Текст книги "Человек с крестом"

Автор книги: Алексей Першин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 2
Особая миссия

Тем временем две груженые машины осторожно пробирались по затемненному городу. Улицы были совершенно безлюдны. Навстречу попались только двое полицейских. Они пытались остановить шедшую впереди машину, но, заметив Сидорова, который угрожающе поднял руку, вытянулись и стояли по стойке «смирно» до тех пор, пока машины не проехали мимо.

Остро и холодно мерцали звезды в черном морозном небе. Синеватый иней покрыл дома, деревья, землю, которую не успел еще укутать на зиму снег.

Холодно, пустынно было в городе. Оттого-то и казалось, что две машины крадутся по ночным затемненным улицам. Проханов увидел, что идущая впереди машина свернула вправо и остановилась.

Ворота быстро распахнулись.

– Вот же сволочи! – выругался Проханов. – Зачем же их во двор-то понесло?

Он успел в свете автомобильных фар рассмотреть дом; дом показался ему высоким и очень длинным. Здание, видно, было добротное, вместительное и с внешней стороны хорошо отделано.

«Мой дом!» – екнуло в груди Проханова.

– Прошу вас, ваше преосвященство!

Сидоров распахнул дверцу кабины.

– Немедленно угоните вашу машину. Немедленно! Неужто вы так худо соображаете? – Голос Проханова был приглушен, но от едва сдерживаемой ярости срывался.

Старший полицейский, растерявшись, не сразу сообразил, что ответить.

– Что стоишь, болван! Выполняй, что приказано)

– Есть!

Сидоров опрометью бросился к шоферу. Тот не сразу понял его. Сидоров стал размахивать руками, и машина, развернувшись в широком дворе, рванулась на улицу.

Проханов облегченно вздохнул. Никто, кажется, не наблюдал за ними, во всяком случае он ничего подозрительного не заметил.

Когда Проханов хотел войти в дом, его подхватили под руки двое полицейских, а третий побежал вперед. Вот он распахнул в доме одну дверь, вторую, третью. Вспыхнул свет, и Проханов остановился удивленный.

Дом, преподнесенный ему в подарок немецкими властями, представлял собой почти музей, до отказа набитый вещами. Пять комнат ломились от них. Ковры, диваны, шкафы, деревянные кровати, кресла, стулья, картины и, в довершение всего, концертный рояль. Но не рояль – вещь с его точки зрения пустячная, а великолепная хрустальная и серебряная посуда привлекла особое внимание Проханова.

Настроение его заметно улучшилось, и он заговорил ласковым голосом:

– Скажите, сын мой, кто раньше жил здесь?

– Никто, ваше преосвященство, – с готовностью ответил Сидоров, глядя на Проханова с собачьей преданностью: для него, полицейского, этот седобородый человек – сильный мира сего, а он служил только сильным. – Раньше здесь была какая-то большевистская управа. Я, ваше преосвященство, не местный… Не могу знать во всех подробностях.

– Хорошо, хорошо. И этого достаточно. А вот это все? – Проханов обвел рукой вокруг себя. – Обстановка здешняя откуда реквизирована?

– Три дня назад доставлена из Оклокотской столицы, а туда будто бы ее привезли из областного города.

Проханова порадовал ответ полицейского.

– Ну и славно… – Но все же он уточнил еще раз. – И шкафы, и комоды, и кровати?

– Так точно, ваше преосвященство. Пять машин. Лично мною доставлены из Оклокотского округа. – Сидоров подобострастно осклабился, доверительно склонился к священнику и вполголоса сообщил: – В шкафах кое-что имеется, с устатку. Лично от господина бургомистра.

Проханов спрятал в бороду ухмылку и кивнул Сидорову.

– А ну веди, веди, сын мой. Показывай.

– К шкафам изволите?

– Что ж… И к шкафам можно с дороги-то. Или мы не православные?

– Все уже приготовлено, ваше преосвященство. Прошу вас.

