Текст книги "Записки грибника"

Автор книги: Алексей Федосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

И они пошли на второй заход, я пропустил этот круг. Дождавшись, когда они закусили, продолжил докапываться до истины.

– Всё-таки скажите мне, могу ли я спокойно уйти оттуда или нет?

– Сможешь, только сам не захочешь. – Глянул на меня, с грустью во взгляде. – Тебе ведь тесно здесь, не так ли? Помнишь, ты звал нас, в Тулу ехать?

Я кивнул и он продолжил.

– Отказался не оттого что жаль оставлять, всё здесь нажитое. А от того что стар я, на новом месте обживаться.

– Не сумлевайся Федька, тама тоже люди. – Как-то невпопад выступил Силантий. – Да и жить здесь будешь.

'Во радость великая, жить здесь, работать по двенадцать часов в сутки, добираться через пол Москвы. Хотя в этом есть какой то свой плюс, куплю себе шестисотого мерина, четыре подковы, кожаный салон, стальная от бортовка из стремян, а на сапогах у меня будет ' закись азота' для коняшки. Надо будет сделать себе ковбойскую шляпу… Блинн, куда меня понесло?'

– И как ты, Силантий себе это представляешь? С Неглинки, сюда каждый день добираться? Пока дойду, уже пора будет обратно выходить.

Он не успел ответить, встрял Сидор. – Федька, ты по субботам приходи…

– Да я смотрю вы меня не только продали, так и из дома выселили. Мне что, вещи собирать? Может, я пойду, чего уж до завтра ждать. Прямо сейчас и выйду, к заутренней службе как раз на месте буду.

Я начал заводиться по новой, мне и в самом деле, переть пехом с час по разбитым улочкам не очень хотелось.

Мне молчком пододвинули кружку, я машинально взял и выпил, поперхнулся жуткой сивухой и заткнулся, засунув в рот кусок квашеной капусты. Пока жевал, они говорили, а я слушал. В их доводах был свой резон. Мне и так в условиях нашей мастерской было тесно, не хватало технической базы, даже не так, средств не хватало. Для того же пресса для выделки гильз нужен был пресс с водяным приводом, а не наша дергалка. В уме я их понимал, но на душе почему-то было пакостно. Сроднился я с этими, в общем-то, чужими для меня людьми, и расставаться не хотелось. Почему-то мне так казалось. Почему?

– Ладно, уговорили. Наливай по последней, и я спать буду, завтра у меня трудный день, будет.

Мы выпили ещё чуток, посидели, поболтали, потом как-то разом они поднялись и ушли, а я остался в одиночестве, в своей комнатушке три на три метра, расположенной над нашей мастерской.

Часть четвертая. 'Казенная'

Вы когда ни будь, бывали, в каком ни будь старом колхозе, у которого за неуплату, вырубили электричество, нет денег на соляру, и это хозяйство развалилось ещё при Дмитрии донском? Факельное освещение, гужевой транспорт. Меня очень порадовал мой первый рабочий день на новом месте, когда вместо гудка погрузчика за вашей спиной, вам нежно дышит в ухо лошадь, хочется кричать в полный голос. Так эта стерва ещё и за воротник хватает, а возница скалится не меньше чем эта кляча, два сапога на одну ногу. Дал мерину по сопатке, пообещал начистить клюв водиле. Исполнить задуманное не успел, меня окликнул, как вы думаете кто?

Тот самый серенький мужичок.

– Федор? – спросил он меня.

Я наученный своими друзьями, снял с головы шапку и поклонился, – Он самый.

– Пищаль свою захватил? – Он кивнул на сверток с винтовкой, – Это правильно. Пойдем, тебя уже ждут.

И мы пошли по двору, перешагивая через кучи конского навоза, обходя стоящие телеги, с которых в сараи разгружали плетеные корзины и короба, к стоящему в дальнем углу дому. Поднялись на широкое крыльцо, на котором два бородатых мужика спорили о чем-то своем. Они на мгновение замолчали, проводив нас взглядом, и продолжили свой разговор. Мой провожатый взялся за деревянную ручку и потянул на себя, чуть скрипнув петлями, дверь открылась, и слегка нагнувшись, я вошел вовнутрь за ним следом.

