Текст книги "Записки грибника"

Автор книги: Алексей Федосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Добавили пару укосин сходящихся к центру.

Взгляд стал задумчивым.

– Подымай и держи. Не, погодь пока, вон пару чурбаков подкати, и на них ставим. Подняли. – Дружно поставили, сказав помощникам держать, предложил бригадиру встать на неё.

Осторожно поставив одну ногу, обутую в лапоть, на середку, ухватился за раскосину и приподнялся. Прислушался, словно ожидая услышать треск ломаемого дерева. Ничего не произошло, он поставил вторую ногу, повернул голову и посмотрел на меня, я подошел и встал рядом с ним.

– Сломается, говоришь? – С ехидством в голосе спросил у него.

Склоченная на живую нитку в шесть гвоздей, конструкция держала наш общий вес. Я даже попрыгал на ней.

Прекрасно понимал этого строителя…

'Дом, изба, сарай, рубились из бревна, последние два по своей сути были одно и то же, все различие было в печке, да во внутреннем устройстве, неподвижная мебель – лавки, полати, разнообразные поставцы и подвижная – стол, скамья, столец, кресла, различные укладки, коробья, сундуки, кубелы.

Внутренняя планировка жилищ была подчинена достаточно строгим, хотя и неписаным законам. Большая часть 'мебели' составляла часть конструкции избы и была неподвижной. Вдоль всех стен, не занятых печью, тянулись широкие лавки, тесаные из самых крупных деревьев. Такие лавки можно было видеть в старинных избах еще не так давно, и предназначены они были не столько для сиденья, сколько для сна. Около печи была судная, или посудная лавка, где полновластной хозяйкой была старшая женщина в доме. По диагонали, в противоположном от печи углу помещали иконы, и сам угол звался

святым, красным, кутным.

Одним из обязательных элементов интерьера были полати, специальный помост, на котором спали. Зимой под полатями часто держали телят, ягнят. Место для сна старшей супружеской пары в избе

(но не стариков, место которых было на печке) специально отводилось в одном из углов дома. Это место считалось почетным.

Над лавками, вдоль всех стен устраивали полки-'полавочники', на которых хранили предметы домашнего обихода, В стену вбивались специальные деревянные колышки для одежды.

Хотя большинство крестьянских изб состояло всего из одной комнаты, не деленной перегородками, негласная традиция предписывала соблюдение определенных правил размещения для членов крестьянской избы. Та часть избы, где находилась судная лавка, всегда считалась женской половиной, и заходить

туда мужчинам без особой надобности считалось неприличным, а посторонним – тем более.

Крестьянский этикет предписывал гостью, вошедшему в избу, оставаться в половине избы у дверей. Самовольное, без приглашения вторжение в 'красну половину', где ставился стол, считалось крайне неприличным и могло быть воспринято как оскорбление.

К жилой избе обязательно пристраивались сени, хотя в крестьянском обиходе они были более известны под именем 'мост'. По-видимому, первоначально это было действительно небольшое пространство перед входом, вымощенное деревянными лагами и прикрытое небольшим навесом ('сенью'). Роль сеней был разнообразной. Это и защитный тамбур перед входом, и дополнительное жилое помещение летом, и хозяйственное помещение, где держали часть запасов продовольствия.

Избы были черные, курные, без труб; дым выходил в маленькое волоковое окно. Все постройки в буквальном смысле слова рубились топором от начала до конца строительства, хотя в городах, были известны и применялись продольные и поперечные пилы. Но приверженность традициям приведет к тому что на протяжении веков будет сохраняться один и тот же тип строений.

Срубив первый венец, на нем возводили второй, на втором третий и т. д., пока сруб, не достигал заранее определенной высоты. Конструктивные основные типы рубленых крестьянских

жилых строений – 'крестовик', 'пятистенок', дом с прирубом.

