Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика"

Автор книги: Алексей Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

НАС НЕ ОДОЛЕЕШЬ!

Каждый воин Красной Армии в кровопролитных боях, среди тысячи смертей, хочет знать, как в эти дни живет его родной край, как живут и что делают его близкие.

За колонками цифр, говорящих об увеличении добычи, о восходящих графиках превышения норм и о досрочном выполнении планов, хочется увидеть всю живую картину нашего тыла – грандиозную трудовую битву, которую народы Советского Союза дают фашистской Германии.

Мы даем битву в защиту нашей правды. Наша правда – это устроение обильной и широкой нашей родины, где труд есть источник всего доброго, что задумано доброй мыслью человека. Родина наша должна стать необозримым счастьем для молодости, светлым покоем для старости.

Гитлер спустил с цепей всех двуногих чудовищ на тотальную войну против нас, чтобы уничтожить нас как нацию, "вырвать с корнем наши жизненные перспективы", чтобы труд наш стал зубовным скрежетом и солнце нам показалось черным, как пепел, на тысячу лет...

Не больше и не меньше, – тысячу лет власти фашизма над миром обещал Гитлер своим зверюгам – Михелям и Гансам – и послал их на тотальную войну: убивайте, жгите, топчите, истребляйте массово, на фронте и в тылу, не глядя на возраст и пол. Города и села отдаю вам в добычу.

А впрочем, до мозговой рвоты нам опротивели все высказывания Гитлера, его цитаты и мысли вслух, – все пошлое вранье для рабских немецко-фашистских мозгов. Если немцы идут умирать в наши болота, леса и степные овраги затем, чтобы их жен и дочерей, в целях улучшения расы, таскали на случные пункты к широкомордым гитлеровским охранникам, и затем еще, чтобы обер-фюрер и все его вице-фюреры, фельдмаршалы и так называемый класс господ переводили кругленькие капиталы в Аргентину, – тем хуже для них. Гитлер сказал, что не дрогнет сердцем, обрекая на смерть три миллиона Михелей и Гансов для завоевания России. Нам и подавно не дрогнуть. Мы этот немецкий счет, кажется, уже догнали и увеличим в несколько раз.

Навстречу тотальной войне встала сила народной войны. Навстречу развязанному зверю встала собранная, воодушевленная любовью к родине и правде, нравственная сила советского народа. Навстречу террористической организации рабского и принудительного труда встала организация свободно отданного, безгранично могучего всенародного труда.

Вот я сижу на высоком и крутом берегу Волги, у подножия памятника Валерия Чкалова, – лчше не найти места для бронзовой, могучей фигуры этого вольного человека – он стоит лицом к длинной площади, голубой после дождя, где на мокром асфальте в лужах отражается небо и летучие облака. Он сам – будто оттуда, из этого простора – спустился и стал всем застывшим движением воли и силы, ястребиным лицом своим обращаясь к родному городу, краю, отечеству: – за мной, ввысь, в бой!

Направо от него – древний белый кремль с приземистыми башнями. Отсюда в самую тяжелую из годин поднялся народ на оборону государства. Здесь отдали последнюю рубаху и нашейный крест, "заложили детей и жен", чтобы было на что обрядить ратников князя Пожарского; отсюда, с обрыва, посадский человек Козьма Миин указал народу путь к сердцу русской земли, и надменный враг, засевший в московском Кремле, был побит и рассеян, как пепел.

С обрыва широко видно Заволжье – заливные луга, где длинные предвечерние тени легли от бесчисленных стогов. За синеватой грядой горизонта, куда весной уходит разлив Волги, – край дремучих лесов по Ветлуге и Керженцу, – огромный простор, озаренный мягким светом. Человек впитывает здесь в душу свою эту ширь, эту силу земли, эту необъятность, и прелесть, и волю. Здесь ум бродит по видениям шумного и богатого прошлого и мечтает о безграничных возможностях будущего. Здесь у людей – красивые лица, веселые, смелые, дерзкие глаза и широкие плечи.

