысяч Буйных, Калек и Ползунов. А Хромой Стрелок, нет, восемнадцатилетний мальчишка Билл Вайнберг, трясется от ужаса в моих руках, как когда-то дрожал я, до потери пульса пугаясь чудовища, живущего под ванной и хватающего маленьких детишек за лодыжки… Но, блядь, как же низко сравнивать ужас Билла с детскими кошмарами. У тебя могло жить бессчетное количество монстров в ванной и под кроватью, в шкафу, на чердаке и в темном углу, в кладовой, подвале, отцовском гараже, в воображении, в пустом переулке. И ни одно, ни одно из них не выходило за пределы разумного: не кусалось, не хватало за пятки, даже поймать не пыталось. А вот его, лишившегося всего парнишку, чудовище настигло. Настигло и сожрало полноги.

Он успокаивается быстро, хотя все еще вжимается лицом мне в грудь и держит за руку. Выдыхает рвано, вытирает глаза, находит шершавыми губами мои губы, припадает, как к пересыхающему источнику, и отпечатывает крепкий поцелуй. На вкус он как горечь потери, холод пережитого ночного кошмара и осенний ветер уходящего к белому сну Семнадцатого. Это чистый вкус Билла. Это сам он. Плоть и кровь.

Хромой скашивает взгляд на часы. Пять утра. Пять утра, два Ловца на усыпанном дробью полу, покрасневшие глаза. У Вайнберга от слез. У меня – от вечной бессонницы.

– Хватит. К черту это дело. Пойдем в душ, – поднимается Билл и тянет меня за собой. – Бес будет здесь через час. На западе творится что-то странное…

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю, включая воду, и упругие струи кипятка громко шуршат по дну.

– Я не видел те следы, но… – Вайнберг сбрасывает джинсы, переступает через них и поднимает на меня свои небесно-голубые глаза, глаза ангела, топчущего ад, – но клянусь бессмертной душой моей матери: в Семнадцатом появились чужаки. Живые чужаки.

Мы быстро собираемся. Я забрасываю за спину набитый ловецкими штучками рюкзак, лью в огненный кофе коньяк, раскладываю по карманам датчики и пару отмычек. Вешаю на пояс несколько лимонок. Билл равнодушно завязывает отросшие волосы в хвостик на затылке, прихватывает с десяток разрывных пуль, закрепляет в портупее отрытый в моем хламе старый, тяжелый, но до первобытного ужаса точный парабеллум с массивной рукоятью. За его спиной – модифицированная им же снайперка. В армейских ботинках он уже спрятал нож. Пару месяцев назад он стал фиксировать истерзанную ногу эластичным бинтом, и это было единственным светлым пятном в его грязно-серой одежде (пока бинт не перепачкался до черноты), которая позволяет ему не маячить на фоне Семнадцатого такой кричащей пестротой цвета сорокой, как я. И с таким Биллом я не могу не считаться. Он уже давно не уступает среднестатистическим Ловцам. И если до профи уровня Беса ему еще стрелять и стрелять, то любого новичка он разнесет играючи.

Бес ждал нас, сидя на капоте черного авто. Рич внимательно следил за каждым нашим движением, посматривая с переднего сиденья. Даже отсюда видно, как горят в утренних мглистых сумерках его злые настороженные глаза. Мускулистое чудовище украшает кожаный ошейник с серебристыми шипами.

В распущенных волнистых волосах Кристиана серебром на угле горят первые снежинки поздней осени Района №17. Его зеленые глаза – алкогольные капли абсента на дне бутылки – подкрашены и кажутся только ярче. На ногтях черный облупившийся лак. Он улыбается, как молодой и смертельно опасный демон. Настоящий Астарот. На его шее все тот же зеленый шарф, связанный милейшей леди Люцией Эберт. Хотя малышка является бесценной дочерью именитого Ловца, о котором мало кто не слышал, я бьюсь об заклад, что Кристиан никогда не позволит ей пойти по своим стопам.

