Текст книги "Человек с крестом"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Амфитеатров не ожидал, что появление Проханова под ружьем произведет на жителей города такое тягостное впечатление.
«Перестарались, дурачье!» – подумал он, но, встретившись взглядом с Прохановым, понял: тот очень доволен представлением.
Амфитеатров, когда узнал, кто стоит за спиной Проханова, стал избегать его.
…Богослужение, присяга и довольно сложная церемония, завершившая выборы, прошли в общем-то благополучно, если не считать, что какая-то женщина во время службы вдруг разрыдалась и начала выкрикивать проклятия. К ней подскочили полицейские, вытащили ее из толпы и куда-то немедленно увели.
Глава 4
Глаза инженера Никифорова
Проханов хорошо понимал: его личное благополучие зависит от того, каким авторитетом и уважением он будет пользоваться у прихожан. Далеко не глупые люди создали поговорку: «Каков поп, таков и приход». Трезво оценивая свое первое появление среди паствы, он понял: задуманное удалось на славу.
В тот же вечер он первый раз появился и среди избранных мира сего. Городской бургомистр Попов устроил банкет. Но прежде чем появиться на этом званом вечере, Проханов потребовал у Амфитеатрова список приглашенных.
Список высоких гостей был доставлен «его преосвященству» немедленно.
Гости вполне устраивали Проханова – почти одни немцы. Новый бургомистр наживал политический капитал в основном у завоевателей, а из земляков пригласил лишь Чаповского, Королькова и Амфитеатрова.
Проханов мало пил и больше приглядывался к гостям. Говорили в основном на немецком языке. Проханов довольно хорошо понимал язык завоевателей, но делал вид, что не знает ни одного слова. Выгоду этого своего поведения ом оценил уже давно.
В качестве переводчика пригласили сестру Амфитеатрова, разбитную тридцатишестнлетнюю даму, которая, не в пример брату, производила эффектное впечатление. Ростом Гильда была невысока и отлично сложена. Она прекрасно знала цену своей грациозной талии и широких бедер. Одета Гильда была в платье из какого-то необыкновенно красивого черного шуршащего материала, усыпанного блестками, как ночное небо звездами. Оно великолепно сочеталось с ее пепельными волосами. Правда, местных дам несколько шокировало откровенное декольте Гильды, зато мужчины были довольны туалетом очаровательной переводчицы.
Гильда в избранном обществе пользовалась завидным успехом. С ней танцевали, ей улыбались, возле нее был настоящий рой мужчин, что взбесило остальных дам. Когда Гильда стала отлучаться то с одним, то с другим кавалером в соседние комнаты, дамы обнародовали, разумеется, совершенно по секрету, весьма примечательную деталь биографии сестры заместителя бургомистра.
Гильда, не выдержав мытарств эмигрантской жизни, довольно долго находилась в публичном доме. В нее будто бы влюбился немецкий офицер и женился на ней, за что едва не распростился с офицерским званием. Некоторое время она жила во Франции, где находилось подразделение ее мужа. Потом его послали на восточный фронт. За мужем последовала и Гильда. Муж погиб в бою с партизанами Украины.
Гильда не уехала из России. Она хотела мстить. И мстила. Но в антрактах от службы, как это утверждалось довольно осведомленными дамами, она вернулась к своей бывшей профессии, что оказалось весьма доходным делом. У нее будто бы уже скопился круглый капиталец.
Проханов наблюдал за – этой смазливой разбитной женщиной, которая, кажется, находила особое удовольствие в том, чтобы бесить раскрашенных дам, открыто флиртуя с их мужьями. Он смотрел на нее и думал:
«Гильда царствует, а ведь труп уже… Любой капитал промотает и снова скажется в публичном доме. Правильно я сделал, когда отказался ехать за границу. Как мне ни плохо было, а все ж своя земля всегда милее. – И с торжеством, ликуя, сказал себе, будто грозя кому-то: – Дай срок – мы наведем свои порядки. Уж тогда поживем! И не Гильды будут утешать нас – настоящие красотки!»
