Текст книги "Человек с крестом"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Глава 13
Финал «Святой любви»
Ребенок появился в марте, хотя, по расчетам Марии Ильиничны, она должна была родить в начале мая. Когда у нее начались схватки, Проханов незаметно выскользнул из дома, и она осталась одна. Мария Ильинична хотела уйти сама в родильный дом, но за последние дни так ослабела, что без посторонней помощи двигаться по улице не могла.
Как она выжила в тот день – просто чудо. Мария Ильинична уже теряла сознание, когда в доме появился конюх Егор. Он ахнул, увидев ее распростертой на полу.
Егор-то и спас ее. Он принял ребенка, помог Марии Ильиничне в первую минуту, а потом опрометью бросился за врачом. В больницу ее привезли уже в беспамятном состоянии…
Но все обошлось благополучно. Перед выпиской Мария Ильинична со страхом думала – куда ей деваться? Старушка, у которой она раньше снимала комнату, на зиму уехала к детям, а Проханов никого ни разу не послал к ней, чтобы узнать, как она и что с ребенком.
Мария Ильинична с младенцем на руках сама явилась в дом Проханова. Он встретил ее добродушным смешком.
День окончился обычной попойкой, Проханов много пил сам и заставил пить ее. Ребенок исходил в крике. К утру он сорвал голос.
Попойки продолжались изо дня в день. На ребенка было страшно смотреть. Был он хилым, ни на что не реагировал; он даже кричать порой не мог, когда чувствовал голод – просто болезненно морщился.
Мария Ильинична по-прежнему ненавидела Проханова и все-таки делала все, что он ни говорил. По первому его требованию она, испуганно вздрогнув, бросалась исполнять его приказ. Другого обращения она теперь не знала. Прошли те времена, когда он уговаривал или просил ее.
Правда, он все-таки сдержал слово и действительно начал «лечить» ее. Он давал ей «святой» воды, которую Мария Ильинична пила, глотая слезы: ведь она ни во что не верила…
Проханов однажды завел ее в алтарь и показал на одну из бутылочек с надписью: «Раба божья Марья». Таких бутылочек было много, и на всех стояли женские имена.
Мария Ильинична высказала по этому поводу неудовольствие, на что Проханов ответил: нет у нее веры в Христа, потому она и говорит так. А потом он добавил, что любит ее христианской любовью, но не может забывать и других, как не забывал Христос своих ближних.
Мария Ильинична устыдилась тогда своих слов и попросила прощения. Он сунул ей руку, которую она тут же поцеловала. Она вообще часто теперь целовала руку Проханова.
По церковным законам женщине строжайше воспрещено заходить в алтарь. Но Проханов всем пренебрег, ее все-таки допустил. А разве это не приближение к себе?
Мария Ильинична, сама того не подозревая, катилась и катилась вниз. Она много пила, но, странное дело, после рождения сына страшные ее припадки пропали.
– Вот она, святая вода, – с укором говорил ей Проханов. – Веру ты потеряла, а бог-то не забыл тебя… Эх, Марьюшка, Марьюшка, заблудшая ты овца. И от мира отстала, и к богу не прибилась. А место твое здесь. Уразумей это. Только святая вода помогла тебе. Только бог! Только бог укажет тебе путь к истине. Да будет он вечно с нами.
Теперь уж она совсем запуталась, где правда, а где ложь и есть ли вообще истина на свете. Все шаталось в ее сознании, все рушилось, но ничего не воздвигалось на месте этих развалин.
Как раз в это смутное для нее время Мария Ильинична встретилась с тем самым врачом, который лечил её после несчастья, случившегося в парке. Она как-то брела по улице, кутаясь в тонкое пальто. Густой снег, липкий и мокрый, слепил глаза и мгновенно таял.
Она шла осторожно, но все-таки поскользнулась и упала бы, если бы не мужчина, шедший сзади.
– Осторожней, уважаемая. В грязь угодите! – Мужчина заглянул ей в лицо. – Никак, пациентка моя?
Мария Ильинична торопливо отвернулась, и первым ее порывом было уйти, не ответить. Она так и сделала, но доктор мягко удержал ее за локоть.
– Как ваше здоровье?
Мария Ильинична так же молча пожала плечами.
Врач усмехнулся.
– А вы не балуете меня вниманием.
– Ну, что вы, что вы! – испуганно запротестовала она.
