Текст книги "Высокая макуша. Степан Агапов. Оборванная песня"

Автор книги: Алексей Корнеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

IV

– Проспа-а-ал! – озорно и звонко выкрикнул, взлетев на поленницу, огненный, с лисьим хвостом петух.

Василий вспомнил вчерашний уговор, но Ильи уже не было, только сено оставалось примятым. Он проворно вскочил и кинулся в дом. Тамара, кончая кухонные хлопоты (на столе стоял готовый завтрак), встретила его с улыбкой:

– Как спалось, гостюшка?

– Экзотика! – отозвался он с восторгом. – Только где же хозяин?

– На сенокос отправился.

– Как – отправился? Мы же вместе собирались!

– Пожалел так рано поднимать, сказал, пусть выспится с дороги.

– Выходит, я спать сюда приехал? – усмехнулся Василий. – Мог бы и дома у себя отсыпаться…

– Накосишься еще. Позавтракай вот сначала, а там с Егором по ягоды.

– Правда, Егорка? – повернулся Василий к сидевшему за столом мальчишке. И спохватился: – Ой, извини, пожалуйста, Егор.

Хозяйка оглядела, все ли в порядке на столе, наказала поесть без остатка и заспешила:

– Ну, оставайтесь здесь, а я – на работу. Мне еще до города надо ехать.

– Далеко это? – поинтересовался Василий.

– Да нет, минут пятнадцать на автобусе.

– А что же в своем-то лесничестве?

– Муж лесничий, жена экономист – это же семейственность, – рассмеялась. – Так вот и получилось. Думала, в лесу буду работать, оказалось – в городе, на деревообрабатывающем. А в общем-то все нормально.

– Не скучаешь по столице? – заинтересовался он.

– Скучают от безделья.

– И не вернулась бы, допустим?

– А зачем? Мне и здесь неплохо. Посмотреть, послушать концерт – так вон, – кивнула в угол, на телевизор. – А в театры и москвичи-то не часто ходят.

– Это верно, – согласился Василий.

Тамара повернулась перед зеркалом раз-другой, поправила прическу и, напомнив, чтобы закрыли дом, удалилась.

«О женщины, женщины! – подумал Василий, проводив ее взглядом. – Везде-то они приспособятся, нигде не пропадут. Как-то нам без вас?»

– Правда, Егор? – обратился он к мальчишке.

– Что – правда? – не понял тот.

– Лентяи мы с тобой, вот что. Мамка с папкой на работу, а мы по лесу гулять.

– Так вы же в отпуске! – возразил Егор. – Папка, когда в отпуске, тоже гуляет. А прошлым летом на Черное море мы ездили. Папка с мамкой, и я тоже с ними.

– И понравилось тебе там?

– Ага, красиво на море!

– И совсем бы там остался?

– Совсем? – переспросил Егор и задумался. – Нет, дома лучше. У нас здесь лес такой хороший, грибов и ягод много. Вот посмотрите сегодня…

Из дома они вышли налегке – с посудиной для ягод, с незатейливым обедом в газетном свертке. В голове Василия светло и безоблачно: забыл о своих делах-заботах. Одна дорога перед ним, похожая на тот проселок, по которому ходил он когда-то в деревенской молодости, – мягкая, в гривках травы по обочинам, с колдобинами, сырыми от недавнего дождя. Только не рожь по сторонам, волнистая от ветра, а коридор из деревьев, облитых щедрым половодьем света, осыпанных певучими бубенцами, свистульками, флейтами в образе птиц.

Утром лес – как чистая юность. Все поет и веселится, все свежо и умыто. Улыбается небо сквозь ветви, улыбается каждый листок и травинка.

Из птичьих голосов Василий распознавал лишь кукушкин, остальные для него – что темный лес. Вот с ветки березы послышался звонкий задиристый голосишко:

– Фьюр-фюр-фюр, трюр-рить-фе-дя!

– Что за птица? – приостановился он, оглядывая ветку.

– А вы не знаете? – недоуменно взглянул на него Егор.

– Понятия не имею, – пожал плечами Василий.

Егор поднял руку (тише, мол, не спугните!), подошел поближе к березе, заметил певца и поманил несведущего дядю, усмехнувшись при этом: «Зяблика не видел!»

Разглядел наконец Василий: сидит на ветке птаха чуть больше синицы, грудка рыженькая, спинка синеватая, пестренькие крылья – загляденье. Видел он таких в подмосковном лесу, да не знал, как зовут.

