Текст книги "Человек с крестом"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Часть первая
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ
Глава 1
Бог умеет мстить
Они жили, не регистрируя брака, потому что первая жена ее суженого не хотела давать развода. Детей у Андрея от первого брака не осталось, поэтому ничто его около той женщины не удерживало. Но Андрей и Мария пожили вместе всего полгода. Началась война. Андрея призвали в армию. Он сразу же попал на фронт и погиб. Так ей сообщили. Она не верила, но поверить пришлось.
Осталась Мария Ильинична одна. Был у нее в деревне под Петровском небольшой домик, но его сожгли немцы. Без нее сожгли, потому что она была в то время в эвакуации. Когда кончилась война, Мария Ильинична в деревню не поехала – никого у нее там не осталось. Пришлось снимать углы в Петровске.
На небольшую зарплату жилось трудно, но одной все-таки прокормиться не так уж тяжело. И все было бы хорошо, может, со временем и семья бы сложилась: за Марией Ильиничной ухаживал бравый парень, в прошлом
Жизнь Марии Ильиничны сложилась несчастливо. Когда-то у нее был любимый человек.
Глава первая фронтовик – только она, вдруг заболела. Стали ей сниться дурные и страшные сны, она кричала, обливалась потом, просыпалась с бешено колотившимся сердцем, а потом ни с того ни с сего вдруг стала ударяться в слезы и кричать до изнеможения. И что с ней случилось – она попять не могла.
Пошла к врачу. Тот прописал ей лекарства и посоветовал поскорее обзавестись семьей. Врач сказал, что нервы у нее истрепались; все это от одиночества, от постоянного угнетенного состояния, от тяжелых дум и неудовлетворенности в личной жизни.
«Обзаводись семьей…» Это ведь легко сказать. Сколько таких, как она, одиночек осталось после войны!
Правда, встретился и ей хороший человек. Первое время он будто бы и не прочь был жениться на ней. Но, когда узнал о странной ее болезни, тут же отвернулся. Известное дело: жена мужу нужна здоровая.
Как-то Мария Ильинична поделилась своей бедой с одной из женщин на сушильном заводе, где тогда работала. Та ей посоветовала пойти к священнику, отцу Василию: он будто бы как рукой снимал такие болезни.
Одного слова, оказывается, было достаточно, чтобы всколыхнуть чувства, годами дремавшие где-то в самой глубине ее души. Мать и отец Маши, и особенно бабушка, были людьми религиозными, но дочь не приняла веру отцов близко к сердцу. Она училась в те годы, когда особенно бурной была деятельность комитетов безбожников.
Учась в школе, где процветал воинствующий атеизм, нельзя было оставаться равнодушным к тому, что там происходило. Но с другой стороны – семья. В церковь Маша ходила изредка, по большим престольным праздникам.
Нельзя сказать, чтоб она тогда не верила в бога. И верила, и не верила. В детстве Маша бывала в церкви только потому, что боялась строгой бабки, а когда церковь закрыли – забыла о боге, как ни старалась внушить ей страх перед гневом господа бога сердитая бабка. Старая вскоре умерла, а вместе с нею кончилась и пора принудительного обращения к богу.
И вот, когда началась война, когда Андрей ушел на фронт, Мария Ильинична, кажется, потеряла рассудок. Андрей может погибнуть. Ее Андрей! Любовь их была выстрадана. Они сквозь муки прошли, прежде чем стали близкими.
И тут-то Мария Ильинична вспомнила о боге. Она ночи напролет простаивала перед строгим, почти жестоким ликом, умоляла возвратить ей Андрея. Она ожидала чуда, а бог молчал. И не только молчал, он отнял у нее мужа. Так, во всяком случае, она считала.
И она возненавидела бога. Выплакав все слезы, она садилась на лавку, глядела на икону и с гневом бросала:
– Ты жестокий. Я тебя ненавижу! Плюю ка тебя! – Она вставала и действительно плевала в угол.