Крыша у домов была деревянная, тесовая, гонтовая или из драни, иногда, в безлесных местах, – соломенная. Стропильная техника сооружения кровли, как и другие виды конструкции крыш, хотя и были известны русским мастерам, но в крестьянских избах не употреблялись. Срубы просто

'сводились' как основания для кровли. Для этого после определенной высоты бревна стен начинали постепенно и пропорционально укорачивать. Сводя их под вершину кровли. Если укорачивали бревна всех четырех стен, получалась кровля 'костром', т. е. четырехскатная, если с двух сторон двухскатная, с одной стороны – односкатная'

Что он не городской мастер, мог и не видеть эту конструкцию в живую, ведь все что он умел делать, это избы да сараи и, глядя какой сруб возвел, дело свое знал.

Он слез, смущенно почесал затылок, – Так енто, у нас доски столько нету, мы могем конечно натесать, токмо…

– Из хлыстов делайте (тонкая не строевая древесина до десяти сантиметров в диаметре), а вдогонку к гвоздям, чтоб крепче было, забивайте скобы.

И пояснил, нарисовав на земле, П – образную рамку с заершенными концами.

Он постоял, посмотрел, – Дорого будет, енто скока жалеза надо…

– Зато крепко и не развалиться через год.

С тем и расстались. Походил по стройплощадке, зашел к Даниле на кузницу, пояснил, что ему теперь придется делать. Как всегда он, молча, кивнул и с головой погрузился в свое огнедышащее царство. Можно не проверять, все будет сделано с точностью до миллиметра, даже количество и расположение бороздок будет соответствовать заявленному. Показ, обошелся в алтын. Блин надо свою лесопилку строить, раз уж надумал фабричку ставить, значит, придется тарных цех делать, поставить лущильный станок и пилораму, гнать доски и фанеру, для себя, не на продажу, хотя можно подумать и продаже готовых комплектов, мотор, стойка, пилы… '

– Перекушу, да поеду, надо успеть в кузнечную слободу заскочить. – И повернувшись, собрался идти к дому.

– Не ходи. Не надо. Марфа с Машкой все сундуки распотрошили, там все одежей завалено, барахло перетряхивают…

– От ты чтоб… – Никодим выругавшись, остановился, сдвинул шапку на затылок, – Когда она…

Знаешь что? Ежели спросит, скажешь, – был, уехал. Почему не зашел? Ответишь, – Не ведаю. – И погрозил кулаком.

Я его прекрасно понимал, иногда, примерно раз в полгода, она затевала, что-либо грандиозное. В прошлую осень заставила меня с Никодимом белить печку. Мы честь по чести, исполнили указ домашнего генерала. После чего был устроен смотр с построением личного состава, обнаруженные недостатки в сильно преувеличенном виде были предоставлены гарнизону.

Вот объясните мне, зачем красить там, куда никто, даже пьяный сантехник не полезет. Узенький простенок, в десять сантиметров, к тому же закрыт доской с лежавшей на ней всякой ерундой. Сняла, заглянула и устроила скандал. Не спорю, их иногда послушать и в театр ходить не надо, только не в этот раз. И даже на статиста не тянул, это ведь я посоветовал Никодиму не лезть туда. Так что свою порцию люлей и я получил. Ужин у нас в тот вечер был просто шикарный, кусок сухого хлеба, соленый огурец, один на двоих и кувшин с холодной водой.

На наше невнятное мычание последовал простой ответ, – Не заработали.

Утром, приканчивая в одиночестве завтрак, случайно подслушал разговор Марфы с Машкой.

Та поучала, что и как, какие одежки для чего и куда нужны, попутно рассказывая истории тех или иных вещей. Многое из того что услышал, заставило пересмотреть некоторые взгляды на, казалось бы, обыденные вещи.

'К примеру, взять наши с вами ателье, для нас естественно носить платье или джинсы, шитые в Китае. А здесь все по-другому и косые взгляды с поджатыми губами Марфы, нашли свое место. Я её кровно обидел, когда пошел к мастерице шьющей мне исподнее, тем самым, выставил свою хозяйку полной неумехой не умеющей держать в руках иглу и плохое хозяйство. И стал ясень град упреков после похода с ребятней. Она рассматривала нас как членов семьи, а я… Придется срочно делать что-то для реабилитации меня любимого…

Или тот же обычай носить на поясе хоть шнурок какой. Сперва было непривычно, с далекой армейской поры прошла куча лет, и забыл толком, как пояс носить. А тут народ опояски да кушаки таскают как награду какую, да ещё друг пред дружкой хвастаются. Так что, тоже таскаю такую штуку, модифицированную, кожаный ремень, обшит тканью, со стороны кажется что кушак, ан нет, ремушок с застежкой'

