Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика"

Автор книги: Алексей Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

РЕЧЬ НА ЧРЕЗВЫЧАЙНОМ VIII
ВСЕСОЮЗНОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТОВ

Товарищи! Делегаты съезда, всходя на эту трибуну, иллюстрируют текст нашей Конституции живыми примерами. Они раздвигают строки ее текста, сжатого до лаконичности формулы, и сквозь строки сквозит цветущее лицо нашей замечательной страны.

С каким волнением, ожиданием, завистью, надеждой обращены к нам миллионы глаз оттуда, из-за рубежа. Я недавно вернулся из заграничной поездки. Я это видел и слышал.

Наша жизнь, наша страна – в центре внимания всех угнетаемых и эксплуатируемых. А это – подавляющее число человечества, и это число увеличивается, как увеличиваются осколки камней, когда рушится здание. Нас хотят знать, – кто мы, каков наш моральный облик, как мы живем, работаем, развлекаемся, воспитываем детей, любим наших девушек. Нужно понять, что мы, люди Советской страны, наполовину не реальны для людей буржуазного Запада, потому что мы создаем вещи, дела и жизнь такую, какую за рубежами видят только во сне, да и то часто опасаются иметь даже и во сне вредные мысли.

Наш народ своими руками, лишениями, своей кровью, творчеством, с которого были сорваны оковы эксплуатации, создал еще невиданную на земле жизнь.

Здесь мы подводим итоги трудам и творчеству долгих и трудных лет, здесь создана и на стальном монолите утверждена последняя ступень к коммунизму.

Речь товарища Сталина на этом съезде, выступления делегатов, рапортующих о достижениях и быстро растущем богатстве страны, самый факт съезда для принятия Конституции, как весенний гром, проносится от края до края по всему миру.

Нас жадно хотят знать, товарищи. Мы сами хотим знать самих себя, потому что мы молоды, и, черт с ней, если у кого на голове лысина, – все равно мы молоды! (Смех, веселое оживление в зале.)

Мы хотим знать себя, и еще больше нас хочет знать весь мир, потому что в нас хотят видеть пример мужества, воли, ума, одаренности, полнокровия, оптимизма. Сколько раз за границей я видел на себе завистливый взгляд, сколько раз я слышал вздох: "Э-хе-хе, счастливые вы, русские!"

Знают ли нас там, за рубежами? Нет!

"Скажите, правду рассказывают, что у вас, в России, все женщины ходят в однообразной форме? Ведь у вас равенство..."

Или:

"А что, скажите, в России пиво варят?" (Общий смех всего зала.)

"Варят пиво".

"Кто же имеет возможность его пить? Наверное, только комиссары?" (Общий смех.)

Нас очень мало знают, товарищи.

Представление о нас приблизительно по роману "Голый год" Пильняка. Незнание нас увеличивается громогласной ложью фашистских газет и газет, подкупленных фашистами. На незнании нас фашизм играет, фашизму это на руку, в темной воде незнания нас фашизм ловит крупных осетров.

Здесь я подхожу к прямым задачам литературы. Так же, как текст Конституции запечатлел и оформил весь творческий путь революции, так же точно советская литература должна запечатлеть в архитектонически законченных образах и художественных композициях романов, пьес и поэм лицо страны, – новое, сильное, молодое, которое, как я уже упомянул, сквозит пышной картиной сквозь строки Конституции, которое прет на первый план мировой жизни, наперекор карканью фашистского воронья.

Могу ли я так же, как остальные товарии делегаты, с чувством удовлетворения, подняв перед этой трибуной плоды земли, плоды труда, рапортовать о наших достижениях?

Нет, с литературой у нас обстоит несколько хуже, чем, скажем, с хлопководческими колхозами Узбекистана. (Веселое оживление в зале.)

Литература иногда иноходью, а где и пешечком поспевает за ураганным ходом нашей страны.

