Текст книги "Человек с крестом"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Прошу присесть, отец мой, – ласково произнес казначей и величаво, лебединой походкой удалился за массивную дверь, обитую черным дерматином.
Удивительная и, пожалуй, не совсем обычная для священнослужителя была жизнь у Разина. Он был моложе Проханова, но жизнь его прошла не менее бурно. Происходил он из богатой купеческой семьи, но еще в детстве взбунтовался, убежал из дому, колесил по стране, пока его силой не возвратили в отчий дом.
Разин окончил коммерческое училище, но коммерция ему пришлась не по вкусу, и он ушел в армию вольно определяющимся. С помощью отцовского кармана получил офицерский чин, воевал на германском фронте, а когда произошла революция – одним из первых вызвался служить новой власти. В гражданскую он командовал эскадроном. Дрался храбро, его даже наградили орденом боевого Красного Знамени.
После окончания гражданской войны Разин просил демобилизовать его по состоянию здоровья: он имел два ранения.
Рапорт удовлетворили, и тут все раскрылось: Разин поступил на пастырско-миссионерские курсы в Одессе.
Поступок бывшего командира ошеломил его друзей. Никто из них даже не подозревал, что человек этот был религиозен. Свои убеждения он скрывал мастерски. И не только скрывал, но и двоедушничал, выступал с погромными речами в адрес тех, кто пошел вслед за патриархом Тихоном.
Но чем дальше в лес, тем больше дров. Вскоре после посвящения в сан священника Разин неожиданно примкнул к обновленческому движению.
Обстановка в то время была сложной. Патриарх Тихон с самого начала возненавидел революцию и молодое советское государство.
Как только правительство опубликовало декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви, Тихон выпустил послание, в котором призвал народ не повиноваться советскому правительству и грозил проклятьем всем, кто признает власть коммунистов.
Однако часть духовенства не пошла за Тихоном. За счет ничтожных преобразований она рассчитывала приспособить церковь к новой политической обстановке.
Наиболее видным деятелем этого движения стал митрополит Александр Введенский. Обновленцы стали в оппозицию к патриарху Тихону и к тем, кто за ним следовал, осуждая контрреволюционную их деятельность. Они хотели быть лояльными к советской власти, но это нисколько не изменило их отношения к самой религии. Обновленцы желали лишь несколько упростить церковное управление, изменить быт духовенства: например, разрешить архиереям жениться, а священникам вступать во второй брак.
Обновленцы сыграли некоторую роль в изменении политики патриаршей церкви по отношению к советской власти. Когда Тихон понял, что может остаться лишь с ничтожной кучкой фанатиков, он круто изменил свою политику.
Обновленческое духовенство стало возвращаться в «лоно святой церкви».
Патриарх Тихон в 1925 году умер. Рядовые священники, такие, как Проханов, которые не раздумывая пошли за патриархом, не сумели быстро перестроиться.
На совести этого деятеля тысячи загубленных человеческих жизней и надломленных, исковерканных душ… И проклято было само имя Тихона в народе, того самого Тихона, которого сейчас пытается обелить православная церковь.
Кто такой Тихон, Василий Проханов понял слишком поздно.
Разин оказался намного ловчее и изворотливее Проханова. Разин напоминал кошку: как ни брось ее, она все падает на ноги.
Приспособленческая деятельность Разина привела к тому, что он стал совершенно беспринципным человеком.
У двурушника два лица, а у этого было столько лиц, сколько требовала обстановка и конъюнктура.
Долгое время Разин выполнял функции благочинного при епископе молдавском. Эта инспектирующая должность приучила его к взятке. В искусстве брать взятки Разин достиг совершенства, и чем больше он их брал, тем больше росли его аппетиты. Если случались неприятности – Разин выставлял напоказ свое прошлое. Прошлое служило ему отличным щитом.
По строгому вызову Разин являлся в скромной одежде, нацепив орден, и любовался ошеломленным видом того, кто должен был решать его судьбу.
В 1937 году Разин вдруг расстался с церковью: обстановка была невыгодная. Он пристроился комендантом в солидном учреждение. На новой работе его довольно скоро повысили в должности: как-никак орденоносец. Разин стал заведовать крупным хозяйством. Материальные ценности были огромные. Он проворовался. Но Разин и здесь, будто кошка, сумел упасть на четыре лапы и уполз, скрылся в кусты. Каким-то образом он оказался на фронте, получил ранение, а ранение послужило ему реабилитацией.