По лениво текущей Волге бегут пассажирские пароходы и ползут буксиры с караванами барж, – это все нефть, хлеб, лес. Караваны идут день и ночь. Раньше их заливистые гудки веселили сердца горьковчан, сейчас тишина: война.

Горьковский край – это целое государство с тысячью заводов и фабрик, со знаменитыми своими кустарным производством селами, с необозримыми лесами и рыбными реками. Здесь своя сталь, своя бумага, свои химические производства. Здесь делают пароходы, баржи, землечерпалки, вагоны, паровые машины и дизеля, авиационные моторы, автомобили и грузовики, хирургические инструменты и всякую обиходную мелочь, художественную и бытовую утварь. В дремучих лесах кустари гонят деготь, терпентин, древесный спирт. Здесь делают все, вплоть до лыж и саней. Сейчас все заводы, фабрики и кустарные мастерские перестроились на оборону.

В Горьковском крае прежде не хватало своего хлеба, – за последние годы постепенным углублением тракторной запашки значительно повышены колхозные урожаи. Теперь здесь сеют пшеницу. По Ветлуге и Керженцу стали запахивать лесные поляны и пустоши. В нынешнем году урожай богатый, в особенности озимая пшеница.

Много школьников работало в это лето на полях. Дети 102-й горьковской школы, вернувшись в город к началу занятий, на митинге постановили отдать все деньги, заработанные на уборке урожая, на постройку танка, который должен быть назван "Пионер", и обратились ко всем шестистам тысячам школьников Горьковской области с предложением вносить на это дело по два рубля. Тотчас в 102-ю школу полетели письма с приложением двух рублевых бумажек, со стихами и пылкими обращениями к тем бойцам, которые сядут за танк "Пионер" и отомстят зверям-фашистам за всех замученных детей. В некоторых школах дети собирались в артели и после занятий и по воскресным дням шли – кто на рыбокоптильный завод, кто собирать утильсырье, кто в заречье за шиповником, кто в леса по грибы... Заработанные деньги вносили на танк. Выяснилось, что детских денег собрано на целый танковый взвод. Рабочие дали обещание построить танки сверх плана. А дети вынесли постановление, чтобы танковый взвод "Пионер" передать самым героическим и беспощадным экипажам...

Вот один из мощнейших заводов Советского Союза. Рабочие здесь потомственные, живут поколениями. В прежние времена, как рассказывают старики, рабочие ютились по двадцати человек в домишке об одну комнату, спали вповалку, кто на чердаке, кто под печкой. Что такое постель – и не знали. Здесь была грязь, топь по колено, нищета, потогонная, заклятая жизнь, и стал этот завод славным гнездом боевого волжского пролетариата. В гражданскую войну рабочие быстро приспособили завод на постройку военных судов для волжско-каспийской флотилии и соорудили одними своими силами пятнадцать танков. Через несколько лет на этих танках, – кое в чем переделанных, – пахали землю. Это были первые тракторы в Советской России.

Вы едете по асфальтированному проспекту, по сторонам – цветники, шумящие тополя и домовито устроенные деревянные особнячки рабочих, со своим хозяйством и огородами.

На автомобильном заводе, что не так далеко отсюда, – другая система: там для рабочих построен город, в своей новейшей, недавно только оформленной части состоящий из огромных архитектурных комплексов прекрасных, со всем новейшим комфортом, зданий, которым позавидует любая столица.

Здесь же, на старом заводе, живут по традиции и сильны своей традицией, – тремя поколениями рабочих в заводских цехах, передачей опыта от дедов к внукам и ревностью к своему заводу.

В начале июля заводу даны были правительством новые задания, в корне ломающие все производство, и поставлены тесные сроки. Для выполнения этих заданий заводу нужно было изучить и освоить новую технологию производства, переделав для этого старые цеха и приспособив станки на другую работу, обучить новые кадры рабочих, – из них процентов тридцать пять женщин, приливающих взамен тех, кто пошел на войну; выстроить ряд новых цехов, на голом месте, на пустырях, и начать выпуск боевых агрегатов, о которых до этого здесь слышали только краем уха.