– Седня, нам с тобой надобно будет одежки с сундука достать. Перетряхнуть, проверить, не завелась ли моль, развесить, чтоб отдохло. А тож ляжит все под шкуркой мыши водяной, хоть и бабка моя сказывала, что от затхлости помогает, но все-таки почаще переворачивать надо. Берешь ласково, бережно, словно дитя малое, на лавку кладешь да пока разворачиваешь, смотришь, нет ли где крупинок таких, черненьких, как будто кто песок мелкий просыпал. Ежели узришь, меня кликни, то моль окаянная. Клади в стороночку, кипятком шпарить надо будет. Опосля покажу сколько щелоку в бадейку лить чтоб вещички не спалить, ведь ежели перельешь одежка ветхой станет.

– Баба Марфа, а это что?

– Кафтан.

– А почему же у него такой воротник маленький, почитай совсем нету.

– Это для того чтоб, мужики наши как детишки малые, женки уменье свое в вышивку вкладывают, обнизь зипуна и ожерелье у рубахи (воротник) ниткой красной (красивой) узором расшивая, а они как петухи, друг перед дружкой хвастаются. Оденет добрый молодец зипун исподний, на него поверху рубаху, опояску подвяжет узелком слабым и вот ентот кафтан накинет. Любо на такого посмотреть, а ежели улыбнется весело, да на тебя, девица красавица, глянет задорно… – Марфа замолчала, видимо вспоминая что-то свое. Машка, девчонка без комплексов, что и подтвердила.

– Это ты про деда Никодима молвишь?

– Кыш, мелкота пузатая, от горшка два вершка, а туда же… Положи рубаху, порты бери, – Судя по голосу бабка улыбалась.

– А дядьки Федора длинней будут, у него вообще, вся одежка чудная такая…

– И сам что учудил…

– А что бабушка?

– А то 'внученька' – От язвенности прозвучавшей можно было прикурить, – Кто догадался на девку мужицкое исподнее одевать?

– То я сама так захотела!

– Цыть, верещалка, ща порты-то спущу да веником по голой заднице, пока мужиков дома нету.

Наступила пауза, послышался приглушенный шепот, затем услышал за спиной шелест занавески и приглушенное, – ой. Опять невнятный говорок и опосля громогласный выход тяжелой артиллерии.

– Федька! Ирод окоянный, пожрал, ступай, его там парни заждались, а он тут уши развесил, бабьи сплетни слушая. Что ты на меня как филин очами лупаешь, иди отсель, не доводи до греха.

Лета ХХХ года, Апрель 4 день

– Шипит. – Димка отлип от бочки, – Кажется вот здесь. – Ткнул пальцем.

– Сходи в баню, там ещё должно остаться мыльного корня, в ведерко плесни чуток, водой разбавишь, и тащи сюда. Внутрь зальем и заново накачаем, где пенка пойдет там и воздух уходит.

Подросток сорвался с места, скрывшись за дверью.

А я сидел на табурете и смотрел на первый в этом мире ресивер, грубо сделанный из деревянной бочки, окованной железными лентами, но, тем не менее, воздушный резервуар способный выдержать давление.

Димкина работа, верней не его, ему принадлежит идея, исполнение общее.

Неделю назад, посадил его паять подставки, ничего сложного, за маленьким пустячком, слишком быстро заканчивается воздух в кожаном мешке. Подставку с корпусом самовара спаять хватает, а потом надо дергать за рычаг насоса, при этом сняв груз. После обеда, разговорились, он пожаловался, что это очень неудобно, а я возьми да ляпни, что если бурдюк засунуть, куда ни – будь, в бочку, например, можно закачать очень и очень много и тогда хватит надолго.

Ещё на горелку жаловался, дескать, – тяжелая и неудобная. В обще-то Никодим её под себя делал, меня она тоже не устраивает.

Предложил Дмитрию подумать, через два дня он подошел и, остановившись рядом, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Я же полировал бочину очередного самовара и сделал вид, что не замечаю. Наконец он все-таки решился и заговорил.

