Текст книги "Принц в стране чудес. Франко Корелли"

Автор книги: Алексей Булыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Певцом несколько иного плана был Раффаэле Аттилио Амадео Скипа.

* Лаури-Вольпи Дж. Вокальные параллели. С. 193–197.

** Попова И. Встречи на оперной сцене. СПб., Визер, 2001. С. 116.

Он не обладал такими роскошными вокальными данными, как тот же Джильи, но незаурядное мастерство вокалиста, обаяние личности и творческой манеры сделали его звездой первой величины. Не случайно Джузеп-пе ди Стефано, на вопрос Бруно Този, кого бы он назвал самыми великими тенорами, ответил в открытке, адресованной исследователю, следующим образом: «Дорогой Този: Карузо, Пертиле, Скипа, Джильи, а дальше, Този, ставьте кого угодно! Дж. ди Стефано. 12. 02. 1980»*.

По словам певицы, лично знакомой с тенором, пение Скипы «характеризовалось ювелирной отшлифованностью вокальной фразы и редким разнообразием технических приемов даже в операх композиторов-веристов. Все, что отмечало Скипу на сцене – пение, игра, чувство партнера, пластика, – было превосходно… Мягкость и чарующая прелесть его звуков всегда вызывали искреннее восхищение слушателей, не говоря уже о его земляках-южанах, которые и теперь считают голос и пение Скипы критерием подлинного бельканто. Он был лирическим тенором наивысшего ранга, выступал в опере, концертировал как камерный певец, исполнял старинные и современные песни и романсы, модные «шлягеры» и опереточные арии, а в довершение всего много снимался в кино. Весь этот «коктейль жанров» он освоил с безупречным мастерством. Более того, очевидно, именно в этой «всеядности» заключалась разгадка его исключительной популярности. Его канцонетты, тарантеллы, неаполитанские песни, испанские романсы, своеобразная прелесть его исполнения произведений старинных итальянских мастеров и Моцарта делали Скипу предметом всеобщего обожания. Хотя в разговорах с коллегами он всегда подчеркивал, что несравненно выше ценит и любит оперное искусство, в конечном счете, он пел то, что нравилось самым широким кругам слушателей.

* Tosi Bruno. Penile: Una Voce, Un Mito. P. 173.

Возможно, объяснялось это и тем, что Скипа сознавал специфический характер своего дарования, не вполне соответствовавшего жанру «большой оперы»*. Тем не менее, даже Джакомо Лаури-Вольпи, не слишком склонный восхищаться тенорами, – тем более современниками, – вынужден был отметить, что «вокальная линия Тито Скипы даже на «звуковых пустотах» (фальцете) остается образцом недосягаемого мастерства. До таких вершин не добирались ни певцы старого поколения, которым приходилось конкурировать с обладателями голосов, достойных трубы архангела Гавриила, ни тем более певцы современные, пусть даже наделенные большей масштабностью и диапазоном. «Грезы де Грие» из «Манон», «Una furtiva lagrima» и ария из «Арлезианки» Чилеа, спетые Скипой, представляют собой высший идеал вдохновенного, идущего из глубин сердца и технически безупречного пения, и превзойти этот идеал невозможно… Джильи, Лаури-Вольпи и Скипа составляют, по утверждениям зарубежной критики, самое долговечное и представительное певческое трио международной оперной сцены»**.

В 50-е годы, как и ранее, большим и заслуженным успехом у публики пользовался Марио Филиппески. Путь певца на сцену был довольно типичным для итальянца. Будущий тенор родился в 1907 году в небольшом городке неподалеку от Пизы. Его отец был фермером, мать – домохозяйкой. Единственные музыкальные впечатления, которые мог иметь будущий знаменитый певец – это звучание маленького местного церковного хора. Тем не менее, уже в юности он начал испытывать тягу к музыке и с семнадцати лет стал заниматься на кларнете. В двадцать лет он был призван в армию (службу проходил в полиции) и там стал выступать в любительских концертах, включавших итальянские народные песни. Шумный успех заставил задуматься Марио о профессиональной оперной карьере. Вскоре он нашел педагога, который на протяжении пяти лет работал над его голосом, готовя его к выходу на сцену. В 1937 году на его голос обратили внимание хористы «Ла Скала» (как известно, очень строгие судьи, люди, прекрасно разбирающиеся в искусстве пения) и познакомили с импресарио, который предложил ему выступить в партии Эдгара из «Лючии ди Ламмермур» в Колорно, небольшом городке около Пармы.

