Текст книги "Записки грибника"

Автор книги: Алексей Федосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Я тут сговорился, бревно еловое купить на постройки, с мужиков слово взял, что артелью, как снег сойдет, придут, кормежка наша, алтын в седмицу за работу, старшому четверик. Ты мне скажи, для чего тебе сарай такой здоровый понадобился?

Такого резкого перехода тем для разговора, я даже не ожидал. Пришлось в темпе вспоминать.

– Я же тебе говорил, все в одном будет, если кучу маленьких ставить, замучаешься по переходам бегать, а так все в одном месте.

'давно был такой разговор, я Никодиму объяснял принцип построения поточного производства и особенно упирал на то, что нам нужен большой, просто огромный, для нынешних времен, цех, метров эдак на сто квадратных. Здесь так не строили. Придется вспоминать читаные книги. Подвесные балки, стойки, ригеля, колонны и прочая мутатень. Чтоб покрыть такую крышу дранкой, надо будет уйму времени. Поэтому хотел использовать бересту, что-то похожее на битум есть в заначке. Кору нарезаем пластами. Замачиваем, высушиваем под гнетом, чтоб стали прямыми, нарезаем на куски нужного размера, покрываем горячей смолой и посыпаем сверху песком. Делаем на стропилах обрешетку как можно плотней и обшиваем этим произведением местного стройпрома. Кажется воз, бересты, стоит две копейки, надо будет уточнить…'

– Так сараи можно поставить в плотную…

– А потом начнем бревна пилить, вынимать, проемы всякие городить, зачем лишние деньги переводить.

Проще сразу, одну большую махину поставить…

– Да там бревен уйдет на два полста рублей. Еще доску на пол надо, рамы вязать, двери…

– Там надо будет ещё три избы ставить, одну под склад, чтоб добро хранить, для охраны домик…

– а ещё один для чего?

– Для меня, жить там стану.

Никодим из подлобья так глянул, словно рублем одарил. Надо проверить карманы, может, и правда что появилось…

– Не зыркай, шуткую. Народ пришлый в старой деревне жить будет, а по работе задержался, и куда ты, на ночь глядя, попрешься? Али в мастерской на верстаке среди грязи спать завалишься?

– А может…

– Не может. Всякие ходют и смотрют, как Марфа, твое исподнее на веревке сушит? А давай людишек у этого, как его?

– Шадровитого…

– У него, возьмем.

– Опять? – Никодим посмурнел.

– Подумай сам, оставим, возьмем, половину. Для них землицы пахотной хватит. Ответь. К нам народ работать придет, со своими харчами? Или мы их по уговору кормить будем?

'Ещё с полгода назад, они смотрели на меня как на врага народа, Никодим, однажды даже запулил в меня железякой, попавшей под руку. А все из-за того, что начал вытаскивать их из разных углов, где они устраивались на послеобеденный сон. Эта тихая война продолжалась ровно месяц, пока в один из дней до них не дошло, что сделано и продано на три самовара больше, а когда получили на руки денежки, на которые не рассчитывали, теперь уже мне доставалось, если задерживался с обеда'

– Не пойдут к нам люди, ох не пойдут… – Судя по всему, Никодим так же вспомнил это.

– Вот и надо, сразу слободу ставить. Старая деревня, основой будет. Местных заставим хлебушек растить, или вон свиней разведем али барашков… – Говоря все это, я склонился над столом, выбирая огурец. Отобрал, с хрустом откусил и посмотрел на своего собеседника.

По его округлившимся глазам, стало понятно, Никодим в шоке. Он так далеко не заглядывал, а я не говорил, и только сегодня впервые озвучил, ремесленная слобода. Не называть же это все фабрикой. Не поймет.

Икнув, медник потянулся к кувшину, приложился к нему, так что, кадык нервно вздрагивал при глотках. Поставил обратно, крякнув и переведя дух, ладонью смахнул капельки вина с усов и бороды. – Федька, мог ранее молвить, что такое удумал?