За этими греховными мыслями и застал Проханова пристальный взгляд коменданта. Майор фон Грудбах изучал его со всей осторожностью, стараясь не упустить ни одного движения или взгляда священника. А когда комендант понял, что его наблюдение не стало секретом для Проханова, он тут же встал и удалился в соседнюю комнату.
Вскоре к «его преосвященству» незаметно подсел адъютант фон Грудбаха и в изысканных выражениях передал просьбу господина майора уделить ему некоторое внимание для конфиденциальной беседы.
Проханов удовлетворил просьбу фон Грудбаха.
Священника и коменданта не было около часа. Возвратились они по отдельности. Проханов приличия ради посидел еще некоторое время, а когда веселье разгорелось и гости вместе с Гильдой потеряли контроль над собой, Проханов удалился.
В прихожей он столкнулся с тем самым старичком, который однажды приходил к нему на дом по поручению Чаповского; сейчас он, видимо, дожидался бургомистра, не смея появиться в гостиной.
Старичок почтительно поздоровался со священником, но тот даже не обратил на него внимания и на приветствие не ответил. Проханов был очень взволнован беседой с майором фон Грудбахом, передавшим настоятельную просьбу господина советника – слово «настоятельную» комендант подчеркнул довольно выразительно – помочь немецким властям в борьбе с партизанами, которые особенно активизировались именно в их районе.
– Надо срочно выяснить, где расположены их основные силы. Конечно, господин советник предупреждал меня, чтобы вы, ваше преосвященство, действовали согласно той инструкции, которую получили от него лично. Осторожность прежде всего. Провал основного задания не может быть ничем оправдан. – Майор фон Грудбах выпрямился. – Разведывательная операция, ваше преосвященство, поручена лично вам… Поймите меня правильно, я выполняю приказ!
Для Проханова настала горячая пора. Ремонт церкви на второй же день после банкета у городского бургомистра пошел таким ходом, что не оставалось сомнения: через неделю, в крайнем случае полторы, церковь начнет службу. На строительную площадку, как и было условлено с господином фон Грудбахом («Услуга за услугу!» – доверительно улыбнулся тогда комендант.), прибывала партия за партией ремонтных рабочих. Ими командовали полицейские, которые сами находились под бдительным оком солдат.
Как-то в разгар работы к батюшке подошли две монахини и предложили иконы. Проханов, не торгуясь, тут же купил все, что у них было, и наказал, чтобы они привозили еще, сколько найдут.
Эти слова, предназначенные будто бы только для монахинь, относились к тем, кто слушал их разговор.
Во время конфиденциальной беседы с комендантом фон Грудбахом было условлено, что, по указанию господина советника, Проханову, в знак особого к нему расположения, немецкие власти передадут редчайшей ценности древние иконы. Но и об этом не следовало широко распространяться. Будет даже лучше, если он «купит» иконы при свидетелях.
Так появились в Петровской церкви эти монахини. Одной из них, что помоложе – ей по виду было немногим больше тридцати, – Проханов поручил доставить иконы к нему на дом. Она явилась именно в тот час, который ей был назначен, и провела в доме Проханова всю ночь. А наутро она уселась на подводу, уверенно приняла в руки вожжи, переданные Прохановым, и лихо выехала из ворот поповского дома.
Появилась она снова только на четвертую ночь, но уже не одна, а с двумя незнакомыми женщинами и двумя немецкими солдатами. Воз был почти доверху гружен иконами.
Женщины остались жить в доме Проханова и взяли на себя все домашние хлопоты. Две приезжие спали в передней и только молодая удостоилась чести почивать в покоях священника. Робость ее через неделю-другую исчезла. Она стала покрикивать на своих же сверстниц.
А когда на улице зазвенела капель, во дворе Проханова появилась корова. Вслед за нею были доставлены поросята, куры, утки. Потом он приобрёл лошадь с полной упряжью и нанял конюха, того самого старичка, который исполнял когда-то поручения Чаповского. Лошадь сначала содержалась в том же помещении, что и корова, а когда около церкви построили новые подсобные сооружения, лошадь и транспортные принадлежности перевели в эти хозяйственные пристройки. Там же в сторожке поселился и старик-конюх.