Сидоров забежал вперед, открыл дверь и широким хлебосольным жестом показал на стол. Стол этот кто-то заранее со вкусом сервировал, но зачем-то прикрыл очень тонкой бумагой. Старший полицейский осторожно, будто открывая клетку со зверем, отдернул руку, снимая со стола бумагу.

Проханов сощурил глаза от удовольствия, но почему-то сурово осведомился: сколько его сопровождало полицейских? Сидоров испуганно ответил: шестеро, если считать его. Есть еще двое – в охране дома.

– От кого охранять-то? – как можно равнодушней спросил Проханов.

– От партизан, ваше преосвященство.

– Вот как? Православного от православных? Они разве не христиане, не русские? Почему их надо бояться?

Сидоров выпучил глаза и стал беззвучно шевелить губами.

– Ва… ваше преосвященство! Как можно? Это же разбойники! Они стреляют без разбора. Н-не приведи господь!

– Ну-у, сын мой, у страха глаза велики, – и распорядился: – Зови сюда охрану. Выпьем, закусим чем бог послал. '

Старший полицай заколебался, растерянно замигал ресницами.

– Ваше преосвященство! Никак невозможно. Опасно…

– Опасно праздновать труса. Зови немедля.

– Есть! А с немцем как быть?

– Ну… и его зови. – Проханов поморщился. Не пристало ему якшаться с немецким солдатом. Но… солдат есть солдат; пусть расскажет, где нужно, каков есть православный священник. – Зови и солдата. Скажи ему: «Волен зи триикен руссищ водка?» Сам прискачет. У нас, сын мой, стол на добрую полусотню молодцов хватит Ну, бегом!

Через час во владениях священника Проханова шел пир горой. Благо запасов было столько, что тревожиться о завтрашнем дне не приходилось.

Немецкий солдат сначала дичился, пренебрежительно морщился, но пил жадно, много и вскоре захмелел. Однако и во хмелю он не забыл, что представляет высшую расу. Расправив плечи, солдат решил блеснуть. Он сел за рояль и окинул снисходительным взглядом присмиревших полицейских; на них действительно произвело впечатление, что солдат так вот: запросто садится за рояль.

– Бетховен? – с улыбкой осведомился солдат. – О, найн. Марш! Марш! Битте…

И грянули марши. Солдат оказался на редкость энергичным музыкантом. Он так самозабвенно, колотил по клавишам, что у слушателей гудело и голове.

Марши вскоре надоели. Солдат полез целоваться С Прохановым, почему-то обращаясь к нему: «Герр министер» Обнимались и полицейские с немцем, а потом они вместе собрались качать «его преосвященство». Проханов едва избавился от этой чести.

Около трех часов ночи шум в доме стих. Полицейские свалились прямо на пол и захрапели. На широкой кровати лежал только Проханов. Он не спал.

Ему вспомнилось холеное лицо советника, личного, представителя фюрера, перед которым даже офицеры из гестапо, всегда самоуверенные, властные и никого не признававшие, в струнку тянулись.

– Мы с вами одинаково ненавидим большевиков. А коль так – зачем играть в прятки? – говорил ему советник. – Мы – я имею в виду немецкие власти – и церковь должны объединить усилия в борьбе с большевизмом, презренными иудеями и всей этой никчемной сворой.

Проханов смело тогда возразил советнику, что не пристало ему, русскому православному священнику, открыто якшаться с немецкими властями, потому что для прихожан, как там ни говори, немцы были и остаются оккупантами.

Советник рассмеялся, добродушно похлопал по волосатой руке священника и сказал, что хорошо понимает «его преосвященство». Так и сказал: «его преосвященство». Этим он дал понять, что сан епископа – в руках самого отца Василия.

– Я с вами вполне солидарен. Демонстрировать связь с немецкими властями не стоит. Я скажу больше Для пользы дела можно кое-когда и ругнуть эти власти. В меру, конечно. Все нужно делать в меру – это золотое правило в жизни для немца и кто с ним идет в ногу – особенно. Пусть прихожане думают: духовный пастырь с ними.