Жить ей тогда не хотелось. В ответ на страшный свой вызов богу она ожидала столь же страшной мести. Но месть не наступала, небо на нее не обрушивалось, громы небесные на ее голову никто не ниспровергал. Она хохотала, глядя на образа, и выкрикивала:
– Ну, что же ты? Карай! Я не боюсь тебя! Ты – животное! Ты хуже тигра. Тигра хоть можно насытить кровью, а ты льешь реки людской крови, а тебе все мало, мало, мало! У-у, ненавижу тебя!
В те годы Мария Ильинична, хоть и проклинала бога, но верила, что он есть. Просто он злобен, и душа у него черная.
А потом пришла усталость. Руки ее опустились. Она не знала, куда их приложить, за что взяться, чтобы заполнить в душе зияющую пустоту. Годы текли, а серое ее существование не улучшалось и ничем не скрашивалось. Она уже больше не пыталась воевать с богом. Мария Ильинична просто о нем забыла, даже икону выбросила вон, а вслед за ней и все книги священного писания, которые много раз читала и перечитывала.
И вот теперь, когда Мария Ильинична заболела, она опять вспомнила о боге. Вспомнила и смертельно испугалась.
«Вот когда он карает меня. Это месть, месть его».
Семнадцать лет прошло с той поры, когда Мария Ильинична осмелилась бросить вызов богу. Что Она видела за эти семнадцать лет? Ничего хорошего. Пустая жизнь одинокого человека. А ведь она была молода, хороша собой. При желании она бы сумела себе выбрать человека по душе.
Чем, например, был плох Анатолий Стогов, старший мастер на заводе? Он любил ее. Она не сопротивлялась, когда он позвал ее. Но она всегда видела в нем Андрея и часто ошибалась, называя Анатолия именем любимого человека. Как он выходил из себя, ругался, сколько раз бросал ее, но все же возвращался. А потом наступил разрыв'
– Я не могу забыть Андрея, Анатолий, – сказала она Стогову. – Ты хороший человек, я верю тебе, но не могу ничего с собой поделать. Я до сих пор люблю его. Не могу, Анатолий. Тебе нужна другая жена.
Ей тогда было двадцать шесть лет. Двадцать шесть! И уже тогда она чувствовала себя старухой.
Что ж, счастья ей не видать никогда. Бог ее наказал, но теперь он хочет пожалеть ее. Не может же быть, чтоб он мучил и преследовал ее всю жизнь. Это уж слишком жестоко.
Она пойдет к богу, она покорится, она сделает все, что бы он не ниспослал ей.
В ближайшее воскресенье, прихватив с собой три десятка яиц и сто рублей, Мария Ильинична отправилась в церковь.
Тот день запомнился ей на всю жизнь. Май уже кончался. Лето выдалось раннее, теплое. Очень парило. Удрученное ее состояние рассеялось, когда она вышла на улицу. Зарумянились щеки, заблестели глаза. Эту свою особенность мгновенно реагировать на окружающую обстановку она знала за собой с детства. Хотелось радости, хотелось улыбаться. Славный день. Она совсем забыла о своей болезни.
Но в церкви Мария Ильинична, смирив разгорячившуюся кровь, усердно и горячо отбивала поклоны. Она молила бога вернуть ей здоровье, единственное богатство, которого ей хотелось.
Всю обедню она простояла на коленях. Когда в церкви никого не осталось, Мария Ильинична подошла к отцу Василию. В тот день он ей показался просто могучим человеком. Ростом высок, в плечах широк, руки сильные, крепкие. Но особенно поразили Марию Ильиничну глаза священника. Они будто сковывали ее и подчиняли. И такая сила в них!..
Она приблизилась к нему сбоку и тихо сказала:
– Здравствуйте, батюшка.
Отец Василий живо обернулся и долгим, пристальным взглядом оглядел ее.
– Здравствуй, здравствуй, дочь моя, – весело ответил священник. – С чем пожаловала?
Мария Ильинична, краснея и запинаясь, рассказала о своей беде, не забыла упомянуть и о своем разговоре с врачом.
Священник ласково потрепал ее по плечу, а потом поднял двумя пальцами ее подбородок.