Церковь давно уже начала службу. На ее открытие собралось довольно мало народу и притом одни лишь старушки. Но уже на второй день посетителей прибавилось. А вскоре приход стал увеличиваться на глазах. Особенно он вырос и окреп, когда Проханов, используя полицейских, рабочие команды и верующих, доставил на немецких: машинах набор колоколов.
Целая неделя ушла на их установку. Для подъема самого большого колокола по распоряжению коменданта майора фон Грудбаха прислали специальный кран. Правда, Проханов громко ругал нехристей-солдат и даже плюнул им вслед при всем народе, когда они нахально топали по церкви.
Об этом стало известно на другой же день. Уважение к священнику возрастало.
Когда колокола наконец были установлены и основательно закреплены, Проханов сам полез проверять работу. Он внимательно осмотрел все вокруг, оглянулся настороженным оком, а когда убедился, что за ним никто не наблюдает, отвел душу:
– Господи, буду молить тебя, чтоб эти колокола сохранились навечно, как навечно «должна быть и власть, их установившая. – Оп подумал и сказал с горечью: – До чего дожил. Я – русский, а победы желаю немцам. – И снова помолчал. – Да, я русский, но пусть будут прокляты те, кто отнял у меня кусок хлеба. Смутили народ, смешали мысли, заразили вольнодумством, погибели на них нет…
Он обернулся назад и долго неподвижным, невидящим взглядом смотрел на восток. Там то замолкал, то усиливался гром пушек. До линии фронта каких-нибудь сто километров. И вот уже несколько месяцев не двигался фронт ни вперед, ни назад.
Неужто и в самом деле на их стороне сила? Да, зря он выступил в первые годы революции против новой власти. Ведь все равно не верил ни в бога, ни в черта. Так себя загрязнить! Ах дурак, дурак!
Но и сейчас он делает что-то не так. Чует его сердце, плохое творится. Помогай им узнавать о партизанах. А разве перехитришь этого проклятого Федосякина? Засел в лесах, вот он, рукой подать, а ни бомбами его, ни пушками не вышибешь оттуда. Выскочит из лесу, пустит под откос эшелон-другой, покалечит колонну – и опять в лес.
Да, видно, неважные дела у немцев. Оттого-то они стали заигрывать с местными жителями. Организуют в городе театр. И название какое-то пустозвонное – национальный театр имени Войнобойникова. Кто такой этот Войнобойников и что он такое сделал? Уж лучше бы честно назвали – имени Гейне или там Шиллера, или уж, если национальный, так имени Пушкина… Такое всякий поймет. А то Войнобойников…
Ох, осторожно надо действовать. Очень осторожно. Что ему обещанный сан ёпископа, коль головы на плечах не будет.
Проханову было известно, что в отряде Федосякина о нем знают и знают, что люди охотнее идут к нему, чем в театр имени Войнобойникова
Впрочем, в этот смехотворный театр никто не ходит, потому что боятся комендантского часа. Если опоздаешь хотя бы на полчаса, могут если не расстрелять, то тюрьма обеспечена наверняка.
Невеселы были его мысли. Однако это не мешало дать строгий Приказ звонарю утром и вечером звонить во все колокола, взывая к прихожанам, чтобы слышали все: «Пожалуйте к нам, люди добрые. Помолимся богу, восславим господа во имя грядущих побед».
Чьих побед, обычно не уточнялось: понимай как знаешь.
Приходилось крутиться. И все-таки, как бы там ни было, о животе своем Проханов не забывал. Зиму оп провел безбедно, прихожане оказались на редкость щедрыми.
Правда, вокруг нового священника увивалось много женщин. Но тут же отходчивые прихожане решили: по хозяйству помогают. Все-таки мужчина, а за мужчиной, как известно, нужен глаз да глаз. А ежели кого и пригреет ночью, так что за беда: у отца Василия семеро по лавкам не бегают. Мужчина он в силе, пусть себе устраивается как хочет.