Но вот, вы скажете, затянул волынку... (Смех.) На празднике, да со святыми упокой... (Смех.) Нет, товарищи, я не намерен тянуть волынку. Пусть моя речь прозвучит, несмотря ни на что, словами высокого оптимизма и гордости. Наше искусство, литература слагают песни о новом человеке социалистического мира, о нашей родине, создавшей великую хартию условий человеческого счастья. Имена всех вас, товарищи, будут записаны в историю, имена делегатов, голосовавших за Конституцию СССР. Советская литература полна решимости и воли сделать нашу литературу великим искусством трудящегося человечества.

Но почему мы еще отстаем от намеченной цели? Во-первых, потому, что мы, литераторы и поэты, должны перестроить самую природу нашего искусства. Наша дореволюционная литература (как и литература Запада) строилась на классовых противоречиях. По преимуществу это была оппозиционная (против существовавшего строя) литература. Она доказывала от обратного, она показывала или отрицательного героя, или человека, замученного социальным или политическим строем.

Мы строим литературу бесклассового общества близкого будущего. Мы оформляем тип положительного героя, мы раскапываем давно забытые и заваленные мусором тысячелетий истоки искусства – народное творчество гимн солнцу и жизни.

Все это – дело сложное и ответственное. И часто видишь: вылетел молодой писатель на первое место с талантливой книжкой, его сразу произвели в Бальзаки, а опыта писать, как Бальзак, у него нет. Он мучается, и его мучают. (Смех.) Критики кричат: "Человек-де не хочет работать, заелся славой".

Чтобы написать музыкальную симфонию, нужно учиться музыке десять лет. Чтобы овладеть искусством романа или драмы, нужен для талантливого человека большой срок. Дайте срок нашим талантам, не торопитесь безнадежно махать рукой на писателя, замолчавшего на какой-то срок. Пусть его на здоровье учится. Другой в это время выпускает новую книжку. Качество нашей литературы не может не быть высоким, – в этом порукой наша Конституция, и самым высоким в мире. Хуже всего писателя торопить. Писателя нужно поставить в условия борьбы за свое художественное существование. Я думаю, нужно, чтобы наши журналы стали центрами борьбы примыкающих к ним творческих течений, борьбы за высоты искусства.

Нужно покончить с тем, теперь, к счастью, более редко встречающимся, явлением, когда писатель написал серенький романец, в котором не к чему придраться, отнес его в издательство, там увидели, что ничего предосудительного в романе нет, книжку издали, читатель ничего, кроме отсутствия в книжке предосудительного, не прочел, а об искусстве все, кроме читателя, об искусстве-то и забыли.

Писатель должен быть поставлен лицом к лицу с читателем, должен всецело, всем своим художественным существованием зависеть от нашего замечательного, умного, требовательного, культурно растущего, единственного в мире читателя.

Все это я говорю с некоторым опозданием. Все это уже делается. Я лишь хочу, чтобы нетерпение миллионов наших читателей передалось таким благополучным учреждениям, как, например, Союз писателей. Обслуживать бытовую сторону писателей нужно, и это очень хорошо, но еще лучше немедленно, без раскачивания, заняться строительством творческих условий для нашей литературы, реконструировать журналы, созывать читательские конференции, производить регистрацию библиотек, накапливать материалы читательских отзывов и т. д. Все это делается, мы знаем, но все это надо начать делать по широкому плану, с шириной и размахом, не отстающими от ширины и размаха нашей жизни.

Товарищи, советская литература уже много дала. Мы так быстро шагаем вперед, что нам некогда вспоминать. Сейчас перед советской литературой задачи несравненно более трудные и огромные, – вырос наш читатель, и выросла необходимость в нашем художественном представительстве во всем мире. Мы, писатели, справимся с этой задачей. Мы не только справимся, но и шагнем, и скорее, чем это думают, в новые, неизведанные области творчества. Мы, писатели, – плоть от плоти, кровь от крови нашей великой страны. Ругать нас неплохо, но еще лучше надеяться на нас.