– Э, да мы совсем красавицы…
Мария Ильинична вся затрепетала. Она никак не ожидала, что отец Василий так просто и так ласково станет разговаривать с ней. Это было хорошим предзнаменованием. Ей казалось – это бог смотрит ей в душу и дарит ей ласку.
В порыве бурной благодарности Мария Ильинична схватила его большую, тяжелую и очень белую ладонь, пахнущую ладаном, и горячо поцеловала ее.
– Ну, ну, дочь моя. Успокойся, – мягко произнес он и, как отец в детстве, взмахом пальца снял со щеки слезу. – Хорошо сделала, что пришла к богу. Чистое сердце, обращенное к господу, всевышний наполняет радостью.
– Батюшка, что мне делать? – с жаром воскликнула она. – Посоветуйте. Направьте… – Мария Ильинична проглотила слезы. – Я так страдаю, так мучусь!
Отец Василий строго посмотрел на нее, взял за обе руки и, не выпуская их из своих ладоней, властно сказал:
– Роптать в храме божьем – большой грех. Смирись, дочь моя. – Тут он заметил узелок с яйцами. – Что это у тебя в руках?
Мария Ильинична не сразу сообразила, о чем ее спрашивают. Впрочем, отец Василий ответа и не ждал. Ловким, но в то же время мягким движением он не взял, а выхватил у нее узелок.
– Тощий, дочь моя. У Христа помощи ищешь, а дар твой ничтожен.
Мария Ильинична вспыхнула и, запинаясь, промолвила:
– Там есть… В узелке посмотрите.
Отец Василий поднял к глазам узелок и заглянул в щелочку. Когда он вскинул на нее глаза, Мария Ильинична увидела повеселевший взгляд, и оттого у самой на душе полегчало.
– Благодарствую, дочь моя. И помни: бога нельзя забывать. – Он снова пристально взглянул на женщину. – А давно ли ты, дочь моя, исповедовалась?
Мария Ильинична хотела сказать, что ни разу, этого не делала, но язык у нее не повернулся признаться в этом. Почему-то было стыдно, и она промолчала… А когда подняла глаза – встретилась со странно светившимся взглядом священника. Потом отец Василий придал им ласковое выражение и подошел к ней вплотную. Он погладил ее по плечам своей большой, мягкой и горячей ладонью – она это чувствовала сквозь тонкое платье – и сказал:
– Пойдем, дочь моя, в сторонку. Все мне и расскажешь.
Они зашли за какую-то перегородку. Мария Ильинична почувствовала запах чеснока и ладана. У нее чуть закружилась голова и стало отчего-то страшно.
Батюшка погладил ее по голове.
– Успокойся, дочь моя. Пусть тебе будет хорошо, а на душе светло, как в это божье майское утро. С этой минуты, дочь моя, начинается твое исцеление. Иди сюда, поближе к евангелию. Бот так. – Батюшка накрыл ее голову чем-то черным и строго сказал: – Рассказывай!
– Что? – дрогнувшим голосом спросила Мария Ильинична.
– Все рассказывай. Кайся в грехах своих. В эту минуту ты говоришь с богом, с господом богом нашим.
– Не знаю… Я не знаю, о чем, – лепетала она.
– Господь поможет тебе моими руками. Только слушайся, не гневи бога, и я изгоню беса из твоего грешного тела. Чем грешна, дочь моя? Ругала ли кого?
– Нет, батюшка.
– Обидела кого?
– Не знаю. Квартирную хозяйку, если…
– Ты бесприютна, живешь одна?
– Одна, батюшка. И давно уже.
– Почему так? Бог тебя наградил приятной внешностью, добрым сердцем. Отчего же ты, дочь моя, отталкиваешь от себя людей с добрыми намерениями?
– Я люблю, и люблю только одного хорошего человека на земле.
И опять руки отца Василия дрогнули. Он даже, как показалось Марии Ильиничне, слегка отшатнулся от нее.
– Ты любишь чужого мужа, дочь моя? – грозно вопросил отец Василий. – Кайся, кайся, дочь моя.
– Да кет же, нет, батюшка. Какого там чужого. Андрей мой погиб на фронте. Не могу забыть его. Кто бы ни был рядом, а я все думаю – Андрей. Пусто у меня на сердце, батюшка.