С той поры прошел месяц. Первую неделю я только и занимался тем, что перевозил свое добро от Никодима и устраивался на новом месте. Барахла, я вам скажу, накопилось как у хорошего Плюшкина.

Три телеги под завязку и пяток возов потом не спеша добрал всякой хрени типа графита привезенного мне одним новгородским купцом из Карелии. Идея с карандашом, записанная однажды, потихоньку продвигалась своим чередом. Мне выделили пристройку к конюшне, метров так на двадцать квадратных с низким потолком и что удивительно с каменным полом. Дали двух помощников, рыжего как солнышко Ивана и белобрысого Сергея, правильней было называть Сергия. И прикрепили кузнеца со словами, когда он не занят, будет делать, что и все другие ковали. Я поинтересовался как насчет того чтоб мне отливали некоторые части, помогали в работе с медью и оловом. На меня посмотрели как Ленин на буржуазию и послали в литейку и мило улыбнувшись, сообщили, что у меня есть ученики.

Типа кости наши, мясо ваше. Учи, чтоб мастера могли в деле превзойти. Скромненько так спросили, о моих планах, что могу делать окромя пистонов. Боярин покрутил в пальцах патрон, спросил, – 'что это?'

Я ответил, – 'картуз закладной для пищали малой, с ней стрелять можно так часто, как это можно'

Не поверил.

У меня оставалось два десятка более менее хороших патронов, а размотал свою винтовку, показал в холостую, как она работает и предложил опробовать. Они, в комнате было пять человек, согласились.

Выйдя на улицу, мы завернули за угол и мне предложили стрелять в стену сарая. Отказался уж больно она хлипко выглядела. Им привыкшим к калибру в двадцать миллиметров видеть пульки странной формы и намного меньше, показалось, что эта преграда удержит. Невдалеке, метрах в пятидесяти, лежали наваленные бревна, указал на них и мне разрешили. Сходил туда, поставил несколько мишеней.

Вернувшись обратно, попросил зрителей отойти немного назад. Осмотрел патроны, приготовился, открыл затвор, вложил первый. Вскинул винтовку к плечу, нашел цель, затаил дыхание и плавно нажал на курок. Раздался сухой выстрел. Опустив ствол, правой рукой, моля в душе всех богов, потянул затвор на себя, он открылся, и стреляная гильза с мелодичным звоном выскочила. Из левого кулака вынул следующий, вставил в камору подал рукоять от себя, и повернул запирая. С легким щелчком взвелся курок. Упер приклад в плечо, мишень лежала ровно на мушке. Выстрел.

Выстрел.

Снова проделал привычные движения, выстрел.

Примерно за пару минут я расстрелял все патроны. Зрители чуть ли не выли от восторга, и когда я закончил, меня едва не растерзали на радостях. Тут же нашлись желающие, но пришлось им обломаться. Патроны кончились.

Следующая порция восторга была у бревен, мало того что все мишени были поражены в десятку, так глубина, на которую ушли в дерево мои пули, была очень большая. Веточками пытались измерить, но после того как одно из двадцати сантиметровых бревен оказалось пробито навылет, а пуля застряла в следующем, отказались и вопрос о малом калибре отпал сам собой.

Я немного лукавил, в заначке было ещё с полсотни патронов, но жечь их на потеху публике, не хотелось.

Мы вернулись обратно, на столе разложил разобранную винтовку и принялся рассказывать, из чего и как все сделано, какие инструменты надобны. Спросили про пистоны, я, мило улыбнувшись, развел руками. За винтовку не боялся, она без капсюлей, кусок железа годный только в качестве дубины и такой останется ещё лет сто.

Потом был перекрестный допрос, кто я. Откуда я, где этому делу учился. Не знаю, но, кажется наша с Никодимом, сказка, сочиненная с косых глаз, была встречена нормально. Задали несколько уточняющих вопросов. И словесная пытка продолжилась дальше. В начале беседы проговорился порохе и что с ним можно сделать. Ядра разрывные, были встречены недоверчиво, а вот идею ручных гранат поддержали, противопехотные мины обозвали подлым оружием, недостойным. Я пожал плечами. 'На войне все способы хороши' Разговор плавно перешел к пушкам и возможности сделать такие картузы для больших орудий. На это ответил честно, что не знаю, но раз это возможно с маленькими наверно и с большим калибром получится. Если бы знал во что ввязываюсь, молчал бы в тряпочку. Высказал идею миномета, ржали как кони. Обозвали его пукалкой, которая своим пердежом будет поражать врага.