Не выдадим!

Да здравствует наш народ, великий творец жизни!..

Да здравствует советская литература! (Продолжительные аплодисменты.)

МИР – ПЕРВОЕ УСЛОВИЕ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ

Когда стало известно, что я буду выступать в таком высоком собрании, перед вами, господа, целый ряд культурных учреждений Москвы снабдил меня увесистыми меморандумами с планами и колоннами цифр.

Такой горячий отклик на Конгрессе мира и дружбы с СССР вполне понятен, если хотя бы бегло взглянуть на рост нашей культуры и на потребности в ней широких народных масс.

К сожалению, до сих пор еще слишком мало делается для ознакомления с нашей культурной жизнью. Такое знакомство еще резче подчеркнуло бы нашу волю ко всеобщему миру.

Мир – первое условие развития культуры. Ее семена не произрастают на почве, взрываемой военными снарядами, и путь человечества к расцвету и счастью не лежит по ту сторону колючей проволоки и волчьих ям.

Советская Россия – союз равноправных шестидесяти народов. Есть народы численностью в три тысячи человек обоего пола. Но эти народы говорят на своем языке, теперь они получили свой алфавит и письменность, их молодежь едет учиться в институты Москвы и Ленинграда с тем, чтобы по окончании курса вернуться к родным пенатам. Иногда эти родные пенаты не что иное, как хижина изо льда, снега и оленьих кож.

В таком жилище у огня очага ненец, получивший звание доцента, читает Пушкина на своем языке. Он собирает древние предания своего народа и записывает на валик песни, давность которых уходит к каменному веку.

О чем может мечтать такой народ: о войне и порабощении или о культуре и мире?

Наши народы слишком долго жили на "краю ночи". Даже необычайная эпоха Петра Великого не могла приобщить к культуре огромную страну. Страна была слишком велика по человеку, слишком бескрайна. Крепостное право охотилось за человеком, чтобы приковать его к ярму и отучить от воли, заставить работать. Страна внушала чувство дикой воли и презрения ко всему прочному, вещественному – символу закабаления.

Нужна была революция, чтобы народ познал страну как свою собственность и назвал бы ее родиной. Нужны были аэропланы, автомобили и мощные паровозы типа "Иосиф Сталин", чтобы советский человек охватил бескрайность своей страны и она перестала быть для него слишком просторной. Когда советский человек начал на своей земле делать вещи для самого себя, тогда только вещь стала формой для культуры.

Молодое поколение нашей страны со всей жаждой неизрасходованных сил идет на штурм мировой культуры.

Не нужно забывать, что иные многолюдные республики в нашей стране с территорией, равной Центральной Европе, не знали промежуточных ступеней материальной культуры: от натурального хозяйства, от кочевья, от средневековых форм жизни они переходили непосредственно к социалистическому хозяйству.

Вода в арыках Средней Азии, вода столь драгоценная, что отец давал в приданое за дочерью право открывать ежедневно на полчаса маленький шлюз в своем арыке, – вода стала общим достоянием. Канавы и валы из лёсса, огораживающие участки хлопковых полей, были перепаханы и увеличили площадь общественной земли. Вместо ручной мотыги начали пахать трактором, девушки сняли чадру, и теперь вы можете увидеть темноглазых красавиц с волосами, заплетенными в две дюжины кос, на лекциях в университетах, в лабораториях институтов. Ради спорта они прыгают с парашютами или проходят по шести тысяч километров на лыжах.

Такая девушка мечтает об ученой степени Кембриджского университета и больше не боится, что отец продаст ее вместе с мутным ручейком воды в вечное рабство.

В колхозах Средней Азии, где хлопок приносит огромные доходы, где возродились древние пышные празднества, где поют песни молодых национальных поэтов и читают европейскую литературу на таджикском, туркменском, узбекском языках, – я уверяю вас, – предпочитают такой мир грохоту пушек.

