Текст книги "Человек с крестом"

Автор книги: Алексей Першин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3
Ложь или козни дьявола?

После того памятного воскресенья жизнь Марии Ильиничны круто изменилась. Через две недели, как и предписывал Проханов, она, не закрывая бюллетеня, подала заявление об уходе. Впрочем, никто и не думал чинить ей препятствия. Никто даже не поинтересовался, почему она уходит, куда, что будет делать дальше. На ее заявлении молча была поставлена резолюция «Не возражаю», молча подписан приказ, молча расписывались в «бегунке» и так же молча возвратили трудовую книжку.

Все! Была рабочей, стала вольной птицей. Лети на все четыре стороны. Мария Ильинична прошла проходную, сделала несколько шагов от ворот и вдруг разрыдалась. Хоть бы одно слово кто сказал. Она еще колебалась, раздумывала. Поговори с ней начальник цеха, расспроси он ее о жизни, узнай причину ухода, посочувствуй ей – и она бы могла остаться. К тому же завод строил большой многоквартирный дом, где Марии Ильиничне была обещана комната.

Обидно. Было очень обидно. За семнадцать лет труда на заводе теплого слова не заслужила. Что же она, мошка незримая?

Мария Ильинична шла по улице, закрыв лицо руками, спотыкалась и плакала. Потом где-то сидела и тоже плакала. С заводом все было покончено.

Мария Ильинична взялась за церковные книги. Она с жадностью прочла первое из евангелий Нового завета от Матфея. Нового для себя она в сущности ничего не почерпнула, все это было и раньше ей знакомо, но сейчас, как это ни странно, она получала удовольствие от чтения.

Пришлось много раз обращаться за помощью к священнику.

Он, кажется, души в ней не чаял. На квартиру к ней зачастили незнакомые старушки с полными корзинами «земных плодов, даруемых всевышним». Старушки были словоохотливы, ласковы, любопытны, но узнать им ничего не удавалось – Проханов самым строжайшим образом запретил ей делиться об их уговоре с кем бы то ни было. Старушки уходили не солоно хлебавши, что не мешало им приходить снова и снова начинать расспросы.

Священник довольно часто беседовал с ней о прочитанном. Мария Ильинична сначала смущалась и терялась во время этих импровизированных экзаменов, но под воздействием ласковых взглядов, одобряющих улыбок, нежных отеческих увещаний и наставлений довольно быстро усвоила прочитанное.

Она еще в школе отличалась хорошей памятью. Стихи заучивала без всякого труда. Прочтет три раза Стихотворение – и без единой ошибки повторит его наизусть. «Феноменально!» – восклицал преподаватель литературы, седенький старичок с трудным и смешным именем Авраам Дормидонтович.

Но Маша обладала неровным, порывистым характером. Впечатлительная, нервозная, она жила настроением, поэтому неровными были у нее и оценки. Она получала или пятерки, или двойки.

Все это и наложило отпечаток на знания и воспитание Марии. Обладая отличными способностями, она получила далеко не блестящее свидетельство об окончании средней школы.

Попади Маша к талантливым и внимательным педагогам, из нее в конечном счете мог бы получиться специалист какой-либо отрасли хозяйства, науки или культуры. Все могло быть. Но, к сожалению, Маше не встретился такой педагог.

А тут еще слишком рано пришла любовь. Любовь мучительная, сжигающая. Эта любовь подчинила себе всю ее последующую жизнь. Маша пыталась поступить на работу в ту же школу, которую только что окончила, чтобы быть вместе с Андреем Николаевичем, в которого она влюбилась еще в девятом классе. Маша просила любую работу, но ей отказали. Тогда-то она и бросилась в учительский институт.

И вдруг случилось непредвиденное. Андрей Николаевич ушел из ее родной школы. Маша была в курсе всей его жизни, потому что зорко следила за ним. Андрей Николаевич не ладил с женой, о чем знали и ученики и учителя. Последняя их ссора заставила Андрея Николаевича добиться перевода в другое село, где к тому же оказалось вакантное место учителя первого класса.

Маша тотчас же перешла на заочное отделение и добилась назначения в ту же школу.

Потом они уже вместе переехали в город Петровск, куда раньше уезжали для тайных встреч, чтобы не привлекать к себе взоры любопытных.

