Текст книги "Записки грибника"

Автор книги: Алексей Федосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Короткая куртка, пошитая прошлой осенью, себя не оправдала, здесь она не к месту пришлась. Когда приходится подолгу сидеть на телеге или санях есть риск застудить поясницу али ещё чего…

В прошедшем году, теплую осень буквально за ночь сменила суровая зима, вечером подул ледяной ветер, а под утро выпал снег. Первые оттепели случились только где-то в начале марта, так что тулуп, подаренный Никодимом, пришелся, кстати, я на него только пуговицы пришил.

С обувью проблем не было, есть на любой вкус, но мой выбор остановился на сапогах. При здешней распутице на городских дорогах, это самая лучшая обувка, ну, а портянки, слава богу, мотать умею'

' Э – эх. Счаз бы Балтику троечку, пару банок, да рыбки соленой…'

Пока вспомнил, достал из своего монструозного холодильника сверток с копченым балыком и забросил в сумку, в последний раз оглядел свою берлогу, распахнул дверь и вышел во двор.

Моя идея с набором молодых, требовала совета более опытного в таких вопросах, товарища из числа местных.

Открыл калитку, прошел по дорожке, поднялся на крыльцо, – Кто, кто в теремочке живет?

Застучал кулаком в дверь, – Открывай хозяин, незваный гость лучше боярина.

– Ужо не ведаешь, кто лучше, ты или боярин. По мне оба хороши.

Анисим, стоящий на пороге посторонился, пропуская, – Заходь, гость незваный, вино будешь угорское?

– Не откажусь, – Пригнувшись, я вошел в дом.

Однажды попробовал выяснить, почему делают такие низкие двери, и как-то задал этот вопрос Никодиму, – 'Так ты сразу, поклон отбиваешь, а ежели тать какой полезет, зараз по загривку поленом приласкаешь' – Пожал плечами и улыбнулся в бороду.

***

Стандартная малолитражная квартира шестидесятых годов, 'хрущевка', совмещенный санузел, кухня на три с половиной квадрата, двух конфорочная плитка, один табурет, столик по размеру, чуть больше томика Льва Николаевича Толстого, на стене мелкий шкафчик на пять тарелок в углу мойка, минимальных размеров. Комнаты больше похожи на кладовки, если бы не окна, и довольно низкие потолки, люди с большим ростом, задевают головой люстру. Поставить можно узкий диван, журнальный столик в изголовье, напротив узкий комод, проход в полметра. Так и кажется что сидя на кухне можно спокойно дотянутся до книжной полки в соседней клетушке и взять любимую книгу. Если сосед с первого этажа ругается с женой, то весь дом об этом знает, и не дай бог, если у вас с супругой скрипит семейное ложе…

Вопрос! Когда была придумана такая стандартизация в строительстве домов? Не ломайте голову, очень давно, во всяком случае, её следы были обнаружены мной в Москве, а именно в Пушкарском приказе. Думаете, казенная квартира, за которую отрабатывали лимитчики, изобретение советской власти? Как бы ни так.

Дом, предоставленный мне для проживания, стандартная изба, по цене полтора рубля штука. Их привозят на кораблях по реке с ранней весны и до поздней осени, пока не встанет лед. Но и это не помеха, по зимнику будут плестись обозы. Маркированные бревна вываливают на берег, сруб собирают, накрывают временной крышей из корья и он выстаивается год иногда два. Хороший дом должен быть темного цвета, бревно должно звенеть, но не бухать глухим звуком. Щель над притолокой недолжна, быть более одного пальца и над оконцами по половинке. Нижний венец варом мазан, ежели без подклети ставиться.

Пришел покупатель, выбрал что ему по нраву… Доставка, сборка… Обидно. Почему-то вид этих услуг принято считать иностранной привилегией. Все как всегда, у кого есть лишняя копейка, две, договариваются, им привозят и собирают на указанном месте, заказчик фундамент только сам ставит.

Если только четыре булыжника по углам считать за оный. Дом и дворовые постройки в большинстве своем могут быть проданы за долги.