И опять Разин «на коне». Он вернулся к службе боговой, одним махом перечеркнул свою обновленческо-приспособленческую деятельность и получил приход. Сначала служил рядовым священником, а через некоторое время подставил ножку своему настоятелю и занял его место.
Фортуна улыбалась Разину; он выкупил должность благочинного, приналег, отстранил кое-кого в сторону в епархии, и вот он уже правая рука епископа, его казначей, личный поверенный и гроза епархии. Поговаривали, что архиерею недолго жить при столь энергичном поверенном. Разин спал и видел себя епископом.
Проханов рассматривал портрет епископа над дверью его кабинета. С портрета смотрел моложавый, с румянцем на щеках, в черном головном уборе и с легким сиянием вокруг головы человек.
Проханов улыбнулся: епископ скромностью не страдал.
– Прошу пожаловать, отец Василий, – мягким воркующим голосом прервал размышления Проханова преподобный Разин.
Проханов вошел, склонился в почтительнейшем поклоне, получил благословение епископа и только после этого взглянул на него. Крупная голова, крупные грубые черты, будто топором вырубленные, крупные морщины, которых не было на портрете, отвислый красный нос от явного пристрастия к зеленому змию, о чем было известно многим в епархии. И голос преосвященного был низкий, трубный, дьяконовский. Во внешности ничего не Осталось от того облезлого протоиерея, которого Проханов видел в поезде. Сейчас перед ним сидел человек, милость которого не так уж дешево стоила.
– С чем пожаловали, отец Василий? – спросил он после обычного пристального ощупывания глазами посетителя. – Излагай просьбу кратко. – И эта фраза была обычная, но иногда к ней присовокуплялось добавление: «Мы заняты большими и важными делами». В данном случае обошлось без нее, что означало доброе к просителю расположение. И не удивительно: пакет, переданный Разиным специально для епископа, был набит довольно туго.
Проханов изложил свою просьбу. Он ходатайствует о пенсии отцу Иосифу.
– Пенсии? – удивился епископ и перешел на официальное «вы». – Ну нет, почтеннейший. Почему вы, а не отец Иосиф о ней хлопочет?
– Скромность не позволяет отцу Иосифу что-либо предпринять в этом отношении. Он чист и светел. У него язык не повернется, чтобы изложить свою просьбу перед вами, владыко. Но я свидетельствую: отец Иосиф опасно болен. Сердце!
– У меня тоже сердце. А я не прошу. И просить не стану.
– Но, владыко…
– Не гневите меня, отец Василий. Не гневите. Если отец Иосиф опасно болен, пусть здесь вот, перед моими очами и перед ликом господа бога нашего, – епископ истово перекрестился на роскошный иконостас в углу кабинета, – пусть сам мне изложит свою просьбу.
Никодим встал и протянул для поцелуя свою белую большую руку.
– Прощайте, сын мой. Не прогневайтесь, – он широким жестом перекрестил склоненную голову и спокойно уселся в кресло.
…Проханов шатался, когда выходил из кабинета епископа. На нем лица не было. Проханов был уверен в успехе задуманного, потому что сумма его пожертвования была немалая. Теперь же нет и суммы, нет и успеха в задуманном.
Когда он выходил из ворот епархии, перед глазами отца Василия почему-то совершенно отчетливо встал образ жены Десяткова. Сейчас Проханов был уверен: она знала все, что знал о нем муж из рассказов протоиерея.
«Надо к ним домой. Уговорить отца Иосифа. Сам пусть подаст прошение за штат, – думал отец Василий. – А может, нужно через матушку действовать? Попытать ее, знает ли она обо мне? Если знает хоть немного, надо покаяться, честно рассказать о чем возможно, тронуть женщину, а потом уж уговорить ее повлиять на супруга. Это последний шанс…»
С этим намерением отец Василий и возвратился в город, чтобы начать действовать немедленно. А действовать он умел, причем не любил откладывать на завтра того, что можно сделать сегодня.
Глава 9
«Святой» колодец
Подозрения Проханова были основательными. Десяткова действительно знала о нем. И не только от отца Иосифа. Протоиерей Кутаков многое и ей рассказывал, советовался, жаловался. Знала Марфа Петровна и о том, что немцы прочили Проханова в епископы, а может, и куда-нибудь повыше, но сам он будто бы уклонялся от этого назначения.