Так сложилась жизнь Марии Ильиничны. Неровное воспитание в школе и дома, ранняя любовь, война, гибель любимого человека, шараханье в библейскую премудрость, вызов богу, жизнь с опустошенной душой и, наконец, болезнь – все это в конце концов и создало из Марии Ильиничны то, что она собой представляла сейчас.

Удивительными были ощущения Марии Ильиничны. Будто все тридцать восемь прожитых ею лет она копила энергию, чтобы истратить ее именно сейчас. Теперь она не просто читала, но, по совету священника, кое-что выписывала в толстую тетрадь. Авария Ильинична читала с жадностью, самозабвенно отдаваясь новому для нее делу. Она даже поздоровела после того, как пошла по пути, указанному ей Прохановым. Мария Ильинична спала как убитая, без сновидений, без внезапных пробуждений, без кошмаров, доводивших раньше ее до исступления. У нее появился аппетит, которого она, пожалуй, не знала даже в голодные военные годы. Корзины с провизией, посылаемые священником, опустошались молниеносно. Заметив, как посвежела и округлилась его подопечная, он добродушно посмеивался:

– А я-то, старый пень, начал подумывать: не заневестилась ли Марьюшка, не завела ли она сердцееда?

Мария Ильинична в ответ только рассмеялась: настолько потешными показались ей эти слова.

Она была счастлива оттого, что болезнь ее стала исчезать. Мария Ильинична теперь меньше сталкивалась с людьми, меньше раздражалась, много читала в тихой комнате или в крошечном садике хозяйки. А когда надоедало находиться дома, брала с собою фолиант в дорогом кожаном переплете, тетрадь, карандаш и уходила в лес.

Быть в лесу в летний жаркий день – удивительное удовольствие. Такого наслаждения она давно не знала.

Она избегала проезжих дорог, любила ходить полем или по небольшой полоске залежей, неудобной для пахоты или оставленной для пастбища. Шла она обычно медленно, дышала всей грудью, смотрела по сторонам и насмотреться не могла. Неужто всего этого-раньше не было?

Мария Ильинична будто заново открывала мир.

Вот стоит одинокое дерево с обвислыми от жары листьями; они были грустные, вялые и почему-то походили на уши дворняжки. Мария Ильинична проходила сто-двести метров, оглядывалась, и вдруг дерево прыгало в небо и висело в воздухе, испуганно вздрагивая вместе с полоской земли, как будто боялось упасть в синюю пропасть.

И как-то не сразу приходило в голову: да это же марево! А воздух между тем дрожал, нежная зыбь крошечных волн бежала и бежала куда-то в небо И незаметно таяла на недосягаемой глазу высоте.

А то вдруг полыхнет слева золотая полоса, и такая яркая, жгучая, что в первую секунду Мария Ильинична зажмуривала глаза, с недоумением спрашивала себя: «Что это?» – и всматривалась в искрящуюся солнечными брызгами полоску, волновалась, не понимая, откуда взялась эта дрожащая в земном курении позолота. А потом сама же смеялась над собой: «Подсолнечник!.. Надо же богу подарить земле такое чудное украшение!»

Мария Ильинична глаз не могла, оторвать от сверкающей игры красок. Мысли становились ленивыми, на солнце ее размаривало, но не настолько, чтобы подавить в ней чувство удивления окружающим миром.

И сама не замечала, как начинала улыбаться, особенно когда легкий ветерок обвевал ее разгоряченное тело. Хорошо! Мария Ильинична мурлыкала себе под нос песенку без слов, потому что все песни она давным-давно перезабыла. Довольно часто случалось, что она вдруг припускалась бегом в лес. В чащу не углублялась, устраивалась где-нибудь на опушке и, с немалым трудом оторвав себя от сказки, которую рисовал ей лес, погружалась в другую.

А другая сказка обостряла все ее чувства, заставляла забыть об окружающем ее чудесном мире, собирала в единый комок и волю, и страсть, и особенно внимание. С первыми абзацами Мария Ильинична, кажется, сливалась с пожелтевшей древней книгой, из памяти ее немедленно улетучивалось все, чем она только что жила, перед чем восхищенно замирала.