– Так как же все-таки со здоровьем? Полагаю, совету моему последовали? Вы теперь мать?
Мария Ильинична смешалась и ответила все тем же кивком головы.
– И как это повлияло на вашу болезнь? – заволновался доктор. – Как вы себя чувствуете? Припадки прекратились? Или еще есть?
Удивленная этими вопросами, Мария Ильинична обернулась к врачу и с недоумением залепетала:
– Как? Разве я… У меня должно пройти все после родов?
– А я о чем толковал вам? А невропатолог что говорил? Вспомнили?.. Конечно, роды – не лекарство, но вашу болезнь, бывает, как рукой снимает. Истерия – это ведь, матушка моя… Впрочем, вы так и не ответили на вопрос. Прошли припадки или до сих пор страдаете?
– Пропала у меня болезнь, – едва шевеля губами, ответила Мария Ильинична. – Надолго ли, не знаю…
Доктор просиял: он был в восторге.
– Но как же так? – с испуганным недоумением заговорила Мария Ильинична. – Батюшка как же? Святая вода… Молитвы….
– Какой батюшка?! При чем тут святая вода и молитвы? Помилуйте! Это в наш-то век? Да вы, никак, религиозной стали?
Врач внимательно оглядел ее. Черный платок, длинная черная юбка, чуть ли не на метр выглядывавшая из-под пальто.
– М-да… Ни за что бы не подумал. – И вдруг вскипел. – Какая святая вода? Природа-матушка! Чудо-организм человеческий… Или уж, если говорить точнее, чудо-организм материнский. Это и есть ваше лекарство. А вы – святая вода… И кто только вбивает в головы такие чудовищные мысли? Только нечестный, корыстолюбивый или, если говорить проще, прощелыга-человек может пойти на такой обман людей. Э, да что вам говорить!
Врач приподнял старенькую шляпу с обвислыми полями и сухо сказал:
– Прощайте. Порадовали меня и тут же огорчили. Или, если говорить точнее, вы жестоко обидели науку вашей святой водой. Жестоко обидели.
Эти слова будто оглушили Марию Ильиничну. Ведь она всем сердцем была с Осаковым. Что же с не сейчас произошло? Неужели совсем опустилась?
Всю ночь не спала Мария Ильинична. Она все пыталась разобраться в случившемся и решить, что ей делать и как поступать дальше.
Но в ту ночь судьба ее решилась вне зависимости от ее воли.
Ребенок часто просыпался и как-то очень уж странно попискивал. Перед самым утром какая-то неясная тревога заставила Марию Ильиничну вскочить и подбежать к коляске, где находился сын. Дрожащей рукой она зажгла свет.
Мальчик, раскинув в стороны ручонки, пускал слабые кровавые пузырьки.
Мария Ильинична в ужасе закричала и заметалась по комнате. В доме она была одна: Проханов еще с вечера уехал по вызову в епархию.
Кое-как одевшись, она укутала ребенка в пеленки и бросилась с ним в больницу. Но в руки врача Мария Ильинична передала уже мертвое дитя. Доктор; тот самый доктор, с которым она разговаривала на улице, смахнул слезу, глядя на едва шевелившиеся белые губы матери.
Целый месяц Мария Ильинична пила. Однажды ее подобрала на улице уборщица прокуратуры Павлина Афанасьевна. Это через ее огород выбиралась когда-то Мария Ильинична от Проханова.
– И зачем я тебя отпустила тогда, глупую? – сокрушалась Павлина Афанасьевна. – Простить себе не могу.
Павлина Афанасьевна добилась, чтобы Марию Ильиничну приняли в психиатрическую больницу. У несчастной женщины был настоящий запой. Но излечить ее окончательно так и не удалось.
Павлина Афанасьевна, измучившись с Марией Ильиничной, которая жила теперь у нее, вынашивала планы разоблачения «распроклятого супостата», который, по ее словам, «позорил само имя богово».
«Имя богово!» Всю жизнь Павлина Афанасьевна механически повторяла слова: «бог», «богово», «божья». Повторяла и как-то не задумывалась над смыслом этих слов. Но история с Марией Ильиничной, к которой она незаметно привязалась, все перевернула в ее душе. Если она, Павлина Афанасьевна, верила в бога всю сбою жизнь, то ведь и «распроклятый супостат» служил тому же богу и тоже всю жизнь.