Когда с ней разговаривал Проханов, Марфа Петровна сначала держала себя настороженно, но вскоре поняла, что отец Василий – свой человек. Он ласково отозвался о Кутакове, чем растрогал ее, и они долго говорили о нем. Настоятель что-то хотел от нее, но чувство осторожности подсказало Марфе Петровне, что с этим человеком, внешне таким ласковым, обходительным, но совсем не таким на самом деле, надо быть поосторожней. И она не стала пускаться в подробности и рассказывать о расположенности к ней отца Александра. О том, что Кутаков ей говорил о Проханове как о будущем ставленнике немецких властей, она сказать побоялась, но зато сообщила о том, что протоиерей подозревал его связи с партизанами.
Проханов загадочно улыбнулся, но ни подтверждать, ни опровергать ее не стал.
Потом разговор пошел о Десяткове. Марфа Петровна ничего не скрывала: она очень боялась за отца Иосифа, ведь у него больное сердце.
Проханов заметил: если матушка не возражает, он лично потолкует с самим епископом, попросит его дать отцу Иосифу хорошую пенсию и отпустить за штат.
Марфа Петровна даже расплакалась от радости и не знала, как благодарить настоятеля.
Через неделю разговор возобновился. Проханов упомянул, что он виделся с самим преосвященным. Епископ не возражал против пенсии, но хотел, чтобы отец Иосиф сам лично изложил ему свою просьбу. Настоятель советовал: пусть батюшка поедет в епархию и закончит это дело. Не надо откладывать в долгий ящик.
Но Десятков и говорить-то серьезно не захотел.
– Пока ноги носят меня по земле, ни о какой пенсии не может быть и речи.
Как ни просила его Марфа Петровна, муж стоял на своем
Обо всем этом Марфа Петровна передала Проханову. Тот огорченно развел руками.
– Бог ему судья, матушка.
Проханов был спокоен внешне, но это дорого ему далось. Нервы его, наверное, долго не выдержат такого напряжения, тем более, что у настоятеля были и другие серьезные неприятности. Они оказались гораздо серьезнее, чем он предполагал.
По району распространился слух о том, что в селе Плоском найдена «святая» икона. Проханов сделал вид, что удивлен, хотя сам был повинен во всей этой истории.
Дело обстояло так. Копаясь как-то в церковном дворе, он обнаружил старую-престарую икону, полузасыпанную землей. Доска отсырела, набухла, но краски хорошо сохранились.
Он хотел уже бросить ее на полку, но раздумал. В голову пришла блестящая идея. Проханов вспомнил, как Авдотья Тераскина, давнишняя его приятельница еще со времен оккупации, как-то рассказывала, что до революции в их селе объявили «святым» колодец, в котором нашли древнюю икону. К нему началось паломничество, священник стал продавать «святую» воду, «исцеляющую» болезни.
Шум достиг губернского города. Оттуда пожаловал сам архиерей со свитой. Дело приняло широкий размах. Продавать стали не только воду, но и свечи, разные сувениры, даже мыло, на обертках которых красовались картинки с видом колодца.
После революции слава «сзятого» колодца потускнела. Махинацию разоблачили, колодец оказался самым обыкновенным, и шум прекратился.
А почему бы сейчас не воспользоваться этой легендой и не возобновить утраченную славу колодца? Надо немедленно послать за Тераскиной и потолковать с нею, чтобы определила к месту эту икону и дала ход выгодному делу.
На следующий день явилась Авдотья. Они довольно быстро столковались. Авдотья, женщина смекалистая и разворотливая, уже выполняла не одно его щекотливое поручение.
Проханов прямо заявил: в случае успеха она получит половину доходов. Надо организовать дело так, чтобы власти узнали о колодце как можно позже. Они, конечно, узнают и всю лавочку прикроют, но нужно по возможности затянуть это дело. Если организовать все по-умному, верная сотня тысяч чистого дохода обеспечена. По опыту знал, насколько доходны такие предприятия.
Этот разговор был в начале весны. Всю эту кампанию они решили начать, когда установится хорошая погода, то есть месяца через два.
Но, по всему видать, проклятой бабенке не терпелось, она решила распустить слух пораньше.
Как и ожидал Проханов, началась суматоха. Прихожане взволновались. Начали ходить к настоятелю. То один спросит, то другой. В ответ священник только пожимал плечами: он тоже слышал, но как там и что – толком не знает.