Это было умно задумано. Советник намекнул: за все услуги, которые окажет немецким властям «его преосвященство», они в долгу не останутся. Пусть господин Проханов выбирает любое место, где бы он хотел получить приход. Впрочем, если «его преосвященство» не возражает, он бы посоветовал выехать в город Петровск, весьма благоустроенный и культурный населенный пункт, где особую активность проявляют партизаны.

Последние слова удивили Проханова. По собеседник успокоил его. Господина Проханова пальцем никто не посмеет тронуть: ведь священник будет в оппозиции к официальным властям. Об этом, разумеется, тут же ста нет известно партизанам. Со священником, видимо, захотят связаться. От этой связи нельзя отказываться, ее надо использовать.

Впрочем, это не главное, чего ждут от «его преосвященства». Основная его миссия – прочно завоевать души прихожан. Надо войти к ним в доверие, нужно знать каждого в лицо, по фамилии, знать их семьи, родственников; надо быть в курсе их жизни, настроений, мыслей.

Это – на первом этапе.

Второй этап – более ответственный. Надо постепенно изгонять из умов прихожан большевистскую заразу Действовать нужно осторожно, но наверняка. Сначала следует создать свой круг верных людей, которым по первому требованию «его преосвященства» материально помогут – распоряжение на этот счет уже имеется. Таким образом у этой группы людей появится «утробная» – советник так прямо и выразился – заинтересованность. Уж он-то, человек с опытом, отлично знает: когда люди получат что-то реальное, когда у них появится собственность, они станут незаменимыми помощниками и верными слугами духовного пастыря.

Советник особенно подчеркивал: необходима тонкая работа там, где имеешь дело с душой человека. Он предупреждал, что всякий, кто имеет дело с «идеологическим оружием великого фюрера», должен обращаться с этим оружием чрезвычайно осторожно. _

– Как это у русских толкуют: семь раз обмерь.

– Не так, господин советник, – с улыбкой поправил его Проханов. – Семь раз отмерь, один раз отрежь.

– Вот-вот. Оч-чень, скажу вам, разумное изречение. Оно чисто в немецком духе.

– Но и в русском, господин советник, – снова проявил смелость Проханов.

Его рискованная смелость опять была оценена по достоинству. Высокий собеседник одобрительно улыбнулся и покровительственно сказал:

– Мне нравится ваша независимость и, как это… национальное самосознание. Но… господин Проханов, вы должны и здесь иметь меру и, так сказать, не переходить грань. Всегда и везде. Чтобы ваши слова не могли истолковать неправильно. Ваше чувство должно измеряться степенью искренней, идущей от сердца приверженности к идеям, за которые боремся мы.

– Охотно с вами соглашаюсь, господин советник.

Советник предупредил, что он не один печется о душах народа, завоеванного германским оружием. Более подробно круг обязанностей «его преосвященства» ему расскажет представитель Ватикана, который специально объезжает районы, где уже установлен «новый порядок», чтобы помочь братьям во Христе в сложной и ответственной их работе.

Советник подчеркнул, что миссия «его преосвященства» особая и почетная. Германские власти возлагают на него большие надежды.

В заключение беседы советник с улыбкой сообщил, что в качестве первого дара он уже распорядился подготовить в Петровске добротный дом с полной обстановкой, чтобы господин Проханов жил ни в чем не нуждаясь. Но, чтобы не демонстрировать какую бы то ни было связь простого священника с немецкими властями, отец Василий будто бы купит дом у бывшего хозяина. Такой «хозяин» уже есть, и он ждет распоряжений. Предварительно будет пущен слух, что этот хозяин так перепугался близости фронта, что уступил первому же покупателю свою собственность за ничтожную сумму. Этим первым покупателем будет он, местный священник. Соответствующие документы будут оформлены, а предварительно о продаже дома появится объявление в петровской газете. Нет, нет, пусть отец Василий не тревожится, его никто не опередит. Инструкции на этот счет уже даны, волноваться «его преосвященству» не следует.