– Да мне только что в голову пришло. Или мы будем до хрена денег на жратву тратить, за ней ездить надо, покупать, лошадки, телеги, возчики… Опять же тати на дорогах. Копейка здесь, там и там, глядишь, рубль потратил, а то и поболее. Маслица надо, молочка, яичек, мясца, на одном хлебе ноги протянешь, да чего я тебе это говорю? Вспомни, как по молодости было… Лебеду говоришь, в мучицу подмешивали и толокно желудевое? Ревень драли да кислицу…

– Бывало…

– Вот к тому и говорю, что надо людишек на земле оставить, из тех, что помоложе.

– Так землица худая, урожаю не будет… Что они здесь берут? Сам один? Тьфу, токмо самим с голодухи не помереть.

– Ну, сам десять не обещаю, но сам пять точно будет, одну хитрость ведаю.

– Это ж какую? Дерьма навозить на делянки?

– Можно и так, да только ждать долго пока созреет, ямчугу прикупить надо пару возов.

– Окстись Федор, она вся в казну идет. Да и зачем столько?

– Из неё не токмо зелье пороховое делать можно, она и вместо навоза пойдет.

– Никогда не слышал и не видел, чтоб ямчугой, землицу посыпали. – Никодим в сомнении покачал головой.

– Можно купить?

Он задумался, пожал плечами, – Токмо она в три дорого станет.

– А куда деваться? Она и мне нужна или думаешь, её всю высыплю? Там нужно, всего-то горсть, на десятину.

Никодим, жевал вареный рубец, о чем-то размышляя.

'Когда впервые услышал это слово, думал хрень какая-то, ан нет, довольно вкусная штука, если правильно сварить, да ещё потом гречневой кашкой набить и в печке потушить с часик или два. Зеленым лучком присыпать, перчику молотого щепотку для аромата, а рядом с миской кружечка стоит, запотевшая. Капельки влаги по стенкам стекают, в лужицы на столе собираются, а внутри прохладное пиво… На отдельной доске, ломоть ржаного хлеба, деревянная солонка с крупной серой солью. Сядешь за стол, перекрестишься на это благолепие, отломишь маленький кусочек хлебушка, зачерпнешь ложкой, кашу из миски…

Вкуснотишша….'

– Федор! – Прервал тишину голос Никодима.

'Блин, я чуть не подавился!'

– Да!

– Что да?

– А что, Федор?

– Тьфу на тебя, короста. – Никодим бросил корочку хлеба на стол. – С ним как с человеком, а он…

– Ты чего так на Мишку взъелся? – решил прояснить ситуацию с парнем.

– Языком треплется много, с такими же босяками. Посмотри на него, обут, чисто одет, до сыта накормлен, в кармане копейка звенит. Видел намедни, как он среди своих дружков тутошних, гоголем ходит, обновкой красуется, А уж каким соловьем заливался, пока меня не увидел…

– И что такого он наплел?

– Те скажи, ты с него шкуру спустишь, – откинулся на стенку смерил меня взглядом, – да, не… Шея толстовата, ярмо ещё не соскочит. Пожалеешь сироту? А?

– Сказывай.

Усмехнулся, глотнул вина, – Иду значиться от Митрича. Ну, ты помнишь, дедуля приходил к нам по осени, просил котел заварить, а он доброго слова не стоит, прогорел насквозь, дыра на дыре. Ну!? Да помнишь ты его, длинный и тощий как жердь, плюнь, перешибешь. Старуха евонная к Марфе иногда захаживает, у неё ещё жопа в двери не пролазит…

– А-а-а…

– Во-во, она самая, та ещё зараза… Так вот. Иду от Митрича, а ему внуки, притащили сваво вина, на почках березовых настоянное, чистый как слеза, девы пречистой. Отведали мы кувшинчик, за жисть слово молвили, пока эта стервоза сковородками да ухватами, бренчать не начала. Распрощался я с Митричем…

Вспомнил, Никодим в тот вечер приполз не то что 'на бровях' на кончиках ушей до дома добирался, мокрый насквозь, весь в снегу, расхристанный какой-то, но довольный чему-то, как три слона.

И Мишка, появился незадолго до его прихода…

– Вышел на улочку, огляделся и побрел к дому. Уже вечерять начинает, подумал, надо задками пройти, а то ежели пока ползти буду через всю слободу, в самый раз стемнеет. Огородами выбрался на берег, ну ты знаешь, ребятня там на санках катается, Антохи кривого усадьба. Я же говорю, знаешь.