– Это самчик поет, – пояснил мальчишка. – А самочка слушает где-нибудь, она серенькая такая, совсем ненарядная… А вы каких птиц знаете?

Василий пристыженно ответил, что, кроме кукушки, синицы да серого дрозда, не назвал бы в лесу ни одной.

– Я тоже не всех еще птиц могу определить, – признался Егор. – Папка говорит, у нас их больше сотни в лесу. Даже дрозды бывают разные. И черный дрозд, и певчий, и рябинник, а то еще деряба. Да ладно, когда-нибудь всех буду знать, – уверил он сам себя.

Несмотря на малые свои лета, Егор оказался провожатым знающим. Пройдя по лесной дороге, свернул на уютную, залитую солнцем поляну. Тут, возле старых пней и молодых березок, изредка попадались остроносые земляничинки. Некоторое время они лакомились зрелыми ягодами, срывая их на ходу, затем вышли на асфальтовую дорогу. За поворотом ее открылся неширокий луг, заросший по склонам молодыми дубами, липами, орешником.

– Сорочий верх, – пояснил Егор, сбегая с обочины.

Навстречу им шел неторопливо старик с корзиной, которая оттягивала ему руку. Василий усмотрел в нем грибника, одобрительно заметил:

– Повезло вам, батя!

– И правда повезло, – согласился старик, опуская корзину. Облегченно выдохнув, он тернул ладонью взмокший лоб, с лукавой усмешкой взглянул на Василия, потом на корзину, прикрытую зверобойной травкой.

– Подосиновики или белые?

– Разные, – нехотя отозвался старик.

– У кого на донышке, а у вас полным-полна. Правда, где же это вы набрали?

– А вон, прямо под боком.

– Любопытно!

Старик наклонился, обернувшись (не увидит ли кто?), приподнял травку и крякнул:

– Посмотри уж, коли так…

Увидев аккуратно уложенные бутылки с разноцветными наклейками, Василий так и покатился со смеху.

– Понял теперь? – усмешливо сощурился старик. – Я уж приноровился так-то: грибов не найду, так этих насобираю. Все не с пустыми руками…

С краю от дороги луг был сплошь исполосован машинными колесами, завален ворохами мусора. И дальше, под дубками, по склонам лощины тут и там разбросаны консервные банки, клочья бумаги и полиэтилена, битая посуда. Чернели старые и недавние кострища, всюду примятая трава со следами выпивки-закуски: видно, немало проезжих свертывало сюда, на лоно природы.

– Что это, свалка? – приостановился Василий. – Вот где металлолом, макулатура и что угодно. И все ведь прахом пойдет, в кострах сгорит или в землю затопчут.

– А мы уже целую машину металлолома отсюда вывезли, – заметил Егор. – И все засоряют, засоряют.

– Наказывать бы надо за такое безобразие.

– Это все дяденьки шоферы. Папка ругает их, ругает, сколько раз номера записывал. И аншлаг вон повесили, все равно не помогает.

Василий глянул на столб с надписью, стоявший посреди луга, и прочитал вслух:

 
Если природе
ты верный друг,
не засоряй ты
ни лес, ни луг!
 

– Говоришь, не помогает? – обратился он к Егору. – А ты не будешь таким же, когда вырастешь?

– Я как папка, лесничим буду, – подхватил Егор. – Только заедут сюда с мусором, а я и давай их стрелять из ружья. Или мину подложу под колеса.

Василий усмехнулся, слушая откровенно-наивные, но по-своему серьезные суждения мальчишки. Подумал: «Не с таких-то вот лет зарождается у человека пристрастие к чему-то? К доброму или злому, красивому или безобразному?..»

Миновав крайние дубки и заросли орешника, они увидели косарей. Их было немногим больше десятка – наверное, все наличные мужчины лесничества. Луг здесь заметно сузился, и косари растянулись цепочкой от одного склона до другого. Илья шел первым. Тельняшка на нем, с закатанными до плеч рукавами, потемнела, из-под форменного картуза прядями выбивались слипшиеся волосы. Подождав, когда он приблизится, Василий метнулся из-за кустов:

– Стой, бросай оружие!

И захохотал озорно, по мальчишески, как и Егор, весело принявший такую шутку.

– Оружие мне сгодится, – также весело откликнулся Илья, выдергивая из-под ремня подол тельняшки и вытирая густо блестевший лоб.

– Ну и друг называется! – упрекнул Василий. – Вскочил, как заяц, и тягу. А как там гость приезжий – ноль внимания.