Ну – ну, жеребцы стоялые, посмотрим через пару месяцев.

В общем, на работу меня взяли, положили оклад, от казенного жилья отказался, жить в казарме с толпой мужиков… Армии хватило. У Никодима хоть какой-то бытовой комфорт я успел обустроить, теплая вода, душ, до унитаза правда руки пока не дошли, но и это не за горами. Время, вот чего мне не хватало. На новом месте я стал пахать как проклятый, мои два ученика, Ванечка с Сереженькой…

Капсюли заканчивались, и я решил пополнить запас, одного оглоеда посадил штамповать чашки, второй должен был раскатать олово в фольгу. Сам же занялся восстановлением своей хим. лаборатории.

Собрал вытяжной шкаф. Каждый был при деле. Всё спокойно шло до того момента пока я не начал смешивать кислоты со спиртом. Началась реакция, я прикрыл створки шкафчика и вышел на улицу. Пробыл там буквально пять минут, возвращаюсь обратно и вижу картину, от которой остатки седых волос на моей голове встают дыбом. Два этих великовозрастных дитяти, едва не стукаясь своими тупыми черепушками, заглядывают вовнутрь и тянут лапы к банкам. Раствор парит, хорошо от открытой двери тяга усилилась и все на улицу потянуло. Всё что я смог это прохрипеть типа, 'фу, назад, место' Они испуганно отскочили при этом кто-то из них задел банку рукавом, и она закачалась, едва не опрокинувшись. Я закрыл глаза и не открывал их, прислушиваясь, стояла мертвая тишина.

Кажется, всё обошлось. Открыл глаза и увидел одного урода сидящего за станочком для вырубки, а второй стоял у вальцов для прокатки фольги. Стояли и смотрели на меня. Выжидательно так. Внимательно. Готовые каждое мгновение дать деру. Я повернулся к двери, закрыл на засов, обвязал его веревкой.

– Так голуби мои сизокрылые, летать вы не умеете, в трубу не сбежите. Подходите по одному, буду наказывать.

Они что-то заканючили, закричали, наперебой обвиняя, друг дружку в неуемном любопытстве.

Но я не собирался сортировать их по степени вины. Не говоря больше ни слова, подкатил к двери чурбак и сел на него. – Я могу так сидеть очень долго. Ивашка, иди сюда черт не умытый.

Ванька опустил свою рыжую голову, чуть ли не до коленок, подошел ко мне.

– Давай правую руку. – Он вытянул свою грабку.

Две недели назад, мне удалось сделать витую пружину, и всё это время таскал собой два готовых запала с ослабленным зарядом, капсюль и пяток грамм пороха. Чтоб не делать всё заново, система была многоразовая, можно сказать однозарядный ствол. Когда я испытывал её на работу, одна такая грохнула в кулаке, дня на три ладонь, чувствительность потеряла.

Вот этой штуковиной и решил наказать рыжего.

– Держи, сожми как можно крепче. – Когда он исполнил приказание, выдернул чеку. Стрельнуло. Ванька взвизгнул и заткнулся после затрещины. Отскочил в сторону и затряс отбитой ладонью.

– Теперь ты, – позвал я блондина.

' Блондинизм, кажется, заразен и для парней, не только для девок'

Тот затряс головой, отказываясь.

Я пожал плечами, – Бате скажу, он тебе с жопы шкуру спустит вместе с портками, так что ходи ко мне мой Дарагой.

Его хватило на пять минут, потом был второй бабах, ещё один визг, придавленной крысы, шлепок и мертвая тишина.

Я оглядел обоих, ран нет, ссадин нет, на нажим реакция нормальная.

– В следующий раз. Отрежу по мизинцу, не дойдет до вас, отрежу ещё. Прежде чем лезть куда-либо, спросите меня. На ладони не обращайте внимания, через пару дней все станет нормально. Вы меня поняли, рыбки мои, серебристые. Чего молчим, кивните хотя бы.

