Текст книги "Приключения англичанина"

Автор книги: Алексей Шельвах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

А потом я ехал в одном с Шумилиным трамвае, и он приставал ко мне с разговорами, в частности, все пытался расказать, как на дне рожденья дружка своего Антохи познакомился с настоящим поэтом.

– Ну и что такого? – снисходительно спрашивал я. – Может, я тоже стихи пишу.

– Дело не в том, что стихи. Он же был англичанин, вернее, этот… как его… шотландец. А жил с нашей русской бабой. Шебутной такой. Когда напился, песни пел ихние…

– Извини, моя остановка, – сказал я и стал пробираться к выходу, как–то сразу забыв о Шумилине, потому что больше всего был озабочен тем, чтобы не дышать на граждан и не наступить никому на ногу.

* * *

М–да, бездарно, по большому–то счету, сложилась жизнь сэра Александра. Зато младший его брат отличился в плавании эскадры коммодора Энсона. Надеюсь, читатель по достоинству оценит составленный Перегрином отчет об этом вояже – под пиратскими флагами, выполняя правительственное задание, грабили в Тихом океане испанские транспорты. Текст я из соображений занимательности несколько сократил и подверг литературной обработке.

«… а уж когда все мужи государственные уверились, что войны с Испанией не избегнуть, постановили перехватывать заблаговременно суда будущего неприятеля, идущие с грузом серебра и золота, для каковой цели и была отряжена эскадра под водительством лорда Энсона.

Шесть кораблей получил в распоряжение коммодор Энсон и загрузил их достаточными на первое (весьма длительное) время припасами провианта, и ежели бы раздолбаи адмиралтейские отнеслись к своим обязанностям столь же рачительно…»

Апологию распорядительской деятельности коммодора уснащает Перегрин подробнейшими примечаниями, касающимися количества и качества муки, солонины, сыра и пороха, каковые опускаю, привожу только численность людей и пушек, задействованных в повествовании, да еще имена капитанов кораблей из уважения к их памяти, ибо в плавании этом почти все они геройски погибли:

Итак:

1. флагманский шестидесятипушечный фрегат «Центурион». – четыреста человек на борту (здесь и далее учитываются, помимо команды, подразделения морской пехоты);

2. пятидесятипушечный фрегат «Глостер», – триста человек на борту; капитан сэр Ричард Норрис;

3. пятидесятипушечный фрегат «Северн», – триста человек на борту; капитан Эдвард Еллоу; именно на этом корабле служил мой предок Перегрин;

4. сорокапушечный бриг «Перл», – двести пятьдесят человек на борту; капитан Мэтью Марчелл;

5. двадцативосьмипушечный шлюп «Алая роза», – сто шестьдесят человек на борту; капитан Денди Кид;

6. восьмипушечный тендер «Селена», – сто человек на борту; капитан Джон Мюррэй.

«Сведущие в морском разбойничестве, – продолжает Перегрин, – не могут не признать высочайший профессионализм и компетентность коммодора, проявленные им на подготовительном этапе экспедиции, тогда как Адмиралтейство крайне безалаберно отнеслось к обеспечению эскадры подразделеньями пехоты, и хотя по документам значилась затребованная цифра, на деле же не хватало трехсот человек!..»

Коммодор, однако, принял решение выходить в море, не дожидаясь, покуда укомплектуют личные составы его кораблей (начинали портиться съестные припасы). К тому же и шпионы испанские в припортовых тавернах усиленно поили матросов, выпытывая, куда это вы, парни, в какие то бишь края, и зачем собственно?..

Пасмурным утром за час до отплытия пригнали на причал сто старцев из Гриничской Госпитали. Все, как на подбор, седовласые, через одного ревматики или почечники, астматики или печеночники, старцы воздымали трости и костыли, требуя медицинского освидетельствования, каковое несомненно подтвердило бы ихнюю непригодность к морской службе, а когда стали их сталкивать в шлюпки, плаксивыми голосами утешали друг друга, что на кораблях, мол, по крайней мере выпивка дармовая. Юный мидшипмен Перегрин впервые уходил в плавание, поэтому проволочки адмиралтейских чиновников принимал как должное, а вот от стенания старцев его мороз подирал по коже.