– Гость должен подчиняться хозяину.

– Хороший хозяин исполняет желание гостя, – отпарировал Василий.

– Ну вот, поговори с таким…

Василий взялся было за косу, но Илья не выпустил ее.

– Не доверяю, – сказал уже без шутки. – Видишь, какой у нас луг? Банки, склянки да железяки кругом. Того гляди коса пополам.

Подошедшие следом косари поддержали его:

– Одно названье, а не луг.

– Свалку устроили, чего там говорить.

– Как провели вот тут дорогу, клен зелен, так и навалились на природу, – мрачно пояснил Илья. – То отбросами засоряют, то туристы пойдут – только треск по лесу. Обиднее всего, замечу, все больше и больше становится у нас этих свалок.

– К ответу бы привлекали, – подсказал Василий.

– На каждом шагу охранников не выставишь.

Оказалось, в двух километрах от Сорочьего верха отвели место для городской свалки, а иные шоферы, сокращая расстояние, разгружались где поближе.

Поговорили, осуждая тех, кто наплевательски относится к природе, кто рубит сук, на котором сам сидит. И снова взялись за дело. Уступил-таки Илья свое «оружие» Василию, наказал, протягивая косу: «Смотри, не наскочи на „мину“».

Василий поплевал для порядка на ладони, махнул раз-другой. Не успел он пройти десятка шагов, как под косою что-то взвизгнуло, далеко в сторону отлетела ржавая банка.

– Ну вот тебе, клен зелен, говорил же! – досадливо воскликнул Илья. – Оставишь ты меня безоружным, как пить дать оставишь.

– Ладно, потише буду, – сдался Василий.

– Тут на каждом шагу, клен зелен…

Косить пришлось недолго. Добрая половина луга, самая ровная и травянистая, была изъезжена, истоптана, засеяна «минами». Решили оставить такой покос, податься в другое место.

– Хватит на сегодня, – остудил Илья разохотившегося было Василия. – Погуляй вон по лесу с Егором, а завтра посмотрим. Проводник у тебя, клен зелен, не смотри, что мал… – и легонько похлопал сына по плечу.

А мальчишке того и надо, радехонек гостя по лесу поводить.

– Ух, и место я знаю ягодное! – воскликнул, не задумываясь. – Целое ведро можно набрать!

– Далеко ли то место?

– Вон туда сперва, – показал Егор в конец Сорочьего верха. – А потом налево через лес, до двести первого квартала. Там и узкоколейка близко, прокатиться можно кстати.

«Узкоколейка, узкоколейка», – начал припоминать Василий. Уж не та ли самая, которую видел он однажды, когда учился в школе, ходил с одноклассниками на экскурсию? Набрели они тогда на необычную железную дорогу с таким же необычным паровозом, смеялись, глядя, как машинисты остановили его посреди пути и ну загружать дровами – не хватило, видно. «Неужто цела еще та дорога-старушка?» – подумал и обрадовался случаю взглянуть еще раз на нее.

Шли они неторопливо, пробираясь по старому, с редким подростом лесу, пока не попалась заросшая жиденькой травою дорога. В колдобинах, непросохших от недавних дождей и подернутых влажной, черно-лаковой пленкой, заметны были следы раздвоенных копыт – то крупных, то помельче. Егор, как настоящий следопыт, объяснял, где прошел лось, а где кабан. Изредка слышался усердный стук дятла по звучному сухому дереву, цепко бегали по стволам вверх-вниз полынно-сизые поползни. Наконец деревья расступились, и перед ними, за узкой ложбиной на холме, открылась большая поляна, окруженная высокими деревьями. Вся она поросла шарообразными кустами липы, буйным вейником и разнотравьем, сквозь которые видны были как бы прочерченные по линейке ряды молоденьких дубков.

Василий обратил внимание на ближние столбики, стоявшие на углу поляны, попытался разгадать надписи на их зарубках и не смог. На первом с четырех сторон – одни трехзначные цифры, на другом и вовсе что-то непонятное:

кв. 193

Л. В. Р.

1972 г.

пл. 3,2 га

– А ну, Егор, не разберешься?

И мальчишка, улыбаясь, легко расшифровал: квартал такой-то, лесовосстановительная рубка такого-то года, площадь – «три запятая два гектара» (так и сказал, не разбираясь еще в дробях, и Василию пришлось разъяснить, что это за «штука» – цифра после запятой – и как она читается). По словам Егора, сначала на этом месте срубили лес, затем посадили дубки, то есть посеяли желуди, а липовые кусты сами пошли от пней. Оттого, дескать, и называется – лесовосстановительная рубка: старый лес рубят, а молодой сажают.

– Ну, спасибо за такую науку, – похвалил Василий мальчишку и ласково пожал его плечо.

Егор ответно кивнул ему взглядом серых, не по-детски умных глаз:

– А я тоже, когда вырасту, буду лес сажать.

– Молодец, Егорушка, и правильно сделаешь. Кто-то должен смотреть за лесом, сажать да охранять его. Но лучше это сделает тот, кто больше знает его и больше любит…

Едва они пробрались сквозь коряжный сухолом, которым сплошь была завалена ложбина, как зарделась перед ними земляника. Местами ее было столько, что в глазах зарябило: точно бусины красные, румяные порассыпал кто-то в траве.

– Смотрите, смотрите, какие! – кинулся Егор, срывая огненно-яркие земляничины.

– Да-а, вот это экзотика! – только и вымолвил Василий.

– А что это такое – эк… эк-зотика? – полюбопытствовал Егор.

– Экзотика? Ну, что-то необыкновенное. Вроде сказки, можно сказать…

Румяные, как только что выплеснутые из жаркого костра и не успевшие остыть, ягоды густо виднелись в бороздках, где росли дубки, и по склонам ложбинок. Но вот случайно Василий глянул в сторону пня и ахнул. Не видел он еще или не помнил, по крайней мере, такой крупной ягоды, хотя немало поел ее в детстве – лесной и луговой. Ну прямо сливы алые висели на тоненьких, словно иголки, стебельках, – и как только они их выдерживали?

– Что, я говорил – ведро можно насобирать? – торжествовал Егор.

Глядя на мальчишку, Василий и сам поддался детскому соблазну: не столько опускал ягоды в бидон, сколько отправлял их в рот. Так и таяли они на языке, отдавая то ли изысканной конфетой, то ли еще какой-то пряностью: и сладко от них во рту, и кисловато. Но чем больше их ел – и по одной, и горстями, – тем больше хотелось утолить свою жадность. Особенно заманчивыми были перезрелые и как бы поджаренные, – такие попадались больше всего у пней, пригретых солнцем и оттого горячих, вроде каминов.

– А знаете, почему возле пней много ягод? – хитро посмотрел мальчишка на Василия. И, не получив ответа, резонно заметил: – На пни садятся птицы, вот и рассевают.

– Выходит, чем больше птиц, тем больше ягод?

Егор согласно кивнул головой и опустился на колени, усердно выискивая в траве спелые земляничины…

Тихо на поляне. От этого безветрия, оттого, что место походило на котлован, окруженный стенами деревьев, солнце палило так, словно рядом дышала мартеновская печь. Чтобы прикрыть голову от жарких лучей, пришлось мастерить из газеты пилотку. Наполнив с верхом бидончик, они наелись так, что не хотелось уже обедать. Устроились под липовым кустом в холодке и незаметно заснули рядом – десятилетний мальчишка и взрослый отпускник…

Проснулся Василий первым. Солнце покосилось с полудня, обогнуло липовый куст, но все еще припекало так, что пришлось перебираться в тень. Егор, заметно припухший от сладкого сна, опомнился не сразу, долго и вяло притирал глаза.

Давно неезженной, заросшей конским щавелем дорогой вышли к дому лесника.

Пожилой незнакомый лесник ворошил вилами сено, вольно раскиданное по поляне, ему помогала не то дочь, не то сноха – приехавшая, видно, из города. Оглядываясь на мальчишку лет пяти, который намеревался поиграть с принизанной собакой, она строго покрикивала на него:

– Я тебе полезу, полезу! Хватит за руку – в больницу тогда вести? Отойди, говорю!

Но малыш и так, наверное, отошел бы, потому что собака рванулась к чужим, натянув цепь и давясь от злобы.

Василий остановился, поздоровался с хозяином, который лишь мельком взглянул на прохожего, продолжая заниматься своим делом; до вас ли, дескать, в такой горячий момент!

– И скотине и лошади готовите? – кивнул Василий на копешку сена.

– А кто же нам будет готовить? – все так же хмурясь, отозвался лесник. – Это не город, где зашел в магазин да купил, что тебе надобно. Все говорят, легко нам живется. И воздух-то, мол, в лесу, и ягоды с грибами. Не жизнь, а малина, словом. А тут одного сена сколько надо припасти. Да за водою съездить, да за хлебом. Не говорю уж про службу. День-деньской мотаешься, а все завидуют.