Отключив привод, остановил станок, повернулся и стал слушать, сбивающегося и запинающегося отрока.

Дима предложил взять деревянную сорока литровую бочку, оббить дополнительными обручами и усилить донышки. Но самое главное, в моем рассказе было всего пара слов о том, что высокое давление может разорвать её на части и он самостоятельно предложил предохранительный клапан, обозвал его оберегом, – мол, сберегает от поломки. Машинально исправил, – 'Солдатик'

Они уже знали, что я так называю воинов, стрельцов и не удивился этому.

Витая пружина была ему незнакома, и он соорудил прототип с рычажной системой и грузиками.

Да… Он сумел удивить меня.

Я взял медную проволоку, намотал на оправку, снял и показал, что она пружинит. На куске кожи, угольком нарисовал цилиндр, схематично изобразил пружину, клапан в виде шарика и резьбу.

– Понял?

Он всмотрелся в рисунок, перевел взгляд на свою конструкцию, лицо его скривилось, – У тебя лучше…

– Да брось, то, что предложил ты, имеет одно преимущество, его можно регулировать на разное давление, мой, нет.

И вот проводим испытание, бочку купили старую рассохшуюся, и пришлось почти сутки замачивать чтоб довести до кондиции. Я упорно молчу о своем предложении вставить мешок вовнутрь, пусть сам доходит. До того чтоб накачать максимальное давление не идет и речи, с ручным насосом это маловероятно, даже невозможно. Димка правда уже предложил, поставить рычаг и чтоб мотор дергал, вместо него. Фигушки.

Лень двигатель прогресса, когда человек устал бегать за дичью, он приручил собаку, сделал лук и женился.

Надоест качать вручную, будем изобретать компрессор, а пока и так сойдет.

Во. Приволок ведро. Снимаем клапан, заливаем 'жидкое моющее средство' средневековья, унутрь, разбалтываем по стенкам, и мой помощник начинает дергать рычаг, поднимая давление.

Зашипела родимая, за пузырилась, поперла изо всех щелей пена. Димка, оставил насос, встал рядом, поднес руку к затылку и замер, в молчании разглядывая наш шедевр. Я тоже молчу и жду. Жду когда, наконец, до него дойдет, что решение лежит перед ним на столе, старый кожаный бурдюк, верой и правдой прослуживший туеву хучу времени. У него даже шкура начала протираться там, где он двигался внутри опорной рамки.

'Господи, да, разуй ты глаза, чадо'

Чадо услышало глас, отняло руку, от многострадального затылка и перст указующий уткнулся в стол.

– надо его засунуть.

– Кого, куда?

– мешок, из него ведь воздух не выходит…

– Выходит, это просто не так заметно. Мы не клали его в воду и не проверяли, и если ты именно его запихнешь в бочку, толку от этого не будет

– Это почему?

– Что с ним происходит, когда ты его накачиваешь?

– Он раздувается и становится круглым.

– Вот, – Я поднял палец кверху, – А бочка внутри больше чем этот шар, он просто лопнет внутри.

Димка наморщил лоб, задумавшись. Потом улыбнулся, – Надо размером с неё, новый пошить.

– Слава богу, возьми с полки пирожок, с мясом не бери, а с рисом мне оставь. Думал, не догадаешься.

Он недоуменно посмотрел на меня, перевел взгляд на стол, на меня, на бочку, снова на меня и на его лице нарисовалась обида, – Ты ведал?

– Да.

– А…

– Это знаю Я. Но мне важно, чтоб ты сам додумался и измыслил.

– но зачем?

– Меня не будет рядом с тобой и что? Сидеть ждать, когда придет добрый дядя Федор, и все само заработает? Хренушки, учись думать. Шорнику поручим сшить кожаную бочку, двойным швом, в него заложим смолы, она после накачки, заткнет все маленькие отверстия и в первый раз накачивать надо будет горячим воздухом. Вот так, мой юный Кулибин. А сейчас, отложим все в сторонку, нам ещё сегодняшний урок доделать надобно.