– Бог простит прегрешения. Бог всемилостив. Часто грешишь и с кем грешишь, дочь моя?
– Как это? – не поняла Мария Ильинична.
– Ты же не замужем. С кем живешь?
Мария Ильинична вспыхнула, потупилась.
– Были у меня… Только уходят, когда узнают, что больна.
– Прелюбодействовала с ними?
– Что?
– Какая ты непонятливая. Спала с теми мужчинами? – спросил он снова.
Мария Ильинична вздрогнула. Все в ней запротестовало. Почему, он спрашивает о таких вещах?
– Ты смущена, дитя мое. Ты ропщешь. Ты забыла, что находишься в обители господа, в святая святых ее. Говори, говори, не смущайся, ничего в том плохого нет.
– Спала, батюшка.
– Много раз?
– Не знаю… Я не знаю, батюшка.
– Бог простит, дочь моя. Ну, ну, спокойней. Сколько тебе лет?
– Тридцать восемь скоро исполнится.
– И как же ты живешь?
– Работаю.
– В бога-то не веришь?
– Верю, батюшка.
– Истину говоришь?
– Да, батюшка.
– В чем еще грешна?
– Ни в чем не грешна… Живу я смирно, одиноко.
– Сколько зарабатываешь, дочь моя?
– Когда как. Бывает, четыреста, бывает, и пятьсот.
– Мало, мало. Не хватает тебе. А не ропщешь на жизнь?
– Ну что вы, батюшка! Как можно? Одна я, много ли мне надо…
– Ладно, дочь моя. Я помогу тебе. И болезнь твою излечим. Только требую строгого послушания. Слышишь меня, раба божья?.. Тебя как нарекли?
– Марией, батюшка.
– Ты меня поняла, раба божья Марья?
– Поняла.
– Обещаешь быть послушной?
– Обещаю, батюшка. Все сделаю. Все, что захотите, – горячо заговорила Мария Ильинична. – Только вызвольте из беды. Век буду благодарить…
– Хорошо, хорошо Марьюшка. – Отец Василий снял с ее головы епитрахиль, но руку с плеча не убрал. Рука у него сильная, тяжелая, крепкая. – Священные книги читать надо. Ты грамотная?
– Десять классов кончила. Потом немного в учительском институте занималась.
Священник о чем-то думал некоторое время, и вдруг лицо его посветлело.
– Хорошо, дочь моя. Я приближу тебя, если проявишь усердие.
– Все сделаю, батюшка.
– Хорошо, хорошо, Марьюшка, – мягким движением руки остановил ее отец Василий. – Я верю. Только… Приходилось ли тебе, Марьюшка, читать священное писание?
– Да, батюшка, читала, когда бабушка жива была. Потом читала, когда Андрей на фронт ушел. Много читала. Дни и ночи. И по многу раз перечитывала.
Отец Василий весь как-то возликовал.
– А ты не забыла язык священного писания?
– Нет, нет, батюшка! Старославянский я хорошо знала. А если и забыла что – вспомню.
Священник облегченно вздохнул, глубоко, всей грудью, как будто огромная тяжесть свалилась с его плеч.
– Ах, как ты порадовала меня, Марьюшка!
Отец Василий мягким движением привлек ее к себе и поцеловал в голову. Но губ не отнял. Мария Ильинична замерла, почувствовав, как тяжелее, властные ладони сжали ее плечи. Но отец Василий отстранился, широким взмахом правой руки осенил ее крестом и тихо сказал:
– Бог простит.
Что простит ей бог, Мария Ильинична так и не поняла. Но услышав, как батюшка снова вздохнул, она упала на колени, схватила руку отца Василия и с жаром, со слезами на глазах стала целовать ее. Священник не отнимал руки. Ом только сжал обе ее горячие ладони и тихо гладил другой рукой ее голову.
– Встань, дочь моя. И – с богом. Придешь ко мне сегодня же. После полудня. Я тут неподалеку живу. Дам тебе библию, вразумлю, что делать. А теперь иди, и пусть в сердце твоем будет благодать. Иди, иди, дочь моя…
На том исповедь окончилась.
