Текст книги "Человек с крестом"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Глава 9
Что это?
Мария Ильинична проснулась рано. Утро выдалось на редкость радостное. Солнце только что взошло. Сентябрь. Начиналась осень, но осени как-то и не чувствовалось, хотя почти неделю шли дожди. Дожди эти в такую пору, кажется, всегда снижают температуру, а на этот раз они были какие-то парные. Позавчера разразилась гроза. Так бы и выскочила на улицу босиком.
В это сверкающее утро Мария Ильинична почувствовала себя здоровой. К ощущению здоровья прибавилось еще и чувство облегчения. Не сразу она поняла, откуда оно, это ощущение. Вспомнила об этом, когда начала плескаться под умывальником.
«Ответ профессора…»
Ну, конечно, ответ. Он многое сказал Марии Ильиничне. Значит, она была совершенно права, сомневаясь в достоверности библии. О том же говорит и профессор. А он не просто верующий, а ученый. Он двадцать пять лет изучал священное писание. Если уж она, Мария Ильинична, уловила противоречия, потратив на изучение евангелий каких-нибудь три-четыре месяца, то сколько можно увидеть за двадцать пять лет?
Теперь ясно, зачем тогда приезжал епископ со своей свитой и представителем патриархии. Это они сочиняли письмо; отцу же Василию было, наверное, поручено окрутить ее и заставить подписать его. Ловко он все обставил.
А, ведь как ласков был, как юлил, наизнанку выворачивался! «Голуба моя», «душа моя», «драгоценная», «дорогая»… Теперь-то уж ясно, какая она ему «дорогая». Прошло несколько дней, и даже не вспомнил о ее существовании. Сколько у нее побывало всяких бабок с корзинами продуктов, когда она читала евангелие. А после бесшабашной пьянки сразу же заросла дорожка к ее дому. Никто не пришел.
А что, если написать ответ Осакову? В редакцию написать и все, все рассказать. Вот когда он закрутится!
Мария Ильинична наскоро позавтракала и занялась хозяйственными делами. Их было много. Одна стирка заняла почти целый день.
Она работала, а сама все время думала, что написать профессору.
– Вечером сяду, – решила Мария Ильинична. – Хватит с меня.
Вечер наступил как-то быстро и незаметно. Стирка сильно ее утомила, и Мария Ильинична решила сходить в парк, в кино. Она уже с полгода не видела ни одной картины.
«Выходит, я ищу смысла в жизни, – пришла в голову фраза из письма профессора. – Не смысла, а свое место в жизни ищу».
Запуталась она. Жизнь, будто поезд курьерски, мчится с бешеной скоростью мимо, а она стоит на полустанке и глазеет на него. Ей бы там, в вагонах быть, а она все размышляет – ехать ли.
Мысли ее вдруг прервал резкий стук в дверь.
– Входите! – крикнула Мария Ильинична, подумав, что идет врач. Она не сказала, что нигде не работает, и он выписал больничный лист. «Несет тебя нелегкая, – досадовала она. – В кино наверняка опоздаю…»
Но это был не доктор. В комнату вошел мужчина лет пятидесяти. Он показался Марии Ильиничне угрюмым, даже мрачным, но особенно ей не понравился его тяжелый и пристальный взгляд.
– Мария Ильинична? – настороженно спросил он.
Она ответила утвердительным кивком головы и молча рассматривала неожиданного гостя.
Мужчина протянул ей сверток.
– Что это? – удивилась она, не намереваясь принимать ношу гостя.
– Я живу поблизости от церкви. С батюшкой хорошо знаком…
Мария Ильинична вздрогнула, услыхав слово «батюшка», и эта ее реакция, кажется, произвела на гостя благоприятное впечатление. Он едва приметно усмехнулся, что не укрылось от Марии Ильиничны.
– Говорю, с батюшкой знаком… – повторил гость, будто пароль произносил. – Отец Василий просил передать вам…
– А что тут? – спросила Мария Ильинична, чувствуя, как в ней закипает негодование.
– Не могу знать. Мне поручили передать сверток и вот это письмо. – Он с резким пристуком, будто играл в домино, бросил письмо на тумбочку, где находились ее туалетные принадлежности. – Батюшка сказал, чтобы я передал все это вам и подождал ответа.
Мария Ильинична глубоко вздохнула и вздрагивающими пальцами взяла конверт.
Письмо было написано на знакомой ей машинке.
«Многоуважаемая Марьюшка!
С печалью в сердце узнал я о твоей болезни. Скорблю и молюсь о твоем здоровье. Я тоже приболел, но меня больного по срочному делу вызвали в область. Не успел даже сообщить тебе и проститься, поэтому и ничего не слышал о твоей хворобе.
Приехал часа три назад и тут же узнал, что никто из моих людей тебя не проведал, не помог. Простить себе не могу этого. Ты уж бога ради не сердись, Марьюшка, мы все уладим.
Сам я днем никак прийти не мог, опасаясь лишних разговоров. Прости меня, Марьюшка, великодушно. Прошлый раз ты забыла сумочку. В ней ты найдешь подарок, только не от меня. Три тысячи рублей посылает известное тебе лицо в знак особой признательности и благодарности. Ты должна помнить, за что. От меня подарок особый, в том не сомневайся.
Жду тебя, Марьюшка, часов в 9-10. Есть очень важный разговор. Важный для нас. Я привез большие новости. Надо посоветоваться, и решить, как лучше поступить. Объясню подробней при нашей встрече.
Обнимаю тебя и жду с нетерпеньем.
В. П.»
– Ишь как! Ждет с нетерпением, – не выдержала Мария Ильинична. – Ну пусть подождет. Может, и дождется.
Мария Ильинична почти вплотную подступила к посыльному, не шелохнувшемуся при ее приближении, и почти крикнула ему в лицо:
– Наплевать мне на деньги, на всех преосвященных и на всю вашу братию. Понятно?
Но гость и бровью не повел.
– Вы не кричите, почтенная, – спокойно изрек он мрачным голосом. – До ваших с батюшкой шуров-муров, – он покрутил рукою в воздухе, – мне нет никакого дела. А сверток вы возьмете. Нести его обратно я не намерен. Я вам не Ванька-побегушка.
– Ничего я не возьму!
– Возьмете.
– А я говорю – не стану прикасаться к вашему свертку.
– Мне что за дело. Не прикасайтесь. Там ваша сумка. Вот она! – Странный гость быстро развернул оберточную бумагу, извлек ее сумку, забытую у отца Василия, и небрежно бросил на постель. – Что передать батюшке?
Вместо ответа Мария Ильинична схватила, сумку, молча осмотрела ее, будто не веря, что это действительно ее вещь, и только потом подмяла глаза на мужчину.
– Передайте вашему батюшке: мне переслали из редакции ответ ученого профессора, и я сегодня же напишу ему ответ.
Мария Ильинична оделась, взяла в руки сумку и-молча направилась к двери. За ней так же молча двинулся мужчина. Она закрыла дверь на ключ, сунула его в карман и обернулась к гостю.
– Мне больше нечего вам сказать. Я иду в парк, в кино. А вечером обязательно сяду за письмо.
– Так и передать батюшке? – насмешливо осведомился он.
– Чего вы ухмыляетесь? – опять вспыхнула Мария Ильинична. – Думаете, впустую говорю?
– Я вам не советую грозить батюшке. Вы его плохо знаете, – тихо и очень серьезно сказал мужчина. – Так что передать отцу Василию?
– Что слышали, то и передайте, – упрямо сказала она и, резко повернувшись, направилась к калитке.
Мария Ильинична быстро шла по улице, независимо помахивая сумочкой, и думала о письме: деньги, прислал сам преосвященный, за «особые» услуги. Она раскрыла сумку. Ого! Купюры только сторублевые.
«Заметались… – со злорадством подумала она. – Уж, конечно, им-то известно о статье. Они думают, что я ничего не знаю. Но погодите. Я вас выведу на чистую воду…»
Наступал вечер, тихий, теплый. Солнце еще висело над горизонтом, красное, затуманенное. С лугов полз туман; он прибивал поднятую за день пыль на улицах и как-то скрашивал, смягчал контуры домов, выступающие на фоне чистого, истомленного и будто выцветшего за день неба.
Мысль, что она идет в парк, заставила улыбнуться Марию Ильиничну. Сейчас там очень хорошо. Она побродит по аллеям, вспомнит их прогулки с Андреем, отдохнет.
Мария Ильинична с наслаждением отдалась мыслям о прошлом. Думала и улыбалась. И вдруг она совершенно отчетливо услышала голос Андрея, который рассказывал ей историю этого парка и города Петровска.
Город этот основал молдавский господарь Дмитрий Кантемир, который в конце семнадцатого или в начале восемнадцатого века, с целью вырвать Молдавию из-под власти Турции, подписал с Петром Первым договор и присоединил Молдавию к России.
Царь присвоил Кантемиру титул князя, произвел его даже в сенаторы и подарил имение. Это имение и есть нынешний город, а тогда это был небольшой поселок.
Здесь Кантемир построил дворец, вот эту церковь («Будь она неладна!» – с отвращением подумала о ней Мария Ильинична) и заложил сад в десять или двенадцать гектаров, – цифру Мария Ильинична точно не помнила. Этот кантемировский сад и есть предок нынешнего парка. После смерти Дмитрия Кантемира его сыновья обнесли сад и дворец огромной стеной. На ней были башни, бойницы. Кое-где они сохранились еще и до сих пор.
Андрей рассказывал Аварии Ильиничне, что один из сыновей Дмитрия, Антиох, стал известным русским сатириком. Андрей показывал ей учебник русской литературы, где целая глава была посвящена Кантемиру.
Она радовалась вместе с Андреем.
«Наш, петровский. Вот здорово-то!»
С петровским парком было связано еще одно воспоминание. Когда она еще была девчонкой, родители взяли ее в город, на базар. Маше надоела сутолока, и она пошла бродить по улицам. Долго ходила, пока не забрела в парк. Ом ее околдовал. Деревья высокие-высокие и высажены в длинные-предлинные ряды по обе стороны дорожки. Сплошные зеленые стены из деревьев. И трава в парке высокая, густая.
Когда Маша устала карабкаться с какими-то мальчишками на красную каменную стену, она отделилась от шумной оравы, забралась в траву под высокие деревья и уснула.
Отец и мать с ног сбились, разыскивая ее по городу, а она спокойно спала в это время в парке до тех пор, пока ее не разбудили звуки духового оркестра. Ее заметил милиционер и доставил в отделение милиции, где уже было известно о ее исчезновении.
Мария Ильинична любил§ этот парк. Достаточно побывать в нем один вечер – и уж Потом на целый месяц при одной лишь мысли о нем сладко кружилась голова, в ушах звучали мелодии то духового оркестра, то баяна вместе с тихой, чуть грустной песней, доносившейся откуда-то с лугов; то вдруг парк наполнялся хрустальными звуками рояля, которые лились и лились из репродуктора, упрятанного где-то в ветвях деревьев. Ей вспомнилась любовь, тайные встречи с Андреем. Воспоминания об этих счастливых днях заставляли бешено колотиться сердце.
Старинный парк будил в ней жизнь и страсть к этой жизни, мечты о личном счастье, на которое она имела право. Но именно эта ее тяга к жизни почему-то всегда напоминала о грехе и оскорбляла память об Андрее.
Мария Ильинична много лет подряд ходила на работу мимо церкви, и все это время в одни и те же часы она слышала колокольный звон. Она замедляла шаги и испуганно думала:
«Вот он, голос бога. Он все видит, все замечает, но молчит… Что я делаю, зачем отдаюсь соблазнам?»
Так вот-и боролись в ней два чувства – к жизни и к богу. Она еще не совсем разобралась в своих переживаниях после того, что произошло в доме Проханова, но где-то в глубине души Мария Ильинична сознавала, что вера ее в бога подорвана. Ведь священник стоит на пути между богом и ею, верующей. Перед священником, созданным ее воображением, она преклонялась и трепетала.
А на поверку оказалось, что этот богом отмеченный человек грязен и подл.
– У жизни свои законы. Мария Ильинична была слаба, чтобы бороться за личное счастье. Именно поэтому ее и несло по жизни, как по широкой реке: она только слабо взмахивала руками, чтоб удержаться на поверхности. Только бы удержаться – и все. Над этой рекой стоял слабый туман; стоило лишь приподняться, пристальней взглянуть, чтоб заметить берега и пристать к одному из них, но у нее не было сил для этого.
…Мария Ильинична, вошла в широкие ворота парка, и ее сразу захватило стремительное веселье. Ее словно куда-то понесло. Мария Ильинична безотчетно улыбалась, походка ее стала легкой, пружинистой. Она слышала возбужденные голоса – сзади к ней приближалась целая ватага молодых людей.
– Сторонись! Ожгу! – весело закричал мужской голос, и кто-то легко взял ее за локти.
Не успела Мария Ильинична оглянуться – ватага была уже впереди. Взгляд ее механически скользнул по аллее и вдруг задержался. Среди гуляющих она заметила того самого высокого человека с острым, тяжелым взглядом, который час тому назад приходил к ней в дом.
Но она тут же потеряла из виду знакомое лицо. Мужчина или скрылся за деревьями, или ей просто показалось, что видела его.
«А может, его и не было?» – подумала Мария Ильинична.
– Чепуха какая-то мерещится! – громко сказала она.
– Что вы говорите? – обернулся к ней мужчина, гулявший, как и она, в одиночестве.
– Нет, нет, ничего, – смешалась Мария Ильинична. – Для себя сказала.
Мужчина улыбнулся.
– Очень жаль. Думал, ко мне относится.
Мужчина прошел и оглянулся. На его лице еще витала легкая тень улыбки. Мария Ильинична встретилась с ним взглядом, но тотчас опустила глаза: ну их всех!..
«В кино сходить, что ли?» – подумала она и тут же пристроилась в небольшую очередь около кассы. Она взяла билет, посмотрела на ряд: пятнадцатый, место восьмое…
Невольно бросилось в глаза, что кассирша почему-то зачеркнула красным карандашом цифры ряда и места, написанные типографским способом, и указала другие; потом, видно, передумала и тем же карандашом проставила снова две прежние цифры: 15 и 8.
– Вот странно! – Мария Ильинична подошла к окошечку.
– Тут какие-то исправления. Меня пропустят?
– Не волнуйтесь, гражданка. Ошиблась я. Контроль уже знает…
Мария Ильинична спрятала билет. До начала сеанса был целый час. Уйма времени, можно обойти весь парк.
«А что? И обойду», – весело подумала Мария Ильинична и ускорила шаг.
Мария Ильинична после войны еще ни разу не была в том конце, где парк спускался к лугу. Места столь волнующие, памятные… Скоро должна взойти луна. Парк при луне просто изумителен. Она помнила такие ночи еще со времен своей юности, когда тайком гуляла здесь с Андреем.
Мария Ильинична вырвалась наконец из шумного людского потока на более тихую аллею и медленно пошла вперед, выбирая малоосвещенные тропки.
Между деревьев она увидела огромный красный шар луны. Зрелище было настолько чарующим, что Мария Ильинична тихо вскрикнула от изумления.
В ту же минуту кто-то резко рванул у нее из рук сумочку. Мария Ильинична охнула, хотела обернуться, но тут же получила сильный, оглушающий удар в затылок. В глазах у нее засверкали искры.
«Что это? Что это?» – теряя сознание, она повалилась лицом в траву.
Глава 10
Мария Ильинична ненавидит
Очнулась Мария Ильинична в больнице. Было тихо. Пахло лекарствами. День будто на волах тащили: он очень был долгим. А потом дни покатились один за другим, а ей не становилось ни хуже, ни лучше.
Однажды к ней пришел человек из милиции. Ей почему-то очень хотелось узнать, в каком он звании, но погоны закрывал халат. На вопросы Мария Ильинична отвечала рассеянно, нехотя, а потом совсем замкнулась.
Человек из милиции ушел, не скрывая досады. Он приходил потом еще несколько раз, но Мария Ильинична все время твердила; она шла по аллее, и ее кто-то ударил сзади по голове…
Нет у нее никаких предположений, она ничего не знает…
Врагов или подозреваемых тоже нет…
И вообще она устала, пусть ее оставят в покое.
Врача, лечившего Марию Ильиничну, тревожила длительная апатия, в которой находилась больная. Она явно что-то скрывала, и это, видимо, влияло на ее состояние.
Выписали Марию Ильиничну в конце пятой недели. За день до выхода из больницы ей объявили: она беременна. Врач предупредил: пусть не вздумает прерывать беременность, для нее это опасно. А если у нее будет ребенок – это сможет исцелить ее от болезни.
Слова доктора ошеломили Марию Ильиничну. Она давно убедила себя в том, что ребенка у нее не будет, хотя ей очень хотелось его. Пусть без мужа – сама воспитает. Но это желание так и осталось неосуществленным. А когда Мария Ильинична потеряла надежду стать матерью, ей вдруг объявили о ребенке,
Как все странно случается в жизни! Когда чего-то очень хочешь, хоть головой о землю бейся – не можешь добиться желаемого. И вдруг мечта сбывается, когда совсем уже не ждешь ее исполнения. И не знаешь, то ли радоваться, то ли удивляться. Да и не верилось, что у нее будет ребенок. Она снова и снова спрашивала об этом врача.
– Уж вы поверьте моему слову. Говорить вам неправду нет необходимости, и ошибка исключена. Доверьтесь моему опыту и знаниям…
Врач очень обрадовался тому, что у больной наконец-то исчезла апатия.
С того дня Мария Ильинична начала заметно поправляться.
Мария Ильинична возвратилась домой с твердым намерением: надо немедленно возвращаться на завод. У нее будет ребенок. Она не может, не имеет права рисковать! Может быть, еще не поздно, может, еще дадут комнату Теперь она не одна.
Ребенок! Боже мой, неужто это правда? Неужто она действительно станет матерью? И хорошо бы мальчика… Прыгать и резвиться хотелось от счастья. Но… нег. Нельзя – вдруг повредишь «ему». Она теперь будет очень осторожна. По струнке станет ходить, лишь бы родился здоровеньким.
Как и все неопытные матери, она делала как раз то, чего совершенно не следовало делать. Надо было двигаться, физически укреплять себя, а Мария Ильинична старалась меньше шевелиться, ходила, будто плавала.
Словом, ребенок стал для нее событием первой важности, все остальное ушло на задний план. Даже о Проханове она забыла. Пусть его. Нет ей никакого дела до этого человека. Никому она не станет жаловаться, лишь бы он не трогал ее, оставил в покое.
Встал, однако, вопрос: на что жить? Деньги, посланные Прохановым, ушли от нее так же неожиданно, как и пришли к ней. Из-за них, наверное, ее чуть не убили.
Но кто мог знать об этих деньгах? Только двое: Проханов и тот человек с угрюмым взглядом. Не отец же Василий хотел отнять у нее деньги?
Наверняка, ее ограбил поповский посыльный. Кто он? Что за человек?
Большой был соблазн рассказать обо всем тому человеку из милиции, но Марию Ильиничну сковал страх: вдруг все это против нее обернется? Ведь она одна, а у Проханова столько приспешников.
Так и промолчала.
Никаких денежных запасов у Марии Ильиничны никогда не имелось. Правда, были золотые часы. Если прождать их, два-три месяца просуществовать можно.
А за это время надо устроиться на работу.
На следующий же день Мария Ильинична отправилась в отдел кадров своего завода. Инспектор, оформлявшая ее увольнение, удивилась:
– Никак Разуваева?! – она так на нее смотрела, будто видела индийского магараджу. Потом сухо спросила: – Чем могу служить?
– Обратно хочу. В свой цех.
– Вот тебе на! – всплеснула руками инспектор. – Или попы мало платят?
Мария Ильинична вспыхнула.
– Какие попы? Зачем вы так говорите? Я работать хочу.
Инспектор, женщина лет сорока восьми, сухая, жилистая, с острыми красноватыми глазками, которые, казалось, старались заглянуть в самую душу, заторопившись, стала копаться в ящике письменного стола.
– А это как называется?
Она рывком вытащила знакомый уже Марии Ильиничне номер газеты и поднесла ее к самому лицу посетительницы.
Мария Ильинична отшатнулась от неожиданности. Инспектор же поняла ее по-своему..
– Ага, дрожишь! – она улыбнулась. – Выкладывай – зачем явилась? Кто тебя сюда послал?
Не совсем еще придя в себя, Мария Ильинична вздрагивающим голосом ответила:
– Никто. Я сама. На работу. Ну, вот честное слово!
– Не виляй, не виляй, Разуваева. Мы эти штучки знаем. Не первый год сидим на кадрах. Ишь чего захотела. Выступила с таким письмом, а теперь на завод хочешь? Да таких, как ты, только пусти сюда… Но мы тоже не дураки. Знаем, что такое бдительность.
– Бдительность?! – дрожащим голосом повторила Мария Ильинична. – Да вы что? Я сделала ужасную ошибку… И потом, обманули меня… "Мне так трудно! – Она повернулась и хотела уйти, но инспектор удержала ее за руку.
– Э, нет, милая! Минуточку. Посиди-ка в коридорчике, – сладким голосом произнесла она, хотя глаза ее грозно сверкали. – Я сейчас тут подумаю, прикину кое-что… Вот здесь. Садись.
Инспектор закрыла за Марией Ильиничной дверь и куда-то заторопилась.
В коридоре никого не было, стояла тишина. Было слышно, как за окном кто-то нажимал на стартер, но машина не хотела заводиться. Шофер негодовал и страшными словами ругал какого-то Зотова.
Инспектор явилась через несколько минут, властным голосом она приказала:
– Входи!
Мария Ильинична вошла.
– Товарищ Разуваева! Принять обратно тебя на завод мы не имеем возможности: вакансии у нас, к великому сожалению, отсутствуют. Персонально о тебе я доложила начальнику отдела кадров. Если желаешь, можешь обратиться лично к нему. – Инспектор пристукнула по столу карандашом и закруглилась: – Все. Я больше тебя не задерживаю.
Гнев клокотал в груди Марии Ильиничны. Ох, если бы не бился под ее сердцем ребенок. Но все-таки она не сдержалась.
– Шкурница ты! Самое тебя в три шеи надо гнать отсюда, вот что я тебе скажу.
Мария Ильинична несколько секунд с наслаждением наблюдала, как инспектор хватает ртом воздух, точь-в-точь как рыба, выброшенная на берег. Потом решительно повернулась и, подражая инспектору, независимо застучала каблуками: тук, тук, тук… Дверью она хлопнула как можно сильнее.
Затем настала полоса тревог и волнений. И бесконечные бессонные ночи с тяжелыми раздумьями. Потом она вспомнила, что у нее имеется справка из учительского института. Хоть незаконченное образование, но все-таки оно есть. Правда, после гибели Андрея она даже думать боялась о том, чтобы возвратиться в школу. Все будет напоминать об Андрее, а это новые мучения.
Для сильных людей память о дорогом человеке обязывает продолжать его дело, для слабого – тяжела даже окружающая обстановка, в которой жил любимый человек.
И вот теперь она отправилась по школам. Ничего подходящего ей подыскать не могли. Наконец, по совету одного учителя, она поехала в деревню с намерением обратиться к директору школы, который пользовался славой человека чудаковатого, но откровенного и, главное, доброго.
– В Петровске у вас ничего не получится. Ведь надо иметь высшее педагогическое образование. А кроме того, испортили вы себе жизнь этим письмом. История у вас громкая, так что сами понимаете…
Директор семилетней школы, низкорослый, щуплого вида мужчина лет сорока, оказывается, знал ее лично.
Откуда знал – осталось тайной, зато он не стал скрывать, почему отказывает ей в работе.
– Мозги у вас, Мария Ильинична, набекрень, вот в чем беда. К ребятам вас допустить нельзя. Вы ведь можете за свое приняться, религиозную нравственность прививать.
– Да нет же! Какую там нравственность! – запротестовала Мария Ильинична. – Не до жиру, быть бы живу мне…
– Знаю я вашего брата, фанатика. Хоть кол теши на голове – будете говорить стриженое вместо бритого… Помните картину о боярыне Морозовой? И потом, очень вы давно учились-то. В сущности вы не учитель. Диплома об окончании института у вас нет. В школе всего несколько месяцев поработали. Нет, Мария Ильинична, считайте меня кем хотите, а я боюсь за детей. Страшно, понимаете? Мне жалко вас, но вы гордая, помощи просто так не примете…
– Не приму. Милость мне не нужна.
– Вот как! – директор помолчал, раздумывая. – Нет. Рисковать не имею права. Считайте меня трусом. Все, матушка. Напишите обо мне в газету, пожалуйтесь в районо, – не приму. Фанатиков боюсь. Нервы измотаешь с ними, а успеха ни на грош. – Он встал. – Примите сочувствие, поклон, и желаю здравствовать.
Наступила зима, самое страшное для нее время года. Мария Ильинична всегда мало зарабатывала, плохо одевалась, не сводила концы с концами. Но особенно плохо приходилось ей в эту осень. Деньги, вырученные от продажи часов, кончались, к тому же она задолжала хозяйке за квартиру.
Однажды вечером, когда Мария Ильинична возвратилась домой, ее ждала записка от Проханова. Она сразу узнала его почерк.
«Марьюшка! – писал он. – Не стану скрывать: твое упрямство огорчило меня. В большой тревоге за тебя и твое здоровье провел я месяц, когда ты лежала в больнице. Не один раз посылал я человека, но хозяйка самым непочтительным образом выпроваживала его из дома и не хотела говорить, где ты находишься. Я, грешным делом, подумал – не уехала ли ты из наших краев, чем бы нанесла мне глубокую обиду. И я очень рад и благодарю Бога, что ошибся.
Дорогая Марьюшка! Заклинаю тебя забыть все дурное и возвратиться ко мне. Уж как было хорошо да славно с тобой! Что ж тебе мучиться одной? Я совсем недавно узнал, что ты в городе и находишься в нужде. К чему тебе эти мученья? Подумай сама.
Эх, Марьюшка, Марьюшка! Истосковалось по тебе мое сердце. Сам бы пришел, упал бы перед тобой на колени, да сан мой не позволяет ходить по дворам, тем более с такими греховными мыслями и намерениями.
Приходи, Марьюшка. Жду тебя с превеликим нетерпением.
В. П.»
Мария Ильинична заплакала, когда прочитала это письмо. И действительно, замучится она совсем. Никому она не нужна. Все от нее отвернулись.
Фанатичка! Но какая же она фанатичка? «Потерянный вы человек!» – вспомнила она письмо Осакова.
Правда, к детям ее допускать, конечно, страшно, и она не могла строго судить директора школы, который был с ней откровенным. Но что ей отказали на заводе – это беззаконие!
Мария Ильинична хотела пойти в райисполком или в райком партии с жалобой. Но как она объяснит свой поступок с письмом в газету? Как сказать, что подписала его пьяной, когда едва ручку держала в руках.
Стыдно. Не могла она сказать правды, а лгать была не в силах.
Так и не пошла Мария Ильинична ни в райисполком, ни в райком партии.
Но и к Проханову идти не хотела.
Как же быть? Денег у нее всего на неделю. Она плохо питалась, участились припадки, от женской ее привлекательности почти ничего не осталось. Даже самой на себя противно смотреть в зеркало. Или беременность ее уродовала так?
Но что же станет с ребенком? И она снова впадала в мучительные раздумья.
И решила-:
«Нет, не пойду. Не хочу. Истосковалось его сердце! Знаем твою тоску. Приглашай ту, что в дверь колотила».
Так и не пошла. Рано легла и спала на редкость спокойно. Наутро встала не такой разбитой, как всегда. Днем никуда не пошла – на улице лил дождь. Весь день просидела дома. А вечером квартирная хозяйка снова подала ей письмо.
Проханов опять приглашал ее к себе. Писал с обидой и в то же время заметно заискивал, что удивило и в глубине души как-то порадовало.
Но все-таки решила: не пойду.
А назавтра снова принесли письмо. Отец Василий уже умолял прийти к нему. Если она сама не придет, он явится к ней в дом.
– С ума сошел, – испугалась Мария Ильинична. – Разговоров и так не оберешься. Надо сходить. И откуда он взялся на мою голову?
Мария Ильинична всерьез была встревожена: хоть и просительный был тон, но чувствовалась явная угроза. А Мария Ильинична хорошо знала, каким он может быть.
Когда она, тихонько ступая по ступенькам крыльца, подошла к двери, то сразу же услышала за дверью гулкие и неровные шаги Проханова.
«Побегай, побегай! Может, жирку-то и сбавишь, – позлорадствовала она. – Сколько заставил меня мучиться, проклятый!»
Мария Ильинична присела на скамейку и с удовлетворенной улыбкой слушала шаги человека, который причинил ей столько горя. Просто отлично, что он бесится. Она с наслаждением отдалась мстительному чувству.
Но долго тоже было нельзя сидеть на крыльце – чего доброго, увидят ее, пойдут чесать языками.
Мария Ильинична встала и тихонько постучала.
Сразу же дверь распахнулась, и хозяин жадно схватил ее за плечи. Она пыталась отстраниться, но он тяжело дышал, не выпуская ее из рук, будто боялся, что она выскользнет.
– Ну, ну, Марьюшка. Не надо вырываться. Не к чему, не к чему… – Он закрыл дверь, и они вошли в дом. Как и в прошлый раз, в передних комнатах света не было, он горел только в гостиной.
Они вошли в нее, и Проханов сразу же потащил Марию Ильиничну к, накрытому столу. Усадил ее на стул, таинственно ей подмигнул и скрылся в той комнате, где она плутала в памятную для нее ночь.
Воспоминания испортили ей настроение. Она хотела уйти, но все двери, конечно, закрыты, а выпрыгивать из окна, бежать по огороду, через чужой двор… Нет уж, лучше остаться…
Проханов не заставил себя долго ждать. Он появился со свертком в руках; довольный и какой-то торжественный. Сверток он держал на вытянутых руках. Подойдя к гостье, Проханов низко поклонился и подал ей ношу.
Она растерянно улыбнулась, встала и боязливо взяла в руки сверток.
– Раскрывай, раскрывай, Марьюшка!
Мария Ильинична развернула бумагу и ахнула от изумления. На руках у нее лежал сероватый шелковистый костюм с красивым фиолетовым оттенком.
Она развернула подарок и, не отдавая себе отчета, начала примерять. Костюм, пожалуй, ей впору. Правда, рукава, наверное, будут длинноваты, но их легко укоротить. И костюм будто на нее шили.
И в ту же минуту Мария Ильинична устыдилась своих корыстных мыслей. Костюм предназначался ей, но почему он дарит? Опять что-нибудь нужно от нее?
– Возьмите, отец Василий. Очень красивый костюм, – как можно равнодушней сказала Мария Ильинична, протягивая ему сверток.
– Ну что ты, что ты, Марьюшка! – каким-то испуганным голосом ответил он и отстранил от себя ее протянутые руки. – Тебе подарок, тебе. Одевайся. Я ведь на глазок купил. Ездил в епархию к преосвященному, зашел в магазин. Для тебя куплено. Одевайся…
– Нет уж, возьмите, отец Василий. Мне такие вещи не по карману покупать. Разговоры пойдут. Зачем это мне?
– Ах ты, господи! Вот ведь незадача какая! Даже не знаешь, с какой стороны к ней подойти…
Мария Ильинична кинула на батюшку хмурый взгляд. У нее вертелся на языке вопрос, ко она не решалась задать его.
– Ну, чего молчишь-то? Спрашивай, коль уж не терпится.
– А зачем вам, батюшка, изобретать какие-то Пути подхода? Дарить, хитрить, улещать. Женились бы на женщине посолидней и жили бы, как все живут. Ведь вам шестьдесят.
– Эх, Марьюшка! – Отец Василий огорченно вздохнул. – Ты же знаешь: взять жену второй раз не имею права по закону божьему.
– Если по закону божьему нельзя жениться официально, – не дала договорить ему Мария Ильинична, – то, выходит, можно вот так? – она указала глазами на ковер. И столько было в этом ее взгляде откровенного гнева и презрения, что лицо Проханова заметно потемнело.
– Скажи, пожалуйста, какие времена пошли. Нет никакого почтения к духовному отцу. А я-то ночами не сплю, с боку на бок поворачиваюсь и молюсь, молюсь во здравие ее. И вот она, благодарность.
Мария Ильинична рассмеялась.
– Уж я-то, батюшка, знаю, отчего вы не спите по ночам. Вам не дают спать стуки-перестуки в окна да в двери….
Проханов сделал вид, что не понял намека.
– Глупа ты, Марьюшка, ох как глупа. Бог-то попадью иметь разрешает, и была она у меня.
– Знаю, что нельзя иметь вторую.