* Попова И. Встречи на оперной сцене. С. 134–135.

** Лаури-Вольпи Дж. Вокальные параллели. С. 183.

Ослепительные верхние ноты Филиппески, его большой диапазон, красивый «теплый» голос произвели очень сильное впечатление на публику. Вскоре тенор спел еще в одной лирической партии – Герцога в «Риголетто». Роль Джильды исполняла легендарная Лина Пальюги, чей голос в этой роли мы можем услышать в известной экранизации оперы (Филиппески тогда не только спел, но и сыграл Герцога Мантуанского; в заглавной партии был задействован вокально-сценический гений Тито Гобби). Впоследствии Филиппески далеко вышел за пределы лирического репертуара, исполнив такие разнохарактерные роли, как Манрико, Радамес, Дон Хозе, Лорис Ипанов, Дон Карлос, Туридду, Поллион, Каварадосси (знаменательным стало выступление певца в последних двух партиях с Марией Каллас), Калаф, Рауль в «Гугенотах». Особо стоит отметить эпохальное выступление тенора в партии Арнольда в россиниевском «Вильгельме Телле». В 1956 году состоялся последний дебют Филиппески – он спел Ричарда в «Бале-маскараде». К этому времени голос тенора был еще в прекрасной форме, позволявшей, казалось бы, радовать зрителей еще довольно долго. Однако неожиданно для всех певец заявил о своем уходе со сцены и больше на театральных подмостках не появлялся, посвятив остаток дней педагогической деятельности. А вот что совсем не типично для итальянского ведущего тенора: будучи известным как один из лучших вокалистов своего времени, Филиппески пел в основном в испаноязычных странах, ни разу не выступив в таких музыкальных центрах, как «Метрополитен Опера», Чикагская опера, «Ковент Гарден», Парижская опера, два театра «Штаатсопер» – в Берлине и Вене. Крайне редкими были и появления певца в «Ла Скала». Нам трудно объяснить этот факт, однако даже он не помешал огромной популярности Филиппески на оперных сценах самых разных стран (фильм «Риголетто» с его участием долгие годы не сходил с экранов и в нашей стране). Очень показателен для понимания подлинного рейтинга Филиппески среди современных ему вокалистов тот факт, что Джакомо Лаури-Вольпи, ревниво следивший за достижениями своего более молодого коллеги, за несколько месяцев до собственной смерти и за год до кончины Филиппески написал ему письмо, где, в частности, были такие слова: «Среди современных певцов нет никого, кто бы мог соперничать с Вами. Сегодня Вы могли бы быть „королем теноров“». Действительно, творческий диапазон Филиппески, его неповторимый голос и своеобразие артистического темперамента вписали яркую страницу в историю итальянского исполнительского искусства. По характеристикам чисто вокальным Корелли сильно отличался от Филиппески – последний не имел такой грандиозной мощи звука, как Франко, зато был избавлен от тех технических проблем, которые пришлось преодолевать Корелли в первые годы карьеры. Можно сказать, что именно Филиппески, как идеальный тенор-спинто, был одних из главных «соперников» героя нашего повествования – если не на сцене, так в сознании тех, кто помнил триумфы старшего коллеги Франко.