Мария Ильинична стала больше задумываться над прочитанным, пыталась представить все это в картинах, причем в картинах реальных, привычных ее воображению, ее жизни. И стоило вот так подойти к содержанию этих роскошных фолиантов, как она чувствовала: что-то было не так, что-то не укладывалось в ее сознании.

Это неясное «что-то» рождало сомнение, заставляло проверять прочитанное, сопоставлять с тем, что говорилось раньше, раздумывать, искать, по многу раз спрашивать и переспрашивать своего наставника. А тот отвечал сначала с улыбкой на устах, потом серьезно и, наконец, уже с тревогой.

А когда она уже усвоила не только евангелие Нового завета, но и многое из Ветхого завета, Мария Ильинична пришла к такому выводу, который привел ее в трепет и вызвал ужас.

Она читала евангелие от Луки о детстве Иисуса Христа. По этой книге, первые дни своей жизни Иисус провел в Вифлееме.

Мария Ильинична прочла и пожала плечами. Память у нее что ли сдает? В евангелии от Матфея говорится совсем другое: он провел свое детство в Египте.

«Как же так? – дивилась Мария Ильинична. – У Луки нет даже упоминания о Египте… Вот же..: – она сравнила текст от Луки и решила наконец: – Наверно, неправильно записала».

Так как евангелие от Матфея она уже возвратила священнику, Мария Ильинична поспешила к нему на дом и, не скрывая волнения, попросила снова дать ей книгу..

– Зачем тебе, Марьюшка? – поинтересовался он.

Она смутилась, но решила пока не говорить о своих сомнениях.

– Если можно, батюшка… Я проверю. Подзабыла несколько мест…

– Бери, бери, голуба моя. На второй полке снизу.

Мария Ильинична схватила книгу и стала торопливо разыскивать нужное место. Наконец нашла, впилась глазами.

Нет, она не ошиблась. Действительно, по Матфею свое детство Иисус провел в Египте.

– Чепуха какая-то! – вслух выразила она сомнение.

– О чем ты, Марьюшка? – донесся голос из другой комнаты.

– Непонятно!

Она стремительным шагом направилась из библиотеки к креслу, в котором сидел ее учитель.

– Отец Василий! Не знаю, что думать…

– Марьюшка! Я просил не звать меня отцом Василием. В церкви так меня именуют. В церкви. А здесь я дома. И ты сама, душа моя, стала почти родной в этих стенах. Для тебя я Василий Григорьич. Не надо обижать меня, голуба моя.

– Простите, Василий Григорьич, – рассеянно ответила она. – Не разберусь я никак. Послушайте. Вот здесь – от Матфея, а тут – от Луки. У Матфея получается, что Иисус детство провел в Египте, у Луки написано: бегства в Египет не было. Лука пишет, что Иисус жил в Вифлееме, потом его перенесли в Иерусалим, откуда он вместе с родителями возвратился… в Назарет. Не получается что-то… Или я не поняла?

Проханов слушал ее с ошеломленным видом. Все, что угодно, но он никак не мог предполагать, что у пригретой им женщины, которую он принял за полуграмотного человека, окажется такой пытливый ум.

Эти сомнения могут увести слишком далеко. Надо немедленно предпринимать решительные меры, если он не хочет потерять ее как помощника.

– Ай да Марьюшка! – с деланой веселостью воскликнул он. – Все-таки усмотрела кочки… Иди-ка сюда, надо поговорить. Вот сюда садись, рядышком. И слушай. Библия, Марьюшка, создавалась как раз теми, от имени которых ведется речь. Это истина. И тут никак нельзя сомневаться, если не хочешь взять тяжкий грех на свою душу. Но ты вдумайся сама. Мог ли тот же Лука написать миллионы, а то и миллиарды книг, чтобы обеспечить ими все поколения?

– Не мог, – согласилась Мария Ильинична.

– А если не мог, то множество поколений из века в век переписывали евангелия и ошибались.

– Как же им бог-то не подсказал: не ошибайтесь?

– Я не могу тебе ответить, почему всевышний сделал так, а не эдак. На то он и бог, чтобы делать все по своему разумению. Я только могу предполагать, что грехи людские, непослушание вынудили всевышнего отвернуть от них свой лик.