'Любое обучение строиться по принципу – учитель показал, ученик исполнил. Но иногда нужно обучаемого ставить в такие условия, чтоб он сам доходил до нужного решения, это ' Утиный тест' бросить в пруд, смотреть с бережка как он барахтается, и кусать губы думая, – выплывет, или утонет…'

Лета ХХХ года, Апрель 6 день

– Федор, завтра со мной поедешь. – Никодим отломил кусок хлеба, забросил в рот и стал жевать.

– Куда?

– Да что ж ты кудахчешь, дороги не будет.

Никодим живущий последний месяц на телеге, странствуя между Глухово и домом, стал раздражительным. Устал мужик, чай не мальчик, мотаться каждый день черте куда. Можно подумать мы здесь не устали, из взрослых здесь трое, я, Сидор и Антип. Чтоб закрыть дыру в штате, пришлось пацанам увеличить рабочий день, клятвенно обещая, что летом у них будет отдых.

Антип новичок, да и супруга у него родила, девочку. Ножки как водиться обмыли, а у новоявленного папаши прибавилось хлопот, здесь десять часов отбарабань, ноги в руки и домой, жене помогать по хозяйству. Так что ему ещё требуемую форму ещё набирать и набирать.

Сидор с его полутора ногами, справно может трудиться только на сидячей работе. За последний месяц мы сделали на два самовара меньше, чем хотелось, но есть плюс, это на пять больше чем раньше. И три из них, сделаны за счет уменьшения толщины стенок, разговаривал с Никодимом и предложил ещё немного сбросить цену.

Он согласился и даже кивнул пару раз на мои умствования по поводу торговли с оборота. А когда сели считать расходы, я уже и сам отказался от этой идеи.

Почти все уходило, оставался самый минимум на расходники, проклятая стройка. Уже и не рад был, что все это затеял.

– А все-таки?

– В холопий приказ идти надо. Кто мне тут байки сказывал? Я туточки Архипку Шадровитого на улочке повстречал, сговорились сего дня, холопов переписать надо. Ты мне там нужон будешь.

– И он согласился? – удивился я.

– А зачем ему такая прорва нарду? Ты, верно сказывал, её же кормить надо, да на землю сажать. А земельки лишней нету.

– Помню наш разговор и твой ответ, и даже не упомню, сколько их там.

– Сорок душ будет, мужиков и баб, детишек почти три десятка, ну и старики со старухами.

– Погодь, ты меня совсем запутал. Сколько всех вместе?

– Сорок мужиков и баб…

– Я это уже слышал.

– Ну, а я что тебе молвлю? Экий ты непонятливый.

Я потряс головой, пытаясь уложить хитрую арифметику по – компактней, – Остальные что… Довеском идут что ли?

– Про то и молвлю. Они мне задолжали, за зиму ничего не собрали, а Архипка в счет долга отдает.

– А… – потер пальцы в известном жесте денег.

– Пустое, самую малость, возьмет.

– А я те на кой там сдался? – Потянулся к кувшину с взваром. Налил в кружку и отпил глоток.

– Архипка Шадровитый просил – хочет с тобой знакомство завести.

Я чуть не подавился от такой новости.

– И ты конечно согласился? – Улыбнулся самой ядовитой из своих улыбок.

– Ты морды не строй, ведомо, об чем просишь меня завсегда. Да токмо он очень просил.

– И что ему из под меня надо? Это хоть он тебе поведал али нет?

– Из под тебя только говна взять можно. Федька, я не шуткую и не ведаю. Заместо того чтоб меня изводить, сходи за пивом, от этого пойла, ещё больше пить хочется. – Никодим ткнул пальцем в кувшин и скривил лицо.

– Скажешь, пойду.

– Федька, вот те крест, – Он перекрестился, – ну не ведаю, об чем тебя просить хочет.

– А ежели не пойду?

– Тьфу, на тебя короста, я с ним как с человеком, а он… – Никодим аж сплюнул от огорчения и хлопнул руками по столу.

– Уломал. Пойду… За пивом. – Встал из-за стола и вышел.

Лета ХХХ года, Апрель 7 день

– Так вот ты каков, мастер, Федор блаженный, розмысел оружейный. – Подошедший мужик, совсем не подходил своему прозвищу. – Рябой. Сидя оценить рост трудновато, но мужик… Могутный, крепкий такой, думаю мне ровесник, только в плечах пошире меня будет в два раза, да кулачок с моё небритое лицо.