Так что, жил я, вот в такой 'хрущевке'. Мастера, кто побогаче, пристройки возводили, горенки, летники, сени ставили…

'Мы с супругой, (оставшейся там) на даче жили в крохотном домике в три десятка квадратов, и не жаловались на недостаток метража. Уборка в городской квартире задолбала, буду я возводить хрен знает какой особняк, чтоб выезжая за город, весь выходной тратить на всякую ерунду'

Я только загородку поставил для кухоньки, и печники переложили печь, чтоб топить По-белому, не хватало еще угореть за триста лет до своего рождения. Здесь я холостой, Анисим тоже, расспрашивать его о семье, мне почему-то не хотелось, а он и не говорил.

Так что наши холостяцкие жилища были практически одинаковыми, за исключением дворовых построек, да у старого мастера пара человек работала по хозяйству.

Вытер жирные руки о рушник, балык был просто превосходен, но печеная на углях стерлядь, выставленная Анисимом, выше всех похвал, бросил полотенце на край стола. Из кувшина плеснул себе в кружку немного красного вина.

– Вот поэтому и нужны мне молодые, с них должно быть толку больше чем от стариков. – Закончил я изложение своей просьбы.

– Они ещё за мамкину титьку держаться, а ты им доброе дело доверить хочешь… – Анисим покачал головой, – Негоже это.

– А со старыми, можно подумать, каши сваришь. – И проблеял козлиным голосом, пародируя, одного дедка из кузни.

– так не по канону будет, отец мой так делал, а его дед учил, которого прадед мой…

Мне тогда осталось только мило улыбнутся, снять шапку и с поклоном выйти вон, чтоб не слушать родословную говорливого старпера.

– Рукосуй… – Вдруг вставил свое слово Анисим.

– Кто?

– Ты, – ответил и отвернулся.

– !? – Я только и смог, рот открыть от изумления, недоуменно смотря на собеседника.

– И не смотри так, как будто не разумеешь, о чем речь веду. – С раздражением в голосе ответил, на мой взгляд, старый мастер.

– Анисим, я ей богу, не разумею. – И горячась, продолжил оправдываться, – Да у меня язык к концу дня на коровье ботало похож, между коленок болтается. Иной раз пожрать не успеваю…

Он меня слушал и кивал головой на каждое сказанное слово, потом поднял руку останавливая, – Погодь, трещишь как сорока на плетне. Есть вина, а какая, токмо мне решать, велика она, аль мала.

Ты почто свои порядки заводишь?

– Не понял?

– Морду-то, не криви, сказывай как духу.

– Так, вы же сами говорили, что с мушке…

– Мне лучше знамо, чего и сколько кажный день сработано. Тебе кто право дал мастеров наказывать?

Разумник ты, Федор, а иной раз как дитя малое…

Эх, так и знал, что та история просто так не кончиться.

– Так ты про Гришку рваного? – Был в кузне мужик звероподобного типа, он по молодости увязался с ватажкой, купцов потрошить, только заместо торгашей на местного боярина нарвались, вся гоп компания украсила собой окружающий ландшафт, а Гришеньку, как самого мелкого, отходили батогами так, что шкура со спины лохмотьями слезла. Толи палач пожалел его, бил только чтоб кожу порвать, толи ещё почему… Короче, оставили его под осиной, на которой сушился главарь. Каким-то чудом пацан выжил, но слегка умишком тронулся. Стоит на него только чуток прикрикнуть, бухается на колени и начинает истово молиться. Он не стригся, зарос по самые уши, вечно ходил в одной и той же рубахе, кажется менял её раз в год на пасху. Но мастер от бога, лучше него никто не мог работать у домницы. У него глаз алмаз, температуру выдерживает безо всяких градусников и пирометров.

– И про это. С ним ты что сотворил? Чем тебе убогий не угодил?

– Да не трогал я его, только и сказал в сердцах, слово бранное. Нужен мне этот сирота. Мимо проходил, они там…

– В плавильню почто приходил?

– Говорю же, мимо проходил.

– А зачем зашел?

– Так мне обещали клин отлить, как я тебе сказывал, для пушки скорострельной, хотел посмотреть, готово али нет.

– А с мастерами почто собачился?