Вокалистом совсем иного плана, чем тот же Филиппески и тем более Корелли, был Ферруччо Тальявини. Профессиональную деятельность Тальявини начал как… электрик. Однако по настоянию отца он принял участие в конкурсе вокалистов в Парме, после победы на котором поступил в консерваторию и решил посвятить жизнь пению. Оперный дебют тенора состоялся в 1938 году в театре «Комунале» во Флоренции в партии Рудольфа. После триумфального дебюта Тальявини очень быстро выдвинулся в число ведущих итальянских теноров, исполнявших лирический репертуар, чему только способствовало участие тенора в кинофильмах, преимущественно комедиях. В этом он следовал за Беньямино Джильи, с голосом которого критики неоднократно сравнивали фальцет Тальявини, причем отмечали, что в некоторых записях обоих теноров ничего не стоило спутать. В 1947 году он дебютировал в «Метрополитен Опера», где в общей сложности исполнил девять партий – от графа Альмавивы до Каварадосси. Это был талантливый и добросовестный исполнитель, тщательно отделывавший свои роли, отличавшийся умом, чувством вкуса, продуманностью сценического воплощения.

В силу особенностей своего голоса – очевидно, лирического тенора – Тальявини редко «пересекался» с Корелли в одних и тех же партиях, а если таковое происходило, то подходы к ним у певцов были совершенно различны. Достаточно сравнить исполнения тем и другим знаменитой арии из «Федоры» Amor ti vieta. Нежный, полетный голос – почти фальцет-Тальявини создает образ возвышенного, меланхоличного, легкоранимого человека. Богатство нюансов, которыми владеет певец, позволяет ему передать целую гамму чувств (не повлияло ли на них то, что в известной записи роль Федоры исполняет супруга тенора – Пия Тассинари?), но в этих чувствах мы не найдем той мужественности, которая заложена в образе Лориса Ипанова. Тальявини очень хорош в этой партии, но все же запись Корелли гораздо интереснее. Франко придает не только лирический пафос этой короткой, но выразительной арии, но и создает ощущение силы и величия героя. И здесь богатство голоса Корелли, его способность чередовать контрастные динамические оттенки помогают певцу добиться потрясающего результата, передать и нежность и страсть одновременно. Кстати, именно в интерпретации арии из «Федоры» очень заметно, насколько повлияла на Корелли исполнительская манера Ау-релиано Пертиле: он тоже исполнял этот фрагмент без всякого намека на слащавость. Попутно стоит заметить, что Amor ti vieta – это своего рода испытание для теноров. Очень немногим из них удавалось (и удается) спеть эту любовную арию так, чтобы остаться верным и музыке и логике образа одновременно. Например, откровенно разочаровывает исполнение Марио дель Монако в записи с Магдой Оливеро – певец решил сделать акцент на лирической стороне персонажа и вступил в противоречие с возможностями своего голоса: получилось «по-теноровому» фальшиво. Альфредо Краус, исполнитель высочайшего уровня, человек, обладавший исключительным вкусом, пошел иным путем – усилил «драматическую» сторону – и тоже попал впросак: форсированный звук и неоправданное акцентирование отдельных слов привело к тому, что из арии ушла «воздушность», тот лиризм, который, казалось бы, так соответствовал вокальным возможностям испанца. По счастью, в аудионаследии Крауса это один из редчайших случаев, когда его исполнение не кажется совершенным.

Еще один блистательный тенор – Гальяно Мазини, любимый певец Масканьи и Дзандонаи, несмотря на немалые годы (в 1951 году певцу исполнилось 55 лет), с успехом осваивал репертуар тенора-спинто, логическим завершением чего стало исполнение в 1955 году в его родном городе Ливорно партии Отелло в одноименной опере Верди. Любопытный эпизод послужил толчком к началу карьеры певца. Когда еще совсем молодой Мазини пел в любительском хоре, единственная исполненная им сольная фраза привлекла внимание Пьетро Масканьи, который и направил юношу к первому профессиональному педагогу. По окончании занятий Мазини быстро выдвинулся в число ведущих теноров своего поколения.