Все это нужно отнести и к республикам, идущим во главе культуры, России, Украине, Белоруссии, Грузии. Народы слишком много страдали, слишком много видали невзгод. Они знают цену миру и счастию и слишком хорошо отличают вкус кристальных вод Кастальского источника от вкуса крови.

Итак, я хотел бы характеризовать некоторые отличительные качества нашей художественной культуры, качества не случайные и не преходящие, но все более интенсивно окрашивающие наши культурные завоевания.

Кто потребители искусства в СССР? Широкие народные массы. Я заимствую несколько цифр из обширных меморандумов, которыми меня снабдили.

За прошлый год одним Государственным издательством художественной литературы издано русских и иностранных классиков, современных писателей на русском языке и на языках народов, еще не имеющих своих издательств, 24 млн. экземпляров книг.

На 1937 год этот план увеличен до 29 млн. экз. книг.

Издательство детской литературы выпустило на одном только русском языке в 1936 году 36 млн. экз. книг и на 1937 год выпускает 70 млн. экз. книг отечественной и переводной литературы.

Из этого количества не найдется ни одной книжки, которая не была бы пропитана стремлением к миру. Если бы такая книга проскочила на рынок, в издательство полетели бы миллионы возмущенных и ругательных писем от читателей.

Сколько же у нас в республиках читателей, проглатывающих эти горные хребты из книг – поэтов, романистов и драматургов, – начиная от Гомера до Герберта Уэллса, Бернарда Шоу и Хексли.

По данным 100 000 библиотек, число читателей художественной литературы что-то около 50 млн., не считая детей. 50 млн. мужчин и женщин, старых и молодых, – это все люди, предпочитающие звон рифм звону шпор, и познание – уничтожению.

Вы ответите мне, что не все же эти 50 млн. читателей смогут оценить терцины "Божественной Комедии". Это, скажем, так. Но знаменателен тот факт, что в нашей молодой стране складывается прочное общественное мнение о необходимости знать терцины "Божественной Комедии", и это общественное мнение начинает ставить знак равенства между познанием и моралью.

Судите нас по нашим реальным устремлениям, судите нас в размерах отрезка времени в двадцать лет, когда народ стал строить государство для себя.

И тот, кто после визита в нашу страну не находит иного итога нашей жизни, кроме презрительного утверждения, что у нас слишком мало бумаги для домашних потребностей, такой посторонний наблюдатель, уверяю вас, наблюдал нас не свежими и не честными глазами.

От имени 50 млн. читателей я заявляю – мы хотим штурмовать небо. Мы против штурма крепостей. Все наше искусство полно оптимизма и надежд.

Пойдите в зрительный зал театра, взгляните, как насторожились зрители, когда герой, которому уже сочувствуют и любят, готов упасть духом или сделать моральную ошибку. Наш зрительный зал не хочет разочарования, он не переносит уныния и безнадежности. Зато какими радостными улыбками, криками: "здорово", "правильно" он награждает моральную, – я подчеркиваю это, – моральную победу своего героя.

Оптимизм и победа всего доброго над всем злым есть та атмосфера, в которой вырастает наше искусство. Наш читатель, наш зритель, строящий города, заводы и каналы, перепахивающий шестую часть света, выращивающий абиссинскую пшеницу и скороспелый картофель за Полярным кругом, – прежде всего верит в победу, в правоту доброго дела, в безусловность счастия на нашей прекрасной земле, уносящейся среди звезд к своему великому и еще небывалому расцвету.

В нашей стране искусство есть общение с человеческим гением. Я бы затруднился провести грань, где в сознании советского человека кончается наука и начинается искусство. И то и другое для него есть познание мира для его преобразования. Наше искусство неразрывно связано с глубокими потребностями масс.

Наше искусство всенародно. Значит ли это, что оно должно во имя доступности сдавать или терять некоторые свои высокоэстетические или идейные качества?