– Лик-то бог мог отвернуть, но ведь он заранее знал, что будут делать переписчики.

На какой-то миг Проханов пришел в замешательство. Что ответить этой остроглазой и остроязыкой ученице? Но долго молчать нельзя, опасно. И он ответил первое, что ему пришло в голову.

– Я тебе сказал, Марьюшка, что могу только предполагать. Может быть, я и ошибаюсь. Вполне возможно, что всевышний наказал людей. Возможно, у господа бога были и другие намерения. Откуда мне знать, червяку земному?

– Но вы же наместник бога на земле!

– Наместник – это вроде губернатора. А какой же я губернатор? Простой слуга бога. Знаю азы и тем обхожусь. Но тебе я хочу дать знаний куда больше, чем имею сам. Помнишь пословицу: плох тот учитель, которого не обгонит ученик. А я не хочу быть плохим учителем. Ты мне веришь, Марьюшка?

– Ну, конечно, верю. – Она улыбнулась. – Но все-таки мне непонятно, почему по-разному писали Матфей и Лука.

– Опять ты за свое, дочь моя? – уже с некоторой досадой отозвался отец Василий. – И Матфей, и Лука писали одно и то же; путали переписчики. А почему они путали – одному богу известно. Каждый семинарист на этих местах спотыкается, хочет узнать, отчего и почему, когда он молод. А когда проходят годы и появляется мудрость, он без сомнений и ропота верит в предначертанное всевышним. Верит и тем счастлив бывает, как счастлив, к примеру, я. По тому же пути я и тебе советую идти. Верь, Марьюшка, и будешь всю жизнь в довольстве проживать. Ты еще много можешь встретить всяких кочек в священном писании. Но подосадуй на червяков, а слову божьему верь.

На том и закончилась их беседа. Она ни в какой мере не убедила Марию Ильиничну. Как же это так? Бог наперед все знает, переписчики занимаются в сущности святым делом, от которого зависит и вера, и спокойствие людей, и многое другое, что не так-то легко выразить словами, а всевышний видит ошибку и не обращает внимания. Почему? Зачем это ему? Нет, здесь что-то не то.

Отец Василий лишь в одном оказался прав: «кочек» в священном писании было очень и очень много. На их выписки ушли две толстые тетради. Она даже не знала, зачем делает это, но все-таки вносила в тетрадь все, в чем сомневалась. Она же готовится нести слово божье людям! А как она понесет его, если сама сомневается?

…И снова Мария Ильинична взялась за фолианты, записи в тетради все росли и росли.

В евангелии от Матфея говорилось, что от Авраама до Иисуса прошло сорок два поколения. Между тем в евангелии от Луки родословная Иисуса была совсем другая. Лука утверждал, что от Авраама до Иисуса прошло уже пятьдесят шесть поколений. Только отец Иисуса, – плотник Иосиф, в обоих писаниях именуется одинаково.

Остальные предки Иисуса разные.

У Матфея: Иаков, Матфан, Елеазар, Елиуд, Ахим, Садон, Азор, Елиаким. Всего сорок два, по числу поколений. У Луки же: Илия, Матфат, Левия, Мелхия, Ианнай, Иосиф, Маттафия…

«Какие же все-таки настоящие предки Иисуса?» – записывала в тетради Мария Ильинична.

По учению Матфея и Марка, Иисуса крестил Иоанн Креститель, а по Луке выходит, что в то время, когда крестили Иисуса, Иоанн сидел в тюрьме…

Матфей, Лука и Марк утверждали, что вся, жизнь Иисуса до его проповеди прошла в Галилее, а по евангелию Иоанна выходит, что Христос жил в Иерусалиме. Опять, выходит, несоответствие. Но почему так?

Не совсем правдоподобной оказалась история с предательством Иисуса Христа Иудой.