Пока добрался, сам понимаешь, что трезвому три шага, то уставшему полдня шагать, стемнело, почти. Вышел, детишки от восторга визжат, ажно уши закладывает. Они бадейками воды натаскали и за прошлую ночь горку так прихватило, что дух захватывает, как быстро едешь.

– Ты чего с горки катался?

Он смутился, – да всего того, пару раз спустился… Да я и не один такой был, там ещё мужики были…

С ребятишками малыми… Да ну тебя Федька, вечно ты…

– Да я молчу…

– Вот и молчи… На чем я остановился? А – а… Ага! Съехал вниз, любо, дай думаю – ещё прокачусь. Поднялся, как смог отряхнулся и пошел наверх, а чтоб взобраться, надо в стороночку отойти, там ступеньки срублены, и слеги на колья подвязаны, бабы летом здесь к реке спускаются, одежку полоскать. Вот почти дошел, пацанята кучкой стоят, об чем-то разговор ведут, тут мне голосок одного из них, уж больно знакомым показался. Остановился да послушал.

Эх, Федор, Федор, знали бы мы какого славного человека к себе взяли? Мишка– то у нас самый главный помощник, мы с тобой, без него как без рук. Он уже нам советы дает, во как!

Да только это все полбеды, этот клоп-недомерок удумал хвастаться, сколько он денег видел в лавке…

Вот такие гавнюки и привечают татей к дому, трещат как сороки где ни поподя. Думаешь с чего, последние дни Силантий здесь сидит? – И хлопнул ладонью по лавке, около себя.

– Слухи пошли, да разговоры, а возле лавки всякие людишки крутятся. Вот так, Феденька, может нас вскорости убивать учнут. Пистоли с собой?

– Я без них как голый.

– Вот и ладненько. Ты домой сейчас али ещё куда надо?

– Нет, домой, ещё работа не доделана.

– тогда ступай с богом и этого, забери, зол я, да выпимши, зашибу сироту ненароком.

– А ты что, один здесь останешься? Давай с тобой побуду, пока Силантий не придет.

– Нужон ты мне, всю рыбу токмо распугаешь, оставь пистоль, да чеши отсель… – И весело подмигнул.

Я достал из кобуры и положил, рядом с остатками еды, пистолет, пяток патронов.

Никодим взял один, покрутил в руках, поставил обратно, – Разумник ты Федор, такое учинил. Зачем так много, оставляешь, мне двух хватит. – Он забрал патрон с пулей. Подтянул пистолет, переломил ствол, вытащил заряд, осмотрел гильзу, отложил и, заменив на картечь, зарядил снова.

– Туго взводится…

– Зато спуск легкий. Не дергай когда нажимать будешь, а то…

– Федька! – В голосе Никодима, послышалось возмущение, – в тот раз нам с Силантием, плешь проел и опять за старое? Я те что, новик от титьки оторванный?

'После того как были сделаны и испытаны пистолеты, я притащился домой, надо же похвастаться. В приказе посмотрели, покрутили башками, сказали доброе дело, узнали цену и послали подальше, дорого мол. Упыри, им дрын из плетня вывернутый, и то не по карману будет. Тю, была бы честь предложена. Дома же, мужики оценили, особенно понравилось Силантию, с его одной рукой, можно было теперь спокойно стрелять и перезаряжать, зажав пистолет подмышкой. Думаю знакомо чувство новой игрушки, которую дали кому то подержать, а вам так и кажется, что её сейчас сломают или уронят. Вот и стоял у них над душой, комментируя все подряд, остерегая, указывая и поправляя, если делали не так. Старый стрелец, отстреляв десяток патронов, вообще не хотел возвращать. Пришлось пообещать, что сделаю ему такой же, а этот пусть вернет. К слову, когда ездили отдавать деньги за землю, пистолеты были с ними'

– Ладно, уговорил. Ты все-таки подумай, вдвоем легче отбиться…

– Татей всего трое, будет… – проворчал он вполголоса, осекся и взглянул в мою сторону.

– И что я ещё не ведаю?

– Не твое…

– Никодим!

– Силантий, вызнал, чужаки это, услышали болтовню детскую, доглядели в какую лавку отрок пойдет. Да наши, на ушко шепнули, так что ведомо о них. Я же не один буду, Силантий и стрельцы слободские, на дороге сторожить будет, к ним татей и выведу. Надобно чтоб и ты ушел, пусть разбойники думают, один остался. – Никодим, вдруг улыбнулся и задорно подмигнул.