– Дались они мне, пришел, спросил, ответили – что не готово, ругнулся и пошел к себе.

– Мне другое сказывали. Пришел, мол, Федор, злющий аки змей, токмо искры из глаз не сыплются и с порога начал народ поносить почем зря.

– Брешут, вот те крест, брешут, – Я перекрестился и с самым честным видом уставился на мастера.

– Кто и брешет, так это ты, – Он вытянул в мою сторону палец. – Был я там и всё видел.

'упс'

Мой честный вид начал истаивать, как ночной туман под утренним ветерком, и скоро от него остались только клочья. Мне осталось только развести руками и склонить в покаянии голову.

– Не об этом речь веду, я сам туда шел, поторопить иродов, на седмицу ужо опаздывали. В кузне, что сотворил? – Маска милого дедушки, постепенно слезала с лица Анисима и передо мной, скоро уже сидел убеленный сединами начальник, жаждущий моей крови.

– Ведомо ли тебе, Федор, сколько на тебя писулек писано? Зараз отвечу, много. Хватит на то чтоб в приказ тебя сдать как вора. Ежели не знал бы, скока ты своих грошей в дело тобой затеянное положил, давно бы стрельцы в темную сволокли. Вот намедни, от кузнеца пришлого, не казне урок даешь на прибыток, а своему животу на потребу…

'От сука сиволапая, тринздец тебе Ефросиньюшка. Бля, гадом буду, тварь поганая, отдашь ты мне мои денежки, с процентами. Три алтына красная цена за оправку, вот как хочет, так и отдает, правдолюб хренов. Вот это оперативность у местных стукачей…' Я только головой покачал от таких мыслей, и озвучил вопрос.

– это кто ж такой умный, уж не Ефросиний ли?

– А ежели и он? Было такое?

– Было. Что ещё этот наветчик на меня показал? Сказывал ли он, что задаток взял на уголь и уклад?

Сказывал, как сговорились мы опосля, за ножи те, им три алтына получить в уплату должен? – Потихоньку я начал закипать, от несправедливых обвинений. – Добра мне желатели, ещё чего на меня кажут?

– Не положено, на государевой…

– А я что за каждым ходить должен, – Перебил Анисима, поняв к чему он клонит, – В кузнечном ряду за деньгу горн на день взять можно, мне, что надо было на пальцах объяснять, кому, где, чего и как делать? Анисим, я даже в уме не ведал, что он здесь делать будет. – Я почти что выкрикнул эти слова ему в лицо.

– Никто ему здесь и не дал бы. А на меня не кричи, молод ещё. Молоко на губах не обсохло, телепень. – И с силой стукнул по столешнице, аж кувшин подпрыгнул, а чарка на бок упала, благо пустая была и ничего не разлилось.

– Вот что Федор… – Анисим замолчал, покусывая седой ус и внимательно смотря мне в глаза. Потом словно решившись, продолжил, – Поведай мне, откуда ты родом, кто твои родители, где учился мастерству своему?

– Так я же все уже рассказал.

– Как на духу, правду поведай. Мниться мне, что не тот ты, за кого себя выдаешь.

– Это как не тот? Он самый и есть…

– О тебе токмо два человека просило, они про Федора, племяша Никодимова и сказали слово, сам медник, да Степан, стрелецкий десятник.

– Так там ещё боярин…

Анисим поморщился, – За мзду сей муж, на черта укажет и будет говорить, что это ангел. Более никто до прошлой осени, никогда и нигде Федора, не встречал. Други мои в Клину всех опросили, не видели тебя тама, но вот в селе Рогачевском, тебя помнят.

– Так я приехал из…

– Ой, Федька, не бери грех на душу, узнавал я давеча у купцов тамошних, нет такого мастера в городе сим, и никогда не было. Не нашего в тебе много, вроде говор твой московский, но слова по-другому говоришь. Лаешься, больно уж заковыристо, речь-то бранная, но ты словеса по-особому произносишь с чего обида горше. Одежа твоя, не нашенская, и не ходишь, а словно жеребец молодой носишься, нет в тебе степенности. – Произнося все это, он не отводил от меня взгляда. И с каждым словом, мне становилось всё неуютнее, и тревожней да игра в гляделки надоела.