Не забывали о священнике и немцы. Нет-нет да и подбрасывали ему кое-что из припасов: то муки подвезут, то крупы, то овечку подкинут, а другой раз и канистру со шнапсом сбросят.
Был случай, когда Проханов получил чистый спирт, больше тридцати литров. Как выяснилось, его послал лично советник за письмо, которое переправил ему Проханов со своим человеком.
В том письме содержались довольно важные сведения. Важные для немецких властей, а ему, Проханову, они ничего не стоили – никакого риска. Он случайно подслушал разговор своего конюха с неизвестным человеком.
Конюх неосторожно проболтался, будто собственными глазами видел, как три подводы, нагруженные всякими продуктами, отправлялись в балку, что находилась примерно в пятнадцати километрах от города.
Сведения оказались точными. Правда, не так уж много было партизан, но все там полегли. В плен сдаваться никому не хотелось. Да и правильно, конечно. Уж лучше себе пулю в лоб, чем испытать мучения в тюрьме. А что такое петровская тюрьма, Проханов хорошо знал.
Вскоре после конфиденциальной беседы с комендантом на банкете у вновь избранного бургомистра Проханов получил спешное предписание фон Грудбаха. Посланный от майора явился в полночь.
– Не мог дождаться утра, орясина немецкая, – раздраженно сказал Проханов, но тут же улыбнулся, вспомнив водителя, который доставил его сюда. – Пожалуй, правильно сделал, что мочью послал записку – к чему привлекать внимание?
Комендант просил срочно исповедать смертника и, если отцу Василию удастся узнать что-либо ценное, тут же сообщить ему лично.
Первым побуждением Проханова было отказаться, даже пожаловаться на коменданта господину советнику. После письма Проханова с господином фон Брамелем-Штубе установились очень теплые, дружелюбные отношения, заслужить которые от сановника, приближенного лично к Гитлеру, считалось не такой уж малой честью. Проханов не мог, да и не имел права во имя более сложных целей, рисковать и заниматься выуживанием всяких сведений, которые требовались гестапо. Но любопытство взяло верх. Интересно все-таки знать, что же представляют собой партизаны, которые наводят такой ужас на немцев при одном только упоминании о них.
Во втором часу ночи Проханов вышел из дому и тихонько побрел по улице, настороженно оглядываясь – нет ли за ним слежки. В глухом переулке он сел в машину, предусмотрительно посланную за ним комендантом. Высадить себя он приказал не перед тюрьмой, а в ее дворе и ждать здесь же, чтобы не выходить на улицу, где его могли опознать.
В тюрьме священника встретил начальник полиции Корольков.
Только недавно Проханов узнал, что за птица этот «министр». Корольков оказался сыном крупного дворянина. Еще до революции он имел чин подполковника, а в белой армии командовал карательным подразделением.
После разгрома армии ему удалось пробраться за границу. Эмиграция многому научила Королькова. Борьба за свою идею не принесла ему ни рубля, зато сейчас глава районной полиции не терял времени даром. По слухам, Корольков грабил направо и налево. Все это имущество вагонами отправлял куда-то на юг, а оттуда за границу. Как утверждали, у него появился довольно крупный счет в иностранном банке.
Жадность Королькова становилась притчей во языцех. Районный бургомистр Чаповский предупредил своего «министра», что будет вынужден применить к нему определенные санкции, ежели он не найдет средств унять свою «откровенность». Но Корольков плюнул на эти предупреждения и стал еще хлеще интриговать против бургомистра. Глава районной полиции спал ц во сне видел, когда, сам останется полновластным хозяином не только в районе, но и в области.
…В камере смертника был полумрак. Проханов с трудом рассмотрел бледного, заросшего густой щетиной заключенного, который с изумлением смотрел на человека в рясе и с крестом в руках.
Узник назвался Никифоровым. История его оказалась весьма драматичной.