'Черт возьми, да ему в радость эта стычка. А Мишане быть сегодня поротым'

В общем, собрался и ушел, забрав с собой парня. Вид у него был как у побитой собаки, всю обратную дорогу еле тащился, цепляясь ногой за ногу. Дома отправил сидеть и ждать в комнату, а сам, переодевшись, попытался поработать, да куда там, все из рук валиться. Промучился с час, ещё полчаса потратил на приборку и одевание, собрался уже спускаться вниз, когда залаял кобель.

Наши возвращаются. Очень скоро скрипнула калитка, и двор наполнился голосами, судя по всему, Никодим с Силантием пришли не одни. Спускаюсь, так и есть ещё трое незнакомых стрельцов с ними.

– А вот и Федор. Я вам про него говорил, он как раз и сможет ваши пищали под пистоны переделать.

Федор, эти ребята нам сегодня крепко помогли, надо бы и им помочь. – Никодим подошел ближе, склонился и прошептал на ухо, – Спасибо за пистоль, выручила. Стрельцам помоги, у них одного подрезали, – Я дернулся, и он добавил, – жить будет, руку распороли. Иди, потом обговорим.

Кивнув в знак согласия, посмотрел на стрельцов, молодые парни, крайний слева ещё, по-моему, и бреется через раз.

– Ну что добры молодцы, айда в мастерскую, там поговорим, пищали посмотрим.

Перехватил взгляд медника и добавил, – возьму с вас токмо за пистоны и то задешево.

Примерно час распинался, показывая выгоды переделки. Достал пистолет и продемонстрировал быстроту перезарядки. Раскрутили, черти. Слово за слово, поспорил с молодым, что выстрелю в десять раз быстрей, чем он свою аркебузу зарядит. Я победил, но не убедил, хотя задумка очень понравилась. Все старо как мир, если государство будет снабжать своих солдат, они будут использовать новинки, если нет, так и будут бегать с берендейками, покупая за свои деньги кожу и сало, а порох и свинец дает казна. Пистоны понравились, показал, как работают, они сами спалили несколько капсюлей, но, увы, увы. Эти почему-то не захотели переделывать свое оружие. Под конец у меня даже закралось подозрение, что их просто знакомят с человеком, то бишь со мной. Поболтали немного, да разошлись. Подарил на прощание горсть пистонов.

Выпроводив гостей со двора и закрыв на засов ворота, пошел в дом.

Но прежде надо было исполнить одно дело, хоть к нему душа и не лежала. Предстояло наказать Михаила за его длинный язык. Думал один такой, поднялся к ребятам, а там мужики уже застращали бедолагу до потери пульса. Когда вошел его колотило крупной дрожью, морда лица бледная как мука и говорить не может только сипит да головой мотает. Отозвал Никодима на лестницу, – Давай выпорем его, только драть по жопе, а не по спине, рубаху с портами не сымать.

– Кровь на нем, по его навету, стрельца подрезали…

– А мы давай за это парня на смерть забьем! Или как я сказал, или вообще не дам бить.

Никодим смотрел на меня в изумлении, потом заговорил, – Не пойму тебя, в лавке, как прознал, пришибить был готов, – Поднял руку, останавливая мое восклицание.

– А таперича, пожалел.

– Да, пожалел, посмотри на него – кожа да кости. Он перед кем хвастался? Да перед такими же мальчишками, как и он.

Что говорил? главный помощник у нас с тобой. Мол, мы без него как без рук. Вот и скажем его дружкам что он у нас главный по дерьму, золотарь, из ямы выгребной гавно ломом черпает. Как думаешь, в следующий раз они его слушать будут?

– Х-м, – Никодим только хмыкнул на пространный монолог о защите, подумал немного, – Вожжами, по жопе в портках, и далее яму пусть разгребет.

– Так всё замерзло…

– По теплу оно приятнее будет, – ухмыльнулся медник и, распахнув дверь, гаркнул, – Всем, ступать на конюшню. И этого не забудьте. – Ткнул пальцем в дрожавшего мальчишку.