Обернулся, будучи привлечен шумом на шканцах, и увидел, что капитан фрегата Эдвард Еллоу падает, сраженный обмороком. Вероятно, представил себе опытнейший Еллоу, сколь хлопотно будет ему работать с этакими инвалидными подразделеньями – в миг сделалось у него загустение крови, отчего и распростерся на палубных досках.

Перегрин приказал перенести капитана в капитанскую каюту, а сам заметался, разыскивая старшего или младшего помощников. Ни того, ни другого на корабле не обнаружил.

«Впоследствии узнал я от младшего, что накануне две опытные шпионки испанские подстерегли их у выхода из порта и соблазнили обещаниями известных услуг. За ужином натрусили из–под руки в доверчивые бокалы возбуждающего порошку. Моряки, не находя в себе силы от обольстительных отвлечься, помнили, однако, что давали подписку о неразглашении военной тайны, и на все вопросы отвечали уклончиво. Когда же порошок перестал действовать, схватились за шляпы. Нет, сначала, конечно, за головы. Не надеясь уже застать эскадру на рейде и страшась трибунала, добрели до некой припортовой таверны, хозяин коей, как было известно старшему, помогал желающим перебраться на Ямайку, тогдашний оплот международного пиратства…»

Старцы, поднявшись на борт, выражали сомнения относительно остойчивости судна, критиковали парусное его вооружение, а заглянув в кубрик, разнылись, что и темно там, и сыро, и повернуться негде. Поручил боцману напоить их ромом и сложить на баке, дабы не путались под ногами. С флагманского фрегата наконец–то подали сигнал поднимать якоря, но тут на причал выбежали еще двести морских пехотинцев, на сей раз юноши–призывники из глухих деревень, море даже издали не видавшие, зато громадные, краснощекие, голубоглазые. Размахивали мушкетиками, стрелять из коих, впрочем, еще не были обучены. Полдня распределялись по кораблям сии полевые цветы британского мужества.

Только разобрались с юношами, как с тендера «Селена» послышалось громыхание, и тотчас оный объялся пламенем, содрогнулся и затонул на глазах у экипажей других плавединиц эскадры и провожающих жен, детей, братьев, сестер, матерей, отцов и прочих близких и дальних родственников. Пылающие обломки рангоута низвергались с небес и, шипя, утопали в Темзе. Перегрин содрогался, не быв прежде свидетелем какого бы то ни было кораблекрушения.

«Отплытие отложили. Явились представители королевских спецслужб, начали расследование. Сперва заподозрили испанскую диверсию, но вскоре вскрылась истинная причина, незамысловатая и тем паче печальная: поскольку матрозам уже неделю как было запрещено сходить на берег, около кораблей денно и нощно крутились лодки виноторговцев. Привозили оные также и прелюбодеиц, коим по обычаю того времени дозволялось восходить на борт. Сколь ни препятствовали боцманы и офицеры, пианство, разврат и, главное, куренье табаку распространились по всем кораблям. И вот на «Селене» некий небрежный матрозик раскурил трубочку без крышечки недалече от крют–камеры, искра и залетела в бочку с порохом. Порох был, не забудем, отменного качества. Взрыв воспоследовал немедленно. Среди выловленных живых и мертвых насчитали столько же женщин, сколько и мущин…»

«…я велел боцману запереть юношей в кубрике и рому не давать ни капли. Также распорядился обшарить фрегат снизу доверху, дабы выявить присутствие лиц противуположного пола. Выявили с десяток не протрезвевших, с всклоченными волосами и помятым платьем. Одна прикорнула под пушкою, другая в трюме, третья, напротив, забралась на грот–марс, спасаясь, быть может, от чрезмерных домогательств. Погрузили их в шлюбку и отправили на берег.