– Что ты знать хочешь?

– Кто ты и из каких мест.

– Анисим Михайлович, – начал с некоторым пафосом в голосе, на миг замолчал и продолжил обычным голосом. – Меня действительно зовут Федор и родился в городе Москве, где проживал, живу сейчас и буду жить дальше.

– Самозванец! – Сказал, как припечатал Анисим, с какой-то гримасой брезгливости на лице.

– Нет, не самозванец. Это истинно так, только… – Я замолчал, пытаясь подобрать определения помягче.

– Что так? – Анисим даже чуток привстал с лавки и наклонился в мою сторону, – Не тяни…

– Побожись что не побежишь за стрельцами, чтоб меня в тайный приказ уволочь.

Он отрицательно покачал головой, – Не можно.

– А ежели смолчу?

Он развел руками, дескать, – 'Это твой выбор'

– Но все что я скажу, покажется тебе очень странным, даже невероятным…

– Не спытвай мое терпение.

– Анисим Михайлович, скажи мне, ты пишешь устав ратных, пушечных и других дел?

Сказать, что удивил старика, значит не сказать ничего, он чуть, на лавке не подпрыгнул. – Откуда прознал?

– Начал ты его давно, ещё по указу Василия Иоанновича Шуйского, кажется, где-то в 1606 году, когда его на престол выкрикнули. Мне не ведомо как ты сумел пробиться к царю, может сам, может, помог кто…

но тебе наказали написать эту книгу, и отказаться нельзя, сам государь поручил дело сие. Начал ты с того что на выданные деньги купил много книг о трудах пушечных и иных розных ратных дел и мастерств, понеже в те лета различные ратные хитрости в воинских делах изрядными и мудрыми и искусными людьми в разных странах строятся. Многие лета ты трудился не покладая рук, сам разумник великий, по крохам выискивал зерна истины достойные земли Русской.

Беда пришла через четыре года опосля начала, царь Василий, погиб в польских застенках, тебе, Анисим Михайлович, человеку далекому от палат царских, пришлось на некоторое время бежать из московского государства. Вороги твои не забыли, как ты пришел… да-да, именно сам пришел к Шуйскому.

Нынешний государь не очень-то к тебе благоволит ибо не могут простить тебе того что ты самозваному царю служил, которого кучка братьев на престол выкрикнула. Да что я тебе рассказываю, ты сам все видел и слышал. Ежели не так, могу напомнить как, родовитые бояре, поддержавшие род сей, померли неурочно. Кого на охоте тур истоптал, кто по пьяному в бане угорел, иных грудная жаба, задавила. Посмотришь, на всё воля божья, а присмотришься… Здоров был боярин, никогда на сердечко не жаловался, а тот сроду скоромного в рот не брал. Но вот бяда, в одночасье представились…

Умные люди, а ты вроде как неглуп, разбежались по своим городкам и селам, как можно дальше от Москвы и тем самым спасли свою шкуру. И хотя ты никто для нынешнего царя, но вот людишки у трона стоящие могли не простить тебе службы той. Пришлось тебе в бега удариться, а бежать ты мог только на родину. Только ляхи там и Литва, а с ними ты воевал немало, могли тебя и порешить как ворога и разумника воинского. Где ты был, где прятался?

Старый мастер сидел с белым, как снег лицом и остановившимся взглядом, неподвижно смотря куда-то за мое правое плечо. Хриплым голосом, лишенным всякой интонации, он ответил, – Во Италии, и во Франции, и во Ишпании и Цесарской земле, в Голландии, и во Англии, и в королевстве Польском и в Литовском, и во иных разных господарствах.

– Да уж, воистину, хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Вот что странно, ты враг полякам и литвинам и у ворога прятался. Помотало тебя, но вот, только одна мысль на ум приходит.

Я склонился над столом, – Поведать какая?

Анисим отшатнулся к стене, – изыди сатана, – и перекрестил меня.

В ответ, я перекрестился сам три раза, достал из-за пазухи крестик и поцеловал, проговаривая вслух слова молитвы 'Отче наш'

– Мне много о тебе ведомо, очень много, знаю что твой устав, будет напечатан в друкарне только в тысяча семьсот восемьдесят первом году по воле императрицы Екатерины второй.

– Врешь, ирод. Никогда баба не взойдет на престол…

– Эти, – Я кивнул головой в сторону кремля, – готовы Софью на трон посадить, только для того чтоб к власти не пришел Петр, боятся они до усрачки, бояться. Но не к этому я тебе все это говорю.

Ранее говорил, что москвич я, ты же мне не поверил, самозванцем обозвал, а зря…

– Ты молвил, что эта, императрица, – При этом его лицо сморщилось как печеная репа, – Екатерина, но на Руси цари правят…

– Петр, внук нынешнего государя, примет на себя титул императора, далее Романовы, так величаться будут, а она приходиться женой его внуку.

– Откуда тебе сие ведомо… – С какой-то непонятной интонацией в голосе, спросил Анисим.

– Сразу скажу, я не знаю, когда ты умрешь, но, то, что от старости, знаю достоверно. Если ты ещё не понял, я твой потомок.

– Лжа это! – Сказав это, он с каким-то облегчением, вздохнул и потянулся за вином.

Я рассмеялся и двинул свою чарку в его сторону, – Не веришь, а зря. Это правда, не могу тебе показать ничего такого, что убедило бы тебя, рассказывать о будущем… – Пожал плечами, – это тоже не доказательство. Что бы проверить, надо дожить. Моя странная одежда… Есть люди что голяком ходят. Моя речь… Немцы тоже слова русские коверкают. Но есть знания, которые ты не встречал в своих странствиях. Подумай немного, откуда мне ведомо о том, что пищаль или пушку можно с казны заряжать и палить, так часто, как это только можно. Говорили тебе или видел ты такую науку?

Проговаривая это, следил за струей вина, рубинового цвета, льющейся в мою посудину. Когда она наполнилась, я поднес её к губам и наткнулся на взгляд Анисима, он смотрел с каким-то состраданием, жалостью что ли, так глядят на больных кошек или собак, а здесь на юродивых.

'Попусту, всё за зря, он не поверил не одному слову. Эх, матушка, как же ты права…

Нужно убойное доказательство, джинсы – кусок тряпки и вдобавок порезанный на выкройку, футболка и плащ давно износились и выброшены за ненадобностью, обувка сгнила в мусорной куче, нож давно уже обменял, так что материальных следов, нет. Знания? А что, я, знаю? Да ни хрена не знаю, исторические моменты времен Петра первого, касаемые северной войны, наполеоновские войны, гражданская, финская, великая отечественная, блин, одни войны.

Рассказывать о том, чем закончиться правление Романовых, изощренный способ самоубийства'

Я отвел взгляд в сторону, залпом допил вино, рукавом вытер губы и поставил чарку на стол.

***

Превратности жизни

На смену золотой осени, пришли холодные затяжные дожди, дороги развезло, и пока не пришла зима с морозами, только сильная нужда могла выгнать людей из теплых домов. Торговая жизнь замерла, передвигаться можно было только на своих двоих или верхом, любая телега всенепременно застревала, едва выехав за ворота. Купцы и прочий люд, волею судеб, оказавшиеся в столице, отъедались и отсыпались, а местные сократили свои передвижения до самого минимума, ежели только в торговые ряды, зачем-либо сбегают, да обратно на свое подворье поскорей возвращаются. Практически три недели просидел в четырех стенах, помогая Никодиму в мастерской, а вечера коротал, составляя планы на будущее, верней сказать пытался.

Моё возвращение было воспринято спокойно, правда пришлось немного приврать, об истиной причине не было сказано ни слова, спасибо Анисиму, и он никому ничего не сказал.

На следующий день, после возвращения, я вошел в мастерскую, ничего не изменилось, такое впечатление, что ушел только вчера, а не полгода назад, нацепил поверх рубахи кожаный фартук, взял заготовку и стал наводить на ней полировку.

