Текст книги "Вальс на костях (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Я буду ждать тебя.

Господарь Перекрёстков, Орель Белькастро.

Рель».

– Долго ещё будешь так стоять? – ехидно усмехнулся Гектор, подводя гарцующего, всхрапывающего жеребца к бастарду. – Давай. Он ждёт тебя.

– А как же…

– К чёрту этот трактир, дружище. К чёрту всё. Будь сегодня с ним.

И Эган, не сдержав улыбки, приложил ладонь к бархатным ноздрям Марага, принимая из рук Гектора поводья. А после – лишь свист морозного ветра в ушах и опускающиеся на сонный Север бескровные сумерки…

Комментарий к Глава семнадцатая: «Наперегонки со смертью»

* – в эпиграфе слова из песни Тэм Гринхилл «Бесконечный спор с судьбой».

* «…Он готов был без раздумий отдать всё, что имел» – перефраз строчки песни Мельницы «Изольда»: «Отдашь ли ты всё, что имел, за её любовь, мой серебряный?».

*Вальтрап – ткань, подкладываемая под седло на спину лошади. Он же чепрак, по́тник.

*Мараг – снова отсылочка к циклу «Ночные странники» Линн Флевеллинг. Марагом звали одного из псов Серегила Корита. Второй носил имя Зир, и я уже использовал его ранее.

Чувствуете повышение градуса?)

========== Глава восемнадцатая: «Мой серебряный» ==========

«Берегами дальних морей,

Бесконечными дождями в алых шелках-парусах,

Беспощадными врагами в жарких боях за любовь,

За её любовь, мой серебряный.

За морями ты сыщешь её, за холодными волнами.

Небо темнеет от стрел за холодными глазами.

Отдашь ли ты всё, что имел, за её любовь,

Мой серебряный?»

Казалось, Вихт задремал, и в абсолютной глуши, что накрыла некромантский замок, лишь едва-едва слышалось его поверхностное дыхание.

Его каштановые волосы, обыкновенно заплетённые в по-девичьи длинную косу, были распущены и лежали на светлой подушке тёмными шелковистыми змеями, а одежда, роскошный малахит и мрачный уголь, валялась на полу в полном беспорядке, мешаясь с одеждой некроманта. Яркие отметины и налитые кровью полосы от ногтей на белой коже, мерное, лишь недавно восстановившееся дыхание, прикрывающие обнажённое тело соболиные меха. В комнате – терпкий аромат вина, благовоний и дух приближающейся к концу ночи, рассеивающейся, словно волшебный сон. Изумительную тишину замка не нарушали даже вездесущие мыши. Хантор придвинулся ближе, вжимаясь лицом в вихтовы волосы и прикасаясь к прохладной коже.

– Ты думаешь так громко и отчаянно, как будто кто-то кричит «пожар», – тихо усмехнулся Заклинатель Духов, поворачиваясь к некроманту лицом. – Перестань ходить вокруг да около, мой дорогой друг. Ты же знаешь, что можешь спрашивать меня о чём угодно.

– Ты ведь помнишь, как говорил о вальдэгорском мальчике? – тут же задал вопрос Вулф.

– Я помню, как твой прадед впервые свалился с пони и выбил себе передний молочный зуб, оставаясь щербатым до одиннадцати лет, – с насмешкой кивнул Вихт. – Разумеется, я не забыл.

Хантор отвёл взгляд, снова вспоминая столичный эшафот и совсем ещё юного парнишку, что слушал свой приговор вместе с двумя головорезами с косой саженью в плечах и налитыми кровью глазами. Каким он был, этот ребёнок, играючи обокравший самого имперского казначея? Этот не потерявший сволочной перчинки во взгляде темноволосый тощий голодранец, стойко переживший первые пытки в вальдэгорской темнице? А может быть, городское правосудие отказалось от месяца заключения с последующим повешением, и он уже мёртв? Может, его жизнь, только-только начавшаяся, оборвалась так рано, и в мёрзлой земле уже лежит юное тело… Слишком много вопросов. Слишком много мыслей, что разрывают голову роем диких пчёл.

