Текст книги "Человек с крестом"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
А Мария Ильинична все больше хмелела. Она уже не помнила, что он говорил, но хорошо запомнила, что было с ней потом.
…Очнулась Мария Ильинична утром. Проханов храпел рядом. Лежали они на полу, на том самом ковре, который расстилали вчера.
– О боже, стыд какой! – Мария Ильинична кое-как оделась и, с трудом передвигаясь, побрела к умывальнику. После холодной воды ей стало легче, но все-таки она чувствовала, что вряд ли сможет одна добраться до дому.
Пришлось прилечь на диван. Из гостиной доносился могучий храп. Этот храп внушал ей ужас. Наконец, не выдержав этой пытки, она плотно прикрыла двери обеих комнат, но и это не помогло. Храп словно сотрясал стены дома.
Мария Ильинична решила уйти. Она шагнула к двери, и вдруг сзади нее раздался хриплый голос:
– Удрать, голуба моя, из этого дома не так просто. Все на замках.
Мария Ильинична вся похолодела и обернулась.
Проханов стоял в Дверях полураздетый. Он скреб рукою заросшую седыми волосами грудь, зевал во всю ширь объемистого рта и настороженным взглядом следил за Марией Ильиничной.
– Но мне домой надо…
– Успеешь, – равнодушно сказал он. – И зачем тебе? Здесь твой дом. Привыкать надо.
– Это не мой дом. Незачем мне привыкать…
А он будто и не слышал. Подошел к ней вплотную, обнял за плечи.
– Беру тебя на содержание. И хватит об этом.
– Это как же – на содержание? – не сразу поняла она.
– Ох, Марьюшка, когда ж ты жить научишься? Так, поди, и в самом деле пропадешь. Коль не умеешь жизнь свою устроить, слушайся людей разумных. О себе больше думай. Наплевать тебе на других и на то, что они о тебе подумают. Время такое. Видишь, какой у меня дом? А ты думаешь, мне его подарили? Как же, держи карман шире! Сам с божьей помощью устроился. Живу теперь и в ус не дую. Ладно. Будет еще время, потолкуем. Пошли за стол.
Возразить ему Мария Ильинична не посмела. Шла она покорно, будто всю жизнь ему подчинялась.
Проханов, не ополоснув лица, голый до пояса, уселся за стол. Марию Ильиничну он усадил напротив.
– Ешь, Марьюшка. Или нет. Давай опохмелимся, по православному обычаю. Что у нас тут осталось? – Он поднял бутылку на свет и сказал с сожалением:
– Ах ты, язви те… на донышке. Сильно мы с тобой гульнули! Два литра как не бывало. Вот как у нас живут.
Он расхохотался. Толстый его живот, заросший седыми волосами, противно трясся. Босой, в каких-то широких брюках, едва на нем державшихся, без рубашки, с растрепанными космами на голове и спутанной бородой, священник казался Марии Ильиничне выходцем из самого ада. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и поверить не могла: неужели этот человек полонил ее воображение и заставил искать смысла жизни в священном писании?
Проханов между тем прошлепал босыми ногами в другую комнату и начал там греметь ключами. Вскоре он возвратился с бутылкой водки под мышкой, с большим блюдом капусты в одной руке и бокалом мутной жидкости в другой.
– Отведай-ка рассольчику. Распрелестное, скажу тебе, средство после крупной выпивки.
– Ой, не надо, – подняла руки Мария Ильинична.
Хозяин удивился:
– Неужто откажешься? – Он пожал плечами и ласковым голосом, в котором нетрудно было уловить раздражение, сказал: – Ослушница ты, Марьюшка!..
Он вздохнул и опрокинул в рот огуречный рассол. Выпил все до капли, крякнул и довольно потер ладонью по животу.
– Вот так-то у нас. А теперь откупорим бутылку – и по стаканчику. С похмелья оно очень славно будет.
– Батюшка! Василий Григорьич, – взмолилась Мария Ильинична. – Не могу я видеть это зелье. И без него мутит, а вы снова за водку. Вот вам крест святой!..
– Голубушка моя! Святым крестом от черта берегутся, а я к тебе с добром иду и добру учу. – Он налил ей полстакана и сурово сказал: – Хватит церемониться. Раз уж вручила судьбу свою в мои руки – умей покоряться.
Мария Ильинична почувствовала, что задыхается. Она силилась что-нибудь сказать, но не могла. И вдруг по лицу ее покатились слезы.
– Пожалейте вы меня, батюшка! Не могу. Плохо мне. Что хотите сделаю, только не водку пить…
– Вот тебе на! Пожалей. Да неужто я тебя не жалею? Ох, Марьюшка, грех надушу берешь. Ну, да ладно. Пей, голуба моя. Для твоей же пользы говорю…
Мария Ильинична послушно взяла стакан и, глотая слезы, стала пить. Выпила несколько глотков, перевела дух и вдруг, размахнувшись, запустила стакан в угол. Стекло со звоном разлетелось на куски. Она хотела крикнуть: до каких пор он будет мучить ее? Но… голос отказал ей.,
– Духом зашлась? Не пугайся, Марьюшка, это бывает. Накось капустки. Возьми, возьми, лучше будет. Ешь, голуба моя. Все будет хорошо.
И действительно, ей стало лучше. Она рассмеялась. Потом ей показалось, что священник раскачивается из стороны в сторону И вдруг он раздвоился…
Проханов тоже смеялся. Правда, не один; смеялись уже двое, и оба они тянулись к ней со стаканами. Мария Ильинична, уже не сопротивляясь, пила.
Потом они пели песни. Проханов плясал, а она смеялась. Вдруг она стала куда-то валиться, а что было позже, она уже не помнила.
Глава 7
«Покарать его некому»
Кто-то изо всех сил колотил в дверь. Мария Ильинична с трудом оторвала голову от подушки, прислушалась. Не было сил подняться. Она подумала: может быть, проснется отец Василий?
Но нет. Как и в прошлый раз, он даже не пошевелился.
Стучали примерно с полчаса. Кто-то обошел все окна и бил по ставням кулаком.
Наконец стук прекратился. Мария Ильинична осторожно поднялась и, шатаясь, с трудом отыскала дверь. Открыв ее, она с удивлением заметила, что за окном темно. Вечер настал или утро уже?
Она подошла ближе, прижалась лбом к холодному стеклу и заметила на востоке светлую полосу.
«Рассвет. Неужто целые сутки проспали?»
Закричали петухи. Да, скоро утро. Мария Ильинична пошла обратно, чтобы одеться и уйти отсюда, но не успела она отойти от окна, как дверь куда-то исчезла. Застыв на месте, Мария Ильинична долго стояла так, стараясь припомнить расположение комнат. Ощупывая руками попадавшиеся ей вещи, она двинулась вперед.
Нет, так она, пожалуй, отсюда не выберется. Пришлось осторожно идти обратно. Теперь окно потеряла. Марии Ильиничне стало жутко, она едва не закричала, но тут под руку ей попался выключатель. Она хотела повернуть его и заколебалась: вдруг отец Василий проснется от света?
Потом нашла дверь. Мария Ильинична приоткрыла ее и услышала знакомый храп. Он доносился справа, значит идти надо левой стороной.
Так она и поступила.
Под ногами Мария Ильивична почувствовала ковер и тут совершенно отчетливо представила, где находится.
Она двинулась вперед уже уверенной походкой и довольно легко отыскала дверь. Марии Ильиничне хотелось опять зажечь свет, но теперь уж ее опасения были другого свойства: вдруг кто-нибудь стоит за окном?
Она прислушалась и отчетливо услышала, что кто-то ходит, поднимается по лестнице на крылечко, стучит ногами по полу, потом спускается обратно. По легкой тени, время от времени закрывающей уже слегка посветлевшие окна, она поняла, что кто-то заглядывает в дом.
Мария Ильинична прижалась к стене и осторожно выглянула, стараясь что-нибудь, рассмотреть на улице. Она была не очень уверена – на самом ли деле кто-то ходил там. Ей могло и показаться.
Но тут же она вздрогнула, заметив, как за окном медленно перемещается силуэт человека. Он приблизился к окну. Кажется, женщина. Мария Ильинична прильнула к стеклу. «Кто это может быть? – с тревогой думала она. – Не жена, конечно. Нет у него жены. Любовница! – Ей стало жарко. – Такая же очередная, как и я…»
Эта мысль вызвала жаркий стыд. До чего же она дошла! Стоило ли для этого читать Ветхий и Новый заветы?
Думала посвятить свою жизнь прославлению деяний всевышнего, а разделила ложе со слугой его. А дальше что?
Думая об этом, она настороженным оком следила за окном и совершенно отчетливо увидела через стекло невысокую, полную женщину в белом платке.
Резкий, стук в раму заставил Марию Ильиничну шарахнуться в сторону. Она больно ударилась головой обо что-то, упала на колени и на четвереньках поползла в комнату, откуда доносился гулкий храп. Налетая на не весть откуда взявшуюся мебель, Мария Ильинична заметалась по комнате в поисках своей одежды. Но сколько она ни искала, ничего под руку не попадалось. Она схватилась за грудь – неужто полураздетой бежать домой? – и, к великой своей радости, почувствовала под рукою блузку; оказывается, Мария Ильинична спала в одежде.
– Боже мой! – прошептала она. – В каком виде домой явлюсь?
Мария Ильинична подбежала к кровати, нащупала ногой туфли и быстро надела их. Но как быть с жакетом? Ей было не жалко его, только ведь оставлять нельзя: вдруг заметит та женщина?
Жакет Мария Ильинична нашла сразу же и вздохнула с облегчением. Она торопливо оделась и крадучись стала пробираться к двери.
«Неужто все двери на замках? Не может быть, – успокаивала себя Мария Ильинична.
Осторожно ступая, она направилась к выходу. Нашла его и отступила: дверь была закрыта на ключ.
Что же делать? Разбудить отца Василия? Нет, это невозможно.
Окно! Ну конечно, во двор можно выбраться через окно на кухне.
Она вернулась в переднюю, открыла боковую дверь, проскользнула к окну и, к счастью, довольно легко открыла.
В это время снова раздался стук, резкий, раздраженный.
– Батюшка! Батюшка! Проснись же ты, чертов пьяница! – отчетливо услышала Мария Ильинична не очень громкий женский голос, приглушенный не то расстоянием, не то из-за предосторожности, чтобы не разбудить соседей.
Мария Ильинична, воспользовавшись этим шумом, выпрыгнула из окна. Она оказалась во дворе, огороженном довольно высоким забором из досок. В конце двора виднелся длинный сарай. Там звонко прокукарекал петух и невольно закудахтали разбуженные куры, затем послышалось хрюканье свиней и визг поросенка.
«Да у него тут целая ферма», – с удивлением подумала Мария Ильинична, все еще настороженно прислушиваясь, не раздадутся ли шаги около забора.
Ступая на носки, она двинулась к сараю. Там должна быть калитка в огород.
И действительно, калитку она отыскала. Мария Ильинична дернула за ручку, но и эта дверь оказалась на замке. А замок увесистый…
В эту ночь чашу унижений пришлось испить до дна: Мария Ильинична полезла через забор. Но под утро от росы доски стали влажными, скользкими. Мария Ильинична сорвалась, зацепив подолом узкой юбки за острый выступ.
Материя затрещала и звонко лопнула. В сарае тревожно закудахтал петух, всполошились куры, а вслед за ними свиньи и поросята,
Где-то в соседнем дворе залаяла собака. Из-за дома вдруг раздался визгливый женский голос:
– Держи ее! Лови! Лови воровку!
Неужто это ей кричат вслед? Позор-то какой!
А голос между тем преследовал ее.
– Где эта потаскуха? Удираешь, подлая?
Женщина, казалось, исходила в крике и вдруг дико,
истерично захохотала. Это был какой-то нечеловеческий, жуткий хохот. Мария Ильинична опустилась на холодную, мокрую траву. Будь у нее силы, она бы втиснулась, иглой ушла в землю.
Но хохот не смолкал. Не выдержав, Мария Ильинична вскочила и, ничего не разбирая перед собой, бросилась бежать.
– Проклятый дом!
Она падала, путалась в картофельной ботве, поднималась и снова бежала. Несколько раз теряла туфли, с трудом их находила, а потом совсем сбросила обувь и бежала босиком. Сердце у нее совсем зашлось, дышать было нечем, но остановиться Мария Ильинична не могла: она думала, что вот-вот ее настигнет та страшная женщина.
Но вот огород кончился. Мария Ильинична увидела плетень из хвороста, а за ним… огород и новый дом.
Путь отрезан.
– Вот она, кара, божья! – в смятении произнесла Мария Ильинична и вдруг так же дико закричала. Совсем обессилев, она упала в густую ботву, зарыдала и вне себя от муки начала вырывать из земли кусты картофеля.
Рыдания ее усилились, она стала кататься по земле… Отчаяние, унижение. И нервы не выдержали.
То был очередной припадок.
Сколько так продолжалось, Мария Ильинична не помнила. Очнулась она от того, что услышала над собой голос:
– Господи, кто там кричит так?
У Марии Ильиничны не было сил подняться. На фоне посветлевшего неба она увидела старую женщину. Она стояла по ту сторону плетня и силилась рассмотреть ее.
– Никак, опять от батюшки? – всплеснула руками старушка и засуетилась. Господи, и что это за человек такой? Каждую ночь, каждую ночь бегут от него. Покарать его некому, нечестивца поганого.
И вдруг женщина рассердилась.
– Сама тоже хороша! По ночам шатаются, потаскухи проклятые.
– Бабушка, родненькая, помоги бога ради. Не могу никак выбраться отсюда, – с протянутыми руками бросилась к женщине Мария Ильинична.
– То-то, «родненькая», – передразнила ее-женщина. – А кто тебя заставлял идти сюда? Под ружьем гнали, что ли? У-у, бесстыжие! Совсем совесть потеряли. Нет на вас управы.
Ругаясь так, женщина что-то проворно делала руками.
– Ладно уж, иди сюда. Иди, иди, чего дрожишь? Не съем. Не ты первая, не ты последняя. Ни сна, ни покоя нет. Калитку всю ночь приходится держать открытой. Давай вот таким пташкам дорожку на волю. Ну, проходи скорей, чего стоишь! – прикрикнула женщина на Марию Ильиничну. – Уйду сейчас, тогда как хочешь выбирайся.
Этот довод заставил Марию Ильиничну устремиться в едва видневшийся проход в плетне. Заспешив, она снова зацепилась юбкой за слегу. Но уже не обращая на это внимания, Мария Ильинична дернула рукой за подол. Материя снова треснула.
– С ума сошла девка! – сурово прикрикнула на нее женщина. – Иль босиком выскочила?
– Там туфли… В огороде.
– Так иди найди их.
– Пусть остаются. Боюсь я…
– Фу ты, дура какая! Где ты их оставила?
– Здесь, кажется.
– Стой! Поищу сама. Стой, говорю, а не то кобеля спущу…
Старушка проворно проскользнула в щель, которую сама же сделала и, наклонившись, стала шарить по земле рукой.
Искала долго, ворчала, но все же нашла.
– Вот они. Держи – женщина протянула ей обувь.
Мария Ильинична послушно взяла, но не решалась надеть их.
– Ну, что стоишь? Надевай!
– Не-е надо, – заикаясь, ответила Мария Ильинична. – Н-ноги грязные…
– Ну ладно. Идем!
Женщина взяла ее за руку и, как девчонку, потащила за собой. Довела до ворот, обернулась и почему-то шепотом сказала:
– Туфли все-таки надень.
Мария Ильинична беспрекословно подчинилась.
– Иди, бог с тобой. Только в следующий раз умней будь. Поняла?
– Поняла, бабушка.
Женщина вздохнула.
– Ох, бабы, бабы! До чего мы доверчивы… – и с суровой жалостью сказала: – Глупа еще, неопытна, потому и попалась. Иди, чего стоишь?
Мария Ильинична медленно повернулась и, чувствуя на своей спине суровый и в то же время жалостливый взгляд незнакомой женщины, медленно побрела по улице.
Глава 8
Ответ профессора
Мария Ильинична пластом лежала после пира с Прохановым. Плохо, очень плохо пришлось ей в эти дни. Две ночи она ни на минуту не заснула и только к утру третьих суток немного забылась. Но то состояние, в котором она находилась, совсем не походило на сон. Какая-то полудрема вперемешку с кошмарами. То ей казалось, что она еще в доме отца Василия и он ей насильно вливает в рог водку; то вдруг представлялась церковь и она сама, молящаяся в исступлении; то появлялся перед ней Андрей, и на них летели вдруг сразу две машины – «волга» и ЗИМ; то кто-то из окна потрясал ее статьей и кричал: «Ты получишь свое, расстрелять тебя мало!».
Мария Ильинична просыпалась от собственного крика. Когда она окончательно пришла в себя, было раннее утро. Ей почему-то показалось, что она опаздывает на работу, она вскочила с постели, но, вспомнив, что ей некуда и незачем спешить, в изнеможении повалилась на подушку. Ей стало совсем плохо…
Рядом никого не было. Квартирная хозяйка уже несколько дней не ночевала дома. Это случалось нередко, старушка уходила то к сыну, то к дочери, которые жили где-то на окраине города.
То, что хозяйки не оказалось дома, было как раз кстати: не нужно было ничего объяснять старушке, не в меру любопытной и дотошной. Марии Ильиничне стало жутко, когда она поняла, что не в силах встать с постели, чтобы взять кусок хлеба или просто попить воды.
К счастью, около полудня забежала соседка… Она всполошилась и тут же бросилась за врачом. Он предложил отправить Марию Ильиничну в больницу, но соседка об этом и слышать не хотела.
– Сама выхожу, – твердо сказала она.
В постели Мария Ильинична провалялась несколько дней.
Потом ей стало легче, она поднялась, стала ходить и даже решила пройтись по городу.
Мария Ильинична одевалась, когда вдруг со двора послышался голос соседки:
– К тебе гости, Марья.
Гость оказался почтальоном. Он вручил ей большой конверт и, по-военному козырнув, удалился. А Мария Ильинична долго не могла прийти в себя и все вертела в руках тяжелый конверт, не решаясь вскрыть его. Что это могло быть? Уж чего легче – вскрыть конверт, но Марией Ильиничной овладела робость.
Она внимательно осмотрела конверт; на нем были указаны область, город и ее фамилия; уже другой рукой кто-то проставил улицу и номер дома.
Мария Ильинична наконец вскрыла конверт и извлекла… газету.
– Господи боже мой! – вскрикнула она и даже за сердце схватилась, до того оно гулко застучало.
Она стала разворачивать газету; Из нее выпала какая-то бумага. Мария Ильинична подняла ее.
«Товарищ Разуваева! – с волнением прочла она. – Ваше письмо в редакцию мы получили. Оно носит дискуссионный характер. Вы хотите спорить и откровенно высказываете свои мысли.,
Ваши убеждения мы разделить не можем. Для ответа Вам редакция пригласила бывшего профессора-богослова Александра Алексеевича Осакова, двадцать пять лет своей жизни отдавшего служению религии, а ныне решительно порвавшего с ней.
Редакция сочла возможным опубликовать его открытое письмо Вам, озаглавленное «Встреча в пути». Пересылаем номер газеты, в котором напечатан ответ товарища Осакова.
С приветом.
Заведующий отделом писем
А. Самарцев»
Еще больше волнуясь, Мария Ильинична развернула газету и стала искать статью. Да, вот она… «Встреча в пути» и подпись – «А. Осаков, бывший профессор богословия».
Мария Ильиничиа с интересом и внутренним трепетом принялась за статью.
«Мне часто приходится читать в газетах, – пишете вы, тов. Разуваева, – что такие-то и такие-то порвали с религией. А почему я не могу написать о том, как я пришла к христианству и как стала верить в бога?»
Вы сообщаете, что во время войны потеряли мужа, единственного и самого дорогого вам человека. Вам было очень трудно, поэтому вы стали «усиленно искать смысла в жизни», намереваясь получить «ответ на такие вопросы: отчего бывают человеческие страдания, зачем живет человек, в чем заключается истинное счастье?» Для этой цели вы начали изучать «философские сочинения», а уже после этого библию».
– Это когда же я изучала «философские сочинения»?.. – удивилась Мария Ильинична. – Хотя, действительно, в школе многое читала, только что я поняла там?..
«И в результате этого изучения, – с разгоравшимся каждую минуту нетерпением читала Мария Ильинична, – вы пришли к заключению, что «только религия, вера в Христа дает смысл человеческой жизни, дает тепло и свет человеческой душе».
Темная, очень темная повязка у вас на глазах, тов. Разуваева, но все-таки вы не можете не сделать Признания: «Конечно, меня могут упрекнуть в том, что я не хочу видеть положительного, что я не хочу замечать, как развита наша промышленность, как материально улучшилась жизнь наших людей».
Но дальше из ваших рассуждений так и кажется, что ты просто списали слова из какой-то проповеди. Вы авторитетно, хотя и не утруждая себя доказательствами, утверждаете, что «цветы эти ядовиты, они взращены грехом…»
Я прочитал ваше письмо, и мне стало очень горько. Горько и обидно. Я 25 лет истратил на блуждание в мире, который вы, Мария Ильинична, предпочитаете всему на свете. Мне представилась такая картина…
На дороге жизни встретились путники. Один сказал другому:
– Бегу от земной жизни… Есть, говорят, мечта о небесном рае. Иду жить мечтой.
А встречный отвечает ему:
– А я этой мечте отдал лучшие свои годы. Бегу от мечты в жизнь, – и убежденно добавляет: – Теперь-то я знаю: нет и не может быть творчества без жизни, нет и жизни без жизни. Сон хорош, когда он освежает, подкрепляет силы для труда. Но очень обидно проспать самого себя.
Укоризненно покачали головами путники, осуждая друг друга, и… разошлись каждый в свою сторону. Точно так же разошлись и наши с вами житейские корабли, Мария Ильинична. Именно поэтому я и хочу ответить вам.
Вы, может быть, удивитесь: почему именно через газету, а не просто письмом по почте? Отвечу. Потому, что вы не одиноки. К сожалению, есть еще люди с темными повязками на глазах, которые ощупью бродят по жизни, бродят, не ведая, какую ошибку допускают. Я не знаю вашего возраста, но жаль, если вы еще молоды. Очень жаль.
Вас к религии прибило горе, потеря близкого. Это путь не новый. И сейчас, в дни мира, свежие могилы близких приводят к церковным папертям людей, которые не ведают, куда деваться от тоски и горя. Они мечутся и пытаются найти утешение в религии. Это ведь всегда бывает – когда горе, религия тут как тут.
Но правилен ли их путь? Сильный от горя ищет исцеления в труде и деятельности. Слабый же не может противостоять обрушившейся на его плечи тяжести. Своим подгибающимся коленям он ищет готовых подпорок в искусственном, иллюзорном мире религии, в которой жизнь объявляется временной и ничтожной, а вместо нее высшей реальностью провозглашается, мираж некоего надмирного «царства небесного».
Больше того. Жизнь религией объявляется проходным двором, а смерть – воротами «подлинной жизни».
Но это подлейшая мораль! Она повелевает человеку оплевывать самого себя, как ничтожную, грешнейшую тварь. (Ваше письмо, если уж говорить честно, очень похоже на то, какое могло бы написать духовное лицо; этот вариант ласковой елейной подсказки вполне возможен, потому что за двадцать пять лет жизни в «святом» обществе я слишком хорошо изучил этот мир)».
Марию Ильиничну ошеломила прозорливость бывшее го ученого богослова. Ведь так оно и было.
Вспомнив обо всем этом, Мария Ильинична устыдилась самое себя. Устыдилась и уже с большим доверием продолжала читать ответ Осакова.
«…Кто бы ни были эти люди, но они помогли вам угодить в болото мистицизма…
Не знаю, не ведаю, как вы читали «философские сочинения» и какие именно, но я хорошо представляю, как вы читали «священное» писание. В трудном состоянии человека, надломленного горем.
Вы сразу же уверовали в сладостную «истину», а уверовав, потеряли способность критически мыслить. «Истинное богооткровение» туго завязало вам глаза.
Вы не заметили, как в четырех евангельских сказаниях противоречат друг другу описания чудес, рассказы о делах и странствованиях Христа, описания обстоятельств его смерти, воскресения и жизни после него».
– Нет, заметила, – прошептала Мария Ильинична, – Тут вы не угадали.
«…Вы не задумались над тем, что одно и тоже евангелие проповедует то смирение, то восстание, то осуждает богатство, то прославляет его, то вкладывает в уста Христа речи о справедливости, то заставляет произносить притчи, в которых с эпическим спокойствием рассказывается об обязанности рабов служить жестоким и мерзким в своей жажде наживы господам».
«А ведь в самом деле, – промелькнуло в мыслях Марии Ильиничны. – Как это я не обратила на это внимания?»
«…Вам, Мария Ильинична, следовало бы заглянуть в историю появления евангелий. Прочитайте хотя бы очень строгую и правдивую книгу Ю. П. Францева «У истоков религии и свободомыслия», и вы увидите бесчисленные слагаемые и те основные струны, вокруг которых формировалась христианская доктрина.
Познакомившись с этим трудом, вы увидите страдающих и воскресающих богов Египта, Иудеи, Вавилона, Малой Азии и Греции; таинства зачинающих матерей; богов, нисходящих оплодотворить человеческое девическое чрево; вы будете иметь представление об ожесточенной борьбе рабского элемента с аристократической, имущей прослойкой в раннем христианстве и многое, многое другое, что поможет вам открыть глаза на Истину и Правду.
Поймите и другое. Нам, людям двадцатого века, людям социалистического общества, не так-то просто понять звериные законы эпохи расцвета рабства. Но вы даже и не попытались их понять. Вместо глубокого изучения или хотя бы ознакомления с необходимым материалом, вы стали на колени перед образом Христа, мозаично составленным из разных учений и верований, вы приняли безоговорочно всю враждебную человеческой жизни концепцию вытекающей из евангелия христианской религии. Уйдя в несуществующие духовные небеса, вы предали землю, на которой живете, презрели ее, исказили в своем представлении ее облик и облик ее людей…»
– Ужас-то какой!
Мария Ильинична вскочила и забегала по комнате.
– И правильно. Правильно. Я забыла о совести! – с каким-то мрачным удовольствием обвиняла она самое себя. – Конечно, «предала» и «презрела».
«…Вы пишете: «…только религия, вера в Христа дает смысл человеческой жизни, дает тепло и свет человеческой душе. Наука же бездушна. Она не в силах удовлетворить запросы человеческой души».
Нет, наука помогает человеку жить, духовно обогащает его. К тому же, жизнь куда шире пауки. Куда вы дели радость созидательного труда? Как вы можете не замечать богатейший мир человеческих отношений? Разве жизнь ограничивается партой ученика и лабораторией ученого? Бородин был талантливым химиком и оставил нам «Богатырскую симфонию» и «Князя Игоря». Цезарь Кюи был талантливым военным инженером-теоретиком и не менее талантливым композитором. Ломоносов писал и стихи, и научные трактаты. Гёте оставил не только «Фауста», но и научные статьи.
Да разве религия, чтобы быть доходчивей и владеть человеческими душами, не привлекала к себе на службу людей, не старалась воспользоваться чисто человеческими стремлениями к красоте и совершенству? Разве она не старалась использовать живопись, музыку, поэзию, архитектуру и скульптуру? Религия, как подлый вор, пользуясь то материальным могуществом, то политической силой, то человеческим невежеством, присваивала себе таланты и человеческие способности.