Приблизительно через неделю, был готов завыть от тоски. Все размерено, расписано, отлажено и работает с точностью швейцарских часов, добавить или убавить нечего. С мелочью возиться лень, что либо, новое затевать, неохота. Собрал свой перегонный аппарат, из Никодимовской бурды выгнал дерьмового, вонючего самогона, пропустил через уголь и нажрался до потери себя, три дня беспробудного пьянства, вогнали в ещё большую тоску. Посудите сами, мне привыкшему суете многомиллионного города, к огромному информационному потоку, перекрыли кислород, даже эту маленькую капельку, которая обнаружилась здесь. Я как та лошадь, осажен на полном скаку, тулово стоит, а ноги бегут…

***

– И за каким лешим, оно мне надобно? – Никодим, вытер усы ладонью и стряхнул капли на пол. – Я и так лучший. Почто мне эта морока? Ведь ежели я со стрельцов уйду, и как ты говоришь, посадским стану, так ко мне тут же за деньгой прибегут мытники из большого прихода – полтину отдай. За ними следом с земского двора пожалуют, им тоже пять алтын отдай и не греши, со слободы съезжать придется, казна за подворье два рубля даст, а хороший двор с домом меньше чем за восемь не выйдет. Опять же в городе места хорошего не найдешь, да и у медников жить… Спалят нас вот и весь сказ.

– Да пойми мил человек, на своей земле мы хозяева будем…

– Так я и здесь хозяин. – Никодим невозмутимо смотрел на меня.

– А ты что купил эту землю? Тебе сколько осталось, пока тебя из реестра не спишут?

– Пока не сдохну.

– А потом, потом что будет с делом твоим. Вспомни, как по началу осени дед Митроха помер.

'Этот дедуля был колоритной личностью, в любое время года одетый в старую, протертую до дыр шубу, якобы полученную с плеча самого Ивана Грозного. Он пережил всех своих сверстников, детей и внуков. Последние лет тридцать прожил один, найдя себе отдушину в разведении куриц. Все бы ничего, но житье в одиночестве наложило отпечаток на его характер. Как говорили старики, знавшие его лучшие годы, уже тогда дед Митроха не отличался особой разговорчивостью. Так вот, у старого что-то переклинило в голове, он дал каждому своему петуху имя и разговаривал с ними как с людьми, а те ходили за ним как собаки. Как говориться, все бы ничего, да только содержать птичник довольно трудоемкое дело, если кормить поить у него сил хватало, то на уборку их уже оставалось. Постепенно он забрал всех несушек в дом и можно себе представить, как вонял этот дед. Это так же как по телеку как-то раз показали чокнутую старуху, содержавшую дома пятьдесят кошек. Только здесь была почти две сотни птиц. После его смерти с подворья в течении недели вывозили куриный помет скопившийся за многие года, все постройки были разобраны, вывезены и сожжены. Но земля до сих пор пустует и никто, даже из пришлых, не хочет жить на таком вонючем месте, благо усадьба стояла на отшибе. В приказе решили это место оставить пустым на год, а по прошествии времени ежели дальше смрад стоять будет, оставить ещё на год.

Только беда, вот какая, Митроха помер, а хватились его только через три седмицы. На что уж предки народ не впечатлительный, но стрельцы, которые тело нашли, блевали как заведенные. И дело на в смраде от разлагающегося тела, а его питомцах. Курица, это крыса сухопутная, жрет все подряд, если не доглядели и они пробрались на огород, то происки свиней покажутся вам милой забавой, порося копает только там где есть что-то съедобное, а эти пернатые твари гребут от себя и до забора.

Так что скушали дедушку его оголодавшие питомцы. Пришлось стрельцам всю эту живность рубить и резать. Косточки старика собрали по избе, сложили в мешок, уложили в домовину да закопали на краю кладбища.

А дед Митроха, был знатным птичником, у него было два десятка кур разнообразных пород, он снабжал яйцами половину слободы, пока не свихнулся окончательно. И все дело, которому он посвятил остаток своей жизни, пошло прахом, было сожжено и развеяно сизым дымом'

– Это ты к чему вспомнил?

– А к тому что… Кому ты свое дело оставишь? – Я намеренно надавил побольней. – Можно будет внуков сюда забрать, что постарше, ремеслу обучить, а там глядишь, и молодшие подтянутся, дело твое забытым не будет. А можно сирот взять…

– Федька, ты перепил, своего зелена вина, вот те крест. Может сразу богадельню построить, велишь?