– Что если я поступил неправильно? Тот мальчишка… он был не таким, как все. Подобные ему ребята идут на эшафот в слезах и с дрожью в коленях, а он точно смеялся в лицо самой смерти и предлагал ей поиграть… Я думаю об этом с того самого дня и никак не могу найти покоя. Я… я устал быть один, Вихт, однако уверен: своё спасение мне удастся найти лишь в том юноше из пророчества. В том вальдэгорском узнике.

– О, так моя скромная компания тебя уже не удовлетворяет? – Асельф говорил без обиды в голосе, но и сарказма в его словах уже не слышалось. Хотя, по большому счёту, ему было безразлично, с кем спать, без сомнений, Хантора он выделял на фоне прочих мужчин и отдавал ему безоговорочное предпочтение. У него были причины. Дело не только в имперской крови и безупречной внешности.

Вулф ничего не ответил. Перевалившись на спину, он стал рассматривать тёмный потолок, становящийся всё более светлым с каждой минутой. Близились мрачные утренние сумерки. Заклинатель, тихо выдохнув и потерев саднящие виски, опустил голову на голую грудь некроманта и принялся пропускать его белые волосы сквозь пальцы – как шёлковые ленты. Всё решительно портилось и шло коту под хвост. Они оба чувствовали это даже кожей.

– Ты слишком много думаешь, мой безупречный, тебе не кажется? Сам Блэйк сказал тебе о том, что подобных ему крысят вешают в Вальдэгоре каждый день, я ведь правильно расслышал его слова?

Хантор вдруг напрягся всем телом, нервно сжал край мехового покрывала. Неужели он всё видел и был рядом в тот момент? Неужели слышал их разговоры и чувствовал всё то, что он испытывал по отношению к старому другу? Выходит…

– Так ты был уверен, что я не присматривал за тобой? – поднял бровь Заклинатель Духов. – Не видел, как ты глядел на Ифрита? Неужели ты настолько отчаялся в своём одиночестве, что готов был броситься в ноги зверю Реввенкрофту, который содрал бы с тебя живьём кожу за подобные фортели? Неужели твоё сердце болит настолько, что ты думаешь о том малолетнем оборванце?

– Вихт, послушай, я…

– Я почти ничего не чувствую, Вулф, – прервал его тысячелетний юноша. – Не чувствую боли, разочарования, страха, холода и тоски. Но я не понимаю, почему ты провоцируешь и меня, и судьбу. Это калечит моё старое сердце, Могильщик. Ты единственный, кому я пророчил чёрным по белому, ясно, как погожий день, без присказок и театральной мишуры. Но тебе по-прежнему мало.

– Асельф, пожалуйста… – Хантор попробовал взять его за руку, но Вихт уже поднялся с кровати, натягивая на тело одежду. Было непривычно видеть его таким – лишённым саркастических замечаний, хмурым, словно небо перед грозой, потерянным.

– Я дал тебе то, чего не давал никому, – встретился с ним взглядом Заклинатель, и некромант почувствовал животный страх перед тысячелетним юношей. – Я дал тебе самого себя. И знаешь, что? Я рад, что тот вальдэгорский юнец будет разбивать твоё сердце раз за разом.

Тогда ещё Хантор ничего не знал. Почти не верил пророческим словам или же попросту отказывался верить в них… Он не ведал, что в одну звёздную ночь действительно встретит своего ученика, что тот вытрясет из него всю душу и заставит его, более чем столетнего некроманта, не раз рыдать в подушку, словно малолетнюю девчонку. Не знал искусник монарших кровей, сколько боли его ждёт впереди, прежде чем тот мальчик вырастет в мужчину, готового отдать за него все богатства мира. И хотя Вихт действительно прорицал без кружева загадок редко, на этот раз не сдержался.

– Ты будешь любить его, Вулф. Будешь любить его так, как не любил никого, а он не перестанет вытирать о тебя ноги, изменять и лгать. Я вижу кровь на твоих запястьях и чувствую её запах. Вижу боль. А теперь… – Вихт защёлкнул на сапоге последнюю пряжку и, выпрямившись, отбросил волосы на спину, – прощай. Мы ещё не раз увидимся с тобой, Хантор, и первая встреча наступит уже очень и очень скоро. Ты найдёшь мальчика. О его приходе тебе расскажут мёртвые. Но если ещё хотя бы раз прикоснёшься ко мне, это будет последним, что ты сделаешь в жизни. Всего доброго.