Дождавшись исполнения своей просьбы, продолжил, – А теперь повторите, что я вам только что сказал.

Хором, почти в унисон повторили основной постулат моей инструкции по правилам безопасности.

'Никуда не лазить. Поганый нос нигде совать'

– Молодцы, а теперь за урок принимайтесь. – Отпустив гавриков, отпер дверь и пошел заниматься дальше.

Этот эпизод имел продолжение на следующий день.

Утром на подходе к сараю, меня остановил здоровый мужик. И без разговоров попытался ухватить меня за грудки, ему это удалось. Он подтянул к себе и, дыхнув в лицо чесночным перегаром, спросил, – Ты почто маво малого забижаешь?

– Отпусти. Тогда и поговорим.

Но этот неандерталец и не думал, освобождать ворот моей рубахи, он только встряхнул меня и повторил свой вопрос.

– У тебя дома лопата есть? – Спросил у него.

Он слегка опешил, – Зачем?

– Отпусти, пока не порвал. Сыночка прикопать, отпускай, я не сбегу.

Он разжал свои грабли, и я облегченно вздохнул. Стоять на мысочках и нюхать амбре… М – да, не 'красная Москва'

– Меня Федор зовут, а тебя?

– Да знаю, как тебя кличут, ты мне зубы не заговаривай. – Он продолжал бычиться, но уже хоть лапы не тянул. – Сказывай, давай.

– Ты кем работаешь? Кузнец?

– Да! А…

– Не торопись, – я поднял руку, останавливая его речь, – Ивашка твой сын, что ли?

– Ну, – В голосе ещё слышалась угроза. Кулаки сжимались и разжимались.

– Он у тебя всегда такой дурной? В котел со щами голыми руками лезет? Или вместо клещей из горна раскаленную заготовку берет? Так и у меня есть места, куда лезть нельзя, можно издохнуть, утром понюхал, а на вечерню, уже отпевать будут. Вот я у тебя и спрашиваю, лопата есть у тебя? Я его вчера в сторону оттащил, не дал всякого зелья нанюхаться, а сегодня заново делать буду, и как раз его туда мордой засуну. Ты пока иди, ямку на погосте выкопай, Ванька твой к вечеру как раз и остынет.

Он, молчал, слушая меня, только желваки перекатывались.

Я распинался ещё минут пять, описывая всякие гадости происходящие от моего зелья. Кузнец всё больше смурнел, потом стащил с головы шапку, поклонился мне, – Извини Федор, нечистый попутал.

Окликнул своего отрока и ушел. Ванечка вернулся через час и до конца дня, штамповал чашки под капсюли, стоя. Лишь изредка переступая с ноги на ногу, морщась при этом.

С его отцом, мы со временем и подружились, он оказался нормальным мужиком.

Кузнец даже проставился потом, за обиду мне нанесенную. Посидели, попили пивка, бражки. Весело, одним словом, вечер провели…

Вот таким способом была привита техника безопасности к средневековому русскому разгильдяйству.

***

Я сидел в своем закутке, перед накрытым столом на чистой тряпице лежала курочка, жареная. Одна ножка была оторвана и зажата в моей правой руке, а в левой был кусок хлеба. Свежий чесночок, лучок, прочая зеленуха, солонка с крупной серой солью. Только собрался вкусить, здоровой и вкусной пищи…

– Федор, ты туточки?

– Нет его, вышел. – Откликнулся на скрипучий голос Епифана, того самого серого мужичка. К слову говоря довольно зловредная личность. Мне иногда кажется, что его наняли специально доводить народ до белого каления, своим занудством. Я люблю и умею докапываться, но эта морда и меня уже пару раз успела достать.

– Но ты, же здесь, и, ни куда не вышел. – Послышались шаги, и он вошел, держа в руке свиток. Остановился напротив, развернул и принялся читать монотонным голосом.

– Туточки, твоей рукой, писано, что тебе надобна ртуть, один кувшин на две гривны и сорок два золотника, а так же пух хлопковый один берковец. Селитры ты просишь…

– Епифан. Я знаю что написал, зачем ты мне всё это повторяешь? – Писал, правде не я, а Ванька, но под мою диктовку.

