Текст книги "Праздник саранчи"

Автор книги: Алексей Саморядов

Соавторы: Петр Луцик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Именно нас?

– А кому еще ехать?

Андрей смотрел на него удивленно, вдруг вскочил и выбежал…

Он рванул дверь в ванную, вырвав вместе с шпингалетом. Она, по-прежнему голая, сидела в ванне, держа перед лицом осколок стакана.

Он схватил ее за руку, выкручивая, стараясь вырвать стекло.

– Пусти! – закричала она. – Пусти!

Они порезались оба, но Андрей отнял стекло, швырнул в коридор, и тогда она укусила его за палец.

Он вскрикнул, замахав рукой, гляди на нее с ненавистью:

– Дура! Хоть вся изрежься, только не здесь!

Она засмеялась, глядя на него, приподнялась, лизнула его в руку. Он отскочил.

– Вылезай!

По-прежнему смеясь, она выбралась из ванны, мокрая, шлепая босыми ногами, прошла в комнату, легла, укрывшись с головой.

Он, помахивая рукой, ходил по комнате, поглядывая на постель. Она лежала тихо. Он сел, зевнул. Взял какую-то книгу, попробовал читать. Осторожно отвернул одеяло. Она слала, закрыв лицо обеими руками…

Утром она разбудила его рано. Он сел, оглядываясь, ничего не понимая.

– На поверку становись! – она стянула с него одеяло, сама одетая, умытая.

В комнате все было уже прибрано и вымыто…

Она шла рядом с ним, спокойная; не удивлявшаяся ни рыжим цветам в траве, ни апельсинам в ящиках, не смущаясь людей и города.

В институте он оставил Таню внизу, сам пошел наверх, показаться в деканате. Институт шумел; останавливаясь, здороваясь с разными людьми, Андрей постепенно оживлялся, сон и гул в его голове проходили.

В деканате его поругали, но не сильно. Выйдя, он с удивлением увидел на лестнице, среди оживленно разговаривавших девочек-актрис Таню. Она курила и улыбалась так, словно училась здесь. Увидев его, она попрощалась, подошла, улыбаясь. Он огляделся, стесняясь ее. Они пошли вниз.

– Это что, правда, актрисы? – спросила она. – Никогда бы не сказала.

– Здесь как б гвардии, не принято следить за одеждой.

Они зашли в маленький универмаг.

Покупай, – сказал он. – Покупай все, что тебе нужно.

– Все-все? – она смотрела на него, смеясь.

– Все.

– Ты что, ограбил кого-то? – Нет, нашел в уборной.

Она огляделась. Прошла вдоль прилавков, остановилась, вернулась к нему.

– Мне ничего не нужно.

– Совсем ничего?

– Совсем ничего.

Он тронул ее за плечо:

– Купи хотя бы белье…

Она подошла к прилавку с женским бельем, тронула что-то, заинтересовалась. Вдруг быстро перебрала все, что лежало на прилавке. Андрей искоса следил за ней.

– Вот это, – показала она продавщице. – Вот это, и… – она взяла быстро трусики, приложила к Андрею, разглядывая.

Он оттолкнул ее, оглядываясь.

– И вот это! – она засмеялась…

Она быстро шла в огромном универмаге, Андрей едва поспевал за ней.

– Смотри, смотри! – крикнула она ему звонко, показывая какие-то брюки. – Мы такие же шили…

Она затащила его в парикмахерскую, усадила его в кресло и, стоя позади него, веселая, сама показывала, как его подстричь, причесать, потом подстриглась сама.

Она выбежала на улицу, порозовевшая, какая-то светлая, он курил, прохаживаясь, встал, глядя удивленно. И никакой прически она не сделала, лишь чуть остригла тюремные пряди, но волосы легли как-то просто и ладно, лихо, совершенно при этом изменив ее тонкое лицо, которое показалось ему вдруг удивительно милым и нежным…

Она купила ему рубашку, туфли, заставила его примерить костюм, он отказался, но она сняла с него пиджак, даже пытаясь помочь расстегнуть брюки. Он, смеясь тоже, отбивался от ее длинных ловких рук.

Светлый летний костюм неожиданно пришелся ему, сидел просто, но как-то очень с шиком. Оглядев его, она тут же сорвала этикетку с костюма, с рубашки, скатала все его старые вещи, вынесла, бросила в корзину для мусора.