И наконец настала пора самому выехать в село Плоское.
Тераскина была расторопная баба. Но то, что он увидел, превзошло все ожидания Проханова.
..Авдотья хозяйничала вовсю. Были подготовлены койки для ночлега, продавались свечи, пузырьки для «святой» воды, крестики. Торговля шла бойко, организованно. Икона, будто бы найденная за срубом колодца, стояла на почетном месте в доме Авдотьи. Вход сюда разрешался только с пожертвованием. Была разработана такса: за лицезрение иконы; за то, чтобы прикоснуться к ней; за молитву Егора, сына Авдотьи, которому будто бы открылась «святая» икона; за пузырьки с водой; за крестики. Здесь же открылось лечение, «святой» водой от трех до пяти дней.
Оказывается, Авдотья уже больше месяца орудовала возле колодца, но даже не сочла нужным сообщить об этом Проханову.
– Произошло довольно бурное объяснение. Авдотья вела себя дерзко. Бешеные деньги, стекавшиеся к ней со всех сторон, вскружили ей голову, и она решила, что не так уж трудно отделаться от компаньона. Глядя ему в глаза, Авдотья нагло заявила, что никакую икону она у него не получала, ее нашел Егор около колодца… Ежели отец Василий желает благословить это угодное богу дело, пусть сразу же и начинает.
– Допустим, дочь моя! – усмехнулся Проханов, предвидевший и такой вариант объяснения с Тераскиной. – Допустим, что не знаешь меня и видишь в первый раз. Я могу удалиться, но должен предупредить, что отсюда я прямой дорогой направлюсь в такое место, где интересуются прошлым людей, которые побывали при Гитлере и кое-что для него сделали. Пусть будет по-твоему.
Проханов поднялся, но уходить пока не спешил.
Авдотья явно опешила от такого оборота дела, но сдаваться не собиралась. К лицу ей бросилась кровь, и она не выдержала.
– Ну и говори. Что они мне сделают?
– Ничего особого. Просто подарят лет десять и на том удовлетворятся.
– А я расскажу на суде, как ты мне подсунул вот эту поганую мазню.
– Ага, стало быть, я ее отдал тебе?
– Все равно твой номер не пройдет. Вот ты где у меня! – и Авдотья показала сжатый кулак
– Да ну? – Проханов даже руками всплеснул. – Действительно страшно. А можешь ты, Авдотья, доказать, что это именно я, как ты выражаешься, «подсунул вот эту поганую мазню»?
– А что доказывать! Все знают, какой ты есть пройдоха.
– А вот за такие слова я просто-напросто привлеку тебя к ответственности. Это раз! Завтра же я пошлю бумагу в епархию, что в Плоском объявилась некая Тераскина и дурачит народу головы. Копию письма перешлю уполномоченному по православной церкви в облисполком, а может быть, и сразу в прокуратуру. Я напишу, что икону я видел, она никак не может быть святой и приведу кое-какие доводы. В том же письмо я потребую твоего, Авдотья, ареста за это вот жульничество. Присовокуплю ко всему прочему и делишки твои при немцах. Словом, я тебя предупредил. А теперь прощай. Больше, матушка моя, я уж тебя видеть не захочу, можешь быть уверена.
Он двинулся к выходу.
По мере того, как лилась плавная речь Проханова, от лица женщины отливала кровь. Потом у нее скривилось лицо и запрыгали губы. Только сейчас Авдотья поняла, как опасен этот человек. Как она могла решиться на такой поступок? Бес попутал, никак не меньше…
Перепуганная женщина повалилась Проханову в ноги, обняла их и, заливаясь слезами, стала умолять забыть о ее глупости. Он не спешил поднимать Авдотью. Проханов стоял, смотрел на нее и молчал, будто раздумывая – прощать ее или не стоит?
Нет, прощать он, пожалуй, не станет.
Проханов перешагнул через распластавшуюся на полу подлую бабенку и двинулся к выходу.
Авдотья завыла и поползла вслед за ним на четвереньках.
– Господи! Отец Василий, святой человек! Все возьми… Все забери, до одной копеечки. Только прости Христа ради. В слуги твои пойду, до смерти собакой буду служить, только забудь, забудь…
Она вскочила, метнулась куда-то за печку и вытащила объемистую сумку.
– Бери, бери, отец Василий, и будь они прокляты!
– И это все? – удивился Проханов.