– Прыгайте, господа, – ухмыльнулся Бес. – Но помните, что мой Ричард всегда сидит впереди.

Мы гнали на запад, к самым пустынным и мертвым окраинам Семнадцатого Района, где встретить ходячих не так-то просто. Мы гнали, и неприятные воспоминания всплывали в памяти, как черно-белые кадры из немого кино с Чарли Чаплином: именно на западных территориях района я впервые встретил Билла, едва не съеденного живьем обезумевшими голодными мертвецами, и те мгновения: крик, боль, кровь, выстрелы, тело без сознания – монохромными беззвучными картинками неслись перед глазами. А еще я думал о том, как едва не погиб сам и не утащил парня с собой на тот свет, когда разбил ненаглядный лимонный внедорожник, влетев в дерево и отхватив от Буйных Близнецов. Желтого коня помяло настолько чудовищно, что даже Малыш, дока по части возни с автомобилями, развел руками и посоветовал прикупить нового монстра какого-нибудь безумного цвета. Вот поэтому мы и ехали с Бесом, ощущая жуткую атмосферку из-за нервничающего Ричи. Вайнберг был мрачнее тучи и тише немого. Он помнил эти места и то, что в них произошло. Помнил, и я уверен, что его нога отзывалась тупой болью.

– Пару дней назад, – начал Кристиан Эберт, безошибочно петляя по Семнадцатому в направлении западных кварталов, – я выбрался сюда с внеплановым развед-рейдом в маленькой тайне от твоего, герр Рудольф, благочестивого папашки. Он, кстати, неплохо поживает. Хотя видит Бог, закинет его в гроб шалящее сердечко и работа.

Тогда я еще не знал, что Бес до жути точно предсказал финал Пауля Альтмана.

Мы пронеслись мимо старой свалки, и краем глаза я заметил, как из вороха мусора к небу взмыла полусгнившая, одеревеневшая на морозе рука живого мертвеца. Как в сказке.

– Так вот… ничего сверхъестественного, конечно. Местечко там на редкость тухлое, это вам не Дьяволов Пятачок, где шагу без ублюдков не ступить. Всего один Калека, да до того жалкий, до того немощный, что без слез не взглянешь: глаза нет, весь перебитый, ноги выше колена сожраны, тащится он, бедненький, ерзает по асфальту, культями дрыгает, кровищей мажет…

– Блядь, Бес, кончай. Давай короче, – фыркнул я. – Без вот этих вот твоих извращений.

– Как скажешь, – пожал плечами Черный Бог и закурил свои тонкие бабские сигареты. В салоне разило табаком и ментолом, хотя он приоткрыл окно, чтобы не травить дымом свою верную четвероногую машину смерти в шипастом ошейнике. – Следы. Я нашел странные, мать их, следы. Знаете, уже какой год вижу истоптанные покойниками дорожки. Вполне могу заподозрить неладное. Мертвецы так не ходят. Даже похожие на людей Буйные. И хотя дороги припорошило снегом, я уверен, наш малыш Билл что-нибудь обязательно найдет.

Я фыркнул снова и нервно закурил, косясь на Беса. Он прекрасно знал, как меня бесит факт того, что Хромому приходилось часто составлять ему компанию в вылазках, ибо не найдется в нашем Семнадцатом того, что читает следы лучше Вайнберга. Но кто он такой, чтобы отказать себе в возможности довести меня до библейского бешенства? Сами понимаете.

– Это все? – наконец заговорил Билл. – Если там действительно есть что-то странное, я попробую это распознать. Снега выпало совсем мало, глубокие следы наверняка читаются, но… Но ведь ты не только поэтому тащишь нас к черту на куличики по сумеркам в шесть утра.

– Проницательный мальчик. Твой рогатый дружок такими талантами не блещет.

– Заткнись, а? – закатываю глаза и растираю виски, в которых отбойным молоточком стучит боль бессонных ночей.