– Что ты делаешь? – он склонился над корзиной, достал из кармана паспорт.

– Ну, милый мой, нельзя же быть таким уж студентом!

Он прохаживался на улице, курил все, поводя шеей в новом воротничке, поправлял не нравившийся ему ремень, чувствуя себя неуклюжим, деревянным.

– Ну поили скорей, я есть хочу!

Он отступил и замер…

Женщина стояла перед ним, изящная и стройная, строгая, в простом, но необыкновенно идущем ей светло-голубой платье, обрисовавшем ее упругие свободные груди, тощую талию, тугие бедра, длинные легкие руки в простых браслетах; тонкая, чистая шея охвачена голубенькими бусами, и лицо, удивительное лицо…

И девочка стояла перед ним, просторный белый жакет небрежно наброшен на плечи, острый бандитский локоток отставлен лихо, рука в кулачок, простые туфли без каблуков на длинных подвижных ногах, и вся подвижная, легкая, стремительная, смеется, глядит на него лукаво…

– Ну что смотришь, гангстер?.. Идем есть? – Она взяла его под руку, широкоплечего, медлительного, в просторном костюме, довольная его глуповатой улыбкой.

На них оглядывались. Андрей сам временами осторожно отстранялся, смотрел не веря на нее, то шедшую рядом легко и гордо, то вдруг бежавшую счастливо смотреть какое-нибудь мороженое…

В «Берлине» швейцар открыл ей дверь, пропустил с почтением, Андрея задержал, оттесняя его животом назад, растерявшегося, смутившегося совсем.

– Это со мной, – она вернулась, освободила его, взяла под руку, смеясь заглянула в лицо. – Ну что… гангстер в натуре?

Они сели в полупустом светлом зале, оглядываясь радостно вокруг, заказали шампанского, икры, еще что-то.

– Я водки хочу! – воскликнула она и обернулась к Андрею. – Можно?

Андрей, волнуясь, любовался ею.

– Я знаю, – она поправила ему волосы. – Тебя выдает лицо. У тебя ужасно провинциальное лицо.

– А ты? Столичная штучка, сколько раз ты была в Москве! Разве это столица…

– Ни разу, вот еще, бывать в этой вашей пошлой Москве!

Официант принес бутылки, поставил множество закусок, улыбнулся ей сладко.

– Смотри, – она засмеялась. – Он, наверное, принимает меня за проститутку. Зарежь его…

Потом встала из-за стола, пошла гордо через зал. – Я сейчас…

На нее оборачивались. Андрей налил рюмку, опрокинул в рот, поймал розово-желтый лист осетра, откинулся с папиросой, улыбаясь блаженно на высокие чистые окна.

Она вернулась, села рядом, глядя туманно и задумчиво, вдруг прильнула к нему, поцеловала в губы. Он уронил вилку, прижал ее к себе, обнял.

– Знаешь, – зашептала она, – давай убежим отсюда… Поедем домой.

– прямо сейчас?

– Да… Сейчас-сейчас, – она дрожала. – Я не могу…

Они встали, шатаясь, как пьяные, она сама расплатилась, пошла торопясь, он едва поспевал за ней.

На улице они кинулись разом друг к другу так неистово, что стукнулись зубами, засмеялись оба, обнялись крепко-крепко, он, теряя голову, поцеловал ее в шею. Она застонала, опустив голову, сказала тихо:

– Господи, я даже домой не доеду…

Она едва добежала до его комнаты, бросая все, срывая с себя одежду еще на ходу, упала на диван, так что он ударился затылком о стену, но даже не почувствовал этого, повторяя все исступленно:

– Таня… Таня… Таня…

Они не выходили никуда и не открывали никому трое суток. В течение этого времени лишь Витя изредка стучал им в дверь и слышал смех их и счастливые голоса.

– Сейчас, Витя! Сейчас выйду… – глухо кричал Андрей. – Подожди минутку! – И снова смех.

– Да ладно, – отвечал Витя, тоже посмеиваясь. – Тебя утром-то будить? Пойдешь в институт?

– Конечно… Я сейчас выйду…

На второй день Витя принес, поставил им под дверь кастрюлю и две бутылки вина, позвал…

– Сейчас, сейчас выйду, – отозвался Андрей. – Подожди, не уходи.