– пять пудов, масла купоросного, четверик. Меди катанной один пуд, олова в слитках, пол пуда.

– Епифан, уймись ты за ради Христа. Да помню, я чего просил, там дальше про железо сказано.

Он поднял на меня взгляд, смотря поверх свитка, который держал в руках, – Не торопи, меня. Я спросить должен, все ли это тебе надобно для дела или ты для себя казну взять хочешь.

'Моя первая заявка на расходные материалы, корпел над ней неделю. Три дня переписывал набело. Просил только самое необходимое, но по принципу 'проси больше все равно на хрен пошлют'

И тут явление Христа народу'

В голове щелкнули ролики по шарикам, включаясь, – А что, проверять будешь, куда и сколько класть буду?

– Зачем тебе столько пуха хлопкового? Для чего берешь? Что из него делать будешь?

Ещё на показных стрельбах, проверяющие обратили внимание, что при выстреле совсем мало дыма, но потом как-то вопрос замялся, все были увлечены рассмотрением деталей. Мои запасы ваты подходили к концу, вот и решил не мелочиться и взять больше, все равно казна платит. – Зелье с него особое делаю. С него пищали сильно стреляют.

Епифан кивнул, соглашаясь, – Зачем так много, берешь? Дорого получается.

– Что дорого? Десять пудов? Ой, не смеши, меня. Мне это всего на две седмицы работы.

– Пять пудов, и за каждый золотник ответ дашь. – Безапелляционно подвел черту, срезая заявку вдвое.

– Масло земляное, две бочки. А это тебе зачем? Смолой обойдешься, пуда хватит?

– Епифан, мне масло земляное надо, мне смола не нужна. – Я готов был биться за две бочки нефти.

– Раз не надо, значит не надо.

– Надо. Только мне масло в бочках надо, я не собираюсь, эту вонючку в факелах жечь.

В ответ он поднял на меня взгляд и уставился, требуя пояснений.

Вздохнув, положил на стол кусок недоеденной курицы, вытер руки и полез в комод стоящий у стены, аналог местного сейфа, достал свою заветную папку. – Епифан, то, что я тебе сейчас покажу, про это никому говорить нельзя. Даже не знаю, можно ли тебе простому писцу смотреть на это. Ежели ворог или иной тать про это узнает, тебе тогда писец будет. – Его кислая морда вытянулась, в глазах погасла последняя свечка разума, потом затеплился какой-то огонек.

– Странные ты речи ведешь, Федор, – Он покачал головой.

– Что тебе, странного? Будешь смотреть? Или пойдем в тайный приказ и ты скажешь что свейкий подсыл. Две бочки надо. Две, одна мне не нужна, мало этого будет.

– Что мало? Да за одну только ртуть, аглицкие купцы, семь рублев просят, а за два с половиной фунта пуха, хотят пятак, берковец обойдется в восемь рублей, бочка масла земляного…

– Когда меня на работу взяли, сказали что пищаль мою скорострельную, хотят у стрельцов видеть. – Я стоял перед ним и чуть ли не размахивал, папкой, в которой у меня лежали чистые листы бумаги, купленной вчера. Собрался сегодня вечером, посидеть порисовать, надо было продумать пресс, штамповать гильзы. Это было как раз просто, я не собирался делать автоматизированный станок, достаточно было посадить туда одного из моих учеников, положил заготовку, дернул рычаг, маховик провернулся и встал. Переставил деталь ручками, дерни по новой и так пока не получиться готовая гильза. Государство, платит, только здесь была одна закавыка, маленькая такая, если я не справлюсь, все потраченные средства, выбьют из моей спины вместе с мозгами из головы.

'Вот бы такую систему да в современную Россию. Тогда бы депутаты точно перестали бы стеклить себе курилку за народные деньги, а морозили бы жопы как и все'

Что-то отвлекся. Лицо Епифана приобрело нормальный цвет, он открыл рот, собираясь заговорить.

Я не дал, продолжил. – Я сейчас на тебя жалобу напишу, что такой-то, такой-то, мешает мне, мастеру, сделать пищаль особую, скорострельную. Мне всё надо, как по твоему мне её делать?

Выдай мне деньги, пойду и куплю все, что мне нужно.