Нет, никогда. Высшая математика не станет более упрощенной, если ее станут изучать не двести человек, а двести миллионов. Художник зовет читателя за собой, и в нем лишь сильнее и ярче напряжение творчества, когда за ним идут не двести человек, а двести миллионов. Тот из художников, кто не зовет, кто пытается, ложно поняв всенародность искусства, делать уступки качеству, – тот падает. Его растопчут передние ряды потребителей искусства.

В нашем искусстве уничтожен разрыв между высотой искусства и широтой его потребления. Чем выше искусство, чем оно правдивее, утонченнее, тем сильнее на него отклик в массах.

Пожалуй, это ярче всего иллюстрируется в нашей кинематографии. До войны [1914 – 1918 гг.] в России было 2000 кинотеатров. Сейчас в Союзе 30 000 кинотеатров и киноустановок. Это далеко не охватывает потребности населения, и крестьяне в колхозах на свои средства начинают строить кинотеатры. Валовые сборы лучших кинофильмов колеблются от 15 до 20 млн. руб. в год. Кинофильмы, где сделаны ложные уступки популярности, кинофильмы, художественно не правдивые, не собирают и десятой доли.

Героика, добрые чувства и оптимизм – вот потребности массового зрителя. Характерно и знаменательно то, что героика, еще не так давно бывшая внешним содержанием картин, теперь силой выросших потребностей зрителя переключается на глубину психологических переживаний. Путь нашего киноискусства – от внешнего движения к внутреннему движению, от вещи, которую созерцают, к вещи, которую переживают, то есть к искусству.

Перед моим отъездом я видел только что оконченный фильм "Депутат Балтики". Это – эпизод из жизни русского ученого, ботаника и агротехника Тимирязева. Герою фильма 75 лет. Казалось бы, не слишком захватывающий сюжет о ботанике семидесяти пяти лет. Но когда на полотне экрана перед вами бьется благородное человеческое сердце, когда мужество, честность, благородство и любовь к человечеству разворачиваются, как широкая сюита, когда у зрителя закипают слезы благодарности к этому высокому, юному душой старику ученому, – уверяю вас, никакие штыковые атаки и военные марши, никакая самая горячая перестрелка между гангстерами и полицейскими сыщиками не увлекут и не захватят вашу душу, как фильм, подобный "Депутату Балтики".

Я очень хочу обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство: книги наших молодых писателей, наши новые фильмы, театр, музыка, живопись носят оттенок, я бы сказал, мужественности.

Это не та мужественность, как ее понимают в некоторых странах, где государственный режим строится на культе насилия, на возвращении современному человеку инстинктов гейдельбергского человека. Нет, народ у нас физически очень сильный, и мужественность он хочет понимать как культ моральной и волевой силы. Эта моральная упругость, мужественность веры в будущее, мужественность оптимизма, мужественность дружбы народов СССР и окрашивает наше искусство.

Причин этого мне не хочется сейчас доискиваться. Причина, быть может, в том, что пятьдесят процентов наших читателей и зрителей, а может быть, и больше, – женщины. Советская женщина равноправна и по закону, и на деле. Женщина – председатель сельского совета, женщина – прокурор, женщина капитан дальнего плавания, женщина – профессор, инженер, диспетчер на железной дороге, милиционер на перекрестке улиц, водитель автомобиля, пилот, рабочий на заводах тяжелой индустрии... Нет профессии, где женщина у нас сказала бы: нет, это женщине не под силу.

Не нужно думать, что советской женщине кто-то все это дал. Нет, все она взяла сама. И если советская девушка раскрывает книгу стихов, уверяю вас, она ищет в ней песни о любви такой, где голос певца звучит мужественно и радостно, голос ей равноправного мужчины, друга радостной жизни, которую они строят и будут строить. Где радость в достижениях труда, в растущем изобилии, в необъятных возможностях познания. Человек рожден, чтобы быть счастливым, – в обратном вы не можете убедить советскую девушку с белозубой улыбкой и волосами, растрепанными ветром. А раз так, то искусство, это – познание счастья.