Бес пропускает это мимо ушей и все так же ухмыляется, довольно щуря свои абсентовые глаза. Мы все еще мчимся по мрачным дорогам в густоте предзимних сумерек, и на их пепельном фоне мелкий снежок пестрит белизной в медленном полете еще ярче.

– Это не простые следы, дорогие мои собратья по ремеслу, кровью окропленному, трупами выложенному, порохом пропахшему, – он заканчивает эту проповедь как раз вовремя. Я уже готов ударить его по патлатой голове, и, уверен, Билл разделяет мои высокие чувства. – Все бы ничего. Но насколько необычна та поступь в западных краях, раз заинтересовала самого Пацифиста?

Мы с Биллом переглянулись, и даже Ричи замер всем своим мускулистым корпусом.

– Нортон тоже что-то подозревает… – тихо сказал Черный Бог. – Он странный. Он пугает меня. Пацифист учуял неладное, я следил за ним какое-то время. Не больше часа, но этого достаточно, чтобы понять: его беспокоит то, что он увидел. Но гораздо больше, чем явно человеческие следы, Нортон Веласко и его бездушность меня пугает то, что он обронил. Обронил и не заметил – железка упала аккурат в снег.

Бес достает из нагрудного кармана сияющий металлом солдатский жетончик. Жетончик, на котором отнюдь не «Нортон Веласко» отчеканено…

Буквы на холодном прямоугольнике складываются в позывной «Фосген».

И тут я начинаю понимать, разделяя опасения Эберта, что фосгеновский жетон на груди Пацифиста кажется самую малость «чужим» и подозрительным…

Комментарий к Глава 26

* – Аушвиц-Биркенау – немецкое название концентрационного лагеря Освенцим в Польше.

Я НЕ пропагандирую употребление наркотиков в любом их виде, ровно как и курение с алкоголем. Помни, уважаемый читатель: трипы, рак легких и похмелье – штука страшная.

Точно также я НЕ идеализирую кустарное производство оружия, хотя процесс набивания гильз металлической стружкой, дробью, шляпками гвоздей отнюдь не плод моей фантазии.

Помни, дорогой читатель, изготовленный в домашних условиях самопал, обрез и другое мракобесие данной категории если и выстрелит, то разорвет пальцы по меньшей мере (а может, и личико снесёт, дело тонкое). Также незаконное изготовление оружия преследуется уголовным законодательством РФ (ст.223), а использование разрывных и экспансивных пуль запрещено международными нормами права. Ловцы были бы деструктивным элементом современного общества.

Но я пропагандирую свой паблос, куда пишу много интересной (на мой взгляд) всячины. Willkommen, как бы сказал Рудольф:

https://vk.com/club173244956

========== Глава 27 ==========

Achtung!!! Данная глава отличается особой жестокостью и содержит эпизодическое изображение некрофилии! Всем гражданам с утонченной душой и слабым сердцем адресую просьбу воздержаться от чтения!

Гекс.

Правило № 333: Никогда не выходи на дурно пахнущее дело в одиночку. Всегда должен быть тот, кто прикроет спину.

ЗР (Заметки Рудольфа): В тихом омуте Билл водится.

– Подожди-ка, – пытаюсь я справиться со шквалом мыслей в черепушке и напряженно растираю виски, копаясь в собственных мозгах и вылавливая оттуда один из многих знакомых позывных. – Бес… Ты ведь понимаешь, что у тебя в руках? Интуиция мне подсказывает, что дело мокрое, да и пахнет на редкость хреново. Очень уж похоже на масштабную поебень. Поебень КОИНоцев.

Кристиан задумчиво рассматривает поблескивающий холодом в пасмурном свете жетон, растирает его пальцами, как будто согревая, прощупывает глубоко отпечатавшееся «Фосген». Железка поцарапанная и изношенная. Она долго служила своему хозяину, а потом и в кармане Пацифиста наверняка не один день провалялась. Я точно слышал о чем-то таком. Слышал, но решительно не понимал, в чем связь между армейской побрякушкой и нашим «разговорчивым» титаном. Дело-то было небезызвестное.