Потом Проханов беседовал с протоиереем Кутаковым. Уж как он извивался перед Прохановым, как лебезил перед ним. Кутаков, конечно, знал, кто поддерживает и проталкивает отца Василия. Понимая, что беседует с будущим епископом, Кутаков все делал, чтобы угодить будущему «его преосвященству». Даже неприятно было видеть, как унижался протоиерей перед ним, рядовым священником.

Была у отца Василия и встреча с высоким представителем Ватикана. Беседа с тощим человеком в черной сутане продолжалась пять часов кряду,

Проханов вышел от него бледный, с холодным потом на лбу. Никогда еще он не встречал столь неистового человека. Это был фанатик, наделенный к тому же неукротимым характером. Было ясно, что ватиканец ни перед чем не остановится во имя своих целей. А цель его ясна. Еще три с половиной столетия назад Брестской унией было провозглашено объединение католической и православной церквей на территории Польши. Позже эта уния распространила свое влияние на прибалтийские государства, на Западную Украину и Белоруссию. Уния обязала православную церковь признать главенство папы римского и основные догматы католической церкви, однако православная церковь сохранила свои прежние обряды и порядок богослужения.

Проханов знал, что уния, заключенная в 1596 году, – это способ окатоличивания православного населения на Украине, в Белоруссии, Прибалтике. И уж, конечно, Ватикан не мог не воспользоваться такой великолепной для него возможностью, как захват областей, простиравшихся далеко за пределами границ действия Брестской унии. Не зря же Гитлер вскоре после захвата власти заключил конкордат с Ватиканом. Именно поэтому тощий ватиканец чувствовал себя здесь чуть ли не хозяином.

– У Ватикана сто восемь акров земли, но полмиллиарда покорных душ в мире, – говорил он, мрачно сверкая глазами из-под насупленных, нависших над глазницами бровей. – Да и грешного злата достаточно, чтобы сокрушить непокорных. Я говорю прямо и советую о том не забывать. Нет такой силы, какая могла бы потягаться с Ватиканом.

Проханов получил самые подробнейшие инструкции о том, как вести работу в первом году его деятельности.

В тот же день Проханов твердо решил для себя: если нужно, если того потребуют обстановка и обстоятельства – ничуть не хуже быть и католическим священником. Какая, собственно, разница: рясу ли носить или сутану? Христос один, только славят они его по-разному.

Проханов тихонько встал с постели и, переступая через храпевших полицаев, вышел во двор.

Ночь была тихая, морозная. Падал легкий снежок. Издали доносились орудийные раскаты. Фронт близок, совсем близок. Неужели такая несокрушимая сила, как гитлеровская армия, будёт остановлена? Этого Проханов никак не мог уразуметь. Он уже давно решил, что ненавистным ему советским воякам пришел конец.

Именно этот вывод и привел отца Василия к немцам…

Проханов всей грудью вдохнул свежий, колючий зимний воздух, потянулся с хрустом, с истомой во всем теле, и вдруг взгляд его уперся в машину.

Ну да, та самая немецкая машина, которая доставила его сюда.

«Какая глупость!» – выругал он себя и заспешил к грузовику.

Решение созрело немедленно. Надо проверить – не оставил ли этот немецкий болван воду в радиаторе? Упаси боже, если вода не спущена. Машина во дворе – это же улика. Об этом завтра станет известно соседям, всему городу и уж, конечно, дойдет до партизан. У них отличная связь с населением. Как он о том раньше не подумал? Выпроводил одну, надо было выпроводить и другую. Не следовало и подъезжать открыто к управе. Хорошо хоть ночь застала, никто, кажется, не заметил.

Он заспешил в дом, вытащил из кармана полушубка электрический фонарь, извлек затем браунинг, подарок ватиканца. Проханову не раз приходилось в смутные двадцатые годы, да и позже, видеть пистолеты системы браунинг, но таких встречать не довелось. Пистолет небольшой, а вмещал в широкой своей рукоятке шестнадцать патронов.