– Да-а, сочувствую вам. И давно вы здесь живете?

– Доживаю, – буркнул лесник. – Вот отработаю последний год, не знаю, кто меня тут заменит. Молодых-то калачом теперь в лес не заманишь, все по городам вроде вас…

Василий завел было разговор про лес, но хозяин только отмахнулся. «Сердитый старик», – подумал, отходя от дома.

За молодой дубовой посадкой показалась железная дорога. Непривычно тонкие рельсы, короткие шпалы, и всюду – по откосам, по низкому песчаному полотну, даже по старым шпалам – заросли травы, из которой выглядывали мелкие ягоды земляники.

– А что, давайте прокатимся на поезде? – предложил Егор. – Он тихо-претихо идет, даже на ходу с него прыгают. И до станции отсюда недалеко, с полчаса всего.

– Ладно, быть по-твоему! – уступчиво согласился Василий.

Они зашагали по узкой тропке вдоль травянистой обочины. Под ногами звучно похрустывал сухой песок с примесью мелких камешков. Солнце клонилось к верхушкам близкого, у самой дороги, леса, образуя тени с правой стороны. Но жара еще не спала совсем, так что ягоды как бы допекались, зовя испробовать их особенной, солнечной сладости.

Как только лес кончился, начались защитные посадки, пространство между ними и узкоколейкой раздвинулось, образуя покосные лужайки, и сметанное в копны сено пахнуло свежим луговым ароматом. Скоро показались незатейливые перекладины из жердей, обозначавшие переезд, и тут послышался из-за леса приглушенный гудок.

Впереди, над придорожным кустарником Василий заметил косо приподнятый семафор и успокоился, сбавил шаг. Не успели они дойти до стрелки, как рельсы зазвенели и снова раздался гудок – теперь уже отчетливый, певучий, как у подмосковной электрички. Затем из-за поворота выкатился поезд, обогнал их и притормозил. С подножки переднего вагона соскочила проводница, живо перевела стрелку, и поезд тронулся дальше, к вокзалу.

Когда Василий с Егором подошли к нему, тот и правда, если поставить его рядом с настоящим, выглядел бы карликом: всего четыре вагона, похожих на городской трамвай, а тепловоз и того меньше. Зато пассажиров оказалось столько, что Василий только головой покачал: неужто вместятся? Больше всего городских, проводивших свой выходной в лесу или в ближних деревнях. У каждого корзина грибная, или бидончик для ягод, или сумка с деревенскими гостинцами.

Пока тепловоз отцепился, зашел с другого пути на обратный, пока машинист отдыхал, сидя в окружении знакомых на травянистом откосе кювета, Василий с любопытством осматривал и станцию, и местность вокруг. Потемневший от времени деревянный вокзал чуть больше обыкновенного дома, неподалеку домик жилой с сараем и копнами неубранного сена, напротив – через пути – потемневший от давности бревенчатый магазин, сад и арка со словами «Сельский Совет». Правее сада виднелась проселочная дорога, а дальше – поле, деревня, скотные дворы с водонапорной башней. Что-то особенное, свойственное только сельскому пейзажу было в этой простой картине тишины и покоя. Даже бренчание гитары, окруженной группой провожающих, не могло нарушить миротворческий порядок этой безызвестной маленькой станции.

– А что же, дальше поезд не ходит? – спросил Василий у старика в железнодорожном картузе, который стоял на площадке перед вокзалом, тоже, видимо, любопытства ради.

– Э-э, дорогой ты мой, ходил когда-то, а теперь вот-вот прикроют. Неприбыльная дорога-то стала, людей немного и грузов также…

Гудок отправления не дал им договорить, и Василий метнулся к вагону, подсадил на подножку Егора. Свободных мест в вагоне не оказалось, и часть людей примостилась стоя – кто в тамбуре, кто у сидений. Иные помоложе, цепляясь за поручни переходных площадок, ловко взбирались на крыши вагонов. «Эх, себе бы так прокатиться!» – озорно подумал Василий.

Поезд медленно тронулся, миновав стрелку, застучал, загремел на частых стыках, раскачиваясь по-утиному, – оттого, наверное, что рельсы тонкие да путь не совсем ровный. Но замелькали, замельтешили у самых окон березки, липы, осины, и разошелся «Чух-20», как окрестили его пассажиры (двадцать километров поездок одолевал за целый час, чуфыкая и как бы задыхаясь, отсюда и прозвище).