– Это потом. Поведай, ежели у отрока отец с матерью померли, куда он денется?

– к деду с бабкой…

– Ага! Только вот беда, они тоже преставились. Так куда дитю деться?

– К родне пойдут, дальней. – Хмурым голосом ответил Никодим.

– Или подберут их люди добрые на большой дороге живущие, и глядишь через пяток годков ты по головушке кистенечком и получишь. Давеча не у тебя ли мошну срезать пытались в хлебном ряду? Сколько тому отроку лет от роду, восемь? Десять?

– Ты что хочешь от меня, ирод? – Рыкнул на меня медник.

– Никодимушка, – Марфа стояла, придерживая рукой занавеску, – что ты как телепень, ей богу, дальше своего двора носа не кажешь, дальше забора не зришь. Феденька…, – Всхлипнув, она уголочком платка прикрыла лицо и исчезла из вида.

– Федор, идтить тебе надобно, – Что-то смурное, мелькнувшее во взгляде Никодима, просто подняло меня с лавки и вывело за дверь.

Вот на такой минорной ноте закончилась моя первая попытка поговорить со своим компаньоном о будущих перспективах.

Следующая была в мастерской через пару дней… Просвистевшая над головой заготовка крышки ведерного самовара, отложила разговор до вечера. В обед не дали открыть рот, предупредив, – 'что если раззявлю варежку, то жрать буду на конюшне' А вечером, Марфа принесла пайку в мою 'келью'

Я попытался с ней заговорить, но она, молча, сдвинула бумаги на край стола, поставила миску гречневой каши, крынку молока, кусок хлеба и ушла, не проронив, ни слова. Но взгляд… заставил поверить, что у меня, кажется, есть союзник. Подскочил к оконцу и, прислонившись к стеклу, рассмотрел нашего хозяина стоящим на крыльце. Так и есть, пасет бабку, чтоб мы не сговорились.

Думаю, она дожмет своего деда, женщины в некоторых вопросах более упертые чем мужики.

Прошли ещё сутки, полного отчуждения. Только и слышал, – 'принеси, отнеси, положи. Пошел вон' Всё это время питался отдельно, еду приносила молчаливая хозяйка, забирала грязную посуду и, не говоря ни слова уходила.

Поздним вечером я сидел на кровати, привалившись к стене, на столике справа, стоит горящая свеча. Мерцающий огонек заставляет напрягать глаза, разглядывая вязь букв из которых были сложены мои расчеты. Сколько и чего надобно чтоб построить свой маленький заводик. За все время работы на государство, так и не сумел выбрать время, чтоб доработать свою винтовку. Чужие прожекты, собственные попытки наладить производство гильз, как мне кажется, я выбрал не ту форму, надо взять саму простую и калибр делать миллиметров десять, двенадцать, чтоб компенсировать слабый черный порох, более легкой безоболочечной пулей. Шесть нарезов в стволе, качающийся затвор американца Пибоди, он как раз рассчитан на мощный патрон, длина будет как у прототипа. Но это так, для себя, а на продажу пойдут капсюли и охотничьи патроны с картонной гильзой. Для казны хочу предложить бумажные патроны на манер шведских, есть задумка по машинке. Единственное узкое место это бумага и даже не она, а то, что её ещё не делают в рулонах, листовая, в пачках. Лишний человек, лишняя операция по обработке, лишние деньги… Надо думать, что и как.

Например, казенным мастерам, которые работали на выделке заготовок для стволов, платили шесть денег за пуд, это считай три копейки…

Сначала послышался легкий шорох на лестнице, ведущей в мою коморку, а потом в дверь чем-то бухнули, кажется сапогом. На вопрос, – ' А головой постучать не пробовал?'

Ответил Никодим, – Ежели не отопрешь, так по твоей настучу. Федька, открывай, зараза, пока я с твоей чертовой лестницы не сверзился.

Надо сказать, что это самое сооружение довольно крутое и перед дверью нет площадки. Я сам, пару раз забывшись, чуть не улетал вниз, шагнув слишком широко через порог.