Сам-то он гладко выбрит, только усы, как у запорожских казаков, свисают. Волосы стрижены 'под горшок' темно русого цвета с прожилками серебристой седины на висках. И голос под стать фигуре, басовитый.

– И тебе не хворать Архип… – Сделал паузу и вопросительно посмотрел на собеседника.

Он усмехнулся, – Верно, про тебя люди бают… отца моего, Семеном звали.

– Семенович, – Закончил фразу и указал рукой на лавку перед собой, – Присаживайся.

Он усмехнулся, – Благодарствую, – деревянное сиденье жалобно скрипнуло под его весом.

– Сказывай Архип Семенович, зачем тебе понадобился.

Улыбнувшись, чему-то своему, поправил висевшую с правого бока, саблю, в простых потертых кожаных ножнах. Снял шапку, положил на лавку рядом собой, пригладил растрепанные волосы. Поднял вверх руку, подзывая целовальника. Когда тот подошел, спросил вина кувшин.

– Выпей со мной мастер Федор… Я тут поспрошал людишек о тебе. – Улыбка стала… такая искренняя… Что захотелось прикинуться ветошкой и заползти в темный уголок. А в глазках, ледок плещется, так мясник на барана смотрит…

Молчу, жду продолжения. Он разлил вино по кружкам, отставил кувшин, взял свою посудину в руку, приподнял, как бы приветствуя, – Здрав будь. – И отпил глоток. Поставил, ладонью смахнул капли с усов.

Отпил и я, мерзость несусветная, кислятина. С трудом проглотил и скривился.

– Не по нраву тебе мое угощение? – Спросил Архип.

– Не по нраву. Сказывай что надо. – Свистнул сквозь зубы, когда кабатчик повернул голову в мою сторону, кивком подозвал к столу. Когда он подошел, велел принести вина доброго, а не это пойло.

– Вот значит как? Брезгуешь со мной…

– Архип, – Сознательно опустил отчество, – я, не Твой холоп и не челядин.

При этих словах он как-то подобрался, правая рука оставила кружку и поползла к краю стола, левая сжалась в кулак, взгляд потемнел.

– И даже не думай, у тебя будет только одна попытка, позади тебя сидят видаки, стоит тебе только попробовать и они покажут, что тебя застрелил, живот свой спасая. – Я тихо хренел и никак не мог понять причину столь бурного наезда. Может все дело в 'белой косточке' – дворянин, мать его за ногу?

– Охолонись. Ты меня за чем звал? Убить? Изголятся? Али дело пытаешь? Ежели не услышу ответа на свой спрос, уйду. – И начал считать, – Раз…

Он сидел, пожирая меня глазами.

– Два…

Правая рука остановилась на самом краю и сжалась в кулак, а в глазах появилось недоумение.

– Три… – Произнес и начал медленно вставать, держась за рукоять пистолета.

Из Шадровитого как-то разом выпустили воздух, он обмяк, плечи опустились, кулаки разжались, даже сгорбился чуток и опустил взгляд.

– Сядь, Федор, – Голос прозвучал настолько глухо и тихо, что если бы не ждал, мог и не услышать.

Сел обратно. Как раз подошел кабатчик, взял кружку выплеснул вино на пол, усыпанный соломой, поставил обратно, – Наливай. Ежели дерьмо окажется, пойдем с тобой в новую четверть… Любят там вашего брата, кнутом от воровства лечить.

– Да…

Не дал ему продолжить, хотелось сорвать на ком ни – будь, зло. Обратился к народу, – Мужики слово скажете, что целовальник вор и вино портит? Небось, куриным пометом его балует, али на табаке настаивает.

На удивление, помимо моих трех стрельцов, сидящих в разных углах темного и низкого помещения, отозвалось ещё человек десять выпивох, бывших в разной степени на дегустированности…

Обратился к жертве. – Пасть закрой, – заметив, что он собрался выступить, – Так как, вино нормальное или пробовать не стоит? – Кивнул на кувшин, который он держал в руке.