Гремел да покачивался поездок, бежал да бежал и вдруг убавил свой бег, так что можно было считать деревья за окном, разглядывать на откосе все до единой земляничины. И тут кто-то воскликнул радостно: «Гриб, гриб вижу, вон он!» С подножки соскочил длинноногий парень, в три прыжка перемахнул кювет и оказался у замеченной березы. Выхватил из травы смуглую шляпку на белой ножке и снова – на подножку. «Вот экзотика!» – не удержался, улыбнулся по-детски Василий.

За березовой опушкой раздвинулась поляна, залитая теплым светом косого солнца. Затем открылась другая, отделенная от железной дороги редкими высокими деревьями, недавняя вырубка.

– А вон где малины много, – кивнул Егор. – И лоси там любят кормиться.

И верно, не успел он так сказать, как люди бросились к окнам:

– Смотрите, лоси, лоси!

– Ручными, наверно, скоро станут, – заметил один из пассажиров. – Идешь иной раз по лесу, а он рядом стоит. Грешным делом, и сам струхнешь, отступишь в сторону, – что у него, думаешь, на уме?

– А за мною погнался было раз, – вставил другой.

– С испугу померещилось, – заключил третий.

И завязался разговор про лосей, про кабанов: недавно, дескать, не было их в здешних лесах, все это неплохо, да говорят – вреда от них немало, деревья губят.

– Все мы что-то губим, – резонно заметил пожилой мужчина в полинявшем от солнца трикотажном костюме. И кивнул на корзину у ног, прикрытую пучком зверобоя: – Я вот грибов насобирал – тоже, одним словом, гублю. Заяц травку ест, лисица – зайца. Даже белка, сказывают, не одними орешками да грибками питается, а и гнезда птичьи разоряет. А за белкой куница охотится. А человек – за той и за другой, за всем, что на земле. Ну, и давайте теперь зверей да птиц поуничтожим, грибы да травы, все на свете. Давайте… – и, нахмурясь, отвернулся к окну.

Неловкое молчание воцарилось после этих слов, будто каждого в чем-то обвинили. «Человек за всем охотится, уж так ему предназначено, – подумал Василий. – Но он не должен стать всегубителем. Иначе что же мы оставим вот им?» – взглянул на Егора, прильнувшего к окну.

Проехали еще три километра, и распахнулась перед глазами новая картина: высокий мост, а под ним, в углублении – асфальтовая дорога, коридором рассекавшая надвое лес. И вблизи у моста, и дальше, где дорога исчезала, торопливо бежали машины всяких видов и размеров, – с высоты моста они казались игрушечными.

– Вот экзотика! – воскликнул Василий так, что обернулись к нему пассажиры.

Сразу за мостом поезд сбавил ход, остановился перед стрелкой, проводница соскочила, перевела ее, и показалась другая станция. Направо от нее стеною встали старые дубы и липы, налево – водонапорка, несколько домиков и чистенькое светло-желтое зданьице вокзала. И здесь пассажиров было не меньше, чем на той, на конечной, – не только в вагонах прибавилось, но и на крышах тоже.

Василий дождался, пока тепловоз не фыркнул «чух, чух», пустив по-самоварному синий дым, и, провожая четыре качавшихся вагона, подножки и крыши которых были облеплены народом, все улыбался восторженно: «Экзотика!» И странно было вспоминать слова железнодорожника: «закрыть и ликвидировать».

– Вот тебе и экзотика, – повторил он вслух.

– Что вы, дядя Вася? – не понял Егор.

– Да как же, Егорушка, слышал – закрыть дорогу хотят?

– А может, детскую откроют.

– Ну, с этим еще можно согласиться.

Скрылся за поворотом экзотический поезд, затихло мерное позванивание тонких рельсов. В предвечерней тишине наперебой залились, выводя разноголосые рулады, лесные пернатые: казалось, спешили до захода солнца вылить весь восторг перед этой красотою жизни, перед летней зеленой экзотикой. «А мы мечемся в поисках чего-то особого, необыкновенного, – подумал Василий. – Все куда-то стремимся, все думаем, где-то ах как распрекрасно. А это расчудесное, выходит, рядом»…

Он снова порывисто обнял Егора и пошел за ним плотно утоптанной тропинкой, которая виляла меж высоких лип, уводя от станции к окраине города.