Между тем капитан Эдвард Еллоу продолжал лежать в полубесчувствии. Судовой врач диагностировал сотрясение мозга.

«Уже и завечерело, на пристани зажглись факелы провожающих. Ах, меня–то никто не провожал, и я догадывался, почему: престарелым родителям, даже если они уже получили мое письмо, в коем уведомлял их об успешном окончании военно–морской академии и зачислении в элитную эскадру, не по средствам было путешествие из отдаленной Нортумбрии в столицу на проводы младшенького, то бишь меня, а скаред старшенький, то бишь Александр, единоличный наследник имения, ни пенса, конечно, не дал ни батюшке, ни матушке на сию поездку. «Довольно с него, – пресек, должно быть, робкие ихние просьбы, – что сколько–то раз получал он от меня денежные переводы». Попрощался мысленно с родителями и мысленно же попенял братцу за скаредность его.

От грустных дум однако отвлекся – воспомянул с усмешкою, как после выпускных экзаменов в ожидании, когда станет известно, кого на какой корабль определят, заваливались, бывало, в излюбленную кофейню «Греческая», где, заняв, как подобает джентльменам, каждый по три стула (на одном – треуголка, на другом – владелец ее, на третьем – ноги), за чашкою шоколада предрекали пылко владычество Британии на всех морях – дайте лишь нам, молодым, поднять якоря! И вот выясняется, что должность мидшипмена обязывает не только подвиги при абордировании неприятеля совершать, но и привередливым ветеранам уметь потрафить, и решить на месте проблему занятости для деревенских оболтусов… Тут с «Центуриона» просигналили, что в связи с разбирательством причин гибели «Селены» выход в море задерживается и что я, будучи замечен коммодором в подзорную трубку, заслужил решительными и грамотными действиями своими похвалу оного, посему приказано мне вступить во временное командование фрегатом. Ну что же, перво–наперво отогнал от корабля лодочников, сделав им предупреждение, что ежели сызнова явятся, встретят их ружейным залпом. Запретил выдачу спиртного. Скрепя сердце приказал выпороть марсовых Джонса, Джонсона и Джинкинса, изобличенных в куренье после захода солнца. Молодецкие марсовые при всяком взмахе плеткою вскрикивали: «А вот и не больно!», юноши же, коим в острастку на будущее велел присутствовать при экзекуции, толпились поодаль и трепетали…»

Коммодор рассчитывал задержаться от силы на неделю, но вышло иначе – дожидаясь попутного ветра, простояли на рейде месяц.

Перегрину приходилось часто бывать на берегу: то давал свидетельские показания по факту потопления «Селены», то расспрашивали его о личностях пропавших без вести старшего и младшего помощников (занимать эти вакансии и пускаться в плавание, начало коего ознаменовалось взрывом плавсредства, никто, кстати, не рвался), то принимал участие в совещаниях, на которых вносились бесконечные поправки и дополнения в план экспедиции. Уже через неделю на кораблях возникли проблемы с продовольствием. Старцы выказали завидные аппетиты, о юношах и говорить нечего. Обивал пороги интендантских ведомств, выколачивал средства, отслеживал качество и количество. Однажды возвращаясь заполночь на фрегат, заслышал доносившиеся из проулка плач и хохот. Вознегодовал, увидев, что столичные петиметры числом до десяти окружили одну беззащитную девицу с явным намерением обесчестить оную. Угроживая обнаженным кортиком, обратил в бегство подонков. Претерпевшая пожирала взорами симпатичного спасителя в голубом камзоле с позолоченными пуговицами и серебряными галунами. Проводил ее до дому и препоручил заботам ея родителей. Заливаясь слезами, объяснила им и Перегрину, что, возвращаясь из театра и раздумывая над содержанием пиесы, коя произвела в ея душе катарсис многоразличных аффектов, не заметила, как очутилась неподалеку от порта. Через день зашел справиться о душевном здоровье спасенной. Быв обласкан всеми членами семейства, стал наносить частые визиты, ветра–то все не было. Серина, так звали девушку, встречала его радушно. Взявши друг друга за руки, сидели в палисаднике среди сиреневых и ясминных кустов, вскоре уже и целовывал ее безнаказанно. Родители, подсматривая, ничего не имели против. Многообещающий мидшипмен в качестве зятя их устраивал.