– Даю вам проверенную игрушку, – сказал гость. – В пятидесяти метрах доску пробивает.

– Не люблю я этих игрушек, – ответил ему Проханов. – Не дело это – человеку моих занятий ходить с такими штуками.

– Э-э, милый человек… береженого бог бережет. Время такое.

Проханов едва не спросил тогда: откуда он так хорошо знает русский язык и русские пословицы? Но удержался, боясь показаться наивным.

Тревога была напрасной. Шофер оказался аккуратным человеком. Воду он спустил и даже постарался укрыть потеплее мотор. Видно, знал, куда направлялся. Если удирать придется – у него все наготове.

Впрочем, так ли уж все наготове? Где вода?

Проханов направился в дом. В коридоре он посветил. Так и есть. Ведро с водой, чуть тронутой ледком, стояло в уголке. Ведро немецкое, явно водитель приготовил.

– Вот тебе и орьясина! – улыбнулся Проханов,

Он вошел в комнату, где храпели его собутыльники. Не успел он сделать и шага, как грохнул выстрел. На голову посыпалась штукатурка.

Стрелял шофер. Он привалился к стене, пучил на Проханова осоловевшие глаза и прыгающей рукой целился в него из парабеллума.

Проханов метнулся в сторону. Вторая пуля попала в дверь. Третьего выстрела не последовало: он запустил в обезумевшего немца маленькой скамейкой, попавшейся ему под руку.

Шофер охнул и выронил пистолет. Проханов наступил на него ногой. Наклонившись, он левой рукой быстро поднял парабеллум, а правой схватил за грудь немца и так рванул его, что китель шофера затрещал; отскочили две верхние зеленые пуговицы и покатились по гладко натертому паркету. Коротким движением левой руки, в которой был зажат парабеллум, Проханов нанес водителю удар в челюсть. Немец отлетел к дивану и, увлекая за собой стулья, с грохотом повалился на пол.

– Все-таки орясина!

Проханов сунул парабеллум в другой карман и зашагал в коридор. Там он взял знакомое ведро с тонкой коркой льда, возвратился в гостиную и плеснул пригоршней воды в лицо потерявшему сознание шоферу.

Тот открыл глаза, а от второй пригоршни закрутил головой и уставился на Проханова глазами, в которых застыл животный страх.

– Чего смотришь, болван? Опять ферштанд нихтс? Кто этой штукой балуется? – Проханов показал парабеллум. – Хочешь, чтоб я сообщил оберштурмбанфюреру?

Водитель вскочил, вытянулся перед Прохановым и что-то быстро-быстро заговорил. Проханов, хотя и знал немецкий язык, долго не мог ничего понять. Он слышал только картавое «партизанен, партизанен». Одурел человек с перепоя и принял его за партизана.

– Ладно, умолкни бога ради! – Проханов с раздражением отмахнулся от водителя, – Бери ведро – и марш…

Заводи мотор. Шнель, шнель! Полицаев тоже бери с собой. Понимаешь, чертова кукла, или не понимаешь?

Последние слова он уже кричал. Его взбесила беспомощность этого представителя сильной расы. Какая уж там сила! Нюни распустил, дрожит как кролик, только слез не хватает…

Проханов засучил рукава, рывком пригнул голову ошалевшего от испуга шофера и начал умывать его. Из носа, изо рта немца шла кровь, заливала китель. Чего доброго, еще разговоры пойдут: кто, за что, да почему. Синяк у немца был очень уж заметен, даже глаз заплыл. Свой кулак Проханов знал, не раз приходилось пускать его в ход…

– На, орьясина! Утрись – и с глаз моих долой.

Тот торопливо привел себя в порядок, бросил на диван полотенце, вытянулся.

– Заводи мотор. Шнель! – и четко, властно произнес по-немецки – Уезжай! И полицаев увози. Не нужна мне охрана. Понял?

– Гут, гут, герр министер!