– Ну! Тябя долго ждать?

– Да иду уже, иду. – Слез с кровати и пошел открывать.

Когда он вошел, на волосах и плечах ещё блестели капельки воды, на улице пятый день шел дождь, мелкий нудный противный дождик. Дождь не дождь, а просто висящая в воздухе влага, но стоит побыть десять минут во дворе и почувствовать, что промок до последней нитки. От него пахнуло чем-то мокрым и каким-то домашним запахом, едой…

Так и есть он двумя руками прижимал к животу кувшин литра на три с запечатанной воском горловиной, большую глиняную плошку, накрытую разделочной доской с лежавшей на ней половинкой краюхи хлеба.

Он подошел к столу, бедные мои бумажки, их просто сгребли в кучу, поставил принесенное. Достал нож, из кармана вытащил холщевый сверток, развернул его, там оказался кусок нежнейшего окорока, – У тебя хотя бы досканы есть?

'Вы никогда не задумывались, почему у граненого стакана такая форма? А ведь раньше он назывался 'Досканом' из-за того что это были деревянные строганные доски обвязанные веревкой вокруг донца'

– Только кружки.

– Давай. Не из горла же, мед пить.

Пока я доставал с полок посуду, он порубал мясо, напластал хлеба, а в миске оказалась капуста и пяток соленых огурцов с головкой чеснока.

Пододвинув табурет, Никодим осторожно сел на него. Поерзал, хмыкнув при этом каким-то своим мыслям и взяв в руки кувшин, стал осторожно срезать воск, складывая его кучкой на край стола.

А когда ароматная струя полилась в кружки, мне почему-то вспомнился другой напиток.

– Никодим, а хлебное вино не пробовали в дубовых бочках хранить?

– Так его и так в них наливают, – Рука его дрогнула, и несколько капель упало на столешницу, – От пролил.

– Я о том чтоб их обжечь изнутри и оставить года на три или пять, оно настоится, добрый напиток будет.

– Так-то оно так, только кто же столько времени ждать будет? Сварил и выпил.

'Попробовать вискарь сделать что ли? Или что там получиться из наших дубовых бочек'

Он взял в руки посудину, понюхал, – Мёд, мёд, мёд – и по цокал языком от удовольствия. – А ты винокурню построить хочешь?

– Да, нет. Просто к слову пришлось, уж больно у тебя медок хорош, дай бог тебе здоровья на многие лета Никодим и супружнице твоей Марфе. – Сказав это, я выпил благословенный напиток и потянулся за закуской.

– Ох и тварь же ты Федька. Как лиса, ей богу.

– Так вроде не рыжий…

– А в кажную дырку, пролезешь.

– Это ты про что?

– Ты чем старуху мою смог улашшить, что она за тебя меня поедом который ден жует?

– Так она, на мою старшую сестру похожа, – с честным, невинным взглядом взял из миски горсть капусты и принялся медленно пережевывать. Ну не рассказывать же, что я при каждом удобном случае, оказывал женщине мелкие услуги, типа тех ножей сделанных на заказ. И она действительно похожа на мою сестру.

– Поведай.

Я посмотрел, на Никодима, сидящего напротив и жующего бутерброд с окороком и соленым огурцом, его взгляд был, сама заинтересованность. Вздохнув, ответил своему гостю, – Никодим, твои хитрости белыми нитками шиты, ты же не за этим пришел.

– Одно другому не мешает.

' Во как, общение со мной не прошло даром. Уже моими поговорками сыпет. Хотя анекдот про волка который ширнулся кожаным шприцом в тухлую вену, рассказанный по пьяни, не нашел понимания, а вызвал только кучу вопросов на следующий день. С трудом отбрехался. Как таковой мат есть, и предки мастерски им владеют, но им ещё далеко до своих потомков. По первости, когда попал сюда, было трудно вообще воспринимать местную речь как таковую. Это как поехать на нынешнюю Украину, пока ближе к России, понимаешь девять слов из десяти, а во Львове два из десяти. Потребовалось не меньше полугода чтоб я смог общаться практически на равных с любым собеседником.