Препирались мы долго, ушел Епифан от меня крайне обиженным и раздраженным, наверно хотел откат получить. А тут ему не обломилось. Он ещё не знает, как я все заказанное принимать буду. Вот уж где у меня эти крысы канцелярские попляшут. После его ухода, доел свой холодный обед, долил в кружку чай (на удивление нормальный, но дорогой, собака) до окончания перерыва, оставалось ещё время, банда помощников, а ля учеников ещё не пришла, и можно было спокойно посмаковать дорогой напиток.

Откинувшись, на стенку, завешанную дерюгой, окинул взглядом свое место работы. Оно мне нравилось всё меньше и меньше, мало того что проходной двор какой-то, каждая сволочь норовит засунут нос в дверь, так ещё встанут над душой и начинают сопеть. Это полбеды, что нельзя сделать на красной площади?

Старая загадка из современности. Правильно! Советами замучают. И уяснив это на своей шкуре, понял, страна советов уходит в глубокую древность и не принадлежит большевикам. Который раз в этом убеждаюсь.

'Как-то приперся старший конюх или как его там. Так и не понял, что за пургу он мне понес по поводу, того, что его какая-то зорька, ожеребилась на седмицу раньше, из-за того что я, своим грохотом за стенкой пугаю лошадей. Вода стала горькой, кони отказываются пить, овес не вкусный (они, сами его жрут?)

Посмотрел на это чудо, в человеческом обличии… А как его назвать? Растопыренная борода, из неё торчат во все стороны, толи солома, толи сено. Грязная рубаха до коленок, босиком, с ногами, испачканными до такой степени что непонятно, что это, грязь или ботинки. Невнятная речь, как будто рот полон горячей каши, так ещё цокает при разговоре.

И послал, подальше, к высокому начальнику, потом пошел на кузню и ребята за две копейки сковали великолепный засов. Поставил в угол бадейку, и теперь приходя на работу, мы просто запирались изнутри, а вечером выливали в отхожее место ведро. Жить после этого стало немного легче'

Надо керосинку доделать, а то от этих свечей, глаза болят. Пламя постоянно пляшет, мелькают тени и чтоб этого избежать приходиться зажигать по пять, шесть штук и ставить полукругом. Тогда вроде ничего, но запах сгоревшего воска…

Воспоминания плавно слетели с настоящего в прошлое.

'Казалось, что если бросить в огонь капельку ладана, будет как в церкви на заутренней службе. Только служки не хватает или певчего. Как-то так получилось, что я поначалу мало ходил в церковь, если только со стариками, выберусь в слободе, а чтоб вот так каждый день, по собственной воле…

Я не собирался ходить в эту церковь, просто в один из дней, забрел на эту улочку совершенно случайно. Что бы туда попасть, надо было свернуть у сгоревшего дома в узкий проулок, пройти по нему и повернуть направо, прошагать с десяток шагов мимо высокого бревенчатого забора, отгородившего, усадьбу какого-то боярина. И перед вами открывается маленькая площадь. За низенькой оградой, в окружении зелени больших деревьев и стоит каменная церквушка.

Сработали прежние привычки, найти оптимальный маршрут, чтоб добраться до дома.

Шел, перешагивая через лужи ещё не высохшие, после недавнего дождя. Настроение было мерзкое и тоскливое, низкие, серые тучи, подгоняемые холодным северным ветром, его не улучшали. В такт шагам, в голове размеренно звучит музыка ляха Шопена.

Шаг и звучит труба, шаг и стучит барабан, шаг… И какая-то посторонняя нота вплетается в размеренное движение, мелодичная, сильная, она ломает ритм похоронного настроения.

Я даже остановился и потряс башкой, потом осмотрелся вокруг себя. Сначала даже не понял, откуда идет звук. Среди кустов, разглядел открытые ворота и шагнул в том направлении.

Подошел ближе, разглядел небольшую иконку, закрепленную над воротами. Снял шапку и перекрестился.

Внутри церкви, я окунулся в море звука, мерно рокочет басом, батюшка, сухощавый дедушка с седой бородой до пояса и небольшого росточка. Ему вторит хор из десятка старушек и трех мужиков. Женские голоса, создавали иллюзию музыки, которая, отражаясь от стен, накрывает вас теплой волной очарования, нежно звучащих скрипок. Мужские голоса гармонично вплетают слова псалмов в общее исполнение.