И Заклинатель Духов исчез, как прекрасная картинка.

Исчез, оставив в душе Вулфа лишь черноту, страх, отчаяние и ненависть к самому себе, блестящую на светлых глазах солью навернувшихся слёз.

– Что я наделал…

***

Когда Мараг остановился перед самим поместьем, мотая породистой головой и обметая изумительным хвостом стройные ноги, в сердце Эгана постучались сомнения. Он почти не верил тому, что спустя неполные три месяца их бесконечной северной зимы, спустя кровоточащие, чёрные, полные горя недели погони за тенью некроманта вновь оказался здесь, перед этими самыми стенами, что когда-то показались ему ветхой покосившейся хибарой. Среди тёмного древнего леса здание возвышалось двухэтажной мрачной сказкой, наполненной призраками и человеческими останками, но теперь его не пугало это. Единственным, что заставляло Эгана чувствовать, как сжимается сердце и холодеет душа, был сам хозяин поместья, и трудно сказать, какие эмоции в действительности испытывал в тот момент спешивающийся с коня Куница.

Близился вечер. Солнце медленно опускалось к полосе горизонта на западе и заставляло высокие деревья полыхать в пожаре огненного света, обжигающего кожу зимним холодом. Птицы, щебетавшие в ветвях весь день, постепенно смолкали, и лишь чопорные вороны, занявшие крыши поместья, тихо хрипели, переминаясь с лапы на лапу и топорща угольные перья. В остальном – невероятная, всепоглощающая, сковывающая само нутро глушь. И аромат снежных роз, безупречное благоухание, наполняющее морозный воздух отзвуками летних звёздных ночей…

Он спрыгнул в снег, оправляя тёмный короткий кафтан на меху, перекинул поводья через голову коня, замер на месте, не решаясь идти вперёд – ворота были закрыты на замок, а во дворе поместья не сыскалось ни единой души – живой или мёртвой. Мараг, фыркнув и плотно прижав уши, подтолкнул нового хозяина мордой в спину, заставляя идти вперёд. Куница нахмурился:

– Какого чёрта, а? Прикажешь лезть через ограду, чтобы он принял меня за вора снова? Что за своенравная ты скотина!

Но лезть через ограду не пришлось. Эган вздрогнул, услышав звук медленно открывающейся двери, а потом увидел его – Серебряного Лиса, появившегося на пороге поместья и щёлкнувшего пальцами. По этому щелчку оковы упали в снег с приглушённым лязгом, заставившим воронов встрепенуться; ворота плавно раскрылись, оставляя на белом заиндевелом покрывале ровный след. Лис прошёл вперёд, остановился в нескольких шагах от бастарда. Всё это было похоже на сон.

– Здравствуй, Эган. Я рад видеть тебя здесь.

– Рель…

Белькастро был как будто немного другим. Будто былой лёд и извечная отстранённость необратимо покидали его, оставляя в точёных чертах лишь смутные тени некромантской сущности. Белая, как саван, кожа, огромные серые глаза, горящие усталостью и в то же время искренним теплом. Пепельный перламутр серёг, слабо поблёскивающих в ушах аккуратными капельками, роскошь каштановых волнистых волос, заплетённых в низкий хвост, и, видят Боги, Эган отдал бы жизнь за блажь распустить их, утонуть лицом в их шелковистой тяжести. Платина колец на тонких пальцах, длинный, в пол, серый кафтан, шитый серебряными лилиями, подбитый горностаевым мехом и перехваченный поясом из чёрного бархата в талии – едва ли не такой же тонкой, как у девушки. Он казался призраком на фоне снежного полотна. Призраком, который сделал первый шаг и, поймав янтарно-карий взгляд Куницы, обнял его за плечи.

– Пойдём. Мороз крепчает.

– А как же…

– О Мараге позаботится Ханс. Ну, вперёд, – отстранился Лис и опустил ладонь на спину бастарда. – Я слишком долго ждал тебя.