Однако голос певца часто бывал «не в форме», тенор плохо переносил холодную погоду. Триумфальные спектакли чередовались с оглушительными «провалами», и за Мазини прочно закрепилась репутация «летнего тенора». Магда Оливеро вспоминает странную особенность певца: если Мазини удачно пропевал первые фразы своей партии, то все остальное у него проходило на высочайшем уровне. Но если он в начале допускал ошибку или давал «кикса», обрести вокальное равновесие ему в тот день уже было не суждено – он полностью «проваливал» спектакль (в этой связи стоит вспомнить, что с Корелли ситуация была прямо противоположной: его голос нередко «дрожал» на первых фразах, но по ходу представления певец все больше обретал уверенность в себе и к кульминации партии или финалу полностью заставлял публику забыть об иногда не особо удачном «выходе»). Красивейший голос Мазини мы можем услышать не только на диске (нам известен только один), но и в известном фильме «Паяцы» с Тито Гобби. Роль Канио, которую озвучивал Гальяно, сыграл за него Афро Поли, также неплохой певец (баритон), который после некоторых проблем с голосом перешел на партии второстепенных персонажей и охотно снимался в кино как актер.

Разумеется, на «родине оперы» регулярно выступали не только итальянцы. На многих оперных сценах Италии пел уже давно достигший всемирной славы сорокалетний шведский тенор Юсси Бьёрлинг. В отличие от довольно поздно начавшего оперную карьеру Корелли, Бьёрлинг пел для публики уже с самого детства. Из великих исполнителей прошлого он единственный, чья дискография начинается с того времени, когда певцу было всего шесть лет! Несмотря на потрясающей красоты голос, феноменальную технику, разнообразный репертуар, статус одного из лучших теноров своего времени, Бьёрлинг, если слушать его записи, производит впечатление все же довольно «холодного» певца. Он покорял слушателей скорее технической стороной исполнения, нежели задушевностью или искренностью, не всегда был чутким партнером и часто вел себя как «тенор» в худшем смысле этого слова. Это порождало многочисленные анекдоты и истории, в которых Бьёрлинг представлен далеко не в лучшем виде. В этом смысле характерным кажется замечание Рудольфа Бинга, впервые услышавшего тенора в одной из его коронных ролей – Манрико: «он не понимает, что поет» (это, правда, не помешало генеральному директору пригласить певца в «Метрополитен Опера», где Юсси стал настоящим королем; что ж, незаурядный голос уже само по себе чудо, заставляющее забыть о многом и многое прощать). И только незадолго до преждевременной смерти в пении Бьёрлинга стали ощущаться проникновенность, искренность и та глубина, которая бывает присуща людям, находящимся на пороге земного бытия. Последний концерт Юсси в «Карнеги-Холле» – тому подтверждение. Бьёрлинг умер в 1960 году, а через год в «Метрополитен Опера» впервые спел Франко Корелли. Именно в этот период итальянскому тенору приходилось (и не без успеха) выдерживать своеобразную конкуренцию с уже покойным шведом: слишком живы еще были в памяти американцев потрясающие звуки одного из самых выдающихся голосов XX века.

Знаменитый земляк Бьёрлинга (как известно, по происхождению русский) Николай Гедда в 1951 году готовил свою первую крупную партию – главную роль в опере Адана «Почтальон из Лонжюмо», открывшую ему путь в крупнейшие оперные театры мира. После премьеры в Шведской Королевской опере «Почтальона из Лонжюмо» Гедда получил предложение от Вальтера Легге, директора крупнейшей граммофонной компании EMI, участвовать в записи «Бориса Годунова». Вскоре певца пригласили выступать в миланском «Ла Скала» и парижской «Гранд Опера». А еще спустя некоторое время о нем рассказали Герберту фон Караяну, и тот, прослушав Гедду, немедленно пригласил его в Рим для выступления в опере-оратории Игоря Стравинского «Царь Эдип». Впоследствии певец с иронией назвал свою первую крупную роль «почтальоном к Караяну». Стремительность восхождения на музыкальный Олимп у Гедды была необычайная – в этом он, может быть, превзошел даже феерический взлет Лаури-Вольпи. И, надо сказать, этому стоит только порадоваться. Гедда обладал не только исключительно красивым голосом, артистизмом и невероятной разносторонностью репертуара (в этом, пожалуй, он не имел равных среди других теноров) – он был (и остается – Гедда сейчас жив и прекрасно себя чувствует, не так давно в очередной раз женившись) очень умным певцом, тонко вникающим в стилистику исполняемого произведения.