Глава 2
«Хочешь быть с нами?»
Мария Ильинична с трудом вышла из церкви и пошла к воротам, спотыкаясь о камни, которыми был выстлан церковный двор. Но в ворота Мария Ильинична долго не могла попасть. В голове у нее мутилось, перед глазами прыгало, как бывало всегда перед припадком. И она боялась, что он случится тут же, в церковном дворе.
Как Мария Ильинична дошла домой, она плохо помнит. Но зато в ее память врезался чей-то насмешливый мужской голос:
– Ну времена пошли. Смотри, смотри, как нализалась. Ай да баба!
Мария Ильинична машинально обернулась, чтобы посмотреть на пьяную женщину, но никого не заметила. И вдруг поняла: это о ней говорят. Мария Ильинична споткнулась и едва не упала.
Ее стало тошнить. Она вошла в какие-то ворота и, заметив чугунную тумбу-кран, с жадностью напилась, а потом, смочив платок водою, долго растирала себе виски, шею, лицо.
Стало легче. Она почувствовала, что уже в состоянии добраться до дому.
К счастью, хозяйки квартиры дома не оказалось. Сбросив с себя кофточку и туфли, Мария Ильинична свалилась на постель. Долго лежала с открытыми глазами.
«Неужто бог простил?» Но уже одно то, что припадка не случилось, хотя ока была близка к нему, казалось ей хорошим предзнаменованием.
Уснула Мария Ильинична не скоро и спала мало, но встала отдохнувшей, бодрой.
Через полчаса она уже подходила к дому священника.
Этот дом поражал размерами: не меньше, пожалуй, пятидесяти метров в длину. Дом казался новым. Его не так давно перебрали заново – кругляки даже потемнеть не успели.
Мария Ильинична нерешительно стала подниматься по ступенькам резного крыльца. Над его отделкой трудился, видно, опытный мастер. Замысловатый узор был вырезан и на деревянной опоре крыши.
Тот же мастер на совесть поработал и над наличниками. Восемь окон украшал тонкий рисунок в старинном стиле: петухи, цветы, деревья и Конек-Горбунок…
Дом был высок, покрыт свежими цинковыми листами; цинковые желоба для стока дождевой воды спускались почти к самой земле. Достаточно одного взгляда на дом, чтобы понять: живет здесь человек не рядовой и уж, во всяком случае, не с тощим карманом.
Она вспомнила свою покосившуюся набок халупу в деревне, на которую вдруг разъярились фашисты и спалили, а затем небольшой, с низкими потолками домик своей хозяйки, и у нее отчего-то засосало под ложечкой. Зависть? Удивление? Кто его знает… Она только подумала:
«Вот как они живут, попы-батюшки!» – и сделала первый шаг по крыльцу, но едва не поскользнулась. Пол был устлан линолеумом; его так старательно начистили, что он блестел, как лакированный.
Когда она приводила одежду в порядок, дверь вдруг открылась. На пороге стоял отец Василий в каком-то странном одеянии.
Мария Ильинична много раз видела портреты Льва Толстого в длинной рубашке из грубого холста; он был опоясан ниже талии тонким витым шнурком с бахромой и обут в грубые сапоги. Примерно такая же одежда была и на священнике: толстовка из тонкой белой шерсти, черные шерстяные брюки навыпуск старательно отутюжены, туфли из хорошей мягкой кожи.
– Добро пожаловать, дочь моя, – вполголоса и как-то по-домашнему сказал Проханов. Он пропустил ее вперед и закрыл дверь. – Проходи, проходи, Марьюшка, и будь гостьей. Бобылем живу, не обессудь, но гостей не обижаем.
Мария Ильинична смутилась и не нашлась что ответить. Она переступила порог комнаты и оказалась в просторной и уютной прихожей. На полу был разостлан ковер, он занимал почти всю комнату. В левом углу висели большие иконы, а перед ними мерцала лампада. Слева от двери – вешалка, направо – дверь на кухню. Дверь была и прямо перед ней.