'Видел тут однажды, как на лобном месте, самогонщиков наказывали, зрелище конечно с моей точки зрения, жутковатое. Пороли тогда семерых мужиков и бабу, они решили подработать винокурением, так это называется. Нагнали, попробовали продать, и нарвались, скрутили бедолаг, да в приказ 'новой четверти' а она собирает налоги со всех кабаков, трактиров, отсюда же идет их снабжение водкой или иными крепкими напитками. Конкурентов карают быстро и качественно.

Здоровый мужик в темной ферязи, застегнутой по самое никуда, зычно драл глотку оглашая вину подсудимых, держа перед собой развернутый свиток указа.

О чем кричал, было непонятно, вокруг гомонила толпа собравшихся зевак.

Восемь человек сидели на земле рядом с помостом, сколоченным из бревен. Кряжистый, заросший бородой по самые брови, детина в красной рубахе стоял рядом с бадейкой, скрестив на груди руки. Один из помощников, суетился у жаровни, отклячив жирную задницу, раздувал угли.

Вот глашатай закончил перечислять вины осужденных. К ним вышел священник, прочитал молитву, дал каждому поцеловать крест, осеняя им каждого наказуемого. Толпа притихла, стали слышны женский плач и причитания. Когда батюшка закончил, двое подручных палача, спустились с помоста схватили щуплого мужичка, втащили наверх, содрали рубаху. Первый повернулся спиной, взялся за кисти рук и немного склонился вперед, почти положив жертву на себя. Второй довольно шустро обвязал ступни и потянул за веревку. Таким образом, мужик оказался растянут, не имея никакой возможности, пошевелится.

Палач вытащил из бадейки кнут, взмахнул, стряхивая капли влаги, веером разлетевшиеся вокруг. Отступил назад, орудие наказания легло кожаной змеей, на помост присыпанный соломой. Посмотрел на дьяка, тот кивнул головой, разрешая начать наказание виновного. Взмах, короткий свист рассекаемого воздуха, вслед за ним приглушенный вскрик, на спине мгновенно вздувается красный рубец…

Взмах, удар, крик…

Взмах, удар, стон…

и уже кровавые брызги орошают солому.

Служка громко и отчетливо считает, после пятнадцатого, поднимает руку, останавливая палача.

Подручные опускают жертву, освобождают от пут, подхватывают под руки и волокут вниз, там наверно были родственники, али ещё кто, они принимают безвольное тело, опускают…

Дальше не видно, толпа пришла в движение, на помост втаскивают следующего и все начинается снова.

Толкаю локтем в бок соседа, когда он оборачивается с недовольным видом, спрашиваю, -

– За что их так?

– Вино курили супротив государева указа, – ответил, оглядел меня с ног до головы да отвернулся'

Мишаню выпороли просто и без затей, уложили на бревно, Силантий причастил 'птицу говоруна' вожжами. Все честь по чести, рубцы смазали маслом конопляным (не знаю зачем) и отправили спать, без ужина. Ребятам, Никодим прочитал небольшую лекцию о вреде болезни 'длинного языка' и пользы народного средства под названием 'розги, вымоченные в рассоле'

Уже к концу трапезы, когда на столе появилось пиво и, было разлито по кружкам, спросил, как все прошло.

– А… Никодим махнул рукой, – сказывать нечего. Опосля как ты ушел с этим…(не печатное)

Мальчонка в лавку заглянул, зыркнул по сторонам и смылся, я даже спросить не успел:– 'чего ему надо'

Ещё маненько посидел, кружку допил, не пропадать же добру, потом решил что пора, надо идтить. Пока тати сюда не приперлись. Вышел. На дверь замок вешаю, а сам украдкой поглядываю, нет ли кого поблизости. Никого, ни своих, ни чужих. Делать нечего, пошел с рядов прочь. Иду молитву бормочу, да шатаюсь аки пьяный, это чтоб люд воровской с толку сбить.