– Я не дурак и дело Фосгена помню, – кивнул Эберт и остановил авто прямо перед полуразрушенной трехэтажкой – скромным карликом-унтерменшем на фоне покосившихся бетонных арийцев-громадин, чьи серые лица выщерблены снегом, дождем и беспощадным временем. – Когда это было? Года два назад? Около того, пожалуй. Громкая история. Такое нечасто встретишь. Даже у нас.

Черный Бог, поправив зеленый шарф и закинув за спину увесистый рюкзак, пошел вперед – по темным следам неугомонного добермана Ричи, вальяжно топающего по снежному полю и принюхивающегося к оттенкам запахов мокрым черным носом. Билл брел вровень с Эбертом, чуть заметно осматриваясь по сторонам и не расставаясь с заряженным парабеллумом. Я шел замыкающим, отставая не более чем на пару шагов. Тонкий слой снега едва слышно поскрипывал под рельефными подошвами трех пар тяжелых армейских ботинок.

Конечно, мало кто не знал о той шумихе двухлетней давности, когда КОИН «малость» (как обычно, впрочем) перестарался и здорово подпортил свою и без того заметно хромающую на обе ноги репутацию. Когда районы содрогнулись от ужаса, обрушившегося на них еще более неожиданно, чем набравшие прыть Буйные, Каратели быстро взяли быка за причинное место и отправились искать поганца, устроившего настоящую кровавую баню и перебившего за пару месяцев семнадцать Ловцов. Как это часто бывало, полусожранные тела поначалу приписывали мертвецам. Растерзанные куски мяса, эти черно-красные шницели с прослоечкой, не слишком привлекали внимание наших оперативных карательных структур. Не слишком… Вообще-то, Ловцы и сегодня довольно часто прощаются с жизнью, особенно неопытные салаги или те показушники, что припёрлись сюда чисто с оружием поскакать да экстремальные видео поснимать. Ну, знаете, самки на шею вешаются, деньги в карман капают (льются), понты через край плещутся и все такое. Так вот, о чем это я… Когда через три недели после первого убийства КОИНовцы насчитали одиннадцать тел, возникли небезосновательные подозрения: в таких масштабах ходячие наших валят эпохально редко.

Фосген оказался крайним, так уж случилось. Этот молодой Ловец, пускавший смертоносный газ в закрытые помещения, забитые живыми мертвецами, слыл чистым уникумом с недюжинными талантами и смекалистой головой. Так уж вышло, что место преступления и накопившиеся подозрения очень нехорошо совпали. Нехорошо настолько, что Фосгена живо повязали, осудили с закрытыми глазами и расстреляли, чтобы после скормить покойничкам из подземных лабораторий наших светил науки. КОИНовцы далеко не сразу поняли, что шлепнули не того парня.

– Что-то здесь нечисто, – хмыкнул Бес, нахмурив брови. Снег, падая на его белое лицо, таял и оставлял влажные пятна. Как будто бы этот садист умел плакать. Вот уж глупости, честное слово! Скорее выхухоли в зоопарке начнут кабаре танцевать. – Окей, пускай наш «Пацифик» был КОИНовцем. Но он не мог забрать себе этот жетон так просто. Таковы правила. Железка может достаться Ловцу только в случае, если он пришьет другого на законных основаниях.

– Так ты думаешь, Веласко, будучи КОИНовцем, не мог исполнить приговор и пустить пулю в лоб Фосгена? – вклинился в разговор Билл, прикуривая. – Тогда жетон в его кармане лежал по понятным причинам. Не вижу смысла ломать голову, Крис.