Шведский тенор был в числе самых сильных «соперников» героя нашего повествования, нередко пересекаясь с ним в одних и тех же партиях на одних и тех же сценах, особенно после обращения Корелли к лирическому репертуару. В начале 70-х годов между поклонниками Гедды и сторонниками Франко разгорелась настоящая война по поводу того, кто из них лучший Вертер в «Метрополитен Опера». Отметим, что сам Гедда очень высоко оценил образ, созданный его «конкурентом».

Если же говорить о «соперниках» в полном смысле слова, то Франко на протяжении большей части карьеры имел лишь одного певца, чье имя неотступно преследовало его и призраком витало над лучшими его ролями. Лишь один тенор мог «конкурировать» с Корелли. Это был, как читатель уже догадался, Марио дель Монако. К 1951 году тенор уже десять лет, начиная с дебюта в миланском театре «Пуччини», покорял сердца слушателей прекраснейшим голосом и незаурядным актерским талантом. Джакомо Лаури-Вольпи как раз в начале 50-х годов писал о нем следующее: «Марио дель Монако не пожелал подражать кому бы то ни было. Он переживал неудачи, искал и колебался и, наконец, сам сделал себе голос. Этот голос несколько жестковат, он слишком настойчиво бьет по барабанным перепонкам, но это тот самый голос, который певец сформировал у себя в соответствии со своим темпераментом и своими художественными наклонностями. В алмазной твердости его звука и кроется причина, побудившая нас сравнить этого певца с Мартинелли, хотя последний доказал, что может быть многоликим и пластичным, как Протей, выступая в операх самого различного плана. Дель Монако же, пережив скандальный провал в барселонском театре «Лисео», оказался лицом к лицу с наводящей страх дилеммой: либо уйти совсем, либо проложить себе совершенно другой путь, сосредоточившись на узком и специфическом репертуаре. Упорно выполняя намеченный план, он поставил перед собой задачу – «изобрести» голос для партии Отелло, хотя его физиономия миловидного пажа и юношеское телосложение вовсе не вязались с этим образом. Проявив невероятное упорство, он достиг цели…

Мартинелли достойным образом сумел защитить за океаном традиции итальянского вокала. Дель Монако приходится труднее – он идет вперед, окруженный доблестными соперниками, принадлежащими к самым разным национальностям. Тут и словак Баум, известный своим сильным, металлически резким голосом и неудачами, испытанными им на подмостках итальянских театров, и евреи Такер и Пирс с голосами мужественными и горячими, и ирландец Конли, обладатель голоса на удивление высокого и полетного… Все это молодые певцы, все они воодушевлены желанием сражаться и первенствовать, и все они заслуживают нашего уважения, ибо соперничая и честолюбиво стремясь вперед, они знакомят мир с сокровищами нашего музыкально-драматического искусства»*.

Любопытно, что именно в тот год, когда Корелли отказался от партии Радамеса, Марио дель Монако как раз в этой роли дебютировал на сцене самого престижного оперного театра мира-13 ноября 1951 года он пел в «Аиде», которой открывала сезон «Метрополитен Опера». Надо заметить, что действительно оба тенора пересекались во многих партиях: тот же Радамес, которого Корелли все же через несколько лет спел – и спел блестяще, Канио, Дон Хозе, Ло-рис Ипанов, Туридду, Каварадосси, Калаф, Дон Альваро, Манрико и прочие. Кто знает, может быть, именно желание избавиться от «соперничества» с дель Монако подтолкнуло Корелли к репертуару лирического тенора и отказу от выступления в той роли, где его соотечественник имел наибольший успех (речь идет, разумеется, об Отелло). Марина Боаньо в этой связи нашла удачную, на наш взгляд, метафору: как призрак Банко занял место на троне Макбета, так Вертер в репертуаре Франко Корелли занял место Отелло.