«Вдруг поднялся сильнейший попутный ветер, и поколику все к отплытию стало быть готово, эскадра поспешно снялась с якорей и двинулась к Спитхеду».

Адмиралтейство так и не нашло для фрегата «Северн» новых старшего и младшего помощников. Капитан Еллоу по–прежнему пребывал в прострации. Вынесли было его на палубу, уложили в шезлонг, дабы подышал свежим воздухом. Воззрясь на поднятые паруса, улыбнулся. Повернувшись к Перегрину, хотел что–то сказать… Тут в поле его мутного зрения попался старец–пехотинец с костылем под мышкою. Капитану сызнова сделалось худо, замычал, мотая головой, и отключился. А ведь еще не ведал о юношеском пополнении!

На четвертый день плавания ветер переменился, простояли на рейде в Спитхеде три месяца. Перегрин, расхаживая с рупором по капитанскому мостику, мыслями уносился в Лондон, в полюбившийся палисадник. Поначалу питались вполне сносно – штормило, и коровы в клетках, установленных на верхнем деке, переломали себе ноги. Нужно было срочно забивать скотинку, посему в свежем мясе эскадра недостатка не испытывала. Тем не менее корабли гудели как ульи от беспрерывного старческого нытья. Ветеранов можно было понять: простужались в сырых кубриках, да и хронические заболевания у них обострялись. С юношами тоже не все было просто.

«Матрозы весьма скоро сделали им пагубную привычку к спиртному. На военном корабле любители горячительных напитков выходят из положения вот как: скажем, в понедельник двое отдают третьему свои порционы рома, и тот очень даже прилично захмеляется. Во вторник уже он уступает порцию одному из вчерашнего триумвирата, в среду – другому. Таким образом каждый третий на корабле пьян, что, впрочем, нимало не сказывается на трудоспособности бывалого матроза. Не то – юноши. Употребив, валялись на палубе в самых людных местах, нечувствительные к пинкам старших по званию.»

Приходилось озадачивать юношей с утра до вечера: клетневали и смолили тросы, теребили паклю, щипали пеньку, расплетали старые снасти, смазывали салом мачты от топа до палубы. Замеченных в неоднократном употреблении пороли, подвешивали на ночь к реям. Недовольные суровостью морской службы вплавь добирались до берега. Занимаясь выиском беглых, Перегрин несколько раз переправлялся на сушу. Однажды не вытерпел, нанял коня, поскакал в Лондон.

Поздно вечером, под проливным дождем, прискакал в столицу. В лабиринте улочек пустил коня шагом. Вдруг услышал впереди хохот мужчин, плач женщины. Сызнова дал коню шпоры. Увидел на пути своем пьяное кодло, окружившее какую–то девушку. Узнал в оной Серину. Обнажил кортик – негодяи врассыпную пустились наутек. Склонясь, обхватил девушку за талию, приподнял и посадил впереди себя. Сетовала на обычную свою рассеянность: возвращаясь из театра, заблудилась. Внезапно расчувствовался и признался ей в любви. Утром были они помолвлены, а через день в спешном порядке обвенчались.

Когда Перегрин вернулся, эскадра уже грызла сухари. На кораблях начался голод. За крупную крысу платили четыре шиллинга. Некий семидесятилетний старец неделю получал паек за своего брата–близнеца, – скрывая смерть оного, лежал с трупом в одном гамаке. И еще имел наглость громогласно привередничать: сухари, мол, выпечены не из пшеничной или кукурузной муки, как положено, а просто это молотые, мол, каштаны. К тому времени капитан Еллоу совсем пожелтел и усох.

«Я собственноручно принялся кормить его крысиным бульоном с ложечки. Он покорно потреблял сие съестное снадобье, глядя на меня из подлобья и ни слова по–прежнему не произнося. К счастию, подоспела шхуна с дополнительными припасами провианта, она же забрала трупы. Тут, как по заказу, задул попутный ветер. Подняли якоря. Отечественная земля наконец скрылась за кормой в обычном своем тумане.»

До Мадеры добрались без приключений. Правда, марсовые Джонс, Джонсон и Джинкинс сызнова были уличены в курении после захода солнца и понесли прежестокое наказание (приказал протянуть их под килем), но в целом порка и подвешивание способствовали укреплению дисциплины: юноши смиренно теребили паклю, старцы если и выражали недовольство, то исключительно себе под нос. На Мадере закупили дешевого вина и высадили женщину, которую обнаружили в трюме фрегата «Северн».

«Переход до острова Святой Екатерины ознаменовался трагическим событием – старцы на всех кораблях заболели тропической лихорадкою, каковая при отсутствии надлежащего ей противудействия способна привести человека в состояние временного умоизступления. Старцы возмнили, что водная гладь за бортом корабля не что иное как травяной ковер вожделенной суши, ну и попрыгали в океан, прямиком в пасти алчных аккул. С флагманского фрегата просигналили: жилые помещения промыть с уксусом и проветрить, корабельным священникам читать заупокойные молитвы.

На острове Святой Екатерины запаслись свежими фруктами и пресной водою. Только вышли в океан, разразилась буря. Когда оная миновалась, увидели, что в составе эскадры отсутствует бриг «Перл». После трехдневных поисков пришли к горестному умозаключению, что судно сие изгибло.

Сызнова кончаются съестные припасы. Откуда–то вылезла голодная девка. А я–то полагал, что на Мадере мы от них окончательно избавились. Наиболее из матрозов суеверные порывались вышвырнуть ее за борт. Я вступился, но к утру обнаружилось, что несчастную все–таки…

Заметили на горизонте судно, подняли пиратские флаги, пустились вдогонку. Определили, что это бриг, пересчитали на оном пушки. Наше требование лечь в дрейф выполнено не было, посему никто из нас не сумневался, что судно сие испанское. Коммодор принял решение атаковать. Надобно было привести фрегат в боевую готовность, – велел вытащить боеприпасы на палубу, гамаки в сетках уложить вдоль бортов, реи обмотать цепями. Опробовали пожарные насосы – после сражения придется же разбрызгивать уксус, который, как учили нас в академии, отбивает запах крови и облегчает очистку от нее палубных досок.

О Серина, знай, что ежели судьба судила мне утонуть в океане, последние «буль–буль» из холодеющих уст моих будут суть звуки имени твоего!..

Некстати начался шторм. Повисли у испанца на хвосте, но догнать никак не можем.

Шторм усиливается. Лопнул грот–марсель, треснула сухая бизань. Вследствие качки увеличилось число переломов рук, ног среди юношества. Вторую неделю гонимся за испанцем, догрызая последние сухари.

Шторм, наконец, стихает, но есть стало совсем нечего. На исходе третьей недели настигли преследуемое судно, каковым оказался бриг «Перл». Проклятья неслись с кораблей, окруживших незадачливый бриг, ибо слишком много сил потратили мы на оплошную сию погоню.

Сызнова охотимся на крыс. Марсовые Джонс, Джонсон и Джинкинс первенствуют. Плачу им из корабельной казны по пять шиллингов за штуку, дабы кормить капитана бульоном. У многих наличествуют признаки заболевания скорбутом: кровоточат десны, выпадают зубы, мышцы вялые, как сырое тесто – надавишь пальцем, и остается вмятина.

Обводя глазами пустой горизонт, воспоминал, какими яствами был употчеван на своей свадьбе. Цыплятки жареные, печеная гусятинка, лососинка, ветчинка, паштеты всяческие воспоминались, отнюдь не Серина, к стыду моему превеликому…

Как нельзя вовремя подвернулся посреди океана остров. Прежде всего переправили на берег больных.

Остров безобитаем, посему беспрепятственно срывали с древес фрукты, настреляли птиц, сделали запасы пресной воды. Как только больные скорбутом излечились, эскадра продолжила плаванье.

Удачно вписались в юго–восточный пассат – три недели не притрагивались к парусам и не перебрасопили ни одного рея.

Сегодня ночью сызнова потерялся «Перл», зато утром догнали испанский галеон. Пересчитали на нем пушки и по сигналу коммодора изготовились к бою. В подзорную трубку наконец увидел я, как выглядят испанцы: все офицеры в черных бархатных камзолах с золотым и серебряным шитьем, с орлиными профилями.

Обменялись залпами и договорились разойтись с миром – галеон был в отличном состоянии, команда сытая, бодрая. Даже вчетвером мы все равно с ним не справились бы. Вдобавок, испанцы подбили фрегат «Глостер». Так бесславно закончилось первое мое морское сражение.

«Глостер» затонул. Команду успели спасти, но сэр Ричард Норрис, не сходя с капитанского мостика, застрелился, будучи донельзя раздосадован столь непродолжительным сроком своего капитанства.

Приближаемся к мысу Горн. Проверили такелаж, выбрали втугую мартин–бакштаги и мартин–штаги, поставили новые штуртросы из сыромятных ремней – все это следует делать заранее, дабы снасти успели вытянуться, покуда не вступили мы в область холодов.

Повеяли мразные ветры. Брызги на лету обращаются в град. Приказал увеличить порционы рома. Теперь каждый выпивает по три кварты, но даже юноши не хмелеют – так холодно. То и дело приходится огибать сине–зеленые ледяные горы.

Все шьют себе куртки и штаны из проолифенной парусины, густо смолят их, а сапоги пропитывают смесью из растопленного сала и дегтя.

Сгребаем с палубы снег, скалываем наледь. Дабы не было скользко, посыпаем палубу золою.

При входе в Магелланов пролив столкнулись с испанским судном. Окружили его, но так тесно было в проливе, что не стали палить из пушек, – велик был риск попасть друг в друга. Без артподготовки полезли на абордаж. Со скал следили за ходом сражения пешереи в звериных шкурах. Размахивая дубинами, подбадривали криком, кажется, нас, но, быть может, и противника нашего. В подзорную трубку наблюдая за рукопашною схваткою, был я неприятно поражен свирепостью нашего юношества. Терзаюсь сумнениями: вот приневоливал молодых теребить изо дня в день скушную паклю, щипать обидную пеньку… Неужли моя в том вина, что ожесточились сердца их?.. Одержали над испанцем полную поверхность. Захватили много еды, вина и золота. Судно испанское сожгли, команду высадили на скалы.

При выходе из пролива наскочил на камни и пошел ко дну шлюп «Алая роза». Туман затруднял видимость – никого из команды спасти не успели. Утонул и молодой капитан Денди Кид, выпускник нашей академии, в стенах которой не только учат кораблевожденью, но и внушают умирать образцово–показательно, посему не сумневаюсь, что погрузился в пучину, не оставив капитанского мостика.

Увы нам! От эскадры осталось два корабля, а к выполнению правительственного задания мы практически и не приступали.

Вышли на оперативный простор Тихого океана. Три дни лавировали неподалеку от некоего острова, облизываясь в предвкушении, но противные ветры и течения не позволили встать на рейд. Злые, голодные, продолжили плаванье.

Завидели на горизонте судно, подняли пиратские флаги, стали преследовать.

Настигнув, опознали: «Перл»! Оказывается, сей блудный бриг месяц назад благополучно обогнул мыс Горн, разграбил и потопил уже четыре испанских галеона. Поделился с нами провиантом и порохом.

Месяц бороздили пустой океан. Съели уже всех крыс, когда востроглазые впередсмотрящие закричали с мачты: «Остров! И еще один!..»

Послали шлюбку с матрозами, кои высадились в роще мангровых древес, росших в полосе прилива. Древеса были густо облеплены устрицами, и наши люди с увлечением пожирали сии дары моря. Вдруг на берег выбежали в нечисленном количестве коренные обитатели острова. Упражненные в метании каменьев, принялись они забрасывать ими наших людей, те же немедленно ответили мушкетным огнем. Дикари побежали обратно в лес. Наши, продолжая стрелять, наступали до тех пор, покуда не израсходовали запасы пороха и пуль. Тут сметливые нехристи сообразили, что преследователи беспомощны, обратились вспять, с торжествующим визгом напали на них и многих убили. Избегнувшие смерти скитались в зарослях, мучились голодом, жаждою, подвергались преследованиям зверей кошачьей породы, обитавших на острове во множестве и коварством едва ли не превосходивших здешних папуасов. Вот что рассказали матрозы, коих мы лишь чрез неделю подобрали в пяти милях от места первой высадки: заприметив человека, сии протобестии намеренно перебегают пред ним тропу, изображая паническое бегство, но тотчас же и притаиваются в кустах, ждут, когда сей прошествует мимо, и уж тогда накидываются со спины и растерзывают.

Послали на берег юношей, снабдив каждого усиленным боекомплектом. Гордые возложенным поручением каратели углубились в лес и сожгли дюжину шалашиков (по дикарским понятиям – деревню). Нехристи согласились вести переговоры. Изъяснялись мы с ними жестами, посему с наступлением сумерек пришлось переговоры перенести на утро, ибо в темноте легко было ошибиться и неверно интерпретировать иные телодвижения собеседников, а разжечь костер дикари не позволили, устрашенные испепеляющими свойствами пламени. Огонь добывать они не умеют, питаются устрицами да пальмовыми орехами, коих род или недород существенно сказывается на материальном их благополучии. Молодки дикарские пригожи, только черны чрезмерно, к тому ж и налощить себя стараются до зеркального блеска. Юношей чуть ли не за уши приходилось оттаскивать от сих своеобразных прелестниц. Зная теперь воинственный нрав островитян и учитывая немалую их численность, мы наскоро настреляли птиц, начерпали воды из ручьев, подобрали скитавшихся в зарослях товарищей и направились к соседнему острову. Вдруг приметили за кормой человека. Сей захлебывался и тонул. Подняли его на борт «Северна». Спасенный, представившийся туземцем, жестами и междуметиями рассказал нам, что побудило его предпринять попытку утопиться: «Я – отпрыск знатной дикарской семьи, прошел обряд инициации и не раз уже подтверждал присвоенное мне звание мужчины в стычках с папуасами соседних островов. Женился на первой красавице, самой черной и блестящей, такие же уродились дети, построил отдельный шалашик и жил, может, не лучше других, но и не хуже. Но сего дня постигло мой народец несчастие – умер вождь. Все мы пребывали в трансе, лишенные опеки мудрейшего и справедливейшего. Вы сами видели, сколь невелик выбор продуктов питания на нашем острове. Так вот, покойный вождь следил, чтобы большая семья получала много орехов и устриц, а маленькая – мало. Теперь же, после его смерти, неминуемо должна была начаться между нами война всех противу всех. Утром брел я по берегу, томимый предчувствием социальных катаклизмов, и вдруг толпа соплеменников бегом ко мне приблизилась. Обступили меня и, обзывая оскорбительными прозвищами, плевали в лицо, дергали за волосы. Безуспешно пытался я выспросить причину жестокого ближних со мной обращения. Когда же повалили наземь и принялись пинать ногами и забрасывать загодя заготовленным калом, сие уже не умел снести и, вырвавшись из круга истязателей, кинулся в воду. Лишь проплыв изрядное расстояние, вспомнил, что таков у нас обычай избирать нового вождя: сначала кандидата все кому не лень гнобят, бьют до полусмерти, а уж потом, ежели сей останется жив, наделяют правами распоряжаться и повелевать. И вот не отважился я взять на себя ответственность за судьбу племени и продолжал плыть куда глаза глядят, и несомненно утонул бы, утомленный, но тут вы спасли меня, и я вам, конешно, весьма за это признателен, однако не ведаю, что в моем положении лучше – жить или покоиться на дне Тихого океана. Ах, скорее увезите меня как можно дальше из этих мест, я стыжусь своего малодушия и, вдобавок, уже начинаю тосковать по родным и близким!..» Слушая безутешного, я подумал о том, что люди везде одинаковы, то бишь в злополучии мы склонны лишь стенать и нимало не пытаемся проникнуть замысел Провидения. Но быть может, ежели проявим довольно терпения и мужества, то станут нам очевидны знаки избранничества нашего?..

На соседнем острове встретила нас толпа мрачных, возвышенного роста, с кольцами в носу. Мы обратились к ним с просьбою не чинить нам препятствий по заготовке съестных припасов, предлагая в качестве компенсации гвозди, стеклянные бусы, штуку красного полотна. Угрюмцы ничем не соблазнялись. Кой–как, на пальцах показали, однако, чего им надобно. На острове остро ощущалась нехватка женщин. (Не могу нарадоваться, сколь благополучно сложилась личная жизнь моя, ведь нашел себе возлюбленную, которая ответила мне взаимностью и обещалась ждать из похода). И сызнова именно на нашем фрегате обнаружилась одна – носила накладную бороду, и знали о том лишь, ну разумеется, Джонс, Джонсон и Джинкинс. Велел отдать распутницу островитянам. Благодарные, потянулись они чередой к нашим кораблям на утлых лодках своих с грузом свежего мяса и фруктов. Став однажды свидетелями порки провинившегося матроза, привезли двух связанных по рукам и ногам бавианов, коих они пленили, сочтя воинами некого лесного племени. «Мы никак не можем принудить их работать», – жаловались нам. – Посоветуйте, что делать». Подарили незадачливым рабовладельцам плетку и поплыли дальше.

Кстати, о наказаниях. За время стоянок дисциплина на фрегате ослабла, но я на это сознательно закрывал глаза, – людям надобно было перевести дух. В открытом океане однако ужесточил репрессии. Как раз напились Джонс, Джонсон и Джинкинс, раздосадованные утратой любимой женщины, которую, впрочем, сами же сдали. Я бы и простил марсовым пианство, зная, сколь мучительно для иных поступиться личной выгодой ради общего блага, но ведь обвинялись они также в курении после захода солнца систематическом. Приказал протянуть их под килем.

Ночью спрыгнул за борт папуас, – не мог, вероятно, простить себе нерешительность свою, вследствие коей обрек соплеменников на кровопролитную борьбу за власть.

Месяц скитались в пустынном океане и подъели все припасы. Наконец повстречали испанский галеон. Окружили его, и сей почти уже согласился сдаться без боя, но вдруг передумал и, выпалив из всех пушек левого борта, изрешетил флагманский фрегат, с правого же борта произвел залп по бригу «Перл», поджег его и под завесою дыма удалился. «Центурион» затонул в считанные мгновения, так что мало кого из команды удалось нам спасти. Самое ужасное, что осколком чугунного граната был смертельно ранен коммодор Энсон. Скончался уже на палубе «Северна», успев передать мне свои полномочия.

Помогли «Перлу» справиться с пожаром и вместе ударились вослед галеону. И догнали, и атаковали, но сколь яростно, столь и неудачно – первым же ядром угодили в крют–камеру. Галеон воспламенился, взлетел на воздух, и вожделенные нами золото, серебро, провиант канули в океан.

Судьба не перестает надсмехаться над нами –ночью в «Перл» попал аэролит. Пожар разгорелся, а сил бороться с пламенем уже не было. Переправили на борт «Северна» команду и золото, добытое ею в одиночном плавании по выходе в Тихий океан. Со стесненными сердцами смотрели все мы, как тонут во мраке останки предпоследней по счету плавединицы эскадренной. Не чаяли уже возвернуться на родину, однако выполнить правительственное задание почитали долгом чести.