НА ПАРИЖСКОЙ ВЫСТАВКЕ

Впечатления от Международной выставки в Париже и от Европы этих месяцев неотделимы. Выставка задумана очень смело и художественно. Вы издалека привлечены ее фантастическими вышками, стеклянными крышами, мачтами с пестрыми флагами, эстакадами, переброшенными через улицы.

Вы вливаетесь вместе с многотысячной толпой в одни из ворот гигантской высоты, плывете вместе с человеческим потоком мимо фонтанов, переходите Сену по красиво декорированному мосту к четырехлапому подножию Эйфелевой башни, идете налево или направо – по главной артерии мимо павильонов, заходите в них, и вам начинает казаться, что этот поток людей, увлекающий вас по выставке, и здесь охвачен тревожным, тяжелым, унылым оцепенением, в которое погружен мир.

Вы входите в один из павильонов какой-либо из великих стран. Вы смотрите на фотографии, на произведения художественной индустрии, и вам отчетливо начинает казаться, что людям сейчас не до художественной индустрии и вообще не до выставки. Прислано сюда кое-что доброкачественное, часто художественное, интересное, но совершенно не дающее впечатления о размерах, о достижениях. Как будто те, кто выставлял, отмахнулись: ну, ладно уж, нате вам, и не мешайте людям заниматься серьезным делом!

Вот если бы устроить сейчас выставку оружия, машин истребления, макетов будущей войны, как ее понимают теперь на Западе, – вот это была бы любопытная и поучительная выставка. А здесь: нате вам, поиграйте!

Глядишь на потоки людей – невеселых, плохо одетых, с утомленными лицами, с бутербродами в карманах (рестораны на выставке бешено дороги). Радость выпита из человеческих душ. Спасибо вам, господа короли тяжелой и легкой индустрии, за вашу сверхновейшую систему, которую вы настойчиво под дулом револьвера пытаетесь навязать человечеству! Мы предпочитаем высокую романтику свободы, независимости и творчества, предпочитаем беспощадный бой, как это делает героический испанский народ.

В каком бы скверном настроении вы ни бродили по выставке, разумеется, вы найдете там много любопытного: мир слишком богат, и даже крохи его творчества поучительны.

Наиболее замечательное – это декорирование выставки светом и водой. Ночью, когда тусклая половинка луны кисло вылезает из-за светящегося ажура Эйфелевой башни, удлиненной четырьмя вертикальными лучами прожекторов, вам действительно кажется, что луна уже не годится даже для скверных стишков.

Каждый павильон, каждая вышка, башня, колоннада, мачты, высокие столбы ворот, фасады выхвачены из темноты ночи светом сложнейшей, скрытой системы прожекторов. Каждое очертание, каждая деталь обработаны светом. Даже листва деревьев на территории выставки светится то лиловым, то пронзительно-зеленым, то оранжевым светом. У главного входа стеклянная спираль ввинчивается к тусклым звездам, и гаснет, и снова ввинчивается.

В центре выставки, на решающем месте – юноша и девушка в застывшем стремительном порыве возносят серп и молот. Среди огненных очертаний фасадов и пестрых, как павлиньи хвосты, фонтанов они одни возносятся со всею целомудренностью и силой молодой новой жизни. Мухинская скульптура вершина выставки.

Напротив нее вытянулась ребрастая башня германского павильона, похожая на здание автоматической телефонной станции, с казенным орлом, вызолоченным, как на каске шуцмана, а внизу – перед башней – две бронзовые голые женщины, значение которых трудно понять, подталкивают в спины четырех голых мужественно сформированных мужчин с лицами "фаче фероче", то есть выражающими жестокую решимость – бомбить, бомбить, бомбить и никаких гвоздей...