Для выполнения всех этих задач правительство дало заводу срок полгода, но уже через два месяца завод построил и пустил в пробный пробег первые чудовищной силы машины.

Вы проходите по цехам, от старых, тесных, узких, полутемных, до новых, где в одном конце уже идет работа, а в другом еще заканчивается стройка. Выходя из ворот по кучам песка и глины, вы видите на пустыре решетчатые остовы колонн предполагаемого здания, груды материалов, подъемные краны, ямы... "К двадцатому октября эти три цеха будут пущены в ход", – указывая на строительный хаос, говорит вам очень молодой человек, секретарь парткома, и глаза его светятся задорным возбуждением...

Нет, это не хвастовство, так оно и будет – соседний цех, огромнейшие здания из железа и стекла, выстроен за полтора месяца, и в термических печах его уже закаливаются огромные стальные, фигурно вырезанные плиты на горе фашистам. В постройке термического цеха (как и этих, назначенных к пуску в конце октября) принимали участие все рабочие в часы смены, домохозяйки, служащие, дети, старики и – добровольно – воинские части по воскресникам. Строила народная сила, поднявшаяся навстречу тотальной войне...

Слышу – кто-то кого-то ругает, не громко, но уверенно. Вижу низенького, в фартуке, старика печника около заложенной термической печи и перед ним на груде кирпичей, с кирпичами и инструментами для обтески в руках, три подростка.

– Это я с сынками разговариваю, нотацию им даю, – объясняет мне старый печник и посмеивается, и мальчики глядят на меня лукаво...

Горьковчане народ веселый, смышленый и злой до работы. Им только раз поглядеть – поймут. В новом мартеновском цеху, законченном постройкой уже теперь, во время войны, – на несколько месяцев раньше срока, – и отличающемся от старых соседних мартеновских цехов так же, как лаборатория – от поварни, старшему сталевару не дадите на вид и двадцати лет, ему, – подумаете вы, – самое место быть форвардом в боевой футбольной команде: небольшого роста, крепенький, рыжеватый, с отчаянно задорным лицом... Ошиблись. Товарищ Косухин льет на мартенах такие стальные брони и такие крепкие мячи, что в фашистских воротах и сейчас жарко и будет еще жарче.

Товарищ Косухин рассказывает, что до войны варили здесь простую сталь; когда пришло задание – варить сталь специальную, – стало страшно: справимся ли? Из Кулебак приехал инженер и заложил шихту специальной стали. Косухин, присматриваясь, двое суток не выходил из цеха, пил воду со льдом. И ничего – освоил, – вторую плавку уже варил самостоятельно. Плиты из его стали немецкие снаряды никак не пробивают...

Нормы сталеваров на всем его участке – сто тридцать процентов, но говорит он об этом, пожав плечом: можно работать лучше, если устранить такие-то и такие-то задержки и неувязки. На заводе поднято движение за общее повышение нормы до двухсот процентов, шефство над движением взяли комсомольцы, – с одной стороны, они сами добиваются этих норм и превышения их, с другой – ставят в цехах комсомольские "посты", которые устраняют затяжки, рационализируют работу, продвигают вперед для обработки ударные детали и следят за графиком...

В одном из огромных цехов, где еще два месяца тому назад сваривали корпуса специальных судов, сейчас устроен конвейер для тех машин, на которые наша страна крепко надеется, что сломают они Гитлеру хребет. Вот как рассказывает об этом специальном заказе товарищ Кудрин, старший мастер фасонного стального литья, сорок пять лет работающий на заводе:

– Начали мы с разработки технологического процесса этих новых и сложных деталей... Конечно, позаимствовались опытом других заводов, это было необходимо для скорейшего освоения, и вот, когда своими силами разработали эту технологию, нам был спущен заказ на изготовление моделей... Начали модели готовить, по нескольку раз в день ходили в производственный отдел и в модельный цех, советовались и спорили. Собирали рабочих и прорабатывали с ними технологию моделей. Призывали обратить особенное внимание на качество. После всего этого выбрали самую большую и сложную деталь и начали ее отливку. Пришлось нам работать день и ночь, не выходя из цеха. Отлили, и вышло удачно, и мы составили график. Дальнейшей задачей было – перестроить все бригады формировщиков так, чтобы каждому работа была по квалификации. Это подняло у нас качество работы и укоротило сроки отливок.