Никто не догоняет, а мне ужо сворачивать в проулок надо, тама меня Силантий с нашими ждет. Остановился на углу, на сугроб накиданный облокотился, назад глянул – нету. Что поделать, я не знаю. Успел Силька али нет, мы же только на словах сговорились – где. Может в потемках обшибся и не туды свернул? Глянул в проулок, темно, собаки не гавчут, а тут позади снег заскрипел, оглянулся… Мать честная, трое нагоняют и откуда только вылезли ироды. Я туды, стараюсь идти побыстрей, да слышу, побежали, я пистоль твою выдернул из-за пояса, взвел курок, второй патрон в кулаке зажал, да к ближайшим воротам метнулся и спиной прижался, чтоб с боку не зашли. Хорошо стал, слева, справа сугробы навалены, не пройдешь, а прямо не пойдут, думал так. Ан нет. Они молчком поперли, я руку вскинул, как ты сказывал, да стрельнул в первого. От шарахнуло, прямо звездочки в глазах заплясали и уши заложило. На ощупь, зарядил и присел на корточки, чтоб за дымом разглядеть что происходит. Думал, выскочит кто, приласкаю. Да куда там. Вижу тени мечуться да ор стоит, то Силантий с подмогой подоспел, они в соседнем дворе, сидели, а как я бабахнул, так и прибежали на подмогу. Воров семеро оказалось, одного я стрельнул, того что стрельца подрезал, робята на месте порешили, троих повязали, так что два татя убегли.

Живых оборотали сразу, поспрошали – кто такие, откуда, как здесь оказались. Вон Силантий тебе поведает.

– А чо молвить, за парнем курским они пришли, помнишь – сказывал, как на торгу воришку стрельцам сдал?

– Помню…

– Брательник он атаману ватажки сказался, его в приказ вели, да не довели, дружки евонные отбить из полона захотели, да не смогли, а в сваре кто-то его ножичком приласкал в брюхо. Разбойнички разбежались, и дружка сваво бросили. Вот и порешили месть пытать на мужичке этом.

– А Мишка наш причем?

– А притом что не только Никодим, пацанят треп слышал, другие уши нашлись. Они от самого подворья за Антипом по следам, шли. За городом его точно с женкой порешили бы, а тут он к нам приперся, а опосля ещё и обратно поехал. Решили здесь пощипать, и там, в гости под утро наведаться… Не выгорело, сами угорели…

Для обычно немногословного Силантия это слишком длинная речь, одним махом опрокинув в себя кружку пива, потянулся за добавкой.

И Никодим продолжил разговор, – Так что твоего Мишаню, поделом взгрели, только сдается что не тех татей споймали, не они толклись возле лавки.

– А кто ж тогда?

Никодим промычал чего-то, пытаясь жевать и говорить.

– Прожуй сначала.

– Да пошел, ты… Дай пожрать спокойно…

– да жри, я те что, не даю?

– Бурчишь, как медведь спросонья. Как робята прознали, там должен был быть Олешка кривой, он уже два дня в рядах крутился. В прошлом месяце ему стрельцы бока намяли, он перестал к нам захаживать…

– Погодь! – Я потряс головой, сгоняя разбегающиеся мысли в кучу. – Что за ребята и что за стрельцы и кто такой, Олешка?

– Силантий! Хватит пиво, как воду лакать, сходи, принеси чего покрепче. Разговор-то у нас дюже любопытственный, пора Федьке прознать маленько, да под пиво, которое ты зараза, выхлебал, много не наговоришь.

– Так ему надоть, пущай и идет.

– Он своей отравы приташшит, евонная зараза чтоб напиться, а нам речь вести, сходи медку принеси для разговору.

– Нашли вьюношу, – Заворчал старый стрелец, перекидывая ногу через лавку, вылезая из-за стола.

– Иди, иди, пердун старый… Молвил Никодим напутственное слово, повернулся ко мне.

– Пока этот вахлак шатается, налей пива…

Я потянулся за кувшином, перевернул и потряс над кружкой, из широкого горлышка, словно нехотя упала последняя капля.

– Все, гад, выжрал, – подвел итог, моей попытки Никодим.

Поставил посуду обратно, – Так что ты мне поведать хочешь, что под вино разговор вести надо.

– К слову пришлось. Дело это давнее, я тогда молодой был, – Он задумался, почесал затылок, – годков, почитай десять прошло.

– Во старик передо мной расселся, себя жалеючи. А кто татя одолел сегодня?

– То стрельнул, это так, одним больше…

– А сколько ты вообще ворогов положил.

– А кто ж его знает, всю службу пушкарем был, картечь вязанную в пушку снарядишь, а стрельцы с пищалей стреляют, тут я, как жахну, кони, люди вперемежку. Кто побил, то не ведомо. По граду ядром целишь, так по стенам али воротам.