– Дай, Марьюшка, шляпку. Вот здесь ее повешу, – сказал отец Василий все тем же ласковым домашним голосом, совсем не похожим на тот, что она слышала в церкви. – Я сейчас, Марьюшка. Ты устраивайся.
Он удалился в другую комнату, видимо, давая ей возможность прийти в себя, и освоиться с обстановкой.
Мария Ильинична облегченно вздохнула и с благодарностью подумала: «Какой он, однако…» – но не могла подобрать подходящего определения. Она улыбнулась и, поискав глазами зеркало, стала не торопясь приводить себя в порядок.
Когда послышались шаги священника, Мария Ильинична торопливо отошла от зеркала.
– Пойдем, Марьюшка.
Вторую, более просторную комнату с двумя окнами на улицу и со столькими же во двор они прошли не останавливаясь. Мария Ильинична рассмотрела на окнах светлые дорогие шторы, спускавшиеся почти до пола, увидела картины на стенах, широкую ковровую дорожку.
А в третьей, угловой комнате с наглухо закрытыми ставнями ярко…горел свет. Мария Ильинична даже зажмурилась от неожиданности, а когда открыла глаза, увидела очень дорогую люстру, на которой светилось множество матовых лампочек. Комната оказалась богато обставленной. Два дивана, несколько кресел, большой овальный стол, почему-то закрытый газетами, вокруг него несколько массивных стульев с мягкими бархатными сиденьями. Справа под стеной вытянулся большой шкаф с посудой, сверкавшей и переливавшейся всеми цветами радуги. В левом углу стоял роскошный приемник. Ив довершение всего – рояль.
В комнате Мария Ильинична насчитала шесть окон: три на улицу и три во двор. Справа виднелась еще одна дверь, но она была закрыта и привалена большим, тяжелым рулоном ковра.
– Вот это и есть моя хижина, – не без внутреннего довольства произнес Проханов. – Нравится?
Мария Ильинична улыбнулась.
– Очень.
Мягкий тон священника действовал на нее умиротворяюще.
Но когда он пригласил ее сесть, она притулилась на краешке стула и сидела в напряженной позе.
Хозяин взглянул на нее и тоже улыбнулся.
– Не надо, Марьюшка, стесняться. Я простой человек, и пришла ты не в церковь, а в дом. Чувствуй себя как дома – мы же русские люди, – ласково сказал он, снимая газеты со стола.
Мария Ильинична сидела потупившись, боясь взглянуть на стол.
– Ну вот, гостьюшка, прошу. Угостимся чем бог послал.
А бог, кажется, жаловал этот дом. Широкий стол, покрытый белой скатертью, ломился от блюд. Масло, красная и черная икра, колбаса и дорогая рыба разных сортов, толстое розоватое сало, целая курица, аппетитно подрумяненная, маринованные грибы, свежие огурчики, помидоры, зеленый лук, моченые яблоки… Посредине возвышался графин с водкой, настоенной лимонными корками, и бутылка красного вина.
Проханов окинул взглядом дело рук своих и аппетитно поцокал языком. Глаза его замерцали, весь он как-то преобразился и стал походить на хищную взъерошенную птицу.
Мария Ильинична во все глаза смотрела на него и не могла понять: куда девался домашний, добродушный вид отца Василия?
В свою очередь и Проханов заметил растерянность гостьи; он незаметно отодвинул от себя тонкий стакан, в который намеревался налить водку, и придвинул рюмки – гостье и себе. Себе он налил из графина, Марии Ильиничне, не спрашивая, – вина.
– Восславим, дочь моя, христово воскресение и выпьем за твое драгоценное здоровье.
Пил он маленькими глотками. А Мария Ильинична, едва пригубив, поставила рюмку обратно.
– Э-э, нет, матушка моя. В христово воскресение, да еще за твое здоровье. Грех на душу не бери.
Мария Ильинична напряженно улыбнулась и попыталась пошутить:
– А если пить грех и вы его не отпустите?
Проханов, однако, не принял шутки. Он сказал наставительно:
– Коль батюшка поднимает рюмку – бог его благословляет. Пей, Марьюшка!