Дальше, я, просто стоял и слушал с закрытыми глазами великолепный хор'

Мысленно встряхнувшись, вернул беглецов на место, надо было заниматься текущими делами, а не предаваться воспоминаниям. Отхлебнул изрядно остывший напиток и продолжил.

'Зря, что ли спорил с Епифаном, за стекло фигурное. Нижнюю часть керосинки, не задавая лишних вопросов, сварганил Никодим, припаял фитиле – протяжный механизм и дело осталось за малым, за стеклом. Сначала хотел сделать за свои кровные, но как раз в это время у меня был финансовый кризис, а идти на поклон, не хотелось. Нет, деньги были. Но очень мало. Всего двадцать копеек, если просто прожить месяц, хватит, а на задуманное впритык.

Стекольщики просили по гривенному за штуку, но меньше чем на рупь, делать отказывались. На хрена козе баян, а мне десять колпаков? Крохоборы.

Поговорил с главным стекловаром тет – а – тет. Нормальный парень, только вот амбиций выше крыши. Я за словом в карман не полез, популярно объяснил что аглицкая работа, чуток дороже, а качество. Не его зеленая лабуда. Посоветовал ему истолочь эту хрень и сожрать на обед и не подавиться.

В ответ услышал что таких собак как я, – 'по весне в проруби топят, потом намекнул что сейчас хоть и лето, для меня дерюга с камушком завсегда найдется'

Обозвал его рукосуем криворуковичем, который ни бельмеса ни в чем не понимает, а цену себе набивает.

Потом меня попросили уйти, вежливо так, приподняли с лавки и вышвырнули на улицу.

Ну, я человек не гордый, отряхнулся, обложил всё это заведение, по матери, по папени и побрел в немецкую слободу, благо она рядышком была, два лаптя по карте. Чистенько у них там, у немчуры проклятой, деревянные тротуары, цветочки в палисадниках, вместо репы. Тьфу, правильные они, какие-то, не наши. Нашел того кто мне нужен был, вот зараза, свинья, пивом, глаза залил, по-русски не мычит не телиться из его лепета только и понял что меньше чем за двадцать пять копеек, мне стекло не обойдется. Как же у меня зачесались руки… Припомнить ему будущий сорок пятый, – 'эх родимый, вывести бы тебя в чисто поле, да шлепнуть за углом'

– Феодор, таак ниэ можьно, тватцать пьять пфени…копеек, бутет чьестный чена.

На моей груди, проснулась, моя любовь, зеленая и пупырчатая жаба. Протянула свои тоненькие лапки и схватила за горло, перекрывая кислород.

Я только отрицательно замотал головой, молча, встал и вышел, это был один из тех редких случаев, когда я был согласен с этой мерзкой тварью'

В дверь раздался стук, это вернулись мои чада, впустив их, раздал ценные указания, прибрался на столе и пошел к токарям, время было, вроде как, обеденное.

Вот уж неистребима в русском человеке привычка есть на рабочем месте, в современности, пластиковые банки, пакеты, бутерброды… Эта еда не имеет национальности, здесь всё было то же самое. Кусок хлеба, соленый, резаный огурец, на нем вареный или жареный кусок мяса, рыбы или просто зеленуха, крынка с молоком или пивом. Меня поначалу это напрягло, но потом понял, что пить сырую воду, это заведомо обречь себя на скачки с препятствиями.

Так вот, сидит эта банда и под разговор тянет пиво, закусывая вяленой рыбкой. У одного родилась дочка, вот он и приволок ведро пива. Что такое двенадцать литров на полтора десятка крепких мужиков, так, усы смочить.

– Бог в помощь, – Поздоровался с ними.

– И тебе не хворать, – Ответил тот, что был ближе и вытер ладонью пену с бороды. – Ты кто таков будешь?

Я не успел ответить, из дальнего угла подал голос, молодой парнишка, – Это Федор, пищальный мастер, дядька Василий, он…

Что хотел сказать юноша дальше, осталось неизвестным, – Нишкни, короста, когда мужи речь ведут, молод ещё, в разговор встревать. Сказывай Федор, по делу пришел, а ли как?

– Мимо шел, дай думаю, зайду на народ посмотрю, себя покажу. Интерес есть, глянуть, как вы тут с деревом работаете. Может, что из моих придумок поможете сделать.

– Присаживайся, мил человек, отведай, что бог послал.

У Митьки, – Он указал, на молодого парня, который узнал меня, – доча родилась, Матреной назвал.

Зачерпнув своей кружкой из посудины, перелил в свободную чашку и пододвинул мне, – Слово скажи.

Пришлось произносить, отказываться грех. – Мить, у тебя ещё дети есть?

Народ загалдел, – ' Он в этом деле мастер, не смотри что молодой, три сына ужо настругал, вот теперь матери помощницу сделал'

– Мить, счастья тебе, твоей дочурке и твоим сыновьям, пусть бог, хранит тебя и твою семью от всех напастей. – И выпил пиво. Оно оказалось, так себе, кислая водичка, с небольшими градусом.

Повернулся к первому токарю, который говорил со мной, – Как тебя звать величать, а то кричать, – 'Эй ты' не по годам будет.

– Никон Лукьянов, я, мастер здешний.

– а поведай мне, что и как, вы делаете. – Зачем спросил? Поинтересовался сдуру, чем они занимаются… На мою голову вылили целый ворох бесполезной информации. Хотя это как посмотреть, после сегодняшнего разговора с Епифаном…

– Чтоб ты проведать хотел?

– Да всё. – М – да, он получил свободные уши.

Никон, степенно, не торопясь, допил свое пиво, аккуратно поставил кружку на стол.

– Мы должны точить пушечные и протчие болваны и что сверх того случитца потребное к заводским делам, а сколько чего порознь в год надлежит зделано быть, того описать и исчислить невозможно, ибо не всегда одна какая-либо вещь делается, но разные, когда какие понадобятца, и для того потребные к тому припасы положены по нынешнему расходу.

Я затряс головой, – Понятно, что ничего не понятно. Говоришь, что прежде чем пушку отлить, вы её, здесь у себя точите?

– Не саму, конечно, но болвана закладного мы протачиваем, это чтоб потом, можно было пыжи для неё в любом месте делать.

– Это как?

– А вот так, – Он встал и прошел в дальний угол мастерской, обернулся и поманил меня рукой, – Иди сюда. Смотри.

Здоровенный такой, деревянный ящик, в нем было наверно сотни три бобышек, на первый взгляд, совершенно одинаковых. Точеный цилиндр, с небольшой прорезью сбоку.

– А это зачем?

– Так в пушку, деревяху голую никто не пихает, её же веревкой обмотать надоть. – И посмотрел на меня, как-то пристально.

Я развел руками, – Ну не видел такое раньше. Не знал, теперь вот ты мне показал.

– Так ты же пищали делаешь. – В голосе было удивление.

– Они у меня вот этим стреляют. – И достал из кармана гильзу, показывая.

Токарь взял её в руки, покрутил, заглянул во внутрь, понюхал зачем-то и вернул обратно. – Занятно. И вот такими стреляешь?

– Нет, здесь зелье лежит, сюда пистон вставляется, пуля всё затыкает.

– А запаливать тогда как? Костер что ли жечь? – Он коротко хохотнул.

– Ежели чем острым по донышку стукнуть, – Показал на капсюль, – Он сам загорится и подожжет зелье и бабах. Пуля улетела, враг упал.

Сам придумал? – Более уважительно спросил Никон.

Я скромно кивнул головой и попросил, – а расскажи, как вы точите для пушки.

– Когда и каковая востребуется вылить пушка, тогда вначале к делу на оные фурмы и делаем точеной деревянной болван, длиною и толщиною как в скаске отписано будет.

– Какой сказке?

– Скаска, эта, мастером пишется, в ней он кажет, какую пушку делать восхочет. Федор, ты же сам просил тебе сказать. А таперича слово молвить не даешь, – И укоризненно покачал головой.

– Прости, молчу. – И сотворив самую умильную рожу, прижал руки к груди.

– Тебе только скоморохом на ярмарке, народ веселить, – проворчал, Никон и продолжил.