Мария Ильинична рассуждала просто. Если понадобились услуги Иуды, который указал врагам на Христа, то выходит, что Иисуса никто не знал. Но Иисус ранее путешествовал по Палестине, совершенно открыто и открыто проповедовал свое учение. За несколько дней до своего ареста Иисус с триумфом въехал в Иерусалим. Народ, как рассказывается в евангелии, с восторгом принял его. Ясно, что каждый из встречающих должен был хорошо знать Христа в лицо. Но Иисуса почему-то знал лишь один Иуда,

Путаница в жизнеописании Иисуса Христа наблюдалась не только в разных евангелиях, но даже в одном и том же. Например, Лука противоречиво описывает арест и казнь Христа. Народ, присутствовавший при казни, вначале был на стороне Христа, поэтому враги его, первосвященники и книжники, хотели расправиться с Иисусом тайно. Потом выясняется, что народ ненавидит Христа. Пилату, который намеревается спасти арестованного, не удается выполнить свои планы, потому что народ кричал: «Смерть ему!», «Распни его!»

Но вот Иисус Христос воскрес из мертвых. Куда он направляется? В евангелии Иоанна сказано: Иисус прежде всего явился Марии Магдалине, а потом уже апостолам. А в евангелии от Луки картина другая: Иисус явился двум неизвестным и лишь после этого – апостолам. Совсем иначе говорится об этом в евангелии от Марка. Иисус первоначально является Марии Магдалине, затем – двум апостолам, а после этого – всем другим апостолам. У Матфея же сказано: Иисус после воскресения из мертвых явился не только Марии Магдалине, а какой-то другой Марии.

Мария Ильинична сделала еще одну запись:

«Было ли вообще воскресение Иисуса Христа из мертвых?»

Вскоре очередь дошла и до Ветхого завета. Но и здесь нелепостей оказалось не меньше.

Из книги Бытия в первой главе следовало, что бог создал мужчину и женщину одновременно, но уже во второй главе той же книги утверждается, что бог сотворил сначала Адама, а потом Еву.

Когда Мария Ильинична прочла о всемирном потопе, она снова взялась за карандаш.

«Сколько же действительно длился потоп? В одном месте говорится – сорок дней, а в другом – сто пятьдесят… Ничего себе ошибка!»

…Одной тетради не хватило. Мария Ильинична начала вторую. Наконец выписывать надоело.

Свои записи она кончила вопросом: видел ли вообще бога кто-нибудь? В евангелии от Иоанна в Новом завете говорилось: «Бога не видел никто никогда». И тут же она сделала выписку из Ветхого завета. Праотец Иаков утверждал: «Я видел бога лицом к лицу».

«Чушь и враки, – с возмущением писала она. – А я– дура, что верила всему. Бога видели – бога не видели. Ерунда! Все ерунда! И как я раньше всего этого не замечала?»

«…А может, действительно во всей этой путанице – козни дьявола? – Он ведь и на самом деле мог помешать переписчикам библии?.. Ох, если бы знать правду!»

Глава 4
…И родилось письмо в газету

Немало дней прошло, пока Мария Ильинична решилась снова заговорить с Прохановым.

Два дня она никуда не выходила. Душу ее сковало смятение. Она чувствовала, что чтение библии отнимает у нее веру в бога, ту веру, которая дала ей спокойствие.

У Марии Ильиничны слишком мало было радостей, чтобы она нашла в себе силы лишиться этого доброго спокойствия и ласкового внимания к себе.

Проханов купил пишущую машинку и пригласил из областного центра преподавателя, который за один месяц обучил Марию Ильиничну довольно сносно печатать на ней. Большой скорости, правда, она не достигла, но при усердии это дело поправимое.

– Молодец, Марьюшка. Ты просто клад. Я, право же… Вот что я придумал. Человек я, Марьюшка, бездетный, родных никого не осталось, так что родней тебя нет у меня никого на свете. Если не будешь противиться, построю тебе домик…

У Марии Ильиничны перехватило дыхание. Неужто это правда? У нее будет собственный угол? Нет, она не могла этому поверить.

– Ну, что… что ты на меня так смотришь? Человек я состоятельный, чего уж там кривить душой. Построить дом – для меня сущая пустяковина. Так что и условимся на том… Только вот где построить? – он задумчиво стал оглаживать седую бороду. – Здесь ли, в Петровске? А может, в областном городе? А если хочешь – в деревне. В тихом селе, где-нибудь у тихой речки, около лесочка… Ах, как это славно! И так хорошо для тебя!

Мария Ильинична бросилась К своему наставнику, приникла головой к его груди и заплакала тихими счастливыми слезами.