И гостья выпила.
Закусывали молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. У Марии Ильиничны кусок застревал в горле. Она никак не могла подавить в себе волнение; чтобы успокоиться, выпила еще три полных рюмки вина, но хмеля так и не почувствовала.
Потом Проханов усадил ее в кресло, и началась беседа. Началось именно то, чего с таким напряжением она ожидала. Мария Ильинична понимала, что она не просто гостья: слишком невелика персона, чтобы ее запросто пригласили в этот дом.
– Я, Марьюшка, позвал тебя для дела, угодного богу. Я отношусь к тебе с полным доверием и уповаю, что ты оправдаешь мои надежды.
– Я все сделаю, если это в моих силах! – воскликнула Мария Ильинична.
– Конечно, в силах. Но прежде чем изложить тебе дело, во имя которого мы с тобой встретились сейчас, я должен спросить тебя, дочь моя: готова ли ты верой и правдой служить православной церкви?
– Служить? – удивленно переспросила Мария Ильинична. – А что я должна делать? Как и чем я должна служить?
– Не спеши, Марьюшка, всему свое время. Я жду ответа. Это весьма важно, потому я и вынужден брать с тебя слово.
– Я все готова сделать, батюшка. Все, что в моих силах.
– Перекрестись, дочь моя. И поклянись собственным здоровьем.
Мария Ильинична выполнила это требование. Проханов удовлетворенно кивнул головой.
– Видишь Ли, Марьюшка, я, может, и не имею права говорить с тобой, не посвященной в таинства церкви, но мне кажется, само провидение послало тебя в наш приход. Ты можешь оказать православной церкви неоценимую услугу. – Он помедлил некоторое время и спросил – Ты читала библию, дочь моя. Всю ли ты прочла ее?
– Ой, нет! – испуганно прошептала Мария Ильинична. – Новый завет весь читала, и не один раз, а в Ветхом… Очень там много… Всего-то и не было у бабушки.
– Хорошо, хорошо, дочь моя. Я тебе верю.
Он пристально посмотрел на нее, словно не решаясь сказать что-то.
– Я хочу сказать, что тебе, дитя мое, может быть, придется покинуть работу. Церковь и приход наш полностью возьмут на себя всю заботу о тебе… Мы накормим, напоим, оденем, а если заслужишь – и угол свой будешь иметь.
Мария Ильинична едва сдержала крик – так были неожиданны для нее эти слова. Покинуть работу! А что ее удерживает? У нее руки отсохли от лопаты. Разнорабочая! Что она, собственно, теряет? Сколько раз ей предлагали поехать на курсы, получить какую-нибудь определенную специальность, но она или отказывалась, или же ее после двух-трех месяцев учебы «отсеивали» за неуспеваемость. Ни к чему у нее не лежала душа, поэтому и не хотела учиться.
Конечно, она согласна.
– А что мне делать, батюшка?
– Тут кое-что понять нужно. Условия жизни церкви сейчас совсем не те, что были в старину. Приходится приспосабливаться, крутиться, находить всякие предлоги, чтобы своего добиваться. Всякие болтуны треплют имя богово, поносят его, кощунствуют. Но мы тоже не лыком шиты.
Вера христова, религия, – с воодушевлением продолжал Проханов, видя, как сияют глаза молодой собеседницы, – сдерживает человека, укрепляет нравственность, смиряет порывы. Ты, наверное, слышала об атомах и всяких водородных бомбах. Вот тебе пример, куда может привести наука, если она не сдерживается религией. Будь в силе христово слово – никогда бы церковь не допустила развития физика, химии, биологии и прочих богопротивных наук. Тебе, может быть, не очень все это понятно, но ты не печалься, я тебе потом, постепенно растолкую. Я вижу, ты понятливая и слова мои доходят до твоей души, чему я, дочь моя, несказанно рад.
Мария Ильинична зарделась от похвалы, хотя она не очень-то понимала, о чем говорит батюшка и, главное, чего он хочет.