Да разве мог бы стерпеть, бог, видя такого своего служителя?
– Нет и нет, – твердо отвечала себе Павлина Афанасьевна, и где-то в глубине души начинал шевелиться червячок сомнения: да есть ли вообще бог?
Росточек появился, и как ни было страшно, он рос, набирался сил и приводил в глубокое смятение Павлину Афанасьевну.
Самым страшным были сравнения. Вот, к примеру, Паша. Ведь нехристь! Но что она могла сказать о нем плохого? Честный, чистый, прямой. А какой неподкупный! Уж кто-кто, а она-то знает-его строгую светлую совесть.
А если взять настоятеля, всю жизнь его просмотреть… Самая распоганая она и бесстыдная.
– Какую же ты прожил жизнь, проклятый поп, если так привык калечить людей и выходить сухим из воды?
Она многое знала о Проханове. Многое, но далеко не все. Да и не могла знать, потому что у него были в сущности две жизни: одна – явная, открытая для глаз людских, а другая…
О той, другой жизни, одним словом не скажешь. Суетная была жизнь, сложная, запутанная. И не так было просто увидеть ее и разобраться в ней.
Часть вторая
ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ
Глава 1
«Его преосвященство»
Поздней осенью 1941 года, вскоре после того, как оккупанты вступили в Петровск, по грейдерной дороге; прихваченной крепким морозом, катила немецкая грузовая машина. Рядом с шофером сидел осанистый седобородый человек в черном романовском полушубке. Сидел он, насупившись и с напряжением вглядываясь вперед, но в быстро сгущавшихся сумерках трудно было что-нибудь разобрать.
Когда машину встряхнуло, человек выругался и прикрикнул на водителя:
– Рсторожно, ты, орясина безмозглая.
– Что есть орьясина? – мирным тоном задал вопрос шофер.
– Это значит дубина. Ду ист дубина.
– Дубина?
– Дубина есть дубина… – седобородый рассмеялся, чем вызвал недоумение водителя.
Немец пожал плечами: он ферштанд нихтс. Однако в тоне этого седобородого русского чувствовалось что-то обидное. В другой раз он бы показал этой русской свинье, что есть немецкий зольдат, но нельзя, он вынужден молчать. Приказ отвезти этого человека из областного центра в Петровск шофер получил лично от оберштурмбанфюрера. А с ними лучше не связываться. Его предупредили: за жизнь седобородого он отвечает головой. Кто его знает, что за птица такая?
Шофер покосился на соседа и вздохнул. Оберштурмбанфюрер! О-о, майн гот. Подальше от них.
В город добрались ночью. Машина подкатила прямо к районной управе.
Прибывшего встречал лично бургомистр Чаповский. За ним по делам следовал начальник районной полиции Корольков. Полный, крупный, розовый, с выпуклыми рачьими глазами. Они вышли Из управы под охраной пятерых полицейских. Здесь же были и двое немецких солдат, но держались они обособленно.
Чаповский снял шапку и низко поклонился приезжему.
– Глубоко тронуты вашим патриотическим поступком, господин Проханов. Ваше добровольное желание служить родине и нашим доблестным освободителям будет по достоинству оценено потомками. Позвольте вас обнять, почтеннейший отец Василий.
Бургомистр обнял Проханова, три раза приложился к его щекам, а потом смиренно склонил голову для благословения. Проханов осенил его широким крестом, растрогался и смахнул с ресниц набежавшую слезу. Как в старину, в добрую старину.
– Позвольте, ваше преосвященство, представить господина Королькова. Это, так сказать, наш страж, наше с вами оружие. Прошу любить и жаловать. За вашу безопасность, по приказу свыше, – Чаповский выразительно поднял указательный палец, – можем ручаться. Живите во славу господа бога нашего, во славу святого оружия. Служите верой и правдой, и бог нам воздаст сторицей.
– Аминь, – вполголоса произнес Проханов и с досадой покосился на словоохотливого бургомистра. Приезжего что-то явно беспокоило.
– Благословите и меня, святой отец, – подал смиренный голос и полицейский начальник Корольков, пряча ухмылку где-то в углах широкого, жадного рта.
Он подошел к приезжему, наклонился и поцеловал ему руку.
Проханов вздрогнул от неожиданности, но так же, как Чаповского, благословил широким крестом и Королькова.