– А сам, руками своими…

Никодим, посмотрел на свои ладони, повертел, осматривая со всех сторон. – С три десятка будет, татарва да тати… – Помолчал и добавил грустным голосом, – И свеев трое было с ляхами.

– А ляхов сколько?

Он подставил ладонь под щеку и, не отрывая взгляда от красного угла, спокойно произнес, – Так, кто ж их считал…

Я даже поперхнулся, от безразличности тона, которым это было сказано.

Пришел Силантий, поставил на стол корчагу, запечатанную желтоватым воском. – Никодим, тама всего три осталось, надоть ещё ставить.

– Надоть, летом и поставим.

– А ты че такой квелый?

– Поведай мне, кто все пиво вылакал?

– А ты пожалел? – Силантий кинжалом подцепил деревянную пробку, обмотанную тряпицей и осторожно, чтоб в напиток не попали восковые крошки, открыл. По избе потек ароматный дух стоялого меда, пахнуло луговым разнотравьем и горячим июльским солнцем.

Шумно втянув в себя воздух, он причмокнул, и не пролив ни капли мимо, наполнил наши кружки. Сдвинул по столу одну мне, другую Никодиму, взял свою, – Давай други, мы, живы.

Выпили, закусили. Коньяк, за фигом он нужен? Эх такой напиток прогадили…

– А ты че такой смурной? – Силантий, облизнул усы, вопросительно смотря на Никодима.

– Да Федька про былое спросил…

– Сплюнь да разотри, забыл верно, что с ним надо ухо востро держать, он как жид, спросом замучает. Слово за слово, из души три души вытянет.

Федор, ты смотри у меня, – И шутливо погрозил пальцем.

Я слегка под шафе и скаламбурил естественный ответ, – Йес, сэр, – и взял под козырек.

– Во, он ещё и аглицкий ведает… Ну чо ещё али вы говорить будете? Атож молвите потом: – 'опять все выжрал'

– Наливай, – Ответили ему вдвоем с Никодимом в один голос.

Мрак, полная темнота, моргаю, ничего не изменилось. Пытаюсь пошевелиться и с ужасом ощущаю, что не могу, правая рука не подает признаков жизни. Напрягаю все силы и, через некоторое время удается согнуть указательный палец. Левая дернулась пару раз и перестала откликаться на все мысленные команды. Мне не хватает воздуха, он маленькими порциями прорывается, откуда то, уже горячим и безвкусным. Потихоньку начинаю задыхаться, в панике, прилагаю все усилия, пытаясь вырваться из душной западни. В глазах начинают посверкивать звездочки, размываясь на периферии зрения в туман, он постепенно затягивает меня в свой мир.

Вдруг мне удалось шевельнуться, струйка, холодного, свежего воздуха, прояснила мозги и кажется, влила силы в мое безвольное тело. Я рванулся и мне удалось. Лежу потный и мокрый, глотаю божественную благодать и не могу надышаться. Постепенно оживают руки, их начинает покалывать, и они вдруг вспыхивают огнем, такая была боль. А ног не чувствую, пока. Открываю глаза, они постепенно привыкли и в темноте стали проступать предметы и контуры знакомого помещения. Я у себя в комнате. Как я сюда попал? Что на кровати лежу мордой на подушке, это понятно, но вот как добрался? Тело отпустило, со скрипом и стоном, с трудом выполз из под брошенного на меня сверху тулупа. Мои доблестные собутыльники, нет ни так, пили из корчаги, значит, – Сокорчажники! Притащили, положили на кровать, почему-то руки оказались прижаты к груди, накрыли с головой тулупом, как понимаю, чтоб не замерз. Да только у меня ноги взмерзли так, что я перестал их чувствовать, они-то остались снаружи…

Сел и принялся потихоньку разминать ступни, восстанавливая кровоснабжение. Писать люблю, а как на таких култышках до туалета шкандыбать? Вот и приходиться заниматься мануальной терапией.

Через полчаса смог выползти из коморки, когда вернулся, любил весь окружающий мир.

Скинул своего, не состоявшегося убийцу на пол, расстелил кровать, разделся и залез под одеяло. Закрыл глаза и попытался уснуть.