* Лаури-Вольпи Дж. Вокальные параллели. С. 188–189.

В беседах со Стефаном Дукером Корелли довольно высоко оценивает достижения Марио дель Монако, однако предъявляет его манере исполнения претензию, которую неоднократно высказывали и многие другие: Франко считает, что Монако пел практически без динамических оттенков, одним мощным громоподобным звуком. Ответом на это замечание, вероятно, могут служить слова Джульетты Симионато о том, что записи просто не передавали всего богатства вокальных возможностей тенора. При этом она в категоричной форме утверждает, что Марио дель Монако был способен передать голосом любые динамические нюансы. Трудно что-либо возразить многолетней партнерше тенора, хотя некоторые записи Марио дель Монако – как студийные, так и «живые» – действительно укрепляют в мысли, что мнение Корелли далеко не беспочвенно.

Знаменитые тенора, родившиеся в тот же год, что и Франко, к 1951 году пели уже в крупнейших оперных театрах Италии (не этот ли факт привел позднее к некоторому «омолаживанию» Корелли?). Чезаре Валлетта пленял слушателей красивым лирическим голосом, который многие сравнивали с голосом Тито Скипы (у которого, кстати говоря, Валлетта учился), и мягкой, обворожительной манерой исполнения. Как его выступления на сцене, так и участие в экранизациях опер «Любовный напиток», «Дон Паскуале» и других, – пользовались огромным и вполне заслуженным успехом. Надо сказать, смотреть эти фильмы и сейчас – истинное удовольствие. Потрясающая актерская игра и великолепное пение не только Валлетта, но и его партнеров по фильмам: Итало Тайо, Сесто Брускантини, Альды Нони, Джузеппе Таддеи, Ренато Капекки – вызывают недоуменный вопрос: и в такое время при таком уровне кто-то еще осмеливался говорить о тотальном кризисе итальянской оперы?!* Впрочем, здесь можно вспомнить остроумное замечание Тито Гобби, который писал: «Не могу припомнить, случались ли на свете времена, когда не рассуждали бы о «кризисе оперы». Книги и письма, датированные давно прошедшими годами, содержат те же дискуссии об оперном кризисе. Я лично убежден, что кризис оперы родился вместе с самой оперой»**. В 1950 году в Римской опере Валлетта выступил вместе с Марией Каллас в россиниевском «Турке в Италии», а вскоре отправился с легендарной певицей на гастроли в Мексику. К 1954 году – времени дебюта Валлетта на самой престижной оперной сцене мира – «Метрополитен Опера», он уже успел выступить почти во всех крупнейших театрах Европы и Латинской Америки в партиях, написанных для лирического тенора. Своего пика карьера Валлетта достигла в 1955 году, когда он спел в «Ла Скала» в спектаклях «Сомнамбулы», которыми дирижировал Л. Бернстайн, а главную женскую роль исполняла опять-таки Каллас. Примерно за год до первого выступления Корелли на сцене «Метрополитен Опера» Чезаре Валлетта вступил в конфликт с генеральным директором театра Рудольфом Бингом и больше там не появлялся, а вскоре вообще оставил оперную карьеру и с головой ушел в бизнес. Тем не менее, в истории оперы второй половины XX века он остался как один из замечательнейших теноров di grazia (напомним, что так в Италии именуют голос, который мы именуем «лирическим тенором»).

В 1947 году дебютировал на сцене в театре «Массимо» (Палермо) обладатель красивого – лирического и в то же время «крепкого» голоса – Джанни Поджи. Через год он уже пел в «Ла Скала», а с 1955-го – был наряду с Марио дель Монако и Юсси Бьёрлингом одним из ведущих солистов «Метрополитен Опера». Уход со сцены этого театра в 1959 году первого из них и неожиданная кончина в следующем году второго привели к приглашению в «Мет» Франко Корелли, после чего Джанни Поджи вынужден был уступить пальму первенства своему соотечественнику и ровеснику.

* Работая над этой книгой, автор получил печальное известие: 13 мая 2000 года Чезаре Валлетта в результате сердечного приступа скончался.

** Гобби Т. Мир итальянской оперы. М., Радуга, 1989. С. 165.

В 1946 году, в то время, когда Корелли только начинал систематически заниматься вокалом, на оперном небосклоне взошла звезда еще одного ровесника Франко – Джузеппе ди Стефано. Крупнейшие авторитеты в области музыки сразу же признали его как певца первого плана. Уже уйдя со сцены, тенор вспоминал о том времени и о своей наивности: «В 1948 году на афише оперного сезона в Рио-де-Жанейро красовались два имени: Беньямино Джильи и мое. Я пел всего два года, и теперь мне представлялась возможность, о которой я мечтал всю свою жизнь: наконец-то я мог подойти к моему кумиру, с которым уже познакомился год назад в Лондоне, и спросить его: «Маэстро, существует ли какая-нибудь система, какая-нибудь уловка, чтобы всегда хорошо петь?». И Беньямино ответил: «Знаешь, что я тебе скажу? Вот, слушай: я сижу в гостинице и с моим голосом все в порядке, но я прихожу в театр и пою плохо. И наоборот: я чувствую, что с голосом у меня плохо, а прихожу в театр и все прекрасно. Вот и все!».

В тот счастливый сезон, когда я пел в очередь с Джильи (живым «наследником», но в то же время и соперником Эн-рико Карузо), у меня была возможность слушать его и задавать ему после каждого спектакля множество вопросов, существенно обогативших мой опыт. Он был моим кумиром, и я мог детально изучать его манеру звукоизвлечения и дыхания. Техника Джильи считалась совершенной; с музыкальной же точки зрения, как мне кажется, он был наиболее близок Тито Скипе.

В 1947 году в Рапалло Титта Руффо сказал мне: «Помни, что в нашей певческой жизни вечера, когда ты действительно счастлив от того, что поешь, можно пересчитать по пальцам!». Вскоре я научился (а, возможно, я уже родился с ней) способности раздваиваться на сцене: я пел и в то же время слушал себя и оценивал свое пение. Впрочем, Карузо также

обладал этой способностью и после каждого спектакля давал себе оценку: «Хорошо, неплохо, отлично, плохо…».

Скромность и самокритика – лучшее «оружие» певца. По этому поводу я мог бы рассказать множество историй. Например, однажды не кто иной как Джильи спросил меня, еще совсем юного вокалиста, как это мне удалось так «замереть» на ля в «Грёзах де Грие» из «Манон» Массне? А вот другой случай. Юсси Бьёрлинг, бывший в пятидесятые годы самым высокооплачиваемым и самым любимым тенором в Америке, пришел однажды послушать меня в нью-йоркскую «Метрополитен Опера». После спектакля он отвез меня к себе в гостиницу и попросил еще раз спеть это «замирающее» ля, этот переход от форте к пиано; затем он часами пробовал воспроизвести его своим голосом, блистающим, как бриллиант, но ему это так и не удалось. И тогда он вызвал меня на своеобразную «дуэль высоких нот», и здесь уже побежденным оказался я, ибо в свободе владения верхним регистром у Юсси почти не было соперников. Это было соревнование, проходившее только между нами, оно являлось здоровым и продуктивным для нас обоих и не было публичным удовлетворением чьего-либо тщеславия».

Однако, несмотря на столь блестящее начало, уникальный круг общения и самые радужные прогнозы знаменитых коллег, звезде ди Стефано в полном блеске сиять пришлось недолго. В начале 50-х годов проницательный Лаури-Воль-пи одним из первых заметил тревожные симптомы, которые, как ему показалось, могли пагубно сказаться на голосе певца. К сожалению, опасения тенора-теоретика полностью оправдались. В конце 70-х годов Николай Гедда в книге воспоминаний написал о Джузеппе ди Стефано следующее: «Я знал лирического тенора с самым красивым голосом, который только можно представить себе со всех точек зрения. У него была замечательная окраска, фразировка просто гениальная, вначале он мог исполнить практически все, был сверхмузыкален. Но пел он даже самые трудные вещи, то и дело ссорился со своими друзьями, предостерегавшими его: «Пиппо, не надо тебе этого петь, ты испортишь голос!».