– Извините, святой отец, – продолжал Чаповский, – ждали вас к вечеру. Собрались гости, самые достойнейшие, но, как я полагал, непредвиденные обстоятельства вас несколько задержали…
Проханов Нахмурился, однако ответил любезно:
– Да, господин бургомистр. Задержал меня прием у господина советника. Из Берлина прибыл высокий гость священного сана.
Лицо Чаповского вытянулось. Исчезла и нагловатая ухмылка Королькова. Он заметно подобрался и будто чуть ниже стал.
– Понимаю, понимаю, святой отец, – заторопился Чаповский. – Изволите подняться к нам или, ежели устали с дороги, может быть, прямо в отведенные вам хоромы? Полагаю, что официальный прием мы перенесем на завтра. Не возражаете, ваше преосвященство?
Проханов улыбнулся, но сказал строгим голосом:
– Я не имею чести быть удостоенным сана епископа. Я простой православный священник.
Чаповский и Корольков переглянулись.
– Кашу маслом не испортишь, ваше преосвященство, – заметил Корольков с заметным оттенком подобострастия. – Сегодня вы простой священник, завтра – епископ, послезавтра патриарх. Все во власти господа бога.
– И нашего несравненного фюрера, – выразительно добавил Чаповский.
Двое немецких солдат, услышав слово «фюрер», вытянулись и зычно крикнули:
– Хайль Гитлер!
– Хайль! – машинально ответили Чаповский, Корольков и полицейские, вскидывая руки. Проханов поднял глаза к небу, скосил глаза в сторону и тихо сказал:
– Да будет так. – И громче: – Прощайте, господа.
– До завтра, ваше преосвященство, – ответил. Корольков и приказал: – Сидоров, команду;– в машину. Проводить отца Василия, помочь разместиться. Лично доложите об исполнении. Выделить специальный пост для охраны. Все! Выполняйте!
– Одну минуту, господа. – Проханов поднял руку и вполголоса сказал: – Убедительно прошу вас: никакой охраны не нужно. Во всяком случае, в мою машину сажать их не следует.
– Но почему, ваше преосвященство?
– Господин Чаповский! – чуть возвысил голос Проханов. – Не следует говорить об этом на улице.
Проханов был недоволен этим назойливым обхаживанием и говорил, не скрывая досады.
Чаповский и Корольков переглянулись.
– Сидоров! Берите мою машину. Охрану в нее и вперед.
Проханов сделал шаг вперед.
– Что вы делаете, господин Корольков? Уж коль вам так хочется послать охрану, поместите ее в обычную грузовую машину. Можно и в мою, а я… я и пешком пройдусь.
– Как можно, ваше преосвященство! – Чаповский драматично всплеснул руками. – Мы этого не можем допустить. Ни в коем случае!
– Ах ты боже мой! Как вы не понимаете, господа?.. – Проханов повысил голос. – Господин Корольков, подайте грузовую машину. Мы последуем сзади на видимом расстоянии. И прошу вас, не станем спорить.
Чаповский и Корольков несколько опешили, их смутил тон святого отца. Генерал, не меньше…
Корольков опомнился первым.
– Сидоров, быстро машину!
Через пять минут грузовая машина была у подъезда. Полицейский подал куда-то в глубь здания команду, и сразу же к грузовику бросились бегом пятеро полицейских с автоматами на груди. Они уселись в кузов только что поданного автомобиля.
– Трогай! – крикнул в кабину шофера старший полицейский.
– Стой! – Корольков бегом устремился к шоферу, что-то ему сказал вполголоса, и машина медленно двинулась вперед.
Чаповский и Корольков хотели помочь Проханову сесть в машину, но тот властно отстранил их и, покряхтывая, сам уместился рядом с шофером.
– Поехали, орясина. Шнель!
Машина рванулась и быстро скрылась за углом. Чаповский некоторое время с недоумением смотрел ей вслед, потом обернулся к Королькову.
– Что это с ним?
– Политика! – Корольков хмыкнул.
– А чего он на грузовой-то? Или не нашлось легковых?
– Сам пожелал. Хитер, бестия! С ним ухо держать надо востро. Опасался попасть к партизанам. А тут – попутная, дескать, едет священник, пожитки везет… Все честь по чести.
– Ишь ты. Умно, ничего не скажешь. В управу бы такого.
– Был такой слух. Гестапо его обхаживало. Не согласился. Говорит, полезней буду в другом качестве.
– Это в каком же? – не понял Чаповский.
– В священном сане. Краснобай, говорят, наипервейший.
– Ишь ты! – бургомистр обернулся к Королькову. – Дай-ка мне его «дело». Есть у меня кое-какие мыслишки…
Корольков чему-то ухмыльнулся и с готовностью ответил:
– Сию минуту буду у вас.
Бургомистр вошел в кабинет, приказал полицейскому удалиться в приемную, потом снял пальто и, довольно потирая руки, стал ходить по кабинету. Чаповский был доволен. Этот поп прибыл как нельзя кстати. Для пользы дела прибыл.
Вошел Корольков. Он улыбался, не разжимая широкого, жадного рта.
– Вы что хотели узнать, господин бургомистр?
– Присаживайся, мой министр. Будем разговаривать. Когда дело поступило к нам?
– Третьего дня.
– Ознакомился?
– Так точно. Изучил-с. Даже подробнейшим образом.
– А почему попало к тебе? Почему не к Амфитеатрову?
– Все, что идет из гестапо, рассматриваю лично я.
– Отныне рассматривать буду сначала я, бургомистр, а уж потом в полиции.
Будет исполнено, господин бургомистр. – Корольков даже каблуками щелкнул, по в глазах его мелькнул и спрятался недобрый огонек. Но огонек блуждал в его глазах считанные секунды. Уже в следующую минуту «министр» раскладывал перед Чаповским довольно пухлое «дело» Проханова.
– Так много о нем собрано? – удивился бургомистр. – Ну уж… уволь. Читать не стану. Рассказывай, что за человек?
– Извольте. Проханов Василий Григорьевич. Русский. Родился в Орловской губернии.
– Сколько же ему сейчас?
– Сорок шесть.
– Так. Вполне приличный возраст, – удовлетворенно отметил для себя бургомистр. – Дальше!
– Учился Проханов в Смоленске. Весьма успешно закончил церковно-учительскую семинарию. Учителем закона божьего Проханов был почти до самой войны с германцами.
Чаповский поморщился, но промолчал. Корольков тут же поправился.
– Закон божий преподавал до самой войны с кайзером. – Корольков заметил одобрительный кивок бургомистра и продолжал: – В годы законоучительской деятельности, по тем отзывам, которыми мы располагаем, он показал себя как приверженец монархии, защитник веры, царя и отечества…
– Ну… насчет царя и отечества – это вы, батенька мой, хватили. А вот что касается защитника веры – это, я полагаю, сведения весьма достоверные.
– Позволю возразить, господин бургомистр. Как можно было в те священные годы защищать веру, не защищая монаршую персону и отечество? Вера, царь и отечество для истинных патриотов и верноподданных были нечто нераздельное…
– Гм… Мой министр, кажется, положил меня на обе, лопатки.
Бургомистр добродушно рассмеялся, а вслед за ним и начальник полиции, но глаза Королькова были совсем не веселыми, в них мелькали недобрые сполохи. Он ненавидел Чаповского, но сдерживался, таился.
– Итак, я продолжаю, господин бургомистр. За год до войны с герман… Виноват… За год до войны с кайзером
Проханов поступает на Волыни – это под Житомиром – в училище пастырства и продолжает учиться почти до конца 1916 года.
– Ловок, ничего не скажешь. Братия воевала, а он бога славил.
Корольков сделал вид, что не слышал последнего замечания бургомистра.
– Вскоре после окончания училища Проханов был рукоположен епископом Григорием в сан священника.
– Так, так. Значит, священником Проханов стал еще до Февральской революции. Отлично. Продолжайте, мой министр.
– Революцию, как Февральскую, так и большевистскую, Василий Григорьевич встретил со скрежетом зубовным…
– Вот как? – приятно изумился Чаповский. – Откуда такие сведения?
– Располагаю им же подписанным документом. Впрочем, и без документа можно прийти к тому же умозаключению. Учитель закона божьего, как там ни говори, получал не такие уж большие деньги.
– Но и… не такие уж малые, – возразил Чаповский.
– Согласен. Но эти деньги, господин бургомистр, не могли сравниться с доходами священника, ежели, к тому же, он обладает хорошим приходом.
– Гм… Ну и?… Прошу дальше.
В голосе Чаповского послышалась досада. Корольков, как вольтметр, среагировал на этот оттенок недовольства в голосе начальника и продолжал уже строгим, официальным тоном.
– Проханов примкнул к тем, кто решительно не при» знал советской власти. Он сразу же стал под знамена патриарха Тихона, который, как известно, объявил войну Советам.
– Кстати сказать, довольно глупую войну, господин полицейский, – саркастически заметил Чаповский. – Эта дурацкая выходка фанатика патриарха нам очень напортила…
– Не понимаю, господин бургомистр…
– А тут и понимать нечего. Действуй патриарх не так открыто – я имею в виду – не с открытым забралом, а исподтишка, – представляешь, мой министр, какое бы воинство можно собрать под знамена церкви!
Э, да что там! Эта оппозиция Тихона вынудила комиссаров пойти на крайние меры. Только и всего. А чем кончился для Проханова этот его бунт?
– Сибирью, конечно.
– Так я и знал. По какой статье судим?
Пятьдесят восьмая.
– Кончай с биографией. Что там дальше?
– Дальше все просто. Отбыл положенное и стал служить Советам.
– Затаился, что ли?
– Надо полагать. Работал в областном центре на заводе номер девять, потом в городской бане…
– Неужто в бане? Ай да Проханов! Отмочил! – Бургомистр расхохотался, а Корольков только скупо улыбнулся. – Ну и что же? – оборвал себя Чаповский.
– Подхожу к концу. Из бани перешел на маслозавод, где повкуснее, а потом определился счетоводом в городскую больницу. Когда доблестные немецкие войска вступили в город, Проханов сам явился к властям и предложил использовать его по прямому назначению.
– Сам лично?
– Так точно.
– Это из достоверных источников?
– Источники абсолютно достоверны. Гестапо!
– Понимаю.
– В область прибыл личный представитель фюрера. Человек, правда, штатский, но с самыми высокими, полномочиями. Все его называют советником. Но… – Чаповский опять заколебался. – Словом, упаси бог от внимания этого советника.
Бургомистр сказал и спохватился.
– Я, конечно, имею в виду неистощимую требовательность господина советника…
Корольков понял – это было заметно по его вспыхнувшим глазам, – но сделал все, чтобы скрыть свою радость; замешательство бургомистра такой козырь! В свою очередь Чаповский догадался, эта полицейская бестия уже успела что-нибудь намотать себе на ус.
– Неужто давит? – Корольков с наигранным простодушием склонился к бургомистру, но сделал это грубо, чем заставил Чаповского еще больше насторожиться.
– Вы это о чем? – удивился тот.
– Ну… советник-то… Вы же сказали…
– Мой министр! Вы, видимо, не совсем правильно меня поняли. Господин советник выполняет сложную миссию. И ежели он давит – надо полагать, так оно и следует. Особая миссия. Высокая политика. У господина советника тонкая и, я бы сказал, ювелирная работа. Психологическая обработка населения – это, скажу вам, мой уважаемый министр… Впрочем, мы, кажется, увлеклись. На чем мы остановились?
– Я говорил о том, что Проханов добровольно вызвался служить немецким властям и сразу же попросил их возвратить ему сан священника. Дальше вам известно из разговора с господином советником.
– Понятно.
– У вас, господин бургомистр, есть какие-то планы в отношении Проханова?
– Разумеется, мой министр. Иначе и быть не может. А сейчас благодарю вас и пожелаю доброй ночи.
– Доброй ночи, господин бургомистр.
– Именно доброй, – Чаповский мрачно пошутил: – Скоро мы, батенька, станем желать на прощание: «Не встреть партизана».
Начальник районной полиции промолчал: это был явно камешек в его огород. Корольков при вступлении в должность в высоких выражениях заверил оберштурмбанфюрера, что во вверенном ему районе партизаны нос побоятся высунуть. Но Корольков просчитался: нос теперь боялся высунуть из города как раз он, начальник районной полиции, а «этот проклятый Федосякин» с партизанским отрядом разъезжал по району как хозяин.
Но подождите. Корольков еще доберется до него. Он поплачет кровавыми слезами! Припомнятся ему и листовочки, и письма, и телефонные звонки с издевкой, и крушения, и все то, что сыпалось в последнее время на голову начальника районной полиции.