– Да ладно… Я вам тут поесть принес, – он прислушался, но за дверью лишь шуршало белье…

Ночью Андрей, тихо шлепая, голый, занес кастрюлю и бутылки, поставил на пол у стены.

– Ты что там жуешь? – тотчас позвала его Таня. – Ты где? Под диваном, что ли?

– А-а-а, ты не спишь, – он возился у кастрюли, сидя на колонках. – Знаешь, по-моему, это борщ… Очень важный борщ…

Она смеясь встала, подошла, светя наготой, села рядом, поцеловала его в волосы. Он повернулся, вытер губы, поцеловал ее. Они сели рядом над кастрюлей и нежно целовали друг друга.

– А борщ?.. – засмеялась она.

– Да, борщ. – Он снова поцеловал, ласкал ее плечи, груди, встал, поднял ее, понес к дивану.

– Ты сумасшедший. – Она попробовала высвободиться. – Подожди.

Тела их смутно переплелись в чистом прозрачном свете ночи, шедшем с окна.

– Ну подожди же… – повторила она ласково.

– Сейчас, сейчас… – шептал он. – Сейчас…

Короткая ночь светла и чиста. Теперь она встала, потянулась легко, со вздохом, подошла к окну, раскрыла его настежь, впуская свежесть майской ночи. Прошел теплый дождь, где-то в светлых тучах еще шумела гроза.

Он встал тоже, прошел к ней, обнял ее за бедра, поцеловал в затылок, под волосы. Она вздрогнула, обернулась, нашла его губы…

Светало.

– Хочешь вина? – прошептал он.

– Да… – Они обнявшись гладили друг друга. – Ну неси же…

– Сейчас. – Он прижал ее крепче, все целовал в лицо. – Сейчас…

Она засмеялась, высвободилась, подошла к кастрюле.

– Вкусно… – Она сидя подняла кастрюлю, и они по очереди пили из нее через край.

Он открыл вино и пил из горлышка долго, и она отнимала у него бутылку, вино лилось им на руки, на грудь, Они смеялись и целовались снова и снова, все вставали, чтобы дойти до дивана, и никак не могли…

Он лег на спину на постель, она легла ему на грудь, правой рукой он все тянулся, пытаясь поймать упавшую бутылку, и не мог дотянуться.

– Подожди, Таня… Ну подожди же… Таня… Таня…

И вино лилось…

Когда рассвело совеем и за окном вовсю пели птицы, ом сели друг напротив друга, утомленные, радостные, рассматривая друг друга.

– Ну пей же, – смеясь он протягивал ей вино, а она хулиганила, целовала горлышко бутылки, его пальцы, руку, все выше и выше, пока они снова не встретились губами. – Ну пей, Таня…

– Нет, ты покажись, покажись, – она смеясь стаскивала с него одеяло. – Ну ты и круглый стал! Круглый, круглый! Вот зад какой насидел, – она шлепнула его сильна – Ну просто женский зад!

– Ах, женский! – Он, отставив бутылку, схватил ее за руки, перевернул на живот, шлепнул тоже.

– А у тебя мужской зад! Острый и деревянный, как табурет!

– Дурак! Пусти… – она вырвалась, но он обнял ее скова, целуя в плечи, в шею, нежное, алое при заре лицо.

– Андрей, пусти… Пусти… Ох, Андрей…

Бутылка упала, и вино снова лилось…

И снова днем приходил Витя, шмыгал носом под дверью.

– Черти, живы? Нужно вам еще что-нибудь?

– Сейчас, Витя, сейчас, я выйду, – смеялся Андрей.

– Сейчас я выйду! – передразнивала его Таня и вдруг, накрывшись с головой одеялом, крикнула: – Да заходи уже, чего стоишь!

– А можно? – засмеялся Витя.

– Можно!

Андрей тоже накрылся, Витя зашел, осторожно глянул на диван, улыбнулся хитро…

– Забирай его! – крикнула Таня под одеялом и вдруг дернула одеяло так, что Андрей остался совершенно голым.

– Таня! – Он, стараясь прикрыться, тянул на себя простыню.

Витя хохотал, Таня смеясь тоже выглянула из-под одеяла.

– На, нищета! – она наконец уступила ему половину.

– Ладно, – и он дернул так, что едва не слетел на пол, оставив ее теперь нагишом…

Перестав смеяться, они накрылись, закурили. Витя сел у стены.

– Черти, выходить-то думаете?