Вы над этим задумывались?»
– Нет, дорогой профессор, ничего этого я не знала… – вздохнула Мария Ильинична.
«…Церковники любят петь «Литургию» Чайковского. Но послушайте, как клеймят и уговаривают они тех же верующих «не разменивать бога на греховные утехи мира сего». Что будет, если христиане расскажут о любви своей к оперным спектаклям «Евгений Онегин», «Орлеанская дева», «Иоланта» и еще более – если признаются, что любят балет «Лебединое озеро»?
О, тут их обвинят и в грехе разжигания похоти, и всех других грехах. Мне, право же, не совсем удобно приводить факты вам, женщине, на что способны «святые отцы», проповедующие о греховности страстей человеческих, и что творят они под покровом ночи, при закрытых ставнях или плотно занавешенных окнах…»
Мария Ильинична почувствовала, что краска стыда заливает ее лицо. Перед ее глазами во всех подробностях встала картина двух последних ночей, проведенных в доме Проханова. Она закрыла лицо руками и, застонав, долго сидела так, стараясь унять волнение. Чтобы не расплакаться, она вскочила, зачерпнула из ведра холодной воды, умылась, и ей стало лучше, она снова уселась за стол и продолжала читать.
«…И эту мерзость вы противопоставляете красоте жизни человеческой, красоте творчества человеческого? Как могли вы так оболгать жизнь, да и науку тоже?!
Вы ее обвиняете в изобретении бомбы, но вы забываете, что первые атомные бомбы приказал сбросить «на головы беззащитных людей Японии христианнейший президент США Гарри Трумэн; что в недавней войне, которая поглотила и вашего мужа, первые ракеты дальнего действия, известные ФАУ, начали сбрасывать на головы верующих английских матерей и их детей гитлеровцы– фашисты, возглавившие «крестовый поход» против «безбожного коммунизма». Вы понимаете, что все это означает? Оружие, крест, бомба… Все сливается.
Вы ссылаетесь на великого хирурга Пирогова. Но знаете ли вы, что в своих автобиографических записках он объявил себя решительным противником церкви? Он рассказывает, как семинарист-репетитор раскрыл ему глаза на гнилость церковного православия, и признается, что дурной и грязный семинарский анекдот навсегда встал между ним и церковью.
Вы даже ссылаетесь на Ушинского. Но я убежден, что вы, тов. Разуваева, не читали строк, которые он написал в последние годы своей жизни. Он признал, что «всякая фактическая наука – а другой науки мы не знаем – стоит вне всякой религии, ибо опирается на факты, а не на верования», и потребовал отмежевания школы от церкви.
Но ежели вы знали об этих словах выдающегося педагога, то нет слов, чтобы выразить возмущение. В таком случае вы действуете в духе «святых отцов», которые способны смотреть вам в глаза и бессовестно лгать.
В заключение этого письма к вам хочется спросить вас, Мария Ильинична Разуваева: куда вы нас зовете? Какое «разумное, доброе, вечное» вы нам предлагаете? Потерявшийся вы человек!
Вспомните евангелия, которые вы теперь сочли идеалом мудрости. Есть там восточная народная поговорка: «Может ли слепой водить слепого? Не оба ли упадут в яму!» (От Луки, 6, 39). А вы, ослепленная сначала личным горем, потом религией, в которой захлебнулись, топя свое горе, предлагаете себя в проповедники.
Как больно за вас, еще одну жертву дурмана веры христовой, тов. Разуваева! Найдете ли вы обратный путь, когда правда постучится в ваше сердце, как постучалась она в мое? Услышите ли вы этот стук? Очень и очень хочется, чтобы вы его услышали».
Мария Ильинична резко откинулась на спинку стула, задумалась. Сидела долго. Думала, вспоминала, сопоставляла факты из собственной жизни…
– Потерявшийся ты человек! – повторила она. – И сказать нечего, чтоб оправдаться.
Не раздеваясь, Мария Ильинична легла в кровать, хотя вечер только начинался, и спокойно проспала-до утра. Даже ни одного сна не увидела.