Случаев задержки, невыполнения распоряжений, отказа от сверхурочных у нас до сих пор не было. Наш коллектив фасонного литья желает работать день и ночь и давать машин больше, и давать скорее, потому что мы все болеем душой, хотим бить врага... Гитлера мы разобьем, – наше дело правое!

Переходим из цеха в цех. Рослые парни-сталевары, с очками на кепках, с мокрыми от пота лицами, прикрываясь рукавом, поднимают заслонку, и в бушующее крутящееся пламя печи вдвигается и там переворачивается огромный совок с флюсом... Другие трехсаженными кочергами ворочают в печи, и почему-то вспоминаешь Гитлера, который, говорят, суеверен и ужасно боится, что черти на том свете за все его художества будут вот так же поворачивать его кочергами в адском пламени.

Один из сталеваров вытаскивает ковшиком пробу и льет ее на чугунный пол и глядит на фонтан мелкоослепительных искр. Грохочет мостовой кран, поднося к одной из печей десятитонный ковш-бадью... Струя стали толщиной в бревно и белая, как солнце, льется и льется в него, будто не в силах его наполнить. Но ковш уже плывет над серой, ископанной землей литейной. Приземистый мастер останавливает его и, подняв руку, помахивает крановщику, чтобы тот точнее установил выпускное отверстие ковша над изложницей. К огненному столбику начавшей литься стали подходит молоденькая девушка с измерительным прибором.

Вот бесконечные ряды токарных станков. Тишина, сосредоточенность, выгадывание всех движений, льется мыльная вода, вьется стальная стружка. Десятки тысяч предметов переходят со станка на станок до последней операции, где электромагниты ищут изъяны и браки стали.

На станках работает до шестидесяти процентов женщин. Это домохозяйки, жены и сестры ушедших на фронт рабочих. Одна из них, Чахонина, рассказывает:

– Я домохозяйка. В райсовете я изъявила желание работать на заводе. Меня направили сюда. В отделе найма спрашивают: в каком цеху хочу работать? Я отвечаю – в котором почище. Назначили в этот цех. В первый день обучали, – простояла у станка четыре часа, и мне показалось нетрудно. На другой день я попросилась работать самостоятельно. Работаю, – ко мне никто не подходит, а наблюдают со стороны. Вечером подошел мастер и сказал, что дело пойдет. Через три дня я уже вышла самостоятельно в смену. Правда, нормы я боялась набирать, думала, что не справлюсь, сделаю брак. Но потом решилась и стала набирать норму. Когда мы перешли на новое производство, – я уже оказалась на Доске почета. У меня дома трое ребят, но, приходя на завод, я все забываю. Недавно ко мне подходит мастер: "Сколько ты сделала?" Я отвечаю: "Сделала сто семь корпусов". "Маловато", – отвечает... Но теперь, конечно, мне отремонтировали станок, и я стала давать норму сто сорок процентов... Работаю с настроением...

Вот цех, где режут и кроят сталь, как сукно ножницами. Рабочие, лежа на стальных плитах, ведут по меловой черте горелкой на колесиках, оттуда бьет синеватая игла пламени. Рядом – цех электросварки... В полутьме ослепительные огоньки вольтовых дуг и люди в больших плоских масках, приникнув к сложным очертаниям стальных деталей, как будто неподвижно рассматривают эти ширящие фиолетовые пламени, проникающие в самые недра металла, сплавляя атомы с атомами.

Отдельные детали свариваются друг с другом, и вот уже весь остов стального чудовища висит, точно распятый на огромном колесе, и там, внутри, копошатся, шипя фиолетовыми огнями, люди в плоских масках.