– Ишь, сволочь, в министры меня произвел…

Через полчаса в доме Проханова не осталось ни одного полицейского. Растолкать их так и не удалось. Пришлось грузить вдвоем с шофером, как мешки с солью. Натерпевшись страху, немец так нажал на газ, что машина, кажется, присела на задние скаты.

Куда вывез водитель полицейских, Проханов так и не узнал.

Спустя несколько лет после окончания войны до него дошли слухи, что немец с полицейскими угодил к партизанам. Когда и водитель, и его живой груз опомнились, они в один голос заявили, что тот проклятый поп – самый настоящий партизан.

Глава 3
Достойный отпрыск

В десять часов утра к Проханову явился посыльный е письмом от Чаповского, который уведомлял «его преосвященство», что ровно в 16.00 в районной управе устраивается официальный прием в его честь, куда будут приглашены самые уважаемые жители города.

Проханов пришел в бешенство.

– Осел! Боже мой, какой осел!

Ругался он так громко, что перепугал посыльного, морщинистого старичка.

Проханов тут же написал ответ, где умолял господина бургомистра ни в коем случае не устраивать никаких приемов и бога ради не распространять никаких приглашений. А если они уже разосланы, немедленно известить, что допущена ошибка, или пусть господин бургомистр придумает что угодно. Проханов предупредил, что, если обо всей этой затее станет известно господину советнику, будет большая неприятность.

Эта последняя фраза звучала как открытая угроза.

Через полтора часа в доме Проханова появился лично бургомистр в сопровождении своего заместителя Амфитеатрова.

Угроза, содержащаяся в записке, возымела действие. Чаповский рассыпался в извинениях.

Минут через двадцать бургомистр удалился, сославшись на чрезвычайную занятость. Однако Чаповский не забыл осведомиться, не желает ли «его преосвященство» какого-либо содействия, нет ли у него просьб.

Проханов, нахмурившись, сказал, чтобы бургомистр не затруднял себя личными посещениями и в следующий раз вызывал рядового священника повесткой.

Последние слова были выразительно подчеркнуты…

Бургомистр смешался, невнятно пробормотал, что желания «его преосвященства» будут точно исполнены, пусть он не беспокоится и, что самое главное, пусть никуда не сообщает о допущенных промахах с его представлением избранному обществу города Петровска.

Чаповский счел своим долгом заметить, что господин комендант и он лично надеются на помощь «его преосвященства». Из этих соображений заместитель бургомистра господин Амфитеатров поступает в распоряжение «его преосвященства».

Чаповский, отвесив почтительный и глубокий поклон, удалился.

Амфитеатров, державшийся в сторонке, словно ждал этой минуты. Он, вышел на середину комнаты и, улыбаясь, стоял некоторое время, будто ожидал, что на него должны обратить какое-то особое внимание.

По виду заместителю бургомистра было лет сорок-сорок пять. Тщедушного телосложения, с редкими волосиками на голове, но одетый с иголочки в полувоенный костюм, с множеством ремней, с блестящими и скрипящими крагами, этот человек походил на опереточного героя. Однако глаза Амфитеатрова внушали трепет любому, кто с ним сталкивался. В них светилась такая ненависть, откровенная, жгучая, что становилось не по себе, когда человек встречался с ним взглядом.

Для этой ненависти были причины. Отец Николая Амфитеатрова, священник, так же, как когда-то и Проханов, с первых же дней революции активно выступил против советской власти. Но Захарий Амфитеатров не обладал эластичностью отца Василия. Фанатизм и слепая ненависть к «антихристам-большевикам» заставила Захария взять в одну руку крест, в другую – оружие и выступить во главе кулацкого восстания. Участников этого восстания за звериную жестокость прозвали в народе «захарьевскими бандитами».

На борьбу с озверевшими кулаками поднялись крестьяне из окрестных деревень.

Их самосуд был страшен. Ни милиция, ни специальные части, выделенные государством для борьбы с бандитами, не успели даже подойти, как все уже было кончено. С отцом Захарием, не успевшим скрыться, жители села Большое Доброво поступили по тем же законам, которые он применял к своим жертвам. При тридцатиградусном морозе его спустили в прорубь.