«Ла Скала» предложила ему все главные роли, и он-таки их спел. Вначале все шло хорошо благодаря замечательным врожденным качествам его голоса. Но он был типичным обывателем, ленивым по натуре, со склонностью пожить в свое удовольствие. Очень скоро выяснилось, что верхний регистр у него не в порядке, потому что он не мог себя заставить как следует работать. Правда, красота голоса сохранялась еще долгое время. Погубила его блистательную карьеру страсть игрока. Жизнь в игорном доме в сочетании с чрезмерной любовью к женщинам оказалась слишком бурной. Ночь напролет перед спектаклем он мог провести в прокуренном казино. В тридцать лет (а это как раз 1951-й год! – А. Б.) он вел такую жизнь, подписывая контракты с крупнейшими оперными театрами, – и вот внезапно оказался не в состоянии вытянуть больше половины спектаклей. Наш герой все равно получал полный гонорар – таковы условия. Но в результате публика, страшно разочарованная, кричала и выла. Скандал следовал за скандалом. В сорокалетнем возрасте он почти кончился как певец. От той уймы денег, которую он заработал, ничего не осталось, теперь это бедный человек, постоянно нуждающийся, потерявший надежду выбраться из материальных проблем»*.

В 1973 году, узнав, что Корелли с Тебальди готовятся к большому международному турне, Мария Каллас подбила ди Стефано также выступить с серией концертов. Однако в тот момент эти пары уже нельзя было сравнивать в принципе: если Тебальди и Корелли находились в замечательной вокальной форме, еще выступая на сцене в труднейших партиях, то от былого великолепия как Каллас, так и ди Стефано уже давно остались одни воспоминания.

* Гедда Н. Дар не дается бесплатно. Пер. со шведского, коммент. А.В. Парина. М., Радуга, 1983. С. 120 – 121. Справедливости ради следует заметить, что в настоящее времени Джузеппе ди Стефано не производит впечатление человека, обремененного материальными проблемами. Он издает многочисленные записи, которые когда-то делались прямо со спектаклей и, вероятно, имеет вполне стабильный доход.

Конечно, «провалов» в буквальном смысле Мария и Джузеппе не испытывали – их встречали тепло, но в приветствиях публики явственно проступала жалость и сочувствие к когда-то великим певцам, не вполне понимавшим, что лучше уйти со сцены вовремя.

Что ж, не случайно свою книгу воспоминаний Джузеппе ди Стефано начал со слов: «Моим девизом всегда было и остается: не советуйте мне ничего, я сам умею ошибаться»! Тем не менее, истинное удовольствие доставляет слушать записи этого удивительного певца. Даже в партиях, которые, казалось бы, не особо подходили его голосу, ди Стефано умел найти такие краски, открыть такие возможности, что не перестаешь удивляться. Так, мы не без некоторого предубеждения приступили к изучению записи тенора в «Турандот» 1958 года (с Розанной Картери и Биргит Нильссон) – уж больно сильно отличается сам характер звука ди Стефано от того, какой мы привыкли слышать в этой опере. Но – удивительное дело! Голос певца совсем вроде бы и не подходит для партии Калафа, а образ у ди Стефано получился великолепный, причем не похожий ни на кого другого! Это мнение, похоже, разделяла и публика – после Nessun dorma слышно, что в зале началось нечто невообразимое. Впрочем, любовь к Джузеппе ди Стефано была столь велика, что гром аплодисментов сопутствовал ему и тогда, когда он был явно «не в форме», и тогда, когда от его роскошного голоса остались одни воспоминания.