Выставка расположена по обоим берегам Сены. На самой реке устроены фонтаны. Это каскады воды, то бьющие на огромную высоту, то извергающиеся из-под мостов, то возникающие посреди реки. Самый большой из фонтанов управляется клавиатурой, подающей и регулирующей различную окраску и конфигурацию струй и облаков водяной пыли и пены. Он длиною в полсотни метров. Он весь живет, то врываясь в небо, то опадая, раскидываясь, окутываясь облаками, и переливается всеми цветами радуги. Можно часами глядеть на эти необычайные причуды света и воды.

Из некоторых павильонов вы уходите разочарованным. В английском павильоне – увеличенные фотографии замков, псовой охоты, яхт и прочее. Несколько моделей пароходов. Небольшой выбор шерстяных материй и шотландских пледов, несколько кавалерийских седел, скромный прилавок с башмаками, мячи, кое-что из спорта, готовые платья для коронационных торжеств и еще что-то, что вы увидите в Лондоне в любом универсальном магазине.

Интереснее павильоны колоний. Они – по другую сторону Эйфелевой башни. Фасады их в национальных стилях. Иные еще не открыты и не закончены. Здесь вы увидите товары, производимые и добываемые в колониях: страусовые перья, кокосовое волокно, образцы шерсти, кожи, фрукты, консервы, местное вино. И лишь где-нибудь – маленькая витринка с кустарными изделиями чернокожих: примитивные игрушки. Универсальная культура империализма выравняла все.

В павильоне Ирака выставлены чудесные макеты Вавилона, храмовой площади с башней, и копии с сумерийских сокровищ, не так давно найденных под развалинами библейского города Ура (подлинники – в Британском музее и в Филадельфии). Эти великолепные тончайшие изделия из бронзы, золота и синей эмали относятся к четвертому тысячелетию до новой эры и отодвигают старые понятия о возникновении бронзовой культуры человечества на много тысячелетий назад.

Человечество очень старо. Высокие культуры тонут в туманной дали тысячелетий. И, честное слово, берет одурь, когда подумаешь, что фашизм, минуя все это, пытается разбомбить умное старое человечество, перед которым широко открыты ворота к счастью, к молодому подъему творческих сил и возможностей.

Павильон США представляет собой собрание фотографий и – в подземном этаже – картин современной американской живописи. О них я не скажу ни слова: мне не хочется ссориться с американцами. Фотографии (например, отдел Голливуда) сделаны, конечно, очень здорово. Но зачем они здесь? Вот, например, фотография – натюрморт из цветов, фруктов, женского глаза, руки и еще чего-то... Я же ее на стену не повешу. Вот увеличенное яблоко, из которого вылезает червяк. О, высокомерие деятелей американской киноиндустрии! Мы с женой по вечерам ходили в кино и возвращались в состоянии полнейшего отупления от бессодержательной глупости. В этом, конечно, план, умно и широко задуманный: отупить, оглушить чувства, опоить массы снотворным зельем благополучной иллюзии... Мускулистый блондин любит девушку с непременным отсутствием груди и боков и со ртом, намазанным широко и чувственно – по сверхмоде. Бар, папиросы. Но случаются какие-то препятствия, что-то с автомобилем или что-то с гангстерами, и все кончается долгим поцелуем. Иные фильмы кончаются ни с того ни с сего, как будто кинорежиссеру и оператору надоело крутить эту чепуху...

Больше, больше наших советских фильмов на Запад! Несмотря на некоторые их технические несовершенства, на некоторую общую замедленность темпа, они дают широким массам зрителя то, чего им так не хватает: художественную правду, большие страсти, оптимизм, романтику борьбы за человеческое счастье...

Очень интересен в архитектурном отношении в конце выставки на острове посреди Сены городок французских провинций. Здесь собраны все стили архитектурного творчества – от бретонского рыбачьего дома до средневекового замка. К сожалению, павильоны внутри еще не закончены.

Франция, в частности Париж, представлена наиболее интересными павильонами: света, воздухоплаванья, труда, изобретений, элегантности и двумя выставками искусства: искусства Франции с четырнадцатого по девятнадцатое столетие и современного.