С тех пор прошло много лет, много воды утекло и давно уже было забыто кулацкое восстание, а в местах, где когда-то действовала шайка, возглавляемая попом_; до сих пор еще живут выражения: «лютует, чисто Захарий», «белены захарьевской объелся», «кровь захарьевская в голову ударила».

Но если народ забыл о делах Захария, то не забыли расправы с ним его дети: сын Николай и дочь Галина, или Гильда, как ее теперь называли. В свое время им удалось скрыться за границу. Теперь они возвратились в родные края, чтобы мстить. Николай Амфитеатров стал заместителем бургомистра, а его сестра – переводчицей в немецкой комендатуре.

Николай Амфитеатров, испытывай удовольствие от собственных слов, доложил Проханову, чей он сын и зачем вернулся на эту «пропитанную отцовской кровью землю».

Проханов искренне обрадовался этой встрече. Он сказал, что хорошо помнит отца Захария, но даже и подозревать не мог, что этого «почтенного и уважаемого в духовном мире» человека постигла столь печальная и страшная участь.

Однако «его преосвященство» слукавил. Об участи отца Захария Проханов узнал вскоре после подавления восстания. Он сам был членом той же банды, но вовремя сумел скрыться, а потом запутал свои следы.

Проханов выразил сыну «глубоко уважаемого» им человека самое искреннее соболезнование, а потом долго заверял Амфитеатрова, что сын его друга, погибшего при столь трагических обстоятельствах, с полным правом и основанием унаследует его дружбу.

И только после взаимных уверений в преданности они приступили к делу:

– Для пользы дела решено организовать городскую управу, – сказал Амфитеатров. – Надо избрать бургомистра. – Он подчеркнул последнее, слово. – Вы понимаете?

Проханов насторожился.

– Что ж, разумно, на мой взгляд. Только я-то здесь при чем?

– Как раз вы, отец Василий, и необходимы в этом деле. Удобней всего это избрание завершить в церкви.

– Но она еще Не работает.

– Беда не велика. Дня через три мы наведем хотя бы относительный порядок. В церкви была мастерская с гнусным моему слуху названием «Победа коммунизма».

– Н-да… Так что же вы хотите, Николай Захарович? Я все же никак не возьму в толк.

– Мероприятие простое, отец Василий. Мы соберем в церкви народ и в присутствии священника предложим избрать нужного нам человека городским бургомистром. А вы, ваше преосвященство, – Амфитеатров выразительно усмехнулся, – благословите избранника и пожелайте ему успехов в работе. Вот и все.

Проханов задумался. Имеет ли он право действовать так открыто? И как еще отнесется ко всему этому советник?

– Нет, я Не могу вмешиваться в подобные дела. Дела боговы не есть дела административные.

Лицо Амфитеатрова слегка побледнело, обострилось, а верхняя тонкая губа приподнялась, обнажая мелкие зубы. Казалось, что этот человек зарычит и бросится на собеседника.

– Но… святой отец, с волками жить – по-волчьи выть, – явно сдерживаясь, произнес гость. – И потом, я прошу этого не забывать, мы ведь можем и заставить.

Проханов медленно поднялся.

– Господин Амфитеатров. Если бы вы не были сыном мною уважаемого человека, – а отец ваш воистину свят своей кровью мученика, – достаточно одного моего слова господину советнику – и от вас, почтеннейший, останутся одни воспоминания. Вам понятно, с кем я вою и к какой стае принадлежу?

Амфитеатров отступил к стене. Превращение седобородого старца в грозного воина было столь неожиданным, а слова его столь резкими, что Амфитеатров не сразу нашелся, что ответить.

Проханов пожалел, что поступил неосторожно. «Воистину говорят: век живи, век учись и дураком умрешь», – с неудовольствием подумал он о себе и решил исправить ошибку.