– Вот тебе крест святой! – она упала перед иконой на колени и стала креститься.
Проханов рассмеялся.
– Только что называла ее поганой, а теперь клянешься перед ней. Нет, Авдотья, ты не заслуживаешь моего прощения. Неискренняя ты. Полагаешь, я глуп? Тут всего пять-семь тысяч, а ты целый месяц орудуешь: Зачем мне голову морочишь?
Он перешагнул порог. Вслед за ним метнулась Авдотья.
– Не губи, родимый! Все, все отдам, – поднажала на голос Тераскина и загородила телом дверь из сеней.
Проханов вдруг смял ей кофту на груди, рывком притянул к себе и прохрипел:
– Змея подколодная! Я раздавлю тебя, как мокрицу пуганую, если ты не выложишь мне все. Все до единой копейки. И будешь носить каждую неделю. Сама! Поняла? Или я тебя сгною в тюрьме. Все твои тюремные знакомства знаю. Забыла Королькова, потаскуха несчастная? Так я тебе напомню… Иди!
Проханов повернул ее спиной к двери, ведущей в комнату, и с силой толкнул. Авдотья упала на пол, но даже не охнула. Она тут же вскочила и, подняв крышку подвала, загремела по лестнице. Через минуту она вынырнула из подвала бледная, с глазами, в которых застыл ужас, и сунула Проханову тугой холщевый мешок.
Авдотье было лет сорок – сорок пять, но она еще не успела располнеть и обрюзгнуть. Сейчас, когда вспышка бешенства у Проханова прошла, женщина даже понравилась ему.
«А ягодка-то еще действительно хороша», – но, поразмыслив, тут же решил: все впереди…
– И это все? – строго спросил он.,
– Все, все, батюшка. Все, до единой копеечки.
– Положи мешок и сумку в простую котомку, завяжи бечевкой и дай мне в руки. И помни! Когда вся эта канитель с колодцем закончится – подсчитаем и разделим, как я сказал. Но если, подлая, обманешь – пеняй на себя. Я слов на ветер не бросаю. Пора бы знать.
Авдотья заметалась по комнате, засуетилась, выполняя желание батюшки, но никак не могла найти нужную вещь.
Руки у нее тряслись, и двигалась она как-то боком.
«Ага, – злорадствовал Проханов. – Пусть помучается, подлая, пусть ночей не поспит»
Он приехал вечером и ночью же решил уехать отсюда, чтоб никто не знал о его заинтересованности во всей этой затее.
Через полтора месяца слух о «святой» иконе дошел и до района. В районе стали думать, что предпринять.
А пока думали да гадали – время шло. А между тем в селе Плоском и его окрестностях, стало распространяться какое-то странное заболевание. Подозрение падало на «святой» колодец: ведь раньше из него почему-то не бра ли воду.
Вскоре картина прояснилась. Оказывается, неподалеку находился скотомогильник. Колодец заражен.
Пришлось срочно принимать меры. В Плоское направили авторитетную комиссию из представителей местной власти и врачей-специалистов. Верующим, собравшимся около колодца, продемонстрировали результаты лечения «святой» водой – женщину с землистым цветом лица, которую привезли в карете скорой помощи к самому колодцу и заставили при всем народе рассказать, что за болезнь приключилась с ней после того, как она выпила кувшин «святой» воды. Пожадничала, старая…
Для большей убедительности нашлись охотники спуститься в противогазе в колодец и выловить оттуда полуразложившийся труп кошки.
Эта кошка подействовала куда убедительнее, чем перечисление врачей, какие микробы обнаружены в колодце. Обманутые люди бросились к дому Тераскиной, но Авдотья, почуяв, чем пахнет дело, уехала вместе с сыном Егором в Петровск.
Колодец немедленно зарыли.
В тот же день прокурор Афинов подписал ордер на арест Тераскиной.
Но Авдотья зря время не теряла. Она успела добраться до Проханова и обо всем рассказать ему.
Проханов на решения был скор. Он довольно быстро достал откуда-то машину, усадил в нее Авдотью и шепнул:
– С богом!..
Она молча кивнула головой и еще крепче прижала к груди тугой узел, в котором была «законная» половина Авдотьи. На несколько лет безбедного существования хватит.
Если Тераскиной удалось ускользнуть, то с трудом отделался от всей этой истории сам Проханов. Его официально вызвали в райисполком и строго спросили: для какой цели он ездил в село Плоское?