Раз – овца…

Два – овца…

Три – баран!!

А этот, откуда взялся?

Сон пропал.

Перевернувшись уже, не знаю который раз, сел, закутался в одеяло. Просидел в такой позе, бог знает, сколько времени, в какой-то момент поймал себя на том, что начал клевать носом. И потихонечку, чтоб не вспугнуть, переместился в горизонтальное положение, положил голову на подушку и уехал в храпово…

Лета ХХХ года, января 30 день

Стоять! Держи… Держи твою мать…

Данила, бей не жалей, а промахнешься… Под забором прикопаем.

Бамс. Брызнули красные искры, заклепка осела, плотно соединяя две части в единое целое. Я бросил на верстак оправку, потряс отбитой рукой, вытащил беруши скатанные из комков ваты. – Данила, медведь окаянный, едва не отсушил.

– А ты держи ровней, – Кузнец поставил кувалду на пол…

Наша доблестная, дважды битая, отбитая, контуженная на всю голову, команда, заканчивала сборку станины, осталось всего две укосины на место поставить, восемь заклепок, осталось. И дальше начнется подгонка маховика, шатунов и поршней. Они уже были готовы и ждали своей очереди. Со дня на день, должны привезти чугунную плиту, на неё будет крепиться рама моего агрегата. Таких технических возможностей как на пушкарском дворе, здесь нет…

'Жаль конечно, что моя попытка подобраться к технологиям провалилась, но с другой стороны… Тяжко там, в моральном плане очень гнетущая обстановка. Практически всем заправляют старики, как во французской академии. Изначально воспринимался как диковинка, как же, придумал невесть что: – 'Не должно так быти'

Эти слова не раз слышал за время своей работы, но это в плане моих задумок. Основным преткновением был мой возраст, старые мастера сопротивлялись из всех сил, дело доходило до явного вредительства, когда преднамеренно ломалась изготовленная по моим чертежам оснастка. С отобранными для работ людьми, велись разъяснительные беседы, имевшие только одну цель, свести на нет, все мои попытки увеличить выпуск мушкетов. А ларчик просто открывался, с переходом на мою технологию, должны были упасть расценки. Работать больше, после обеда не поспишь, обед по три часа, да за такую работу на оборонном производстве… Была бы моя воля. Перестрелял бы всех 'дедушек' у кремлевской стены…

В общем, сорвался я, меня понесло, по фигу стало, кто, чего, как… Орал на всех и вся, как озверевший полкан носился по пушкарскому двору, единственно что, не кусал за пятки. Они меня с трудом терпели… Как же, какой-то юнак учит их жизни: – 'не по покону нам ему кланяться' Если бы был чистокровный немец, бритт или ещё кто, вопросов не было бы. Меня считали иностранным мастером, но русского происхождения, родственником Никодима, жившим многие лета за рубежом, и возвернувшегося на отчину. Вот и травили как зайца. По началу подозрений не было, только через пару месяцев, когда присмотрелся к людям, окружавшим меня, стал замечать несуразность. Те кузнецы и другие мастера, что приписывались для моих работ, оказывались пьяницами и неумехами, а потом вообще стали присылать хрен знает кого, они оружие впервые в жизни здесь видели. Это так утрировано. Завидовали моей более высокой зарплате, покровительству второго человека в пушкарском приказе. И ещё одно, но оно вызывало просто зубовный скрежет у местных администраторов, дьячков, я не воровал и не давал этого делать им. Пресекал любую возможность погреть руки на моих закупках.

Мелкими подлянками, саботажем, разбудили зверя… На меня была написана тонна доносов, до поры до времени, Анисим прикрывал меня, принимая удар на себя. Но бесконечно это продолжаться не могло или думаю, они просто сменили тактику и стали давить уже на него… Потом нелепый разговор, моя попытка открыться… Пришлось срочно надираться и начать нести полнейшую ахинею, врать и выкручиваться изо всех сил. Театр одного актера.

А потом начался второй акт мармезонского балета. Как только окружающим стало понятно, что я в опале, началась неприкрытая травля. Все мои начинания стали натыкаться на каменную стену отчуждения. Со мной перестали разговаривать, а если и случалось, то от брезгливого тона, хотелось дать в морду собеседнику. А нельзя… Жаль.