В поместье царил былой полумрак, и в сгущающихся сумерках опускающегося на Север вечера свечи, казалось, горели с каждым мгновением всё беспокойнее и ярче. Эган не чувствовал страха перед тем, что видел. Рядом с Орелем его не пугали ни призраки, то и дело беззвучно просачивающиеся сквозь холодные стены, ни загадочные тени на потолках, интригующие воображение, ни бесконечные пляски коварно скалящихся скелетов с печальными новопреставленными, вытканные на тёмных гобеленах. Канделябры с костями, человеческие черепа на тяжёлых полках, дорогие фолианты, окованные золотом и драгоценными камнями, панорамные окна, наглухо задёрнутые шторами цвета струпьев бычьей крови, портреты давно уже мёртвых людей – всё это выдавало некромантскую сущность, но уже не нагоняло страха. Рядом с Белькастро Эган не побоялся бы войти и в полыхающий дом.

– Этот человек… – Куница вдруг остановился напротив пары портретов, отличающихся особым богатством и масштабами. – Я никогда не видел его, но изображение кажется мне знакомым.

С полотна на него смотрели двое. Мужчина и женщина. У женщины, облачённой в малахит и хризопраз*, были яркие рыжие волосы и не менее яркие глаза цвета дягиля*, а тонкую белую шею украшала тоненькая нефритовая змейка, вытянувшая алый раздвоенный язычок. Мужчина же, заставивший Эгана остановиться перед затянутым в тяжёлую раму полотном, пугал всей своей сущностью, в частности – леденящим душу взглядом чёрных безжизненных глаз. На его плече сидел белоснежный красноглазый ворон, зло нахохлившийся и опасно приоткрывший клюв. И хотя портреты были разными, как чёрное и белое, казалось, в них всё же есть нечто общее.

– Он был бы счастлив знать, что даже его изображение ввергает людей в немой ужас, – натянуто улыбнулся Орель, заметив, как изменилось выражение лица бастарда. – Поговаривают, уже много лет неспящих детей пугают Белым Духом, пожирающим невинные души, и если это правда, то и тебя кормили этой сказкой, не так чтобы далёкой от истины. Аделард Кассиндер и Лоретта – одни из самых почитаемых среди некромантов-северян, и именно им я обязан тем, кем являюсь сейчас. Лоретта Беривой-Кассиндер готовит лучшие яды в империи, и горе тому, кто получит хотя бы каплю её снадобья на язык, а Белый Дух по сей день крадёт души точно так же, как и легендарный Вихт.

– Я всегда думал, что Вихт – всего лишь сказка. Ещё более невозможная, чем Белый Дух и его ворон, приносящий ночные кошмары на собственных крыльях.

– Будь Вихт всего лишь сказкой, Северу спалось бы куда спокойнее, – ответил Орель и щелчком пальцев раскрыл дверь. Ароматы, наполнявшие комнату, дурманили разум.

Куница лишь на несколько мгновений увидел девушку, прислуживающую у стола, но этого хватило, чтобы понять: в прошлый раз он встретил другую. Вместо обезображенной ужасающим шрамом служанки последнюю свечу, вставленную в искусно выполненный канделябр, зажигала приятная лицом особа с отчётливым ехидством в глазах. Стоило дверям раскрыться, как она спешно удалилась, ничего не сказав хозяину, но оценивающе взглянув на бастарда и открыто усмехнувшись. Орель никак не отреагировал на это, а вот Киран наверняка вышвырнул бы её на улицу за подобные вольности. Каков он в самом деле, этот молчаливый некромант? Что вообще творится в его душе и есть ли в ней место милосердию, человечности?

Но с ним оказалось просто. Просто, как с Гектором, Катариной, как с Иридой Блайс. На поместье уже опустилась глубокая ночь, коты, растянувшиеся у камина, сладко дремали, тихо посапывая, а Белькастро разливал вино и говорил. Говорил, кажется, больше, чем за всё время, что бастард его знал – и это согревало его душу сильнее, чем восхитительный напиток, оставляющий терпкое послевкусие и приятно кружащий голову, подрумянивающий щёки. Он впитывал каждое его слово – о том, что он не помнит ни собственного имени, ни настоящей семьи, о том, как он был похоронен заживо, но солнце нового дня встретил, переродившись в совсем иную сущность. О юношеских годах, сгорбленных слепнущим мучеником над пыльными свитками и тяжёлыми книгами, о вкусе яда на языке, о боли, мыслях о смерти, приходивших в голову каждую бессонную ночь. О наказаниях Аделарда и войне, опалённой чародейским пламенем, пропахшей жжёной плотью и солью слёз, о том, что когда всё было кончено, с талой водой из холмов, где боле не росла трава, вытекала едкая кровь*. Он не таил ничего. Ни истории встречи и жизни с Риганом, ни предательства Эниса, переросшего во вражду на долгие годы. Орель был раскрытой книгой. Казалось, он держал в себе это уже много лет, и бремя невысказанного сдавливало его грудь неподъёмным валуном.

– Энис опасен, – наконец сказал Лис, отпив вина и заглянув в янтарно-карие глаза Куницы. – Опасен в своей непредсказуемости и елейности слов. Ублюдок всадит нож в спину с улыбкой на лице, так что будь с ним осторожен.

– Ты всегда говоришь мне быть осторожным, – усмехнулся Куница, чувствуя, как от выпитого внутри разливается жар, а ноги медленно немеют.

– У меня есть на это и право, и причины.

Эган смутился. Без сомнений, он любил его и готов был кричать об этом на весь мир, но каждое слово, наполненное хотя бы отзвуком взаимности, крупицей истины, заставляло его сердце биться чаще. Он боялся разрушить то, что создавалось таким трудом. Его пугали даже мысли о том, что эта идиллия, хрупкая, словно нежные крылья бабочки, может разрушиться.

– Рель, я… – Куница отвёл взгляд. Тепло, согревающее кровь, превратилось в лесной пожар. Он всё ещё боялся. – Та служанка. Со шрамом. Что с ней?

– О, уже подумал о том, что это моих рук дело? – поднял бровь Белькастро.

– Нет, – честно солгал Эган. Некромант сделал вид, что не заметил.

– Сейчас её здесь нет так же, как и малышки Филиппы. Я понимаю твои опасения и страхи, Эган. Любой бы усомнился в самой моей сущности. За сто тридцать семь лет я совершил много чёрных дел, но, поверь, среди некромантов я белая ворона.

Чума потянулась, зевнула. Очередной призрак проплыл по комнате, оставив на холодной стене ещё более холодный след. Время давно перевалило за полночь, но, Боги, как этого было мало!

– Антея Рандан была любовницей местного барона и ближайшей служанкой его благоверной супруги. Кажется, они действительно любили друг друга, раз Антея понесла от достопочтенного вельможи ребёнка, но страшен гнев женщины, узнавшей об измене, и я искренне не желаю тебе познать его. Обезумевшая от ярости баронесса, пронюхавшая о вероломстве муженька, плеснула кипятком в лицо Рандан, а потом вышвырнула её умирать прямо на мороз. Разве что псов не спустила.

– А потом?

– Потом? – Орель ненадолго задумался, заглянул в опустевший бокал, налил ещё. – Я проезжал мимо и увидел её, умирающую от холода и ожогов, лежащей у дороги прямо в снегу. Я не чудовище, Эган. Я умею сочувствовать и протягивать руку помощи. Вернуть ей красоту было не в моих силах, но я дал ей всё, что мог. Крышу над головой. Тепло. Будущее для дочери. Я не могу иметь детей, как и любой некромант, чародей, друид, но, видимо, что-то взыграло. Филиппу я люблю до безрассудства. Теперь она учится магии у Ригана, и, видят Боги, лучшего для неё трудно было найти.

– И даже отдав так много, ты остаёшься один, – почти неслышно прошептал Куница, однако Белькастро услышал. Поднял взгляд. Отставил наполненный вином бокал.

– Но ты сейчас здесь. Я могу спросить тебя?

– Ты можешь не спрашивать разрешения.

– Тогда, в ту ночь, когда ты умирал от яда… Если бы стражники не пришли удостовериться в твоей смерти, ты бы оттолкнул меня?

Эган чувствовал, что догорает, и лижущий тело огонь безумного влечения к некроманту уже превратил белые кости в рассыпающуюся чёрную золу. Он взял его за руку, и хотя ему казалось, что она должна быть холодной, та оказалась тёплой и мягкой. Мягче был даже серый взгляд, поначалу видевшийся талым весенним льдом. Всё было иначе.