Никифоров на фронте был тяжело ранен и попал в плен. Немцы узнали, что он по образованию инженер и служил в Частях PC – реактивные снаряды, – Это оружие, получившее ласковое название «катюша», наводило ужас на немецких солдат.
Никифорова положили в петровскую больницу, добросовестно лечили и наконец поставили на ноги. Но он вовремя смекнул, что его хотят использовать как информатора. Выход был единственный – побег. Своими планами он поделился с соседом и договорился бежать вместе с ним.
Сосед же оказался провокатором.
В ночь, назначенную для побега, Никифорова из больницы перевели в тюрьму. Начались бесконечные допросы. Его били, подвергали пыткам, но он молчал. Когда стало ясно, что Никифоров тайны не выдаст, пошли на хитрость. В его камеру снова подослали провокатора.
На этот раз инженер сумел разоблачить его. Он задушил предателя, а когда утром часовой открыл дверь, Никифоров бросился на штык винтовки, рассчитывая на мгновенную смерть. Самоубийство, однако, не удалось.
Его приговорили к смертной казни и дали двадцать четыре часа на размышления.
Именно в такой момент и попал в камеру смертника Проханов.
Он с первого взгляда определил, что с таким человеком хитрить и ловчить не стоило. Поэтому заявил открыто, что послан немцами с заданием выведать от него все возможное и сообщить им.
– Ну и как же поступите? – насмешливо спросил Никифоров, хотя говорить ему было очень трудно: он тяжело и со свистом дышал, а порой задыхался.
– Очень просто. Заявлю, что исповедь – тайна, которую открывать можно только богу..
– Э, бросьте, святой отец… Я – материалист. В бога не верил и не верю… Прошу вас… Если вы действительно порядочный человек, не изображайте из себя героя. Уж из вас-то… из вас они тайну вышибут Прошу мне верить, – и, болезненно морщась, он сдернул халат с ног. – Смотрите! – Там, где полагалось быть ногам, осталось кровавое месиво, – В тисках побывал… Так что не надо намекать ни на какую тайну, если не хотите испытать то же самое.
Проханов побледнел и долго не мог оторвать взгляда от искалеченных ног арестанта.
– Нет, сын мой… Я все-таки скажу, что тайна священна…
Никифоров помолчал, не то набираясь сил, не то раздумывая над словами священника.
– Что ж… Я вас понимаю… Тем, кто вас послал сюда, нужны не только сведения, которыми я располагаю как инженер. Им нужно сломить меня… Как советского инженера и советского офицера… Они хотят сломить мою волга… Это ведь тоже победа… А вы им принесете полпобеды.
– Я вас не понимаю, сын мой.
– Бросьте притворяться. «Не понимаю». Всё вы… Вы отлично… – Никифоров стал задыхаться, но, сделав над собой огромное усилие, стал дышать ровнее. – Я говорю – всё вы, святой отец, понимаете…
– Но клянусь вам!..
– Не надо! – Никифоров протестующе шевельнул рукою. – Вы скажете… палачам этим: «Тайна исповеди священна», а они… порадуются – все-таки сказал этот русский.
Проханов молчал, сраженный этой неистовой волей человека, жить которому осталось считанные часы. Невольно пришла в голову мысль: а он бы выдал тайну под такими же вот пытками?
Спросил и ужаснулся мысли, которая пришла ему в голову. Он бы даже до пыток не допустил. Все сказал, да еще заручился бы гарантиями, что об этом никто не узнает. Живем-то один раз! Жизнь у него одна-единственная. Нет никаких загробных жизней. Здесь она протекает, на земле, и в земле кончается. Нет ни рая, ни ада. Нет и быть не может. И было бы непростительной глупостью так вот расстаться с нею, как этот фанатичный офицер.
К чему его тайна, если он не будет жить?
И неужто так принципиален этот инженер? Все люди одинаковы. Есть получше, есть похуже, но когда дело доходит до жизни – все равны перед смертью.
– Скажите, сын мой, вы коммунист?
Никифоров слабо усмехнулся.
– Нет. Не член я партии. Не удостоен этой чести, о чем искренне сожалею.
Проханов ничего не понимал. Инженер говорил правду. Но что же его заставляет молчать?
– Так что же вы? Почему молчали? Во имя чего?
Никифоров смотрел на отца Василия долгим, пристальным взглядом.
– Вы, конечно, знаете историю, святой отец… У вас же отличный учитель. Петр Мысловский, тоже священник.
– Кто он? Я не слышал о нем, – ответил Проханов настораживаясь.
– Ну как же так! – оживился инженер. При декабристах было… Сам Николай Первый его в камеры посылал! К декабристам. Выпытывал на исповеди…
Проханов откачнулся от смертника. Гнев стал заливать ему глаза. Но он молчал.
– А царь за это ему чин протоиерея и орден святой Анны… Вы слышите? Святой орден святому отцу… А потом даже академиком сделал.
– С-сукин ты сын! – Проханов задыхался. – Я к тебе, мерзавцу, с молитвой…
Никифоров рассмеялся.
– Вот это уже другой разговор. Давай, святой отец, в том же духе… Может, Гитлер и вам подкинет орденок…
– Замолчи, красная сволочь!
Проханов весь дрожал от бешенства.
– Вот где вы открылись! Но мне плевать с самой высокой колокольни на таких двурушников. Передайте еще раз, что я, беспартийный инженер, остаюсь до конца советским человеком. Поймите вы это! Вы, жалкий приспособленец! Я же умру советским. Интересы Родины для меня… Э, да что говорить! Разве такие, как вы, поймут… Уходите, иначе я вас придавлю, как придавил уже одного такого же провокатора.
Помутилось в глазах Проханова, все смешалось в его сознании. Он, помнится, левой рукой нанес страшный удар Никифорову в глаза, которые словно прожигали его насквозь.
Что-то хрустнуло под его рукой. Проханов ударил второй раз и озверел. Он бил, бил, бил… А смертник даже не сопротивлялся. Обливаясь кровью, он хрипло повторял:
– Гад! Инквизитор! Предатель! Сколько ваша церковь обманывала людей?.. А меня не удалось… Не удалось, а? Бей, святой отец!.. Это сподручней… Найди живое место… В сердце! В сердце! Чего там, круши лежачего… Вспоминай Христа…
Хрипел Никифоров до тех пор, пока голова его не упала на доски нар. Проханов последний раз, обеими руками, сцепленными в пальцах, ударил узника в живот.
Редко кто выживал после этого удара, по Никифоров все-таки очнулся, когда Проханова уже не было в камере. Инженера не повесили, – а расстреляли ровно через час. Такова была воля Проханова. Он даже и сам не знал, почему потребовал у Королькова именно расстрела.
– Только по глазам… по глазам стреляйте!
Будто обезумевший, он повторял:
– Вы слышите? По глазам, по глазам, по глазам!..
В то же утро была расстреляна женщина, случайно столкнувшаяся в тюремном коридоре со священником. Она узнала его, бросилась ему в ноги, умоляя заступиться за нее.
– Помогите, святой отец. Век буду бога молить…
Проханов смотрел на нее с ужасом: завтра всему городу будет известно, что он по ночам тюрьму посещает.
– Успокойся, дочь моя, – он властно кивнул полицейскому, который сопровождал женщину в камеру, чтобы ее поскорее увели, но та, вцепившись в ноги священника, застыла в конвульсиях.
– Стойте здесь, – приказал он полицейскому. – Не сметь вести в камеру! Держите ее здесь. Я пришлю Королькова.
Оторопевший полицейский навалился на женщину и придавил ее к цементному полу. А Проханов тем временем устремился на поиски начальника полиции, с которым только что расстался.
Корольков даже испугался, когда увидел побелевшее лицо Проханова.
– Немедленно! Слышите? Немедленно расстреляйте и бабу. Она там, в коридоре. Узнала меня. По всему городу пойдет.
Даже Корольков не знал, как поступить. Он созвонился с майором фон Грудбахом. Требование «его преосвященства» комендант нашел вполне разумным и приказал немедленно выполнить его.
