Текст книги "Вальс на костях (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

* – в эпиграфе строки песни «Охота во тьме» группы «Чёрный кузнец».

* Пляски смерти – здесь я упоминаю реальный феномен Dance macabre, существовавший в период европейского средневековья. В череде бесконечных войн и эпидемий человечество, изображая на гравюрах Смерть, наполняя ее образом словесность, пыталось сделать костлявую частью обыденной жизни и предполагало, что Смерть – не враг, а старый друг, способный увести из мира боли и лишений в блаженный загробный мир. Перед ликом Смерти все равны – знать, духовенство, купечество, крестьяне, взрослые и дети, мужчины и женщины.

* Вихт – в сюжете Игры Престолов представляет собой ходячий труп, в мирах Анджея Сапковского – что-то вроде трупоеда, страшное чудовище, опасное для людей. Обитает в пустыне и на кладбищах. Черноглазый, желтозубый, длиннорукий и горбатый.

Вихт кочует в «Вальс на костях» из адептовского сюжета, ровно как и Хантор Вулф.

* Драугры – у скандинавов это ожившие покойники, по природе схожие с вампирами. Порой о драуграх говорится как о стражах сокровищ могильных курганов. Поэтому, как мне кажется, их тяга к артефакту некромантов-северян еще более очевидна.

А теперь о цифрах!

Орель, ввязавшись в перепалку со старым знакомым Энисом, говорит, что с последней их встречи прошло 12,5 лет, а с момента основного конфликта – 78.

Те, кто пришел сюда после Адепта, знают примерно о средних возрастах моих чародеев.

На данный момент Орелю 137 лет, следовательно, ему было 59, когда Энис перешел ему дорогу.

========== Глава пятая: «Молчание без оправданий» ==========

«Он пришел, лишь на час опережая рассвет;

Он принес на плечах печали и горицвет.

Щурился на север, хмурился на тучи…»*

– Ты уверен, Аделард? – с сомнением переспросила Лоретта, глядя в окно на пятнадцатилетнего Ореля. Тот, сидя под сенью шуршащего последними листьями дуба, с неподдельным интересом листал тяжелый фолиант. В его ногах лежали разжиревшие ленивые коты, уже не способные как в былые времена гоняться за серыми проказниками и ловить на лету желторотых глупых птиц.

– Абсолютно, – кивнул Белый Дух, и сидящий на его плече ворон хрипло подтвердил хозяйские слова. – Он многого добился, изучая наши книги, его яды почти безупречны, но над мертвыми у него власти по-прежнему нет. Мальчику нужно умереть, Лоретта, ведь смерть – это лишь начало новой жизни. Его время уже пришло. Прикажи смотрителю погоста вырыть свежую могилу и подбери достойный саван.

– А омывальщицы?

– Я сам омою его тело, – жестко отчеканил некромант.

– Как знаешь…

В то серое утро промозглой осени Ореля позвал сам Аделард Кассиндер, спустившийся в замковый двор, что потонул в опавшей влажной листве. Он медленно прошагал к мшистой скамье, вросшей в землю, опустился рядом с замершим на месте мальчиком и холодно посмотрел на него немигающим взглядом страшных черных глаз. Кошки моментально пустились наутёк, и юный некромант отдал бы все, чтобы последовать их примеру, однако он понимал, что за такое непослушание его снова жестоко накажут. Белый Дух не знал, что такое сострадание, милосердие и человечность. В кладбищенских призраках жизни таилось больше, чем в этом холодном человеке.

– Ты в который раз просидел три ночи над покойником, но так и не смог заставить его пошевелить хотя бы пальцем, – заметил Кассиндер. – Ты знаешь, в чем твоя проблема, Орель?

Аделард редко разговаривал с ним и зачастую вовсе делал вид, что не замечает собственного ученика, однако он ни разу не прошел мимо, приметив малейшую оплошность, будь то неровная спина, неряшливо причесанные волосы или пятно на кафтане. Мальчик не осмелился даже поднять на некроманта свои глубокие серые глаза. На несколько мгновений Орель напрочь лишился дара речи. Он боялся его. Очень боялся.

– Отвечай, когда я задаю тебе вопрос.

– Я не настоящий некромант, господин Аделард, – наконец произнес ученик, надеясь, что его голос не слишком дрожит. Нанесенные плетью раны еще не успели зажить на мальчишеской спине. – Истинный рождается лишь в момент собственной смерти и получает дар управлять мертвыми, видеть в их глазах последние дни жизни, нести упокоение. Я не умирал, и поэтому не могу контролировать собственные силы. Конечно, иногда магия слушается моих приказов… Но уже год у меня абсолютно ничего не выходит.

– Ты не ошибся, Орель, – кивнул равнодушно Белый Дух, и его ворон-альбинос Анфир встопорщил блестящие даже в пасмурном свете снежно-белые перья. – И если ты читал «Историю Некромантии» мэтра Илара Бальхаунда, то наверняка знаешь несколько подобных случаев рождения великих. Назови-ка мне пару из них, освежи мою старую память.

– Господин Илар обрел свой дар, когда загорелся родовой замок Бальхаундов, – уверенно начал юный Белькастро. – Он надышался дымом, потерял сознание, и когда огонь разгорелся так, что потушить стало невозможно даже при помощи магии, его решили бросить. Утром мэтра обнаружили под обвалившейся крышей, в самом пепелище. Он был лишен жизни и вновь награжден ей, став величайшим некромантом Севера. Вас же, господин Аделард, семнадцатилетним юношей сбросили со скалы на каменистый берег. В тот день Вы умерли, полностью поседели, переломали почти все кости, но вернулись к жизни и были собраны по кускам в то, что Вы есть сейчас. Это была Ваша плата за Силу.

– Неплохо, Лисёнок. Весьма недурно, – согласился Аделард, и в этот момент в его стеклянных глазах блеснуло нечто злое и колючее, словно зимний лед. – Мы платим собственной жизнью за власть над смертью, но отдаем и кое-что еще. Недостаточно умереть для того, чтобы стать истинным некромантом. Такие, как мы, выходцы старой школы, продаем и собственное сердце за возможность призывать с того света сотни неприкаянных душ. Мы не умеем любить и сострадать. Бояться и ощущать боль. Мы абсолютно пусты, Орель. Но знаешь ли ты о том, что есть и другие пути получения власти над миром мертвых? Пути, оставляющие всё же в некроманте жестокий порок: способность чувствовать?

Орель, нахмурившись, отрицательно покачал головой. Конечно же, он не слышал о других способах перерождения в некромантскую сущность. Ему позволяли изучать любые книги, хранящиеся в общей библиотеке, но доступа к личным фолиантам Аделарда Кассиндера и его супруги Лоретты, что хранили намного больше тайн, он не имел. Даже в подземные лаборатории его пускали только под строгим надзором. Жизнь свободолюбивого Лисёнка болезненно напоминала заточение. Юный ученик сутками сидел то в библиотеке, то в одинокой восточной турели*, из-за чего его кожа, и без того призрачно-бледная, напоминала трупную серость. Лишь иногда, по жесткому настоянию Лоретты, его выпускали под громаду хмурого плаксивого неба Севера. Белькастро был совершенно одинок, и даже кошки стали составлять ему компанию все реже и реже.

– Существует еще один способ, позволяющий овладеть Силой, Орель, – произнес холодно Аделард, рассматривая черными глазами мутную даль. – И хотя он нравится мне гораздо меньше основного, кажется, у нас с Лореттой попросту нет выбора, ибо однажды Сила может сыграть с тобой злую шутку, и все наши труды пойдут насмарку. А я этого решительно не переношу. Ты дороговато мне обходишься.

Первая капля холодного осеннего дождя сорвалась с пасмурного неба и, скользнув по листу, упала на кончик носа юного некроманта. Он ахнул и крупно вздрогнул, ощутил озноб, почувствовал, как на затылке зашевелились волосы. Мальчик уже почти не сомневался в том, что сейчас мрачный господин ударит его снова. Аделард не обратил на ученика никакого внимания, и тогда Белькастро испугался по-настоящему.

– Полгода назад Рэгинн забрал в адепты мальчишку голубых кровей, – ледяным голосом отчеканил Кассиндер. – Хантор Вулф, младший брат Эридана I, императорского сына, оступился. На похоронах собственной матери он впал в отчаяние и ненадолго пробудил Силу: когда Вирсавию Вулф опустили в землю, он едва с ума не сошел и заставил ее подняться из могилы. Император – набожный человек. Он никогда не признавал некромантию, а потому обвинил в колдовстве собственного сына и приговорил его к казни через повешение. Хантора спасла чистая случайность. Веревка оборвалась в последний момент, когда он почти лишился жизни. Наброшенная на шею петля, зачитанный приговор, выбитый из-под ног пень – все это соединилось в магическую формулу, что позволила юному Вулфу поймать некромантию за хвост.

– Магическую формулу? – несмотря на страх, переспросил Орель.

– Именно, – подтвердил Кассиндер. – Формулу, запускающую сложнейший механизм. Он носит название «ритуальная смерть», Лисёнок. И сегодня ты умрешь.

Орель до сих пор отчетливо помнил тот невыносимо длинный и страшный день, заставивший его сердце биться, словно сумасшедшее. Помнил, как попытался сбежать, потеряв рассудок, как Аделард ударил его и разбил губы в алое месиво, а рот наполнился горячей горчащей кровью, и по щекам побежали слезы. Его схватили за отросшие волосы, протащили по замковому двору, оставляя на опавшей листве чернеющий след, и небо разрыдалось сумасшедшим плачем, размывшим сухую темную землю в жидкую грязь. Его ударили снова, наотмашь, до звезд перед глазами, заставили раздеться догола и лечь на холодный железный стол. Аделерд, засучив рукава, омывал бледное тело ледяной водой, напоминая, что убьет его по-настоящему, если мальчишка проронит хоть слово до восхода солнца.

Мальчишка молчал и дрожал от холода и ужаса. Он не знал, что худшее еще впереди.

Чужие руки надели на оцепеневшее тело чистый, шитый серебром и драгоценными камнями саван. Его, пятнадцатилетнего мальчика, уложили в тяжелый дубовый гроб, обитый черным бархатом, и Орель с ужасом увидел, что у его босых ног лежат придушенные коты, кои еще утром терлись о сапожки и пели свои мурчащие песни. В гробу сияло золото украшений и пылились древние свитки. У головы был сложен расшитый золотыми нитями кафтан, у рук – заполненный благовониями горный хрусталь. Его готовили к путешествию в иной мир. Готовили к погребению. Последним, что увидел в тот день Белькастро, была Лоретта, утирающая слезы и просящая Аделарда остановиться.

Нефритовая Змея никогда не умирала по-настоящему, а потому человеческое, живое не было чуждо ей.

Потом на веки Лисёнка опустили тяжелые серебряные монеты.

Тьма поглотила его.

Над свежей могилой несколько часов звучали заунывные, тягучие, как застывающая смола, панихидные песни. Плакальщицы выламывали руки и катались в грязи, они царапали ногтями землю, проклиная Судьбу, так рано забравшую мальчика. Лоретта кричала, что однажды убьет Аделарда, но тот лишь ухмылялся ей в ответ и приказывал держать спятившую от горя и ужаса супругу покрепче. Слуги четы Кассиндеров молчаливо стояли над разрытой могилой и сжимали в руках белые поминальные цветы, олицетворявшие невинность усопшего мальчика.

По лицу Ореля шуршал ливень. Вода заливалась в нос, в приоткрытые губы, из которых с тихим свистом вырывалось тяжелое, отрывистое дыхание. Тело перестало слушаться. Порой он думал, что скоро действительно умрет, захлебнувшись дождем, но время шло вперед, песни звучали громче, а небо темнело, и он понимал это даже сквозь закрытые веки и тяжесть серебряных монет.

Когда небо совсем помрачнело, и капли дождя стали падать реже, голоса плакальщиц стихли и превратились в чуть слышные всхлипывания и стоны. Лоретта Беривой-Кассиндер больше не сопротивлялась требованиям супруга, покорно молчала, и Орель чувствовал на себе ее нефритовый взгляд. Потом на него посыпалась земля. По три горсти с каждого, кто присутствовал на погребении. И по его щекам, смертельно-бледным, мокрым, измазанным сырой бесплодной землей, текли соленые обжигающие слезы. Последние, что он проронил за всю свою жизнь.

– Оставь за спиной Земную Жизнь, войди в лабиринт Миров и выйди вновь, на Свет из Тьмы, о новоявленный хозяин ветхого погоста! – воскликнул Аделард, ударив тростью о край свежей могилы. Ворон, точно взбесившись, закричал в унисон хозяину, разрезая белыми крыльями тяжелый холодный воздух. – Знай, что сила твоя – в смерти и разложении, в холоде древних костей, в пыли праха человеческого! Знай, что место Обрядов твоих – поля битвы, зловонные склепы и отравленные болота! Знай, что магия твоя – магия мертвечины. Знай, что некромантом проснешься ты, Орель Белькастро. Ты – не день и не ночь, не власть над золотом и землями. Пути добра и зла перекрещиваются. Отныне и навсегда ты – господарь этого Перекрестка.

В могиле пятнадцатилетний заплаканный мальчишка, промокший насквозь, пролежал до первых всполохов утренней зари. Когда Орель все-таки понял, что тело вновь слушается его, он дрожащими пальцами снял с покрасневших от слез глаз тяжелые серебряные монеты, поднялся в заполненном водой и грязью гробу и увидел нахохлившегося Анфира, прожигающего его острым взглядом древних розовых глаз.

А еще он увидел полсотни мертвых душ, что окружили разрытую могилу плотным кольцом и преклонили колени перед новым хозяином, обнажили грани отточенной стали тяжелых мечей.

На закате Лисёнок принял ритуальную смерть.

На рассвете через проржавевшие кладбищенские ворота вышел могущественный некромант Серебряный Лис, новоявленный господарь Перекрестков и владелец пятидесяти павших воинов.

***

Эган окончательно потерял покой и решительно не находил себе места ни в родовом замке, ни в дремучем заснеженном лесу, ни на извечно галдящих улицах, что с раннего утра вдруг потеряли голос и притихли, как хитрые крысы, почуявшие кошек, капканы и яд.

Он сидел на подоконнике раскрытого окна, вдыхая морозный воздух, кутался в старый плащ, подбитый вылинявшим мехом, и равнодушно смотрел на развевающиеся черные флаги, поднятые с рассветом на тонкие шпили и мшистые замковые стены. Он чувствовал, как в душе ширилась всепоглощающая, ослепляющая болью пустота, но сколько бы ни пытался выбросить из головы навязчивый образ некроманта, не выходило ровным счетом ничего.

Бастард уже дважды приходил на замерзшее озеро. Он терпеливо ждал с полуночи и до самой утренней зари, упорно стоял на одиноком берегу, вслушиваясь в едва различимые шорохи, однако не встретил там и тени молчаливого мужчины. Складывалось впечатление, будто бы он и вовсе лишь приснился ему, явился живописным ночным кошмаром, искалечившим восприимчивое сознание. О темноволосом всаднике на голубоглазом белоснежном коне не слышал и полслова даже такой проныра, как неугомонный Картежник Гектор – это рыжее безумие и самый близкий друг. У Эгана оставался лишь один шанс узнать о некроманте хоть что-то, но придворная чародейка по имени Ирида Блайс в последнее время часто пропадала, и поймать ее средь бела дня оказалось гораздо сложнее, чем отыскать иголку в стоге сена.

– А ты жесток, – горько усмехнулся Эган, рассматривая двинувшуюся из замковых ворот траурную процессию. – Гораздо более жесток, чем умельцы Кирана в пыточной. Наверняка лишь играешь с моими чувствами… Тешишь свою душу. Но будь уверен, меня не так легко сломать. Я найду тебя, где бы ты ни прятался.

Воздух дрогнул от рёва горна, и вороные кони потянули за собой колесницу Кирана и Ингрит, унося княжескую чету в сторону огромного древнего кладбища. Следом, взяв тягучие панихидные ноты, потянулись скорбящие, облаченные в черные одежды слуги рода Скурта. Вот уже два года прошло с тех пор, как не стало благородного князя Хольгера, нашедшего храбрую смерть в жестоком бою. Вот уже два года Эган терпел унижения, побои, плети, и единственное, что держало его в замке – это судьба беззащитной Катарины и шебутного Армана. А еще он до последнего держал удар и никогда не сдавался. Он был бесшабашно храбрым. Храбрым до степени идиотизма.

Черноглазая Пурга, потянувшись на козьей шкуре, недовольно проскулила и спрятала пятнистый нос в мощных лохматых лапах, искоса посматривая на притихшего Эгана.

– Знаю, девочка, знаю, – кивнул ей бастард. – Непременно навестим с тобой отца. Но потом. После захода солнца. Не хочу лишний раз якшаться с прихвостнями Кирана. Понимаешь?

Собака утвердительно завиляла хвостом и тихо фыркнула, чтобы снова удобно улечься у хозяйской кровати и провалиться в чуткий пёсий сон.

– И все-таки мне ужасно не хватает их, – прошептал Эган, морщась от подступающих слез. – Я никогда не чувствовал себя настолько одиноким…

Он просидел так до самого заката, что из огненного полотна превратился в искрящуюся полоску горизонта на западе, а потом и стал вовсе угасать, как остывающий в сердце тлеющего костра уголек. Эган не ощущал ни голода, ни холода, ни даже сонливости, хотя за последние несколько дней спал ничтожно мало, то рыща по берегу Волчьего озера, то покрывая ажуром чернил пергаментные листы, уже загромоздившие весь стол.

Когда же время пришло, и последние отблески заката окончательно стерлись, на чернеющем небе засверкала, переливаясь мертвенным светом, нарождающаяся луна. Бастард, свистнув притихшей Пурге, на ходу глотнул яблочного сидра и поспешил выбраться из замка лабиринтами потайных ходов, изрезавших холодные стены узкими, забытыми людьми коридорами. Ноги несли его легко, уверенно и быстро, морозный воздух врывался в легкие и чистил разум, старательно выгоняя из головы разномастную дурь, и вскоре замок остался далеко позади. Эган уже спешил по широкому, утонувшему в лунном свете заснеженному тракту, ведущему к старому погосту. Пурга не отставала ни на шаг.

В те минуты он еще не представлял, чем обернется его желание навестить ухоженную могилу отца.

И увиденное вновь разбило его бойкое, одурманенное абсолютно сумасшедшей влюбленностью сердце.

***

– Стой, – натянул поводья Призрака Орель и, когда конь послушно замер на месте, когда опустил к кладбищенской земле породистую голову, ловко спрыгнул из седла в пушистый скрипящий снег. – Что, друг, тоже чувствуешь свежую могилу за версту? У тебя к этому особенный талант.

При желании Серебряный Лис нашел бы нужную могилу с закрытыми глазами и без магического чутья белоснежной лошади. Его младшие товарищи по черному ремеслу часто прибегали к изощренным хитростям, позволяющим найти свежее тело среди сотен однообразных захоронений, однако он уже давно не нуждался в волшебных ловцах, сложных обрядах поиска и помощи вышколенных лошадей, что останавливались у головы недавно погребенного тела и не могли ступить и шага вперед. О нет, такими фокусами он орудовал лет семьдесят назад. Ученику самого Аделарда Кассиндера грешно опускаться до таких примитивных чар.

– Хлад могильный, бледность кости, праха призрачная пыль, – шептал тихонько Белькастро, легко кружась между холмиками погребений, – старый гроб и запах смерти… О, наполни мое тело, мрак истерзанной души…

Некромант почувствовал, как по спине пробежал привычный холодок, как приятно закружилась голова, а в кончиках пальцев закололо. Он склонился перед свежей могилой безымянного воина, умершего в глубокой старости после десятков лет верной службы и кровопролитных битв. Он чувствовал – здесь, под тяжестью промерзшей земли, в тесноте простецкого гроба пульсирует изумительная Сила смерти и медленного разложения, искренне желающая попасть в умелые руки чернокнижника.

– Пути добра и зла перекрещиваются, – произнес Орель, опускаясь на колени перед могилой и проводя по бледной ладони ритуальным стилетом, окропляя белый снег живыми алыми каплями. – Я – господарь этого Перекрестка. Землей, водой, огнем и воздухом, светом и тьмой, жизнью и смертью я призываю тебя, Сила. Да будет так!..

Он знал, что его глаза сейчас были такими же, как и свет призрачной луны, серпом нависшей над старым кладбищем. Знал, что именно в этот момент он как никогда уязвим и беззащитен – искусный некромант, открывшийся перед высвобождающейся из недр промерзшей земли Силой. И хотя он слышал каждый шорох, отчетливо различал звон снега, сносимого едва заметными колебаниями воздуха, начавшийся ритуал прервать уже не мог.

До него доносился чей-то тихий, отдаленно знакомый сбивчивый шепот, чувствовался запах яблочного сидра, сена, собачьей шерсти и горя. В морозной ночи даже сквозь транс Орель различал аромат отчаяния, боли и юношеских слез. От некроманта невозможно было скрыть хоть что-то и при всем желании.

Казалось, луна стала светить лишь ярче.

Когда все закончилось, и Сила уже плескалась в его теле, словно безудержный океан, грохочущий тяжелыми волнами, Лис понял, что слышит приближающиеся шаги, скрипящие по снегу. Он определенно точно знал, кому они принадлежат, а потому не задержался на месте ни на секунду, взял под уздцы Призрака и запрыгнул в седло, натягивая поводья. Внезапный порыв ветра сорвал с его головы капюшон и обнажил вьющиеся крупной волной каштановые волосы, перехваченные черной лентой в тугой хвост. Некромант тихо выругался. Уже собрался тронуть конские бока пятками.

Замереть на мгновение его заставил только голос бастарда – непонимающий, сквозящий калечащей душу болью и тяжестью бремени, что навалилось на юношеские плечи два года назад.

– Я ждал тебя на Волчьем озере эти ночи, – произнес Эган, приказав Пурге оставаться на месте. – Ждал от полуночи и до самого рассвета. Почему ты не ответил мне? Почему я не достоин твоего внимания?

Некромант промолчал, закусил губу и медленно развернул коня, пустив его между могил в направлении заснеженного грюнденбержского леса. Нет, он не позволит себе подпустить мальчишку ближе. Не после того, как собственными руками изготовил яд, забравший на тот свет Ариадну Урсу.

– Ты мог написать хоть пару строк! – крикнул ему в спину бастард, и его голос со звоном надломился. – Мог назвать свое имя! Какого черта ты играешь со мной в молчанку, прежде позволив избежать смерти под собственной крышей? Какого черта твои глаза не выражают абсолютно ничего!? Лучше бы ты убил меня сразу, как только встретил! Видят Боги, лучше бы убил!

Орель набросил на голову светлый капюшон, отороченный рысьим мехом, заставил Призрака перейти на легкую рысь. Он чувствовал, как его пальцы мелко дрожат. По белому снегу, что горел голубизной в лунном свете, тянулась вереница глубоких темных следов.

– И все равно я буду ждать тебя, – поставил точку Куница, и его слова не прошли мимо ушей Белькастро. – Буду ждать столько, сколько потребуется. На том же месте. В тот же час. Не смей делать вид, будто не слышишь меня, некромант. Не смей не испытывать ко мне хотя бы ненависти! И если ты снова исчезнешь, я найду тебя даже на краю света… Помяни мое слово!

Комментарий к Глава пятая: «Молчание без оправданий»

* – в эпиграфе строки песни «Чужой». Мельница.

*Турель – в одном из значений башенка, выступающая от основной стены.

P.S. На выходных, когда я обычно пишу главы Вальса, меня в который раз серьезно подкосила болезнь, поэтому продолжение вышло чуть позднее, чем обычно. Написание Вальса дается мне дорогой ценой, поэтому мне всегда приятно (да и мотивирует!), когда вы ставите «жду продолжения», etc.

Постараюсь держать еженедельный темп публикаций!

========== Глава шестая: «Его имя» ==========

«О тебе ли рассказал до времени

Только звон оборванного стремени,

Струн живая вязь – о тебе ли, князь;

О тебе ли, мой серебряный?»*

– Чертов некромант, – прошептал Эган, ведя под уздцы уставшего, понурившего голову Плешика в стойло. – Ненавижу… Боги, как же я тебя ненавижу! Придушил бы собственными руками!.. Но готов отдать полжизни за то, чтобы увидеться еще раз. Хотя бы раз…

Плешик, будто бы разделяя мысли разочарованного, не спавшего уже несколько дней юного Куницы, фыркнул и мазнул бархатными губами по его плечу. Парень, кисло усмехнувшись, потрепал взлохмаченную конскую челку, вновь обращаясь к залегшему в сердце образу некроманта. Одни лишь воспоминания об этом человеке заставляли его горько вздыхать и кусать в отчаянии губы, сжимать от безнадеги кулаки, но сколько бы ни силился Эган отвлечься от этих мыслей, не выходило ровным счетом ничего.

Он имел возможность рассмотреть его всего дважды, не считая снов и того мимолетного наваждения на ярмарке, однако даже этого было достаточно, чтобы запомнить каждую его черту и нарисовать десятки портретов за прошедшие несколько недель… Светлая длинная котта*, шитая богатым серебром, и отороченный мехами рыси плащ. Кольца на тонких чародейских пальцах и жемчужины серёг в ушах. Невозможные, отстраненные, ничего не выражающие глубокие серые глаза, эта родинка над губой, благородный точеный профиль. Некромант был невысоким, не выше шестидесяти шести дюймов*, осанистым, сдержанным и холодным, словно зимний лед… Даже в своих снах Куница не мог прикоснуться к его вьющимся волосам цвета сырых каштанов, перехваченных траурной шелковой лентой в низкий хвост. О реальности ему было просто страшно думать.

– Ну, дружище, вот мы и на месте, – вздохнул бастард, стягивая узду с морды Плешика и подбрасывая ему ароматного сена. – Завтра пощады не жди, снова попытаем счастья на Волчьем озере.

Эган закрыл стойло и уже собрался уйти к себе, чтобы рухнуть в постель и, обнявшись с теплой Пургой, забыться в глубоком сне, который в последнее время стал для него истинно королевской роскошью. Однако тихая чужая поступь, шуршащая по истоптанному конскими копытами сену, привлекла его внимание раньше, чем он сделал хотя бы пару шагов. В полумраке конюшни бастард почти не видел вошедшего, но без труда угадывал его силуэт. Силуэт, принадлежавший семнадцатилетнему щеглу, что частенько таскался следом.

Глупые случайности сталкивали их уже больше года, хотя Эгану было решительно плевать на чувства беззаботного мальчишки. Он окончательно потерял интерес и к нему, и к молодым княжеским охотникам, и к местным баронам после роковой встречи с некромантом, да только в тот самый миг мысль притупить черное горе чужим теплом не казалась бастарду такой уж никчемной. Более того, она весьма прочно засела в его голову и вспыхнула желанием в глазах.

– Я когда-то слышал, что в полночь людям полагается спать, Ранн, – усмехнулся Скурта, встав напротив парнишки и сложив на груди руки. – Неужели кто-то коварно обвел меня вокруг пальца, наговорив подобной чепухи?

– Если и так, то ты не один в своем несчастье, – ехидно заметил Ранн, однако продолжил уже без присущего ему скотства. – В последнее время поймать тебя сложнее, чем воробья на лету. Пропадаешь целыми ночами, днем не выходишь из башни, а если и высовываешь нос, то сбегаешь в лес, не принося при этом даже тощего зайца. Я не так хорошо знаю тебя, Эган, но это не очень-то в твоей манере.

– Хочешь узнать меня поближе? – на лице бастарда заиграла шельмоватая улыбка, а глаза сверкнули, словно отблеск лезвия ножа. Ножа, наносящего смертельную рану.

Мальчишка не счел нужным отвечать. Они вцепились друг в друга и рухнули в кипу колючего душистого сена, больше не обменявшись ни единой фразой.

Эган плохо соображал, путаясь грубыми пальцами в мягких светлых волосах, обжигая шершавостью обветренных губ веснушчатые скулы, напряженную шею, угловатые жесткие плечи. В этот момент бастард с большим трудом вспомнил бы собственное имя, да и не пытался он заниматься подобными глупостями здесь, сейчас. Гораздо больше его теперь увлекало ощущение живого, горячего, юного тела под собой, срывающееся дыхание Ранна, его руки на своих боках, его запах – грушевое вино, горчащая полынь и нотки абсолютной бесшабашности, почти животного влечения.

В густом полумраке он вдруг представил себе, что мягкие губы, мимолетно мазнувшие по подбородку, принадлежат молчаливому моложавому некроманту, что пальцы, так отчаянно цеплявшиеся за его рубашку, совсем не мальчишеские… Представил, будто пахнет от него вовсе не вином и степной полынью, а шалфеем и пихтой, и от этих мыслей у Эгана окончательно почернело перед глазами. Он уже не в силах был сказать себе «нет» и остановиться, прекратить это сумасшествие. Застежка ремня на поясе Ранна металлически звякнула.

– Ба! Чтоб меня черти всем скопом выдрали, кого я вижу! – прыснул кто-то, и бастард, узнав знакомый смех, обреченно чертыхнулся. – Ну и ну, никак мой бесценный дружочек непотребствами занимается? И не с кем-нибудь, а с малышом Ранном! Слезь с этого щегла, Эган, раздавишь ненароком.

– Заткнись, Гектор, – фыркнул Скурта, поднимаясь и нашаривая рукой содранную с тела одежду, разбросанную теперь под ногами. – Какого черта ты вообще тут забыл?

Гектор Счастливая Карта, оскалившись и усмехнувшись, проследил взглядом за поспешно скрывающимся Ранном, что прямо на ходу застегивал ремень. Мальчишка оказался умнее, чем он думал, раз так быстро почуял надвигающиеся проблемы и скоропостижно исчез. Гектор слыл знаменитейшим кутилой, игроком и, главное, трепачом, обожавшим рассказывать в кругу заинтересованных лиц последние новости ночного мира. Теперь Ранн здорово рисковал стать предметом новых сплетен и насмешек стараниями Картежника, ведь совести у него отродясь не водилось.

– А времени ты зря не теряешь, – признал парень, равнодушно выдерживая разъяренный взгляд Эгана и игнорируя его вопросы. – Душишь горе мелкими интрижками? Не узнаю я в тебе своего былого беззаботного камрада.

Куница горько вздохнул, закусил губы. От бессилия его ноги, под конец дня и без того слабо выдерживающие бремя ходьбы, и вовсе подкосились, и он медленно сполз по шершавому темному столбу вниз, опускаясь в кипу сена. Скурта нашарил в кармане увесистую фляжку с сидром, крепко приложился к пахнущему яблоками напитку, предложил другу. Тот, как и следовало ожидать, в очередной раз не отказался.

– О ком болит твое сердце, Эган? Ты себя в зеркало давно видел? Скоро ветром шатать начнет.

– Я в полном порядке, – натянуто усмехнулся бастард. – Лучше не бывает. Просто с Кираном повздорил.

– После стычек с Кираном ты не ходишь три дня, а потом неделями зализываешь раны, – нахмурился Гектор, рассматривая напряженный профиль друга. – Так что не дури, брат. Что с тобой творится?

Эган, сжав кулаки, нашел в себе силы собраться с духом. Набрав в грудь воздуха, ухватив неуловимые мысли за их скользкий хвост, он наконец повернулся лицом к Картежнику и посмотрел в его обеспокоенные глаза. От взгляда Куницы по спине парня прошел озноб. Даже в густом полумраке в нем туманились разрушительная боль и лютое горе.

– Я полюбил человека, который даже не назвал своего имени, – простонал он, отчаянно зарываясь пальцами в собственные волосы, с трудом сдерживая слезы, готовые прокатиться по щекам, и Гектор не узнавал своего друга, прослывшего храбрецом с бойким, сильным сердцем. – Я, черт возьми, полюбил некроманта! Целый месяц… целый месяц я гонюсь по его следам, но не могу поймать даже тень…

Гектор присвистнул, ободряюще похлопал Куницу по жесткому плечу. Тот, казалось, готов был разрыдаться слезами безнадеги прямо сейчас.