Бес вдруг поднял руку в воздух, подавая сигнал к тишине, замер на пару секунд, напружинился, неуютно поежился. Было заметно, как он напрягся всем корпусом, и каждая его мышца налилась свинцом. Он скосил взгляд вбок, но, постояв и не заметив ровным счетом ничего, пожал плечами и выдохнул. Если Ричи спокоен, как удав, опасности нет. По моей спине пробежали мурашки. Билл крепче сжал парабеллум.

Эберт дал добро идти дальше, но каждый его шаг отдавал настороженностью.

– Не в этом дело, детка, – пояснил Черный Бог. – Фосгена завалил Экзекутор, и это официальный факт. Есть у меня пара знакомых ребят в КОИН, да и разбирательство вышло на редкость шумным, мало кто не в курсе. Пацифист там, несмотря на ажиотаж, не маячил.

– И чем все закончилось?

– КОИН повязали Морфия. Тот во всем послушно сознался и вполне адекватно принял приговор военного трибунала, – ответил я, вспоминая, как об этом мне рассказывал Отец, маяча серой немецкой мордой в светящемся экране ноутбука, как киношный Фантомас. От одной мысли о том, что подобный Морфию унтерменш мог сделать ТАКОЕ с Биллом, с моим, на секундочку, Биллом, по шкуре пробежал мороз. – Маньяк отлавливал ребят, качал обезболом вперемешку с алкоголем и насиловал, полосуя тела ножом. Дотрахивал Морфий уже холодный труп. Иногда даже несвежий, уж как повезет. Потом вывозил то, что оставалось от Ловцов, на окраины и скармливал ходячим – благо, тех звать не приходится, сами скачут на запах мяса, как Птичка на мужиков, – Билла перекосило, а мне стало мерзко от того, что я пизданул такую хренотень, не подумав. – Здесь с утилизацией просто. Ему вынесли смертный приговор. Исполнили не без удовольствия, полагаю. Клянусь Богом, не ебу, каким хреном тут примешан Пацифист.

И вдруг все пошло совсем не по плану. В тот самый момент, когда пуля, просвистев в воздухе, вскользь прошла через куртку и раскроила руку. Ту самую покусанную полгода назад руку.

Бес вскрикнул. Билл страшно ругался.

Выстрел раздался как гром средь ясного неба. В половину седьмого утра. Разрезав глухую тишину западных окраин и вырвав из меня сдавленный крик вперемешку с отборной немецкой руганью. Если бы не Билл, сбивший меня в снег долей секунды раньше и отправивший из парабеллума ответную пулю, явно достигшую цели и врезавшуюся в чьи-то теплые сочные мозги, никто бы уже не закричал. Особенно я, если вы все правильно поняли.

Руке стало тепло, скользко и мокро.

Через мгновение мы уже мчались, сломя голову, в укрытие, рискуя быть если не сожранными живьем ходячими, то прошитыми свинцом, как мишени на тренировочном полигоне. Кровь рисовала темно-алые узоры на тонком слое снега, быстро-быстро капая из рассеченного вскользь предплечья. Рич летел в многоэтажное здание, порядком истрепанное погодой и временем, Бес пустил нас вперед – прихрамывающего Билла и ошалевшего от внезапного ранения меня – а сам размахивал стволом, прикрывая спины и намереваясь пристрелить каждого, кому придет в голову шальная мысль нашпиговать нас пулями, как гуся яблоками и специями.

Однако выстрелы так и не раздались. По крайней мере, не сейчас. Видимо, Билл и вправду уложил одного из стрелков, что и дало нам фору в пару минут, за которые мы успели добежать до высотки, выбить дверь и влететь на уровень седьмого этажа, спрятавшись за толстую броню бетонной стены. Бес, тяжело дыша, кинулся ко мне. Билл был быстрее: он успел вспороть рукав куртки, убедиться, что пуля не застряла в мышцах, и разорвать на себе майку, чтобы перетянуть рану и хоть немного остановить кровь. В его глазах стоял неподдельный ужас. Вместе с ним – холодная решимость и желание кого-нибудь пристрелить. В такие моменты нежная голубизна его взгляда холодела, как февральская пурга в далекой Воркуте, искрилась льдистой яростью и фреоновым морозом. Он крепко сжал мои окровавленные пальцы. Коротко поцеловал их, глядя мне в глаза, и на его губах осталась теплая блестящая краснота – безупречная шелковая вуаль. Я вдруг подумал, что больше всего на свете хочу его: прямо сейчас и прямо здесь. По-настоящему. Клянусь, я был готов сам лечь под него!.. Внизу живота болезненно заныло. Даже более болезненно, чем в рваных мышцах.