Он сначала стоял, боясь пошевелиться, а потом положил щеку на ее голову и стал тихонько гладить ее плечо.

За три с половиной месяца вольготной, сытой жизни она посвежела, помолодела и просто расцвела на глазах. Мария Ильинична много раз замечала, что священник любуется ею совсем не как дочерью и своей ученицей. И это ей нравилось, хотя ей и в голову не могло прийти что священник, в его возрасте, еще не равнодушен к женщинам. Ему, наверное, уже все шестьдесят, а может, и больше.

Долго они так стояли молча, думая каждый о своем.

– Ох, батюшка! Василий Григорьич! – она улыбнулась сквозь слезы. – Я даже поверить не могу, что не буду вечно жить у чужих людей. Признаюсь вам: очень мне было боязно уходить с завода. Мне ведь комнату обещали в новом доме. Осенью его построят.

– Глупенькая, я тебе не осенью, через два месяца поставлю дом. Хоть сейчас поедем нанимать плотников. У-меня есть на примете одна маленькая артель. Человек десять. Пьют напропалую, но делают добротно. Тысяч за тридцать, от силы тридцать пять они в деревне отстроят домище не хуже моего. Хочешь такой дом?

Мария Ильинична еще крепче прильнула к груди священника, и слезы брызнули из глаз ее с новой силой.

– Что ж ты плачешь? Говори, хочешь дом или нет?

– Хочу, Василий Григорьич. Вы же сами знаете, каково мне.

– Вот так бы и давно. – Проханов согнал улыбку с губ. – Кончай скорее Ветхий завет, и поедем с тобой в одно славное местечко. Речка, лес, железная дорога рядом, станция близко. Уж такое место – залюбуешься. Хуторок, правда, небольшой, но зато в пяти верстах от города. Нет, нет, не от Петровска. Хочу, Марьюшка, чтобы ты поближе от меня жила. Я-то в епархии буду. Здесь задержусь ненадолго, как-нибудь переберусь с божьей помощью и… – он запнулся, но тут же продолжал: – и там, голуба моя, с тобой рядком будем жить.

– А как же мне… – Мария Ильинична хотела спросить, как она может работать в маленьком хуторе и что станет делать, но не успела.

– Хочешь спросить, как ты можешь обставить дом? Не твоя забота. Все сделаю. Кое-что присмотрел в городе. Епископ приглашал меня в епархию, а я потом ходил по магазинам. Мебелишка, правда, дешевенькая, но я так прикинул: тысчонок за пятнадцать-двадцать кое-что достать можно. Ты уж не тревожься.

У Марии Ильиничны голова кружилась от этих цифр. Там тридцать, тут двадцать. Откуда у него столько денег? Даже страшно подумать.

Но выразить все это вслух она не могла – язык не поворачивался. И не верилось во все это. Чего это ради он станет на нее тратиться?

А Проханов будто подслушал ее мысли.

– Сомневаешься? Думаешь, обманывает, старый пень, соблазняет, а сам, когда до дела дойдет, в кусты упрячется? Так ведь, а?

Мария Ильинична кивнула головой, призналась:

– Не верю. И все-таки очень мне хорошо даже услышать об этом.

Неподдельная искренность Марии Ильиничны тронула Проханова. Он молча повернулся, устремился в библиотеку и через минуту возвратился с толстым свертком, обернутым хромовой кожей и перевязанным крепким шпагатом.

– Вот здесь, голуба моя, ровно на полсотни тысяч золотого займа. Не пугайся. Я не мальчик и шутить не люблю, раз уж сам начал разговор.

Он шагнул к Марии Ильиничне и протянул ей сверток.

– Бери, Марьюшка. И сама ими распорядись.

Мария Ильинична подняла руки, будто защищаясь от денег.

– Нет, нет! Что вы! Я не могу. Мне не нужно. Я с ума сойду от таких денег.

– И все же они твои.

– Не надо! Ради бога не надо! Я боюсь…

У Марии Ильиничны вдруг подломились колени, и она рухнула на пол. Она забилась в нервной дрожи, и с ней случился припадок. Когда она пришла в себя, Проханов сидел рядом на диване, улыбался и говорил:

– Успокойся, дитя мое. Я взволновал тебя. Не стану больше, прости меня бога ради. Но все же помни, Марьюшка, деньги твои. Недельки через две поедем к плотникам. Обязательно поедем. Ты уж доверься мне…

Обо всем этом Мария Ильинична Вспоминала, метаясь по комнате. Что делать? Как она может помогать отцу Василию, если теряет веру в бога? Евангелисты врут! Все ложь, это она чувствовала сердцем, понимала умом, проверила по священному писанию. Библия – это сказка для взрослых.

И что хотел от нее отец Василий? Какая ему помощь нужна? Почему он так долго заставляет читать священное писание? Попа из нее не сделаешь, в семинарию не пошлешь. Женщина же… Проповедницей сделать ее хочет? Что же она, по деревням должна ходить?

Мария Ильинична решила наконец выяснить планы Проханова. Зная, что сегодня он свободен и днем и вечером, она пошла к нему домой. Когда Мария Ильинична вошла на крыльцо, дверь оказалась закрытой. Этого еще ни разу не случалось.

«Вот так история!» – удивилась она и громко постучала.

Проханов долго не выходил. Она снова принялась стучать, и вдруг дверь неслышно открылась.

– Никак Марьюшка! – обрадовался он. – А у меня гости, голуба моя. И по большому делу. Рад тебя видеть, нужна ты мне позарез, но если можно – через часок, – голос был мягкий, говорил он, явно извиняясь, что смутило Марию Ильиничну. – Уж ты, Марьюшка, не обидься. Ровно через час приходи ко мне. Когда немного стемнеет.

– Хорошо, хорошо, батюшка, – заторопилась Мария Ильинична. – Я могу и завтра.

– Ну, что ты! Через час приходи.

Мария Ильинична явилась не через час, а минут через тридцать пять-сорок. Ее разбирало любопытство: кто эти таинственные гости? Она уселась под развесистой ракитой так, чтобы ее не заметили.

Когда сумрак вместе с неосевшей за день пылью стал заволакивать улицу, Мария Ильинична услышала гул машин. Мимо нее прошли две «волги» и ЗИМ и остановились около дома священника.

Она увидела, как стали выходить какие-то люди и торопливо усаживаться в машины. Проханов подскочил к ЗИМу и припал губами к чьей-то протянутой руке.

Но вот машина резко тронулась. Проханов побежал вслед за ней, вытянув руки, будто у него отняли что-то очень дорогое. Мария Ильинична даже привстала, наблюдая за этой сценой.

Священник наконец остановился, поднял руку, приветливо помахал вслед, хотя машины уже скрылись в клубах пыли. Потом он повернулся и тихо побрел к дому. У крыльца он остановился, подумал о чем-то и, полуобернувшись в ее сторону, вполголоса позвал:

– Марьюшка! Иди в дом.

Мария Ильинична вспыхнула. Значит, он видел ее и знал, что она здесь?

Она вышла из своего укрытия и, не поднимая глаз, пошла на зов.

Они прошли в гостиную. Мария Ильинична вошла и, удивленная, остановилась. Почти полкомнаты занимали два стола, накрытые для гостей. Она пересчитала стулья. Одиннадцать. Стало быть, десять человек гостили у батюшки.

Проханов немного задержался и вошел в комнату оживленный, потирая руки от удовольствия.

– Ну, Марьюшка, дела наши поправляются. Просто расчудесные у нас с тобой дела. Садись-ка, драгоценная, сюда вот. Рядком, рядком, да поговорим ладком. А может, спервоначала-то перекусим малость? А то я все бегал, прислуживал. Своих помощниц отослал, чтоб уши не развешивали: зело любопытны. Как ты на сей счет, голуба моя?

Он говорил, а сам уверенно работал руками. Поставил перед Марией Ильиничной пустую тарелку, на нее положил ветчины, колбасы, огурчиков.

– Может, по шкалику употребим, а? На радостях – то… Прости, голуба моя, не ждал я тебя сегодня. Винишка никакого. Выпей водочки. Са-амую малость. Пройдет, пожалуй. Я только рюмочку, вот такусенькую? Ну, вот и славненько. А я уж, прости старика, привычный наполню – граненый. Возражать не станешь? Ну, рад-радехонек… А теперь… Чтоб счастья нам побольше да карман потолще!

Проханов засмеялся неожиданно тоненьким голосом, хотя обладал отличным, хорошо отшлифованным баритоном. На службе отшлифовал. Он выпил стакан одним глотком, приложил палец к одной ноздре, потом к другой, крякнул от удовольствия и проводил в рот целый помидор.

– А ты чего ждешь? Пей, пей, радость моя. Есть за что пить.

– А за что, Василий Григорьич? Вы только говорите, намекаете, а я ничего не знаю…

– Всему свое время, Марьюшка. Все объясню. Все чин по чину. Спервоначала выпей.

Мария Ильинична выпила. Выпила легко, с наслаждением, хотя водки не любила. Но сейчас она была в возбужденном состоянии и, закусив с аппетитом, почувствовала себя на редкость хорошо. Скованность, которая появлялась у нее в этом доме, совсем исчезла. Мария Ильинична весело сказала:

– Василий Григорьич! Выкладывайте ваши новости, а то я лопну от нетерпения.

– Вот это мне нравится, Марьюшка. Новости и в самом деле отличные. Знаешь, кто был у меня в гостях? Нет, конечно. Сам преосвященный пожаловал. – Он поднял палец. – Был и еще кое-кто.

– Епископ?!

Мария Ильинична даже подумать не могла, чтобы епископ разъезжал в ЗИМах. Да еще такая свита…

– Удивляешься? – торжествовал Проханов. – И мы, драгоценная, не лыком шиты. Кое-кто из патриархии. Как видишь, и мы кое-что значим, когда нужна высокая политика. Не понимаешь? Не беда, потом поймешь. Давай-ка, Марьюшка, еще по маленькой, а? Выпила ты с охотой, может и стопочку одюжишь? Не станешь возражать? Вот и славненько. И давно бы так…

Он встал, поднял свой стакан, налитый, как и прошлый раз, до краев, и торжественно провозгласил:

– А этот мой тост, голуба моя, я предлагаю выпить за нашу бомбу. Мы с тобой, голуба моя, заставим их побегать!..

Глаза его гневно сверкнули, и это встревожило Марию Ильиничну.

– Какую бомбу? Кому? За что?

– Кому, спрашиваешь? Нехристям, болтунам всяким, которые поганят грязными своими устами драгоценное имя всевышнего.

– Но зачем же бомбу?! – испуганно воскликнула Мария Ильинична.

Священник повернулся к ней всем корпусом.

– Голуба моя! Никак в разбойники меня зачисляешь? Бомба наша другого свойства. Савсем другого свойства! Но я потом поясню. А сейчас все-таки выпьем.

– Пожалуй… – повеселела Мария Ильинична.

– Ну, спасибо. Уважила старика. Выпьем.

Они выпили дружно, почти залпом. Снова основательно закусили. Потом опять выпили и снова навалились на сытную закуску.

Себе на удивление, Мария Ильинична не хмелела, хорошо соображала и отдавала отчет своим поступкам. Она видела, что отец Василий волнуется, к чему-то готовится. Она ждала и дождалась.

Было около полуночи, когда Проханов перестал шутить.

– Пора, Марьюшка, и за дело приниматься. Только прошу тебя, не опозорь мою седую голову перед почтенным старцем, преосвященным. Дай мне слово, Марьюшка, что исполнишь до конца мою просьбу.

– Но какую?! Вдруг что-нибудь страшное?

– Дело-то в общем простое. Мы тут посоветовались и решили просить тебя написать в какую-нибудь газету.

– В газету?!

– Ну да.

– Но я не знаю, что писать… Никогда не писала в газету.

Язык ее становился все тяжелее. И мысли путались.

– Это не беда, Марьюшка, был бы гнев в сердце. Защищать надо веру, грудью встать за нее, вот что нужно. – Он бросил быстрый взгляд на свою ученицу и улыбнулся. – Ах, голуба ты моя! Моргает глазенками… Давай-ка мы закусим, что ли? Или нет. По маленькой еще, а? Хочешь? А потом икоркой, икорочкой закусим. Ух, скажу тебе, распрелестную икорку я привез из Москвы. – Он ковырнул вилкой в глиняном бочонке, подцепил на нее зернистой икры и с веселой улыбкой поднес вилку ко рту Марии Ильиничны.