Все эти тысячи и тысячи рабочих: мужчин, женщин и подростков, осваивая новые заказы для разгрома фашизма, преодолевая трудности, подходят к делу с умом и сметкой, не щадя сил своих, – дают великую битву вооруженному насилию всей фашистской системы. Без громких слов, просто и буднично, отдавая всего себя, они упорно, всеобщим трудом воздвигают несокрушимую мощь Советского государства.

Я заглянул только в один из уголков Горьковского края. Но здесь же и неподалеку и подальше – дымят и грохочут новые гигантские заводы... Отсюда улетают на запад, к огневой черте фронта, новейшие самолеты, с которыми для немцев встреча нежелательна... Отсюда идут орудия, идут танки, идут автомобили специальных назначений, идут грузовики с миллионами тяжелых гостинцев... Здесь, на одном из гигантов-заводов с начала войны освоено производство мощных авиационных моторов; это было новое дело, для чего пришлось выстроить новые цеха.

Но это только Горьковский край, только один из уголков советской тяжелой промышленности.

Хотелось бы окинуть взором всю необъятную силу народного труда, все наши заводы, и шахты, и промыслы, откуда с каждым днем все обильнее течет и течет боевое снаряжение для Красной Армии.

– Бойцы и командиры Красной Армии из одного с нами теста, – говорит слесарь, бригадир и изобретатель, товарищ Токарев, пятьдесят три года работающий на Сормовском заводе. – Эта война ужасная, конечно, но Красную Армию врагу не одолеть... Нас не одолеешь!..

МОСКВЕ УГРОЖАЕТ ВРАГ

Ни шагу дальше! Пусть трус и малодушный, для кого своя жизнь дороже родины, дороже сердца родины – нашей Москвы, – гибнет без славы, ему нет и не будет места на нашей земле.

Встанем стеной против смертельного врага. Он голоден и жаден. Шесть столетий он с завистью глядит на наши необъятные просторы. Сегодня он решился и пошел на нас... Это не война, как бывало раньше, когда войны завершались мирным договором, торжеством для одних и стыдом для других. Это завоевание такое же, как на заре истории, когда германские орды под предводительством царя гуннов Атиллы двигались на запад – в Европу, для захвата земель и истребления всего живого на них.

В этой войне мирного завершения не будет. Россия и гитлеровская Германия бьются насмерть, и весь мир внимает гигантской битве, не прекращающейся уже более ста дней.

Враг нас теснит. Над Москвой нависла угроза. Враг собрал оружие со всей покоренной Европы. У него пока еще больше танков. В эту битву он бросил все, что мог. Его тыл, как дупло гнилого дерева. Остановленный в эти дни, он именно сейчас, захлебнувшийся в своем наступлении, перейдет к обороне и изнеможет...

Наша задача в том, чтобы остановить гитлеровские армии перед Москвой. Тогда великая битва будет выиграна нами. Силы наши растут. День и ночь наши танки во все увеличивающемся количестве готовятся на машино-строительных заводах Союза. Заводы Днепропетровска, Днепродзержинска, Запорожья, Брянска, Киева эвакуированы в глубь страны.

Настанет час, когда мы перейдем к решающей фазе войны наступательному удару по германскому фронту. Но чтобы перейти к этой фазе войны, нужно сейчас, и немедленно, остановить врага.

Ленинград нашел в себе величие духа. Ленинград сурово, организованно и твердо принял на себя чудовищный удар германских танковых и стрелковых корпусов. Ленинградцы, красноармейцы, балтийские моряки отбросили их и жестоко приостановили наступление. Сейчас здесь немецкий фронт, истекающий кровью, медленно начинает пятиться.

На днях один из моих друзей прислал открытку из Ленинграда: "...настроение у нас бодрое, работаем. На кафедре у меня сквозняки, дырки в стенах. Лекции читаю. Оперирую. Вечером прихожу к сыну, приношу котлеты, кусок хлеба, вареной картошки; мы сидим в темноте в Военно-медицинской академии и смотрим в окно на черную Неву, на силуэты домов, на зарево по горизонту. Верим в скорую победу, а значит, в скорое счастье..."

Одесса долго сдерживала наступление вчетверо превосходящей по силам румынской армии. Защитники Одессы оттянули большие силы врага, уложили на подступах к городу сотни тысяч фашистских молодчиков.

Ленинград с честью выполняет свой долг перед родиной, на подступах к нему враг захлебнулся в крови. Жребий славы и величия духа выпал теперь на Москву.

Мы, русские, часто были благодушны и беспечны. Много у нас в запасе сил, и таланта, и земли, и нетронутых богатств. Не во всю силу понимали размер грозной опасности, надвигающейся на нас. Казалось, так и положено, чтобы русское солнце ясно светило над русской землей...

Черная тень легла на нашу землю. Вот поняли теперь: что жизнь, на что она мне, когда нет моей родины?.. По-немецки мне говорить? Подогнув дрожащие колени, стоять, откидывая со страха голову, перед мордастым, свирепо лающим на берлинском диалекте гитлеровским охранником, грозящим добраться кулаком до моих зубов? Потерять навсегда надежду на славу и счастье родины моей, забыть навсегда священные идеи человечности и справедливости, – все, все прекрасное, высокое, очищающее жизнь, ради чего мы живем?! Видеть, как Пушкин полетит в костер под циническую ругань белобрысой немецкой сволочи и пьяный немецкий офицер будет мочиться на гранитный камень, с которого сорван бронзовый Петр, указавший России просторы беспредельного мира?

Нет, лучше смерть! Нет, лучше смерть в бою! Нет, только победа и жизнь!

На днях я был на одном из авиационных заводов, где делаются истребители, которые немцы называют "черная смерть". Они были сконструированы незадолго до войны. Их конструкция и вооружение изменяются и улучшаются в процессе производства. Потери наших металлургических заводов не замедляют выпуска "черной смерти", он увеличивается с каждым днем: нехватка каких-либо материалов немедленно заменяется иными, местными материалами. Здесь, на заводе, – неустанное творчество: инженеры, начальники цехов, мастера, рабочие изобретают, приспособляют, выдумывают... И тут же, за воротами, на аэродроме, новые и новые грозные птицы, созданные творчеством русского народа, поднимаются на воздух и с тугим звуком натянутой струны улетают на запад – в бой...

На всех наших заводах идет та же напряженная творческая, изобретательская работа. На место уходящих на фронт приходят женщины и молодежь. Перебоев нет, темпы растут. Те из работников, от кого зависит выполнение и перевыполнение ежедневного плана, или же те, кто на ходу перестраивает производство, работают по трое, по четверо суток, не выходя из цеха. У них потемневшие от усталости лица, усталые глаза ясны и спокойны. Они знают, что еще много-много дней не будет сна и отдыха, они понимают, что в этой войне русский гений схватился на жизнь и смерть с гигантской фашистской машиной войны, и русский гений должен одержать победу.

Красный воин должен одержать победу. Страшнее смерти позор и неволя. Зубами перегрызть хрящ вражеского горла – только так! Ни шагу назад!.. Ураганом бомб, огненным ураганом артиллерии, лезвиями штыков и яростью гнева разгромить германские полчища!

"Если бы русские знали свои силы, никто бы не мог бороться с ними, а от их врагов сохранились бы кое-какие остатки", – так писал в XVI веке один из писателей, побывавший в Москве. Он прав. Но теперь мы знаем свою силу...

"...Умремте ж под Москвой,

Как ваши братья умирали".

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали...

Родина моя, тебе выпало трудное испытание, но ты выйдешь из него с победой, потому что ты сильна, ты молода, ты добра, добро и красоту ты несешь в своем сердце. Ты вся – в надеждах на светлое будущее, его ты строишь своими большими руками, за него умирают твои лучшие сыны.

Бессмертная слава погибшим за родину. Бессмертную славу завоюют себе живущие.