– Сейчас оденемся, – очень серьезно сказала Таня и, вдруг засмеявшись, сползла снова под одеяло.

– Нет, правда, пора уже, – отозвался Андрей и захохотал сам.

– Н-да, – Витя встал, забрал кастрюлю. – Ясненько… Ладно, вечером мяса вам принесу.

А ночью они снова сидели у раскрытого окна, по-прежнему нагие, жевали, кусая по очереди, огромную отбивную, запивая ее вином.

– Ты хоть вспоминал меня? Хоть иногда?

– Да… Особенно зимой. Зимой внизу снег и во дворе больницы, вот там, снег. Под утро все сиреневое… И тоска. Но я не всегда тебя вспоминал.

– А кого?

– Никого. Не знаю, дом вспоминал.

Пришел июнь, теплый, дождливый. Андрей ходил в институт, сидел на занятиях, сдавал какие-то экзамены. Она оставалась внизу под окнами на скамейке и старательно читала что-нибудь, ожидая его, а он слушал монотонный голос педагога, вскакивал со звонком, первым бежал к двери вниз, и они, забыв обо всем, стояли обнявшись, не обращая внимания на прохожих…

Декан с сожалением как-то сказал ему, что в сентябре состоится поездка в Америку и по настоянию мастера они оба, он и Витя, включены в группу. А Виктория Степановна, полная, веселая и глупая женщина, про которую Витя говорил, что она вампир и сосет у него энергию, сказала ему игриво:

– Ты похудел и стал такой светленький-светленький…

Однажды, выбежав на улицу, он увидел рядом с ней Джаника, они смеялись весело.

Андрей с меняющимся лицом медленно пошел к ним, но встал, хотел было уйти. Она обернулась, подбежала к нему удивленная.

– Что с тобой? Что случилось?

– Ничего. – Он стоял в каком-то оцепенении.

Подошел Джаник, хлопнул его по плечу, сказал радостно:

– А я сижу, как старый дурак: девушка, вы кого-то ждете, кто этот негодяй, что заставляет вас ждать, и так и этак, уже едва не сплясал, а это ты! Ты! Пойду утоплюсь с горя… – он ушел оглядываясь.

– Да что с тобой? – она потрогала его лицо. – Господи! – воскликнула, прикрыв ладонью рот. – Да ты ревнуешь! – и засмеялась.

– Нет. Вот ещё, – он поцеловал ее в щеку холодно, но не удержался, обнял.

– А что, он очень милый… Ты его теперь зарежешь?

А вечером с шампанским, с цветами ворвался Володя, обнял, расцеловал Андрея, поклонился Тане, поцеловал ей руку, сказал:

– Все знаю. Очень рад за вас.

– Что все знаю? – с подозрением спросил Андрей.

– Да пошел ты… – И открывая, разливая шампанское, Володя стал читать стихи.

Набилось много гостей, все шумели, пили, наперебой говорили умно о кино, поглядывая на Таню, об Америке, Володя Пег, снова пили и курили без конца. Андрей вышел, никем не замеченный, но Таня тут же вышла за ним, поцеловала его ласково, вернулась и быстро, в минуту, смеясь, шутя выгнала всех из комнаты. Оставшись; одни, они бросились друг к другу, обнялись…

Витя наклеил ее фотографию на старый институтский билет, подчистил что-то, вручил ей.

– Господи, ну почему же я Цирлина? – смеялась, она, разглядывая билет. – Ну какая же я Цирлина?

Витя, смеясь, объяснил:

– Скажи спасибо, что имя исправил, а то быть тебе Раисой. А что, очень даже мило – Раечка Цирлина.

– Скотина. – Она весело свалила его на диван, водила все за нос, за уши, за шею. – Ах ты, волк тамбовский! Вареник ты, а не волк…

Он вырвался, вдруг крикнул ей:

– Да ты знаешь, кто я такой? Да я Чапаев! А ты кто такая?..

Теперь она иногда выходила в город, но делала это редко, обычно лишь ходила за продуктами. Как-то днем она привезла с собой двух девушек; высоких, стройных, одетых не броско, но дорого. Обе молоды и красивы, с шиком, та, что повыше, светлая, статная, держалась гордо, как княгиня, другая, чёрненькая, с очень темными и живыми глазами, казалась принцессой из детской сказки.

– Андрей. Лариса. Наташа. – