Текст книги "Человек с крестом"

Автор книги: Алексей Першин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5
Падение

– Сын мой! Неужто не узнаешь меня?

Проханов бросился к Обрывкову.

– Что же ты молчишь, дорогой мой? Ну же, вспомни-ка зиму сорок второго.

Проханов почти вплотную подошел к Обрывкову, ласково коснулся его плеча.

– Давно уже узнал, Василин Григорьевич, – спокойно сказал Обрывков. – Да и как не узнать? Вы – известное лицо в городе, притом единственное в своем роде…

Губы Кости тронула едва приметная улыбка, но тут же исчезла.

– Давайте лучше приступим к делу.

Проханов согласился: к делу – так к делу. Обрывков стал работать, а Проханов с любопытством рассматривал его. Вблизи этот молодой человек еще больше походил на тех богословов-семинаристов, с кем Проханову пришлось иметь дело в молодые годы. Больно уж испитое лицо было у Обрывкова. Веки до того тонкие, что удивительно – как они могут защищать глаза? Глаза покраснели, помутнели, а крылья тонкого носа стали дрябловатыми и словно обвисли… И вообще лядащим человеком казался Обрывков. Но чем хуже этот человек казался внешне, тем милей он был сердцу Проханова.

Он намеренно посадил Обрывкова так, чтобы тот невольно обратил внимание на иконостас. Но гость ни разу не поднял взгляда, чтобы осмотреть, увидеть то, что должно, по замыслу хозяина дома, наповал сразить его жертву. И только с последней надписью на полисах глаза их встретились, но тут же они отвели взгляды друг от друга.

И вдруг Обрывков вскочил и сразу же забыл о полисах и деньгах, выложенных Прохановым. Он не обошел, а перешагнул стул, который был у него и а пути, и замер перед иконостасом. Сначала Обрывков смотрел невооруженным глазом, потом вытащил лупу и сантиметр за сантиметром стал изучать рисунок икон. По мере того как он рассматривал их, вдохновение гостя сменялось разочарованием.

Все это не укрылось от глаз хозяина. Он наблюдал за гостем с тревогой, каждую минуту возраставшей.

Что ему не понравилось? Скажи на милость, какая требовательность. И что ему вообще нужно?

Проханов чувствовал себя явно задетым.

С этими иконами была связана целая история, в которой активную роль сыграл советник фон Брамель-Штубе. Это он подарил тогда иконы Проханову. Где-то на Украине был оголен и ограблен древний монастырь, глава которого не угодил фашистским правителям. Все наиболее ценное перешло в собственность «его преосвященства».

Проханов, правда, не знал еще истинной цены подарку, но все-таки гордился вещами, которые, может быть, столетиями находились в древних русских монастырях. Вдруг какие-нибудь Рюриковичи ими любовались! Как знать?! Вполне возможно, что среди этих икон есть и сокровища. Проханов не понимал в иконах, однако ж тешил себя надеждой: а вдруг?!

– Подделка! И довольно искусная… – неожиданно высоким, срывающимся голосом заговорил Обрывков. – Но должен сказать вам, Василий Григорьевич, высокие мастера выполняли эту работу. – И он снова повторил – Высокого, очень высокого класса подделка.

– То есть, как это подделка? – возмутился Проханов. – Вы, молодой человек, сначала узнайте, откуда и как появились эти исторические ценности, а потом играйте в авторитеты.

Обрывков так же неожиданно, как и заговорил, рассмеялся. Смех у него был странный, кудахтающий.

– Исторические ценности, говорите?.. – Обрывков повернулся лицом к хозяину дома и пристально взглянул на него. – Настоящие исторические ценности из украинского монастыря во время войны перекочевали на Запад. Вы думаете, немцы не знали им цены? – он кивнул головой в сторону иконостаса. – Будьте покойны. Знаете, что они сделали? Из оккупированных стран свезли в те монастыри, какие грабили, художников и заставили их делать копии. И не по одной, по многу. А потом сбывали их за подлинники в Болгарии, Польше, Чехословакии и особенно в Греции. Вам, Василий Григорьевич, то же достались копии…

Проханов был потрясен этим открытием, и совсем не потому, что иконы не оказались сокровищами, хотя и это имело немалое значение. Важно другое. Советник фон Брамель-Штубе, выходит, подсунул ему подделку, хотя Проханов сам читал: «за особые заслуги перед Великой Германией» ему преподносились в дар эти «драгоценные реликвии русской старины».

Вот она, награда! Над ним потешались. Для этой цели, выходит, и придумали почетное обращение «ваше преосвященство». Ставка была на его тщеславие. Как чтили, так и отплатили.

– Обманули, – в смятении пробормотал он. – Ну, что ж… И это может быть. Все может быть в наше время.

Гость посмотрел на Проханова удивленными глазами, а потом сказал вполголоса:

– А вот эта… сбоку, самая незаметная – ей цены нет…

– Где? Какая? – Проханов устремился к иконостасу.

– Да вот же… – Обрывков показал на крохотную иконку. – Цены ей нет, понимаете?

Проханов взглянул, и сразу же перед ним всплыл эпизод из времен далекой молодости. Был и он когда-то молодым и даже самоотверженным. Как-то гулял он ранней весной по берегу небольшой речушки и вдруг услышал истошный крик: мальчик тонул. Проханов, в то время богослов-семинарист, бросился в воду, вытащил мальчишку и отнес его родителям.

Семья оказалась небогатой. Проханова просто-напросто напоили чаем и заставили раздеться и просушить одежду. А на прощание мать малыша после некоторого колебания подала ему эту крохотную иконку.

– Будьте таким же щедрым в своей жизни, и она вам никогда не станет мачехой. Великодушие и любовь к людям прекрасны. Они всегда окупаются…

Тогда он вел довольно скромную жизнь и в первом порыве едва не нагрубил растроганной матери, которая, вместо солидного вознаграждения, одарила его грошевой иконкой и совсем уж дешевым советом…

А теперь оказалось, что крохотной иконке цены нет, как нет цены и ее словам. Но прав ли Обрывков?

Откуда вы разбираетесь в этом?

– Учился в специальном заведении, а вот художника из меня не вышло.

– Почему?

– Таланта нет, наверное.

– А может быть, еще есть причина?

– И это может быть, – неопределенно ответил Обрывков.

Проханов неожиданно для себя растрогался. Он взял гостя за руки и с мягкой настойчивостью увлек за собой в другую комнату, где уже заранее был накрыт стол. И стол готовился с умыслом – знал кого встретит.

– Сын мой! Мы потом поговорим. А сейчас прошу меня удостоить чести. Не знаю, как звать-величать дорогого гостя? _

Обрывков смутился, но старался скрыть это свое чувство.

– Костей зовут… Константином Васильевичем… А этого не нужно, – Обрывков кивнул головой на стол. – Я на работе нахожусь. Вы должны понять меня.

– Нет уж, почтеннейший Константин Васильевич. Как хотите, не отпущу вас.

Препирались они долго, но Обрывкову пришлось сдаться.

Захмелел Обрывков быстро. Языки развязались. Через час Проханов уже знал всю историю жизни ценителя искусства иконописи.

– Но откуда эта любовь? У вас матушка набожная?

– Матушка, действительно, набожная. Только дело не в ней. Тут вообще… – Обрывков задумался, но долго не мог подобрать нужных ему слов. – Родился я в деревне, книг у нас совсем почти не было, только божественные. Я их все перечитал подряд. Любил я читать.

– А что вас, сын мой, привлекло в божественных книгах?

Обрывков оживился.

– Какая фантазия! Какой увлекательный сюжет! Эти легенды…

– Но почему легенды? – Проханов вскочил. – Вы говорите. – легенды. Кто говорит так, тот не верит в существование Иисуса Христа.

– Почему не верит! Мне лично хочется верить. Вполне возможно, что Христос существовал.

– Тогда я не понял вас, сын мой.

У Кости насмешливо блеснули глаза.

– Должен вам сказать: если я говорю, что, может быть, Христос действительно существовал, то на этот счет я-то уж совсем по-иному думаю, чем вы. Допускаю: может, и жил когда-то человек по имени Христос. Честный, справедливый, добрый… Он мог заступаться за бедных. Но тогда была эпоха рабства, страшная пора. Его могли преследовать и казнить. А потом кому-то было выгодно распространить слух, что Христос воскрес.

Проханов внимательно слушал, и было видно, что он совершенно согласен с молодым своим собеседником. Но сказал он другое:

– Богохульны слова ваши… Богохульны.

– Ничего другого я и не думал от вас услышать, Василий Григорьевич. Только думайте обо мне что хотите, а я тверд в своем убеждении… Вокруг имени Христа с годами все больше поднимался шум. И те же рабовладельцы начали использовать легенды в свою пользу. Начали писать книги, придумывать, добавлять, фантазировать… За две тысячи лет чего не сделает человеческая фантазия. Легенду подхватили и понесли из века в век, прибавляя, развивая, возвышая.

– Побойся бога, сын мой. Не кощунствуй.

Но Обрывков, кажется, не обратил внимания на слова хозяина дома и продолжал свое.

– Правда, атеистическая литература даже и того не допускает. Она твердо считает: существование Христа – миф. И доказывает эти свои выводы. И тут очень крупные силы выступали. Я много прочел по этой части. Бруно Бауэр, потом Робертсон, Смит, Древе, Кушу, Немоевский… Они все по косточкам разобрали в евангельском рассказе и доказали, что никакого Христа в реальной жизни не существовало. – Обрывков помолчал, и вдруг тень улыбки, осветила его лицо. – Но самое интересное – что все эти люди не были атеистами и даже не светские люди, а богословы…

Проханов с любопытством взглянул на Обрывкова, лицо которого оживилось и лаже порозовело. Все то, о чем он говорил, Проханов давным-давно знал, пережил, переболел этим, смирился и давно нашел свою линию в этой мутной жизни, которой он жил. Но было чертовски интересно увидеть человека, в котором он видел себя в молодости.

– Да-да, Василий Григорьевич. – Именно богословы. Они добросовестно стремились спасти из христианства, из учения о Христе хоть что-нибудь. Но концы с концами никак не удавалось свести. А теперь вообще теологи и богословы увиливают от прямого ответа и говорят: зачем, мол, буквально понимать все. Надо расценивать христианское учение как символику. А другие не допускают вообще никакой критики и говорят: надо просто верить, не рассуждая. В общем, запутались и тявкают ваши братья, как трусливые собачонки…

– Ну, сын мой, вы нас скоро в волчью стаю превратите.

Обрывков первый раз за все время очень внимательно посмотрел в глаза Проханову и улыбнулся чистой, подкупающей улыбкой. От этой улыбки Проханову стало не по себе. Что-то дрогнуло в его груди и заныло.

– Василий Григорьевич, не надо так. Вы-то, я думаю, знающий человек и хорошо понимаете, как все это создавалось, как шло и катилось и к чему все это наконец привело.

– К чему же, сын мой? – снова не удержался он от любопытства. Сильный спорщик, ничего не скажешь, но все-таки интересно узнать до конца, что он думает о мире, в котором жил Проханов.

Обрывков развел руками.

– Сами видите. К вырождению, к обнищанию вашей, извините меня, поповской фантазии. Вы сейчас зады повторяете, поэтому вам все меньше и меньше верят. Каждый год из вашей армии уходят десятки и сотни тысяч людей. Вы не живете, а доживаете свой век.

Проханов, по мере того как говорил этот человек, убеждался, как он ошибся в Обрывкове; нет, он не прост и не простоват, каким казался с первого взгляда. Этот молодой человек сложнее, куда сложнее, чем он думал. Водка развязала ему язык, и только.

– Ах, сын мой, сын мой! – Проханов поднялся и стал шагать По комнате. Ковер смягчал шаги, поэтому казалось, что священник крадется. – Что же вы нас обвиняете? Попы, как вы изволите выражаться, в такие поставлены условия сейчас…

– Я совсем не об этом.

– А я именно об этом, сын мой. Именно об этом. Нам невозможно развернуться. Мы связаны по рукам и нотам.

Обрывков рассмеялся своим странным захлебывающимся смехом.

– Вы думаете, Василий Григорьевич, я не знаю условий? Напрасно. Тридцать пять лет, как вам прижали хвост… Вы уж извините… А что значат эти годы по сравнению с двумя тысячами? Я говорю о трехстах годах, понимаете? За эти последние триста лет вы бубните одно и то же.

– Но догмы есть догмы.

– Вот видите! – обрадовался Обрывков. – Эти ваши догмы и подводят вас. Сказано так – стало быть, так. Не смей хотеть свое суждение иметь.

– Я вижу, сын мой, в бога вы не веруете, – с огорчением сказал Проханов, усаживаясь на место.

Он взял бутылку с водкой и стал разливать ее по стаканам.

– А вы, стало быть, решили, что верю?

– Должны верить, сын мой. Должны, – твердо сказал Проханов. – Кто постиг тайны искусства иконописи, не может не верить.

Теперь уж удивился Обрывков.

– Почему вы так считаете? – он пожал плечами и с любопытством уставился на Проханова.

– Потому что надо верить в собою изображаемое. Без веры, сын мой, ералаш получается. Человек без веры кривобоким становится.

На Обрывкова последняя фраза произвела заметное впечатление. Он хоть и промолчал, но Проханов почувствовал, что угодил в цель.

– Давай, сын мой, выпьем за полное понимание друг друга.

– За понимание? – Обрывков поднял стакан и посмотрел сквозь него на свет, прищурив левый глаз. – Можно и за понимание. Только никто меня не захотел еще понять.

Проханов хотел сказать: уж он-то поймет непременно, но сдержался. Все еще впереди!

Он выпил одним духом, вызвав удивление у гостя. Обрывков сделал только два глотка, поморщился с отвращением и поставил стакан обратно. Проханов хотел настоять, но опять, в который уже раз, сдержал себя. Перед ним его цель, его надежда, и нельзя действовать так уж сразу. Всему свое время. Потом наверстает.

Проханов никогда и ничего так не хотел, как приблизить этого человека к себе. Приблизить, а там видно будет…

Он почему-то считал, что если ему удастся задуманное – значит, он не зря прожил свою долгую жизнь.

Постепенно созрел план, как нужно действовать. Прежде всего надо настоять, чтобы Обрывков возобновил свою работу как художник.

Расчет был прост. Обрывков – человек увлекающийся, работа в райфо станет его раздражать, мешать, и он должен выбрать что-либо из двух. И уж, конечно, выбор падет не на райфо. Но этому человеку надо на что-то жить. Он, отец Василий, приобретет за хорошую цену одну из картин Обрывкова. Это даст ему возможность на которое время существовать безбедно и кормить больную мать, кстати сказать, человека набожного и души не чаявшего в своем единственном сыне.

Когда кончатся средства, Обрывков сам придет, у него не будет выхода. Уж он-то, Проханов, знает этих одержимых: они на все готовы, лишь бы добиться своего. Вот тогда-то и начнется настоящий разговор…

Проханов предугадал события с поразительной точностью. Случилось именно так, как он задумал. Обрывков довольно легко согласился покинуть работу и взяться за кисть. Проханов действительно приобрел, и не без выгоды, по его мнению, отличную картину с библейским сюжетом, которую повесил на самом видном и светлом месте в гостиной.

Сумма была довольно приличная, на полгода, по расчетам Проханова, Обрывкову с матерью вполне хватит.

Но тут неожиданно открылась одна черта богомаза. При первой их встрече Проханов заключил, что к напиткам Обрывков не очень благоволит. А когда они стали встречаться чаще, Проханов убедился, что ошибся: Обрывков не питал отвращения к спиртному.

План Проханова претерпел некоторые изменения. Он стал под всяким предлогом приглашать Обоывкова к себе, а каждая встреча заканчивалась попойкой. Но Обрывков этим не ограничился: через полгода он уже «употреблял» в одиночестве. Деньги, вырученные от продажи картины, таяли не по дням, а по часам.

Но события между тем шли той самой колеей, которую наметил Проханов. Ровно через четыре месяца после продажи своей картины Обрывков явился к нему и смущенным голосом предложил приобрести новую картину. Проханов самым искренним тоном – а это он умел – дал понять, что и рад бы, но никак не может; нет у него средств, чтобы заплатить за картины своего молодого друга именно той ценой, какую они заслуживают.

Обрывков был огорчен до чрезвычайности, чем воспользовался Проханов. Он понимал, что, если подопечный его сопьется, цель достигнута не будет. Надо сломить волю Обрывкова, разрушить ее, а потом уже вылепить человека по своему образу и подобию.

И как раз в тот день, когда Обрывков явился с новой квартиры, Проханов решился на крайние меры.

Он предложил Косте поселиться в своем доме вместе с матерью. А чтобы молодой друг не думал, что он в тягость, пусть его мать помогает по дому, и они будут квиты.

После некоторого колебания Обрывков согласился.

Обрывковы заняли в огромном доме одну из комнат. Вскоре в городе распространился слух, что священник «из христианского милосердия» уступил угол какому-то художнику, которого выгнали из учебного заведения за то, что он славил бога.

Вокруг Обрывкова создалось нечто вроде ореола. Ему стали кланяться незнакомые старушки, за его спиной раздавался уважительный шепот.

Все это сначала смущало, а потом стало нравиться. Почтительность и заискивание кружили голову. Такое отношение к себе Обрывков чувствовал впервые. Уважение к себе возрастало, но вместе с этим росла и самонадеянность, что обычно случается с людьми неуравновешенными.

…В доме священника Обрывковы прожили около года, срок вполне достаточный, чтобы в соответствующем духе обработать подопечного. Проханов исподволь стал убеждать своего молодого друга, чтобы тот поехал учиться в духовную семинарию. После ее окончания совсем не обязательно получать приход и зарабатывать кусок хлеба службой в церкви. Главное – завершить образование. Он будет вращаться именно в той среде, которая ему нужна.

Правда, духовная семинария – это не институт. В ней строгие правила, и слушатели там почти изолированы от жизни. Но разве его молодой друг настолько слаб и малодушен, чтобы, скрепив сердце, не преодолеть во имя большей цели все препятствия и не выйти победителем из трудностей?

Сначала Обрывков наотрез отказался: он не собирался стать святошей.

Хотя слова эти и звучали оскорбительно, но Проханов стерпел. Стерпел и не отступил. Он действовал осторожно, избегал назойливости.

Немалую роль сыграла и мать художника. Лаской, слезами, упреками она добилась своего.

Дело кончилось тем, что Обрывков не выдержал, согласился наконец учиться в семинарии.

Проханов даже виду не подал, насколько был обрадован этим. Он немедленно сообщил обо всем епископу В Петровск прибыл Константин Разин – казначей епархии, чтобы познакомиться с Обрывковым.

Обрывков пришелся по душе и Разину.

– Истинный богослов-семинарист, – сказал он, глядя на длинные, спадавшие клочьями волосы художника. – Готовь, сын мой, документы и рекомендацию.

Из Петровска выехали втроем: Обрывкова сопровождали Проханов и Разин.

Епископ обласкал нового кандидата в семинарию, – а вместе с ним и настоятеля Петровского собора. На радостях он, наградил Проханова наперсным крестом за старание и верную службу. Прием был царский. Высокое духовное лицо снизошло до троекратного лобзания с будущим семинаристом и лично благословило его на путь вечной благодати.

Обрывков был немало смущен и удивлен всей этой пышной церемонией. Но яд, впущенный в его душу умелой рукой, действовал безотказно. Наблюдая за своим питомцем, Проханов полагал, что Обрывков не свернет с пути, на который его толкнули и, как он надеялся, пойдет по ному до конца.

Глава 6
«Битва с дьяволом»

Это было как раз в то время, когда Иванин, воспользовавшись отъездом настоятеля в Москву, куда тот повез «недоноска», как отзывался молодой священник об Обрывкове, развернул бурную деятельность.

– Каждому свое, – ухмылялся он, думая о Проханове, который пекся о долголетии церкви. Иванину же было «наплевать с высокой колокольни», останется ли жить святая церковь после его смерти или она тоже прикажет долго жить. Лишь бы сейчас ему было хорошо, легко и вольготно.

Когда Проханов возвратился из Москвы и узнал, что младший священник приобрел легковую машину на деньги, взятые из церковной кассы, куда до сей поры имел доступ лишь один настоятель, Проханов пришел в ярость.

Иванин едко заметил:

– А мы, гражданин Проханов, живем в советской стране, где равноправие контролируется законом.

– Молокосос! Плевать я хотел на законы. Церковь отделена от государства. У нас свои законы и порядки.

– Кто сильней, тот хапай больше? – улыбнулся Иванин. – Откуда вам вообще известно, что я слабый?

Это был откровенный вызов, и настоятель ответил на него. Левой рукой он неожиданно нанес Иванину удар в солнечное сплетение. Этот предательский удар был давно проверен. Иванин, охнув, как подкошенный повалился на землю. Проханов бросился к противнику. Он ударил его пинком под ребра. Раз, второй, третий, и бил младшего священника до тех пор, пока его не оттащил от бесчувственного тела конюх.

В горячке, правда, и Егору досталось, но конюх не относился к числу обидчивых. Он, правда, не посмел поднять руку на самого настоятеля, но и не допустил убиения «вороного», который пришелся ему по душе.

Иванин лежал в постели около трех недель, не при-» знавшись, кто его так изукрасил, даже жене. Конюху Егору он посоветовал держать язык за зубами до поры до времени, ежели он вообще хороший человек и желает ему добра.

У Иванина был свой план мести. Он его разработал, когда лежал больной.

Иванин чувствовал, что у Проханова прошлое нечисто, он не приемлет и ненавидит все новое, с чем волей-неволей приходится сталкиваться. Но открыто настоятель выступить не смеет. Видно, тертый калач. Наверняка побывал в переделках, научился осторожности и действует так, чтобы комар носа не подточил.

Иванин был уверен, что у такого человека, как Проханов, никогда не будет неприятностей с представителями закона. Он хорошо знает законы.

Нет, голой рукой этого человека не возьмешь. Проханов крепко вцепился в петровскую землю, здесь вся его братия, здесь для него все свои, всех он купил и держит в кулаке. Его, конечно, боятся и связываться с ним опасаются. Надо отколоть этих людей, объединить их против настоятеля, только тогда и можно выбросить его с земли, в которую он давно уже пустил корни.

Иванин вспомнил, как возмущаются прихожане жадностью Проханова, который повысил на каждый обряд цены и придерживался твердого правила: если у верующего не хватит даже рубля – не станет ничего делать. Если прихожанин роптал и выражал недовольство, настоятель равнодушно отвечал:

– Поезжай в другой собор, там дешевле…

А ехать далеко, лишние затраты. Волей-неволей приходилось выскребать карман или же лезть в долги. Некоторые, правда, отказывались от услуг священника, но такие редко встречались: Проханов знал, как с кем поступить, и промахов в этом отношении не делал.

Молодой священник решил, что отныне он резко снизит взимания за услуги, чтобы слух об этом распространился среди мирян. Надо сделать так, чтобы шли к нему, а не к Проханову.

Иванин знал, что настоятель собирает столько яиц, что съесть – или сбыть их на рынке нет физической возможности. Тащат ему со всего района.

Проханов нашел довольно практическое применение яйцам и другим продуктам, которые доставляли ему прихожане: кормил ими свиней. Но больше двух-трех свиней держать нельзя, противозаконно. И Проханов нашел выход. Он покупал поросят, отдавал их своим приближенным, снабжал кормом, и те выхаживали для него скотину. А когда подходило время, он назначал твердую цену, какую ему должны выплатить после продажи. Цена эта была несколько снижена. Расчет простой: что останется – помощник может брать себе.

Проханов отлично понимал, что принцип личной заинтересованности действует, как правило, безотказно. Эта заинтересованность повышает к тому же и уважение к благодетелю, хотя эти люди и без того преданы-ему душой и телом. Он и корма скоту выдавал значительно больше известной ему меры, порой наполовину увеличивал рационы, чтобы дать возможность откармливать свою животину, и тем, кто служил ему. Эти подачки не стоили отцу Василию ни гроша, зато еще больше привязывали к нему людей.

По подсчетам Иванина, Проханов содержал четыре коровы, пятнадцать-двадцать свиней в год, а кур и овец трудно подсчитать. Откармливались они по деревням.

…План Иванина был продуман со всей тщательностью.

Когда священник поднялся на ноги, он немедленно приступил к выполнению задуманного.

К нему действительно пошли прихожане. Что же касается фининспектора, то сначала ничего не вышло: не удалось доказать, что откармливаемые по селам животные принадлежат Проханову.

После первой неудачи отец Николай послал письмо в финансовые органы. Там наконец обнаружили, что настоятель во много раз уменьшает доходы, чтобы меньше платить налогов. Проханов был наказан штрафом и увеличением налога.

И все было бы хорошо, если бы Иванин сам не просчитался. Он уверился в собственной правоте и силе, поэтому забыл об укреплении тыла. А именно этот тыл и подвел молодого священника.

Как-то он довольно поздно закончил утреннюю службу. Но случилось так, что ушел он не сразу.

Как раз в этот момент вошел настоятель. Молодой священник находился в алтаре и еще издали заметил Проханова, но сделал вид, что не видит его.