– А знаете, сын мой, я нашел выход. А почему бы и в самом деле не применить ко мне силу? Вы понимаете, о чем я говорю?

– Н-не совсем.

– Все просто. Благословить городского бургомистра я не отказываюсь, но в церковь вы меня приведете под оружием.

– Но вы… вы только что…

– Ах, какой вы непонятливый! Чтоб народ видел: не по своей, дескать, воле идет батюшка на такое дело.

– Во-от оно что! – осенило наконец заместителя бургомистра.

Амфитеатров, как отметил про себя Проханов, не отличался сообразительностью. Но,„как ни странно, его хвалили. Еще в областном центре Проханов слышал, что вопросами пропаганды в Петровске ведает человек, имевший определенные заслуги перед «фатерландом».

– Одобряю, ваше преосвященство. От всей души одобряю! – вскричал Амфитеатров, – Все будет сделано.

Приступ горячего излияния чувств, к счастью, был не таким длительным. Амфитеатров щелкнул каблуками, смиренным голосом попросил благословения и, прочувствованно поцеловав священнику руку, удалился.

Хозяин дома не провожал гостя. Нечего баловать, пусть почувствует силу.

С этого дня прошла неделя. Проханов, облачившись в теплую рясу, которую подарил ему перед отъездом в Петровск протоиерей Кутаков, начал выходить из дому. Он заглянул в церковь. Там уже полным ходом шла работа.

От имущества бывшей артели не осталось и следа. Это вполне устраивало священника: за ликвидацию артели никаких претензий к нему лично предъявить не могли.

Благообразный, смиренный вид Проханова, его обходительность, мягкость пришлись по душе людям, пристально за ним наблюдавшим. По городу пошел слух, что приехавший в Петровск священник не очень-то жалует немцев; его, по всему видать, силой заставляют служить. При встречах люди, совершенно не знавшие Проханова, начали почтительно кланяться ему. Но особое расположение он приобрел во время выборов городского бургомистра.

В назначенный день полицейские согнали жителей города к церкви, невнятно прочли какой-то список, где первым значился некто Александр Попов, а потом началось голосование.

– Кто желает избрать бургомистром города господина Попова? – громко, насколько позволили голосовые связки Амфитеатрова, возвестил заместитель бургомистра; он взобрался на специально сооруженное для этой цели возвышение, походившее на трибуну, и представлял собой весьма комическое зрелище в своем опереточном одеянии. – Выборы у нас свободные. Прошу граждан изъявить свою волю поднятием руки.

Сразу после этого выступления Амфитеатрова в толпе стали шнырять полицейские и подталкивать винтовками и автоматами тех, кто не хотел поднять руки

«Выборы» проходили под наблюдением немецких солдат. Правда, в данном случае они были просто свидетелями. Кое-кто из них шутки ради пощелкивал затвором винтовок. Эти звуки отчетливо раздавались в морозном воздухе.

Так был избран городским главой какой-то Попов, о котором никто раньше не слышал и в глаза его не видел.

Заместитель бургомистра изобразил на лице улыбку и объявил:

– Господа! Я не вижу необходимости в дальнейшем голосовании, поскольку каждый из вас уже отдал свой голос за господина Попова. Он единогласно избран главою города Петровска. А сейчас, господа, по традиции, которая принята и уважаема нашими дедами, ваш приходский священник отец Василий примет присягу и благословит избранного вами бургомистра города Петровска господина Александра Семеновича Попова.

Амфитеатров сделал знак рукою, и полицейские распахнули двери церкви. Оттуда в полном облачении вышел Проханов, но с непокрытой головой, а позади него шли полицейские с автоматами наперевес. Поодаль от них и тоже с автоматами, шествовали два солдата.

В толпе зашелестели женские голоса.

– Смотри, что делают, изверги. Батюшку под ружьем!

– Видно, не хотел благословлять-то…

– Тише вы, бабы, вишь как ощерился мартышка в ремнях. Ему что – махнуть ручкой, и нас поминай как звали…