Павильон изобретений помещается в здании, построенном во время предыдущей всемирной выставки, – со всем пышным и безвкусным великолепием эпохи самонадеянности. Выставка изобретений представляет чрезвычайно ценный кабинет научных пособий. В ней отделы: медицины, микробиологии, общей биологии, хирургии, эволюции растений, колебательных феноменов, астрономии, математики, оптики, междупланетных сообщений, химии биологической, агрикультурной, органической, терапевтической, минералогической, спектрохимии, геохимии, электрохимии, фотохимии, кабинет влияния научных открытий на искусство, кабинет этапов прогресса человечества, электростатика, зал Ампера и Фарадея, кристаллография, зал Галилея, состояние материи, строение молекул, электроны и X-лучи, зал Кюри, космические лучи.

Все это нужно изучать месяцы. При беглом обзоре вы останавливаете внимание на гигантской под синим куполом, под металлической сеткой, статической машине в пять миллионов вольт, сконструированной для пробивания атома. Сейчас она демонстрирует молнию. Вы рассматриваете ящик в виде очень большого радиоприемника, где сзади в матовом стекле время от времени происходит вспышка и раздается треск, – это уловлен космический луч.

В отделе математики вы видите макеты математических формул, макет, дающий представление о теле четырех измерений, и макет тела двух измерений, – странной формы тело, которое изображается формулой рр'=Z2; прибор, – по принципу Бюффона, – дающий число по теории вероятностей. Витрины с математическими инструментами и альбомы кривых.

Вы входите в круглую комнату со сферическим потолком, по которому уносится вверх световая спираль, основанная на принципе логарифмической спирали Мазо. На карнизе начертано 707 найденных значений числа Пи. На черной доске мелом написан опыт вычисления вероятностей по Борелю... И т. д., и т. д.

Один из наиболее богато представленных отделов – залы астрономии. Еще при входе с боков над широкой лестницей вы видите макеты сравнительного размера звезд, – маленькое, как яблоко, солнце и десятиметровый красный шар гигантской звезды Анторес. Под потолком движутся по своим орбитам планеты вокруг солнца. Вы очарованно глядите на панорамы созвездий, на фантастические спирали туманностей, на фотографии Млечного Пути, в увеличительные стекла, вделанные в стену, следите за движением двойных звезд. Проходите залы солнца, где фотографии протуберанцев, пятен, солнечных корон... Огромный макет луны крутится во тьме.

Павильон воздухоплавания построен в виде носовой части кабины аэроплана. Внутри – модели новейших машин, моторы, отдел сложнейших и тончайших приборов, диаграммы, макеты, демонстрирующие историю развития воздухоплавания. Для любителей ощущений устроена подвесная спиральная лестница под самый купол центрального зала, – она с виду хрупка и зыбка, и вы поднимаетесь будто по воздуху.

Павильон элегантности – создание Парижа и возможен только в Париже. Здесь нет платьев и верхних вещей, которые можно надеть. Здесь выставлены "идеи" платьев и верхних вещей. Вы входите в странное помещение, – все из грубой глины или гипса, покрашенного в цвет топленого молока. Гипсовые занавеси, гипсовые своды, напоминающие пещеру, какие-то прихотливые очертания, напоминающие о деревьях, намеки колонн. В стенах – грубые ниши, и в каждой сверкает одинокий флакончик духов. Вы спотыкаетесь о лежащую прямо на полу пятиметровую глиняную бабищу, которой место на скифском кургане. У пещерных стен, озаренные сильным светом скрытых ламп, неоконченные, грубо слепленные женские фигуры без лиц, застывшие в каком-то дьявольском изломе. Это манекены, и на них – "идеи" платьев и драгоценных манто из советских мехов. Маленькие, как в аквариуме, окошечки в стене, где выставлено в каждом по одной паре ювелирной работы туфелек. Отделы женских причуд, белья, перчаток из крошечных перьев, огромных шляп и т. д.