Проханов направился в алтарь и прямо с ходу правой рукой вцепился Иванину в волосы сзади. Рванув к себе его голову, он нанес ребром левой ладони сильный удар по шее.

В глазах у Иванина помутилось, но он все-таки сумел освободиться. Началось побоище… Тяжело дыша, они стали кружить по алтарю, нанося друг другу удар за ударом.

Иванин только сейчас почувствовал, насколько силен и опытен Проханов. Седина и шестидесятилетний возраст оказались такими обманчивыми…

Ударом ноги Проханов сбил с ног Иванина и навалился на него сзади.

Бил он умело, расчетливо, чтобы не оставлять следов. Бил под ребра, в затылок, в живот, а когда Иванин совсем уже ослаб и прекратил сопротивление, Проханов повернул его на спину и стал глумиться.

Иванин начал истошно кричать. Он понял: его сейчас убьют.

В церковь ворвались прихожане. Они обомлели, увидев дерущихся священников. Но все-таки бросились их разнимать. У Иванина пошла гсрлом кровь.

Когда их разняли, молодой священник побрел домой. Кровь он кое-как остановил, а потом схватил маленький чемоданчик с документами и устремился в милицию.

В райотделе немедленно составили акт, Иванин тут же подписал его. Но дежурному офицеру зачем-то понадобился паспорт. Иванин отдал свой документ и тут же понял, какую глупость допустил.

Дежурный обратил внимание на графу «невоеннообязанный».

Он вытащил лупу, а потом, медленно опустив увеличительное стекло, встал и строго спросил:

– Военный билет с вами?

Отец Николай замешкался и совершенно непроизвольно сделал шаг назад, чтобы уйти.

Офицер приказал задержать священника. Чемоданчик с документами оказался в руках дежурного райотдела милиции. Он насмешливо спросил:

– Разрешите?

Иванин забормотал побелевшими губами:

– Пожалуйста, пожалуйста, гражданин лейтенант.

Эти его слова вызвали и новый пристальный взгляд дежурного. Он спросил:

– Никак еще не отвыкнете?

– Не знаю… Виноват, не отвык.

– М-да, – и офицер извлек военный билет.

Снова в ход пошла лупа.

Картина вскоре прояснилась. Паспорт и военный билет оказались подделанными, и притом грубо, по-мальчишески. Старый груз явно перетянул…

Офицер сухо произнес:

– Ваше, конечно, право действовать через суд в отношении нанесения вам телесных повреждений со стороны настоятеля церкви Проханова, но я, гражданин Иванин, вынужден привлечь вас к ответственности за подделку документов. Вы – гражданин Советского Союза, и несете наравне со всеми гражданами уголовную ответственность за совершенные преступления.

Иванин пытался защищаться, но дежурный заметил:

– Во внутренние дела церкви мы не вмешиваемся, хотя, если уж говорить откровенно, нашей советской общественности не мешало бы понаблюдать за вашими делами. Соответствующие меры мы примем, а вас вынужден сначала направить в больницу, а потом задержать до выяснения.

Вскоре его отправили в областной город.

Позже, однако, стало известно, что Иванин не был привлечен к уголовной ответственности.

Но если Проханов не ведал, как удалось выкрутиться Иванину в следственных органах, зато он хорошо знал, что произошло в епархии, когда явился туда отец Николай. Молодой священник встретился с епископом Никодимом и вышел от него ухмыляющимся. Епископ долго бегал по кабинету и ругался… Ругался владыко в бессильной злобе, чем ошеломил даже отца Константина. Такого еще не случалось с преосвященным…

Отец Константин смекнул: у этого пройдохи Иванина, видно, не так уж мало сил. На всякий случай личный секретарь преосвященного почтительно раскланялся с отцом Николаем. С такими людьми лучше не связываться…

Через две недели священник Иванин с семьей выехал в другую епархию. Он получил приход как настоятель. Сильным в епархии почет.

…Вся эта история имела некоторый резонанс и в Петровске. Однажды сюда лично, пожаловал епископ. Он долго совещался с Прохановым; задержался до ночи, а потом заночевал у него.

На второй день среди прихожан стал распространяться упорный слух, что отец Василий бился, не с отцом Николаем, а с самим дьяволом, принявшим образ духовного отца.

Кликуши поработали на славу.