– Я гнался за тобой эти месяцы не за тем, чтобы отталкивать, Рель.

Некромант высвободил руку, вышел из-за стола. Он сделал всего пару шагов и замер перед бастардом, чувствуя, как туман в голове становится всё более плотным. В его сознании осталась лишь одна-единственная мысль, и он больше не хотел сопротивляться ей, искать оправдания, бояться, что и в этот раз им кто-то помешает. В свете каминного огня, потрескивающего поленьями, сыплющего яркими искрами, карий омут бастардовых глаз казался лишь темнее, но янтарный оттенок начинал играть новыми красками и походил на сияние драконьего взгляда. Орель опустил руки на его шею, ощущая бьющуюся в артерии жизнь, склонился ниже. От запаха вина, кожи, морозного ветра и чернил на кончике пера голова шла кругом. Он спросил в последний раз:

– Ты понимаешь, чего хочешь? На что подписываешься, связывая со мной свою жизнь? Ты многое не знаешь обо мне. Не знаешь, сколько крови на моих руках. За мной ходит смерть, Эган. Яд…

– Да плевать мне на это, Рель.

И он коснулся его губ, ощущая, как внутри всё переворачивается. Ему действительно было плевать – плевать на всё. На то, что его смерти хотел и Киран, и Энис, на то, что он уже много раз едва не погиб, и его жизнь, наполненная бесконечным чувством неразделённой любви, на месяцы превратилась в истинный кошмар. Но теперь, прямо сейчас, в этот самый момент, который будет сниться Эгану ещё много-много ночей, всё было по-другому. Страхи, сомнения, боль – они исчезли, как осенний туман в золотистой роще на самой заре. Бесследно. Он вдыхал его аромат – вино, шалфей и пихту. Он прикасался к его волосам – струящемуся сквозь пальцы каштановому шёлку. Целовал его, ощущая терпкий вкус, целовал глубоко, долго, мучительно медленно, растворяясь в нахлынувших неподъёмной волной чувствах. Безрассудно, безумно, волшебно*.

Рель прижимался к нему почти всем телом, сидя на коленях; он слышал, как ошалело стучат их сердца, пробивая грудь, как в венах бурлит раскалившаяся до невозможного кровь. Он чувствовал скольжение языка, осторожные укусы, то, как его губы сжимали, отпускали, вылизывали, оставляя мокрый след, как целовали вновь, как пальцы путались в волосах, как развязали чёрную ленту, распуская каштановое полотно. От прикосновения губ к шее его сердце пропустило удар. От руки, переместившейся на бедро, оно забилось вновь, и он совершенно терялся в ощущениях, будто всё происходило в первый раз. Волнующе и безумно. Пальцы Эгана расстегнули первые две пуговицы на его рубашке, почти невесомо коснулись груди. Он смотрел в глаза некроманта взглядом, который спрашивал. И просил.

Сейчас Орель готов был позволить ему всё на свете. Одно лишь слово – он даст добро. Он не мог держать себя в руках, не мог унять мелкую дрожь во всём теле. Ощущения близости пьянили куда сильнее вина, и Лис вновь прижался к губам бастарда, развязывая петли рубашки на его груди, но…

Но мысль о смерти Ариадны ударила в голову, словно оглушительный раскат грома. Он почувствовал, как в его груди что-то сжалось, как перед глазами моментально почернело.

– Рель, чёрт возьми, у тебя кровь!

– Ах, да… Пустяки… Это… это бывает, прости. Мне нужно отойти… проклятье… – Орель был не в себе. Его шатало на подкашивающихся ногах, а кровь лилась из носа на грудь, капала на пол, въедалась в камень жирными пятнами. Эган было протянул ему руку, но некромант отрицательно качнул головой, прижимая к лицу ткань. – …Фабьен проводит тебя до спальни. Не беспокойся… это нормально… чёрт, гори оно всё… где же флакон…

Опешивший Эган сидел на месте, сжимая в пальцах чёрную ленту, и смотрел вослед исчезнувшему некроманту пустым взглядом до тех пор, пока служанка не появилась в дверях и не попросила идти следом. На все вопросы касательно Ореля она была не в силах дать ответы. «Так бывает», – лишь говорила она и отводила взгляд.

«С ним всё в полном порядке…»

Они так и не уснули до самого утра.

Эган – от сводящего с ума страха и всё ещё пьянящего ощущения губ некроманта на своих губах.

Лис – от всепожирающей ненависти к самому себе за правду, которую он вновь не смог сказать.

Но рассвет столкнул их вновь – в минуты, когда дорога звала в обратный путь, Мараг беспокойно рыл изящным копытом снег, а Белькастро больше не мог избегать разговора. Это должно было случиться, и лишь Богам известно, что страшнее: правда, сказанная самим некромантом, или лживые сплетни, услышанные по горькой случайности…

– С тобой точно всё в порядке? – спросил Эган, запрыгнув в седло. – Выглядишь, честно говоря, неважно.

– У меня аллергия на магию, а в последнее время приходится обращаться к ней всё чаще, – ответил Лис не без доли лжи. – Видимо, новый побочный эффект… Пустяки.

– Как знаешь… Что же, думаю, мне пора. Спасибо, Рель. Спасибо за всё.

– Стой.

Орель перехватил поводья Марага, нервно и рвано выдохнул, взял бастарда за руку, узнавая на запястье собственную чёрную ленту. В его глазах отчётливо читался страх, и Эган, кажется, начинал понимать, к чему идёт дело. Отчасти он ждал. Отчасти – боялся не меньше. И когда некромант начал говорить, его опасения обрели жизнь. Ударили в самое сердце. Едва не выбили из седла.

– Я больше не могу скрывать, Эган. Чёрт возьми, не могу! Десять лет назад… десять лет назад твоя мать выпила яд, который я изготовил собственными руками.

– Рель…

– Дай мне закончить. Прошу, выслушай. Десять лет назад Ингрит обратилась ко мне за помощью и оплатила очень дорогой заказ. Я не думал. Не думал, так же, как и всегда. Моё дело – некромантия и яды, Эган. Будь у меня возможность, я бы продал его снова, я не знал, что встречу тебя спустя эти годы, что позволю подойти ближе, что буду чувствовать… Не спать ночами, беспокоясь за твою жизнь, считать часы до встречи, хотеть… Быть готовым бросить к твоим ногам весь мир!.. У меня никогда не было семьи, но, клянусь, я бы отдал всё, чтобы вернуть тебе мать. Не яд убивает человека. Человека убивает тот, кто льёт его в вино. Это то, что я должен был тебе сказать, – прошептал Лис, прижимаясь губами к руке бастарда. – Это то, о чём я писал тебе, но не мог решиться. Если ты захочешь моей смерти, я… я пойму. У тебя есть на это право.

Эган поменялся в лице. Побледнел. Осторожно высвободил руку. Взглянув в глаза некроманта, он понял, что ни секунды не сомневается в его словах и безоговорочно верит. Он догадывался и раньше, но теперь, услышав всё это именно от него… Куница не знал, как реагировать. Он едва держал себя в руках.

– Спасибо за правду, Орель. Я… Мне нужно побыть одному. Прощай.

И вскоре Мараг скрылся на горизонте, лишь оставив на снегу глубокий след, а Лис чувствовал, как к горлу подступает ком. Он не думал ни о чём. Совершенно спокойно развернулся, прошёл в поместье, направился к себе и…

И зеркало, занимавшее почти всю стену, с оглушительным звоном разбилось, разлетевшись от удара канделябра на тысячи бритвенных осколков, а Орель, с хрустом сжавший стекло голыми руками, простонал от боли – не физической. Душевной.

Он заперся в комнате и больше не издал ни единого звука.

Он не выходил несколько долгих, безумно длинных дней, беззвучно роняя слёзы, что сжигали кожу дотла впервые за многие десятки прожитых лет.

Комментарий к Глава восемнадцатая: «Мой серебряный»

* – в эпиграфе строки песни Мельницы «Изольда», которые во многом повлияли на саму задумку Вальса.

*Хризопраз – полудрагоценный поделочный камень. Я использовал его здесь для контраста: рядом с насыщенным малахитом хризопраз выглядит очень приглушённым, светло-зелёным.