– Сучий потрох! – взорвался Бес, от души ударив несчастную табуретку в полупустой комнате – то ли от самой ситуации, то ли от того, что Билл все еще держал мою руку. Табуретка, грохнув, влетела в стену и развалилась с жизнерадостным грохотом. – Блядский Веласко! Это он их привел!

– Halt die Fotze, Höllenbrut, * – прохрипел я, сжимая перетянутую рану, – будешь так орать – они найдут нас быстрее, чем это вообще возможно…

Кристиан фыркнул, тряхнул головой и показал мне средний палец, хотя я глубоко сомневался в том, что он понял меня. Тем временем, кровь моментально пропитала повязку и теперь лишь ярче окрасила мои дрожащие пальцы в радостно-красный, блестящий, как корпус новенького итальяшки Феррари, цвет. Билл, в отличие от Черного Бога, клювом не щелкал и заряжал снайперку. Я заметил, что в его руках сияли опасным холодом разрывные пули.

– Ты куда намылился? – вздыбился я. – Билл!

– Займу позицию повыше, – холодно бросил Хромой, прищурившись, и подтянул короткие перчатки без пальцев. – Те, кто напал, стреляли сверху. Они не будут ждать нас целую вечность. Перестреляю их, как только покажутся. Присмотри за ним, Бес, кровь хлещет – пиздец. Рассчитываю на тебя.

Я и мявкнуть не успел, как Билл взлетел по ступеням вверх и забаррикадировался где-то в районе восьмого-девятого. Черный Бог чуть выглянул в окно и едва успел спрятаться за стену: пуля, взвыв, пронеслась через комнату и прочно ввинтилась в бетон. Почти в это же самое мгновение послышался выстрел сверху. Что-то мне подсказывало, что Билл снова попал в цель, стреляя на отблеск прицела.

– Дерьмо, – выругался Кристиан. – Хрена с два мы отсюда так просто вылезем… Конечно, твой домашний киллер может их перестрелять уже к вечеру, но… блядство, сколько крови, Руди! Тебя нужно шить. Черт, черт, черт… Почему снова ты?

И Кристиан, вы не поверите, бледнеет, как полотно. Как самая что ни на есть настоящая известка.

В это время я уже закинул ребятам запрос о помощи и предупредил, что мы попали в сущий беспросветный ад, справиться с которым сложнее, чем с толпой ходячих. Бес опускается передо мной на колени, достает какую-то тряпку из рюкзака и перетягивает руку вторым слоем. Он смотрит на мое лицо. Он очень, очень-очень близко – настолько, что я чувствую его дыхание, пропахшее табаком и ментолом. Кристиан прикасается мягкими пальцами к ране, шее, щеке. Я любезно, почти нежно шлю его нахуй и напоминаю, что у меня есть жадный до чужой крови домашний киллер, которому ничего не стоит пустить в чью-то патлатую голову симпатичную пулю.

– Но любишь ли ты его, черт тебя дери? – спрашивает Бес, заглядывая в глаза. Нет, в самую душу. Мне дорогого стоило выдержать это. – Любишь мальчишку так, как я люблю тебя, Альтман?

– Не твое собачье дело, – почти выплевываю ему в лицо полунемецкий лай, и Черный Бог растягивает в безупречно блядской улыбке губы, прекрасно понимая, что я не могу так просто дать ответ на этот вопрос. Ни ему, ни себе, ни Биллу.