Проханов категорически отрицал какую-либо причастность к этому скандальному делу. С оскорбленным видом он потребовал свидетельских показаний. Кто может подтвердить его участие в компании со «святым» колодцем?
Свидетелей не нашлось: райисполком получил много анонимок, но нельзя же их выдвигать как свидетельские показания, хотя было ясно – местный настоятель, несомненно, приложил здесь руку.
Когда Проханов выходил из райисполкома, у него мелкой дрожью тряслись колени, а по спине струился пот.
А в своей обители случилось новое происшествие. Не успел он возвратиться на церковный двор, как подошел Десятков и, смущаясь, отозвал настоятеля в сторону. Он долго мялся, вскидывал на него глаза, и вдруг эту «божью овечку» прорвало.
– Отец мой, батюшка Василий… Не могу не выразить вам своего возмущения. Как вы можете связываться с какими-то подозрительными людьми вроде этой… Авдотьи?
Проханов почувствовал, как медленно стал бледнеть. Слова Десяткова были сами по себе неожиданными, но особый страх у Проханова вызвала уверенность, что за сараем кто-то стоял и слушал их разговор. Проханов видел тень, заметил даже, как тень вздрогнула, когда заговорил Десятков.
Проханов обессилел и не мог ни остановить Десяткова, ни двинуться с места.
– Ежели вы официально не отгородитесь от этой позорящей-нас компании, я буду вынужден поступить так, как подсказывает мне моя человеческая совесть. Я хоть и поп, но человек я советский… А вы… вы, почтеннейший отец Василий, никак не можете порвать ваши гнусные связи…
Десятков стал хватать воздух ртом и заваливаться куда-то назад. Но он не падал, а мелко-мелко семенил ногами и шаг за шагом отступал к забору Прислонившись к нему спиной, Десятков медленно начал сползать на землю. Он все хватал ртом воздух и делал какие-то знаки Проханову.
В первую минуту Проханов не знал, как поступить. Знаки Десяткова были понятны: нужно достать лекарство, которое он, наверное, носил с собой. Но тут же мелькнула мысль: никаких лекарств! Такое легкое освобождение от давнишних забот и тревог. Естественная смерть, не выдержало сердце. Все же знали, что отец Иосиф сердечник…
Проханов стал тихонько отступать от Десяткова, забыв в эту минуту, что они не одни. Он сделал шаг, другой, третий, и вдруг кто-то метнулся мимо него к терявшему сознание священнику.
То была Маргарита. Это она стояла за сараем.
«Боже! Чем все это кончится?»
Тем временем Маргарита присела перед отцом Иосифом. Тут же, впрочем, опомнился и настоятель. Вслед за Маргаритой он бросился к Десяткову.
Гунцева проворно расстегнула кармашек на груди белой длинной рубашки-толстовки Десяткова и достала оттуда пузырек вместе с кубиком сахара. Капнув на сахар, она ловко вложила его в рот старика и-стала настойчиво повторять:
– Сосите, сосите, отец Иосиф… Вы слышите меня? Но Десятков не подавал признаков жизни. Маргарита, не пугаясь, надавила на челюсть старика. Сахар хрустнул на его искусственных зубах. Отец Иосиф стал медленно приходить в себя. Он с жадностью смотрел на Маргариту, как не смотрит фанатик на икону святого.
Потом Маргарита помогла Десяткову подняться. Даже не взглянув в сторону отца Василия, стоявшего в недвижной позе неподалеку от них, они медленно пошли со двора. Проханов так и не сказал им ни слова.
У отца Василия было такое ощущение, что все неприятности собрались воедино и двинулись на него лавиной. Судить его будут за мошенничество, за махинации со «святой» водой.
Не успел Проханов опомниться, как на голову его обрушилось новое несчастье. В Петровск прибыл нарочный епископа с личным посланием, которое приказал передать настоятелю Петровского-собора из рук в руки. Никодим в конфиденциальной форме сообщал Проханову, что Обрывков в семинарии буйствует. Он не желает подчиняться строгому порядку, не желает соблюдать никаких постов, считает всех иезуитами и даже заявил своему инспектору-наставнику, что о них всех нужно сообщить в газету. Вопрос с Обрывковым пока еще не решен, но преосвященный опасается серьезных неприятностей.
…Воистину говорят: пришла беда – открывай ворота; видно, бог отвернулся от своего слуги на земле.