– Так вот, слово богово должно доходить до сердца простого человека. А твоя, Марьюшка, задача будет в том заключаться, чтобы ты еще раз прочла все книги Нового завета и хотя бы Бытие из Ветхого и стала бы помогать мне в распространении мудрости христовой среди паствы, в народе и где придется. У тебя светлая головка, ты молодая, привлекательная, к тебе должны тянуться, прислушиваться. Надо звать к себе народ, а не дожидаться, пока он придет к нам. Если мы это сделаем, милость патриаршая вознесет нас так высоко, что наши усилия сторицей окупятся. Ты понимаешь, Марьюшка, о чем я толкую?
– Не-ет… – честно призналась она. – Какая милость, от кого?
– Конечно, тебе сразу трудно понять. Словом, из простого настоятеля я могу стать в самое ближайшее время при епископе, при архиерее. А уж коль это случится, – я осыплю тебя своею милостью. Пусть тебе порукой будет святой крест. – Проханов повернулся к иконостасу и осенил себя широким крестом.
– Ой, да что вы, батюшка! И ничего мне не нужно, кроме здоровья. Я так настрадалась…
– Ох, глупышка ты. Здоровье твое мы с божьей помощью в один год подправим, о том, голуба моя, не печалься. Только иди за мной, слушайся меня, выполняй по совести все, о чем я тебя буду просить, – и ты сама увидишь, какая благодать снизойдет на тебя. Ты теперь понимаешь, Марьюшка, что я хочу и о чем прошу?
– Понимаю.
– Уйдешь ли ты с работы?
– Хоть завтра же.
– Завтра не следует. Надо все по-умному сделать. Два-три дня поработай, приболей маненько…
– Как приболеть? Я и так мучусь.
– Ну, ну, не волнуйся. Я растолкую, пошлю тебя к верным людям. Они тебе дадут освобождение, бюллетень,
Другими словами, а потом ты подашь заявление: в связи с тем-то И с тем-то прошу меня уволить.
– Хорошо, батюшка. Я так и сделаю.
– Вот и славно. А чтобы никакого у тебя не было страху, прими эту нашу христианскую помощь.
Священник поднял скатерть и достал из-под нее несколько сотенных бумажек.
Мария Ильинична в испуге замахала реками, когда он протянул ей деньги.
– Что вы, что вы, батюшка! Разве могу я…
– Можешь, можешь, дочь моя. Бери. Это святые деньги. – Проханов три раза окрестил их. – Они на пользу святой церкви пойдут. Господу богу служить будут, потому и святые. Бери и впредь не заставляй себя уговаривать. Есть-пить надо, стало быть, о чем разговор. – И он властным жестом вложил ей в руки деньги.
– Но, батюшка… Как же я… как мне быть? С чего я начну? – Мария Ильинична говорила и с растерянным видом озиралась.
Отец Василий добродушно рассмеялся. Он встал, привлек ее к себе и снова, как в церкви, поцеловал в голову.
– Прежде спрячь деньги. Вот так. А теперь иди за мной. Бери ковер за тот конец, отодвигай в сторону. Хорошо. Я тебе буду давать книги, ты их прочтешь и мне потом расскажешь. У тебя как с памятью?
– Не жаловалась, батюшка. Только вот когда прибаливать стала, ослабела память немного.
– Ничего, Марьюшка. Это все поправимо.
Отец Василий обнял ее за плечи, и они вошли в следующую комнату, которую освещало лишь одно окно, выходившее во двор. Но в комнате было достаточно света для того, чтобы рассмотреть полки с книгами. Их было очень много. Стеллажи от пола до потолка были забиты книгами.
– Это все надо прочесть? – ужаснулась она.
Отец Василий весело рассмеялся.
– Что ты, что ты, Марьюшка! Тут почти все о светских делах написанные. Все это беллетристика.
– Романы?
– Романы. И кое-какие другие сочинения.
– И вы их все прочли?
– А как же. Надо же знать, что на свете делается. Если не будешь знать – как богу служить? А священные
Книги у меня стоят в особом месте. Вот здесь, – батюшка откинул в сторону занавеску и указал глазами на стеллажи, уставленные книгами в черных и коричневых переплетах. – Вот эти и будем читать.