*Дягиль – растение яркого зелёного цвета. Много лет назад вычитал сравнение оттенка глаз с дягилем в романе «Анжелика» авторов Анн и Серж Голон: D

*Я неспроста написал о том, что после войны по весне вместе с талой водой из холмов текла кровь. В это не так просто поверить, но я читал в нескольких хороших статьях о подобном. В первые годы после Сталинградской битвы из холма, носящего сегодня название Мамаев курган, действительно весной текла кровь, смешанная с талым снегом.

*Безрассудно, безумно, волшебно – цитирование.

«…Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно.

Ни толку, ни проку, ни в лад, ни впопад совершенно…» – слова песни волшебника из х/ф «Обыкновенное чудо». Очень люблю эти строки.

========== Глава девятнадцатая: «Дорогами мёртвых» ==========

«Когда приходит время спать, я прячу под подушкой руки.

Мне просто остаётся ждать и озябшие пальцы дыханьем греть.

Я знаю – некуда бежать; не скрыться, не спастись от муки.

Холодная моя кровать – это место, откуда я должен смотреть…

Смотреть на белые лица, на хрупкий иней на ресницах,

Не думать, не шевелиться; не верить, не сожалеть!

…

Каждую ночь я вижу мёртвых людей!»*

Вулф редко вспоминал о прошлом.

Нет, он никогда не горевал о том, что был лишён права на императорский престол и корону, над ним не довлели сожаления, что он, получив однажды смертный приговор, навсегда был оторван от сомнительного счастья быть обязанным взять в жёны изысканной красоты особу монарших кровей и оставить после себя кучу наследников. Мало счастья Хантор видел и в том, чтобы после прожитых в войнах и внутриполитических распрях летах и зимах умереть от подагры* лет в сорок пять и с того света наблюдать за бойней десятка сыновей, рвущих друг другу глотки за блажь сидеть на отцовском троне. Вулф и без титула был сказочно богат, а будучи чародеем, не знал болезней и едва тянул на тридцать в свои сто двадцать семь. Он редко вспоминал… Ему было физически больно возвращаться сквозь скоротечно ушедшие годы к тем дням, когда его наставник, Рэгинн Лаэрт Лоэнгрин, был жив. Был рядом.

Всё шло по кругу.

Они были похожи как две капли воды абсолютно во всём.

Глаза цвета бледного зимнего неба в ясное морозное утро и светлые, почти белые, волосы. Благородная кровь в жилах, природная грация и непоколебимое обожание к мужчинам. Некромантия, запах разложения и череда бесконечных неудач, а главное – Вихт.

Когда Рэгинн услышал предсказание Вихта, ему было всего сорок лет – абсолютное ничто по некромантским меркам, чудесным образом сочетающееся с великолепными способностями и фантастическим талантом. Поражая своим исключительным мастерством вкупе с истинно имперской внешностью, несостоявшийся наследник престола Восточной империи быстро получил расположение Заклинателя Духов точно так же, как и должен был получить его спустя долгие десятилетия сам Хантор Вулф. Милость и интерес Вихта стремительно переросли в частые встречи под полной луной, встречи – в бесконечные ночи, проведённые вдвоём, а после…

…Через много-много лет, захлёбываясь собственной кровью, превращающей белизну волос в алое полотно и пузырящейся на губах, прикасаясь скользкими, обагрёнными руками к лицу обезумевшего от горя ученика, Рэгинн поведал Хантору о том, что однажды именно Вихт напророчил их встречу, о которой расскажут мёртвые. В одну из зимних ночей тысячелетний юноша, взяв его за руку и заглянув с мягкой усмешкой в светлые глаза, говорил о вальдэгорском наследнике, вокруг шеи которого уже обвивается верёвка. Рассказывал о грядущем долгом наставничестве, о буре противоречивых чувств и том, что однажды он ещё вернётся, чтобы заговорить снова. Однако уже не с ним.

Касаясь собственного лица словно во сне, Хантор почувствовал, как ему становится трудно дышать, а воспоминания впиваются под ногти острыми иглами, проворачиваясь в мясе мучительно медленно. Он, шумно сглотнув, накрыл глаза ладонью, отгоняя прошлое и мысли о том, что однажды, когда он сам окажется на окровавленной земле разорванным на куски, правда о пророчестве Вихта станет его последними словами, сказанными ученику. Или же…