Архип с некоторым интересом наблюдал за наездом. Глотнул из своей кружки, скорчил рожу, сплюнул на пол и…

Поддержал меня, хриплым голосом произнес, – Думаю и я видаком пойду, таким пойлом токмо хлопов поить.

– Звиняйте панове, в потёмках кувшины спутал, счаз зараз другий… – И с этими словами кабатчик испарился.

Наступила пауза. Мы, молча, сидели друг, перед другом изредка натыкаясь взглядами. Ему первому надоела эта игра в молчанку, – Федор, ты… Это… Прости, не по злому умыслу на тебя лается начал.

Люди… Про тебя разное сказывали… – Слова выпадали из него медленно и тягуче как уваренный мед.

Все это он произносил, не отрывая взгляда от крышки стола, словно искал там что-то.

– Пустое, – Ответил и небрежно махнул ладонью. – Поведай Архип Семенович, какая нужда заставила тебя, слухи и домыслы да наветы с доносами собирать?

– Люди бают, что ты… – Он бросил быстрый взгляд в мою сторону.

– Да крещеный, хочешь, крест покажу, на исповедь кажное воскресенье хожу, детей грамоте и цифири учу. Знания мои от господа нашего, а не от лукавого, в том слово отца моего духовного Серафима.

Слухи дошли, что умер сын твой, не знал я его, но по людской молве выходит, что справный воин был.

Как звали его?

У стола нарисовалась пропажа и принесла новый кувшин, осторожно поставила и собралась исчезнуть.

– Погодь, испробую… – налил в свою кружку, отпил глоток. Черт возьми, совсем другое дело, – Пошел прочь.

Сдвинул посудину в сторону своего собеседника, – испробуй, это не те помои, что по первости были.

Он вылил остатки из кружки, нацедил нового вина, глотнул. И по лицу пробежала гамма чувств, от злости до желания пришибить, отдельного взятого целовальника.

Испросил заново, – Как сына звали?

– Иван.

Приподнял свою кружку, – Пусть земля будет пухом, Ивану, доброму воину. – И выпил до дна.

Помолчали, думая каждый о своем.

А потом повторил свой вопрос, – Так зачем тебе понадобился?

– Довелось мне со стрельцами словом перемолвится у коих пищаль тобой переделанная, бают что дюже добрая работа. В любое ненастье из неё палить можно, да так часто, что ствол руки жечь начинает.

Да вот только пистоны к оружью этому, только у тебя купить можно. – Сказал и замолк. Протянул руку к кружке, повозил её по нескобленым доскам столешницы, размазывая лужицу вина. Поднял на меня взгляд. – Да токмо это не все, сказывали ещё, что ты пистоль добрую сработал, меньше обычной, но дюже справную. – Ухмыльнулся, – Четверых татей на дороге, уложил.

И пояснил свою осведомленность, – Мой староста из той деревеньки, в тот же день весточку передал.

Надобно чтоб ты сработал и для меня, оружье такое.

– Зачем? Оно токмо на десять шагов прицельно бьет, а дальше как бог, на душу положит. Это пулей, а картечью и того меньше. – Ничего тайного не выдавал, если уж он прознал про пистолеты, то наверняка вызнал и, то, как я из них стрелял на испытаниях.

– Самое оно, дальше мне и не понадобиться. Покажи, он ведь у тебя с собой.

А чего скрывать, сам грозил пристрелить. Положил на колени, разрядил, медленно спустил курок, чтоб не напрягать лишний раз пружину, положил на стол и двинул к Архипу. Он протянул руку взял. Держась за рукоять и ствол. Покачал, прикидывая вес, перехватил одной рукой и прицелился в стенку, опустил, вскинул по новой. Повторил движение ещё пару раз, попробовал засунуть за пояс, за счет гладкой формы, оружие скользнуло на место, ни за что не зацепив. Выдернул, вскинул, опустил, убрал. Странно, что не спрашивает, – а как он заряжается? И он тут же прозвучал.

– Как из неё стрелять? – Архип рассматривал его с детским любопытством, обнаружил рычаг, нажал на него и ствол откинулся вниз. Заглянул вовнутрь и увидел сквозное отверстие. Глянул на меня с таким недоумением, что с трудом удалось удержать смех. Все-таки это немного не тот человек… Чтоб над ним можно было посмеяться…

Протянул руку, он вложил в неё пистолет. Поставил на стол патрон. – Вот этим он стреляет.

Откинул ствол, зарядил, закрыл, взвел курок. Все это проделал медленно, давая возможность разглядеть каждое движение. – Готово. – И проделал те же манипуляции в обратном порядке.

– Что это? – Он пальцем указал на патрон.

– Это патрон, в нем лежит порох, пыж и пуля.

– А как же поджигать порох?

– Помнишь, упоминал пищали, что для стрельцов деланы, – Он кивнул.

Перевернул гильзу и указал на капсюль, – Это пистон, его бойком разбивает, он загорается и зажигает порох и происходит выстрел.

– Хитро и просто.

– Да уж, пришлось поломать голову.

– И сколько такой пистоль стоит? И эти… Патроны.

– Цена ему десять рублей серебром и десять патронов в придачу. Но ежели захочешь еще, то цена им будет алтын за штуку. Можно будет привезти стреляные, перезарядка будет стоить гривенный с десятка.

– Копейка, штука… Дорого. Хотя вещь, добрая… – Он задумался, видимо что-то прикидывая.

Я не мешал. Нацедил себе ещё кружечку и медленно потягивал, довольно не дурное, красное вино.

Мне тоже было о чем поразмыслить…

'Отпущенного вчера Никодимом времени хватило с лихвой. Я собрался за пять минут и убежал в город. Надо было найти стрельцов которые работали с Силантием и поговорить с ними. Мне требовалась информация. Нужно было разузнать о Шадровитом как можно больше и желательно за сегодня. И нам повезло. Иногда кажется, что мне помогают черти, ибо на торгу в одном из мужиков был опознан челядин, живший в усадьбе искомого человека. Его отвели в сторонку и, предложив немалую денежку в пять алтын, попросили рассказать о своем хозяине…

Да уж, тип, с которым мне предстояло встреча… Высокомерен, вспыльчив, но отходчив, что не помешало в прошлом году лично запороть плетью холопа в чем-то провинившегося. Очень привязан к своему сыну, погибшему в прошлом году. Поздно женившись, Архип сумел выходить всего одного ребенка. Хотя жена рожала, но дети умирали в младенчестве, не дожив до года. После третьего с ней случилась горячка, и она прибралась вместе с новорожденным на пятый день после родов. Больше он не женился, отдав все силы воспитанию единственного сына. Сам прослуживший довольно много, не видел для своего чада другого пути. Парню было двадцать лет и отцы, его и нареченной невесты, сговорились, что по осени сыграют свадьбу. Иван как раз к тому времени должен был вернуться с кордона. Да только судьба поступила иначе.

На пограничной реке, разделяющей владения польские и государства Московского, столкнулись два разъезда, слово за слово, вспыхнула перебранка. Кто уж первый выхватил оружие и нажал на курок, не понятно. Но двумя выстрелами были ранены, конь и сам Иван. Раненая лошадь свалилась в речушку, которую и воробей вброд перейдет, Ляхи вошли в воду и вытащили его, захватив в плен.

Потом приезжали послы, были терки, но дело было поставлено так, что Иван был признан виновным, ибо его, якобы, полонили на чужой земле. Здесь надо сказать особо, когда началась перестрелка. Парень стоял на самом берегу, а все остальные на бугре. Они под пулями кинулись на обратный склон, и никто не видел, как все произошло. Ответная пальба с нашей стороны началась уже потом. И то было сделано всего с пяток выстрелов. Но первый кто начал…?

Шадровитому сообщили о беде, он приехал, встретился с паном, который сына уволок. Сговорился с ним о цене и уехал собирать деньги. Пятьдесят рублей дала казна, семьдесят было своих, не хватало малого пустяка и тут ему подвернулись мы. Ищущие свободную от долгов, на продажу, землю. Насколько помню из того, что наговорил тогда Никодим, Архип даже и не торговался особо. Собрав гроши, он на следующий же день ускакал вместе с доверенными холопами.

А дальше, все, что рассказал челядин, больше похоже на его домыслы. Возможно, в них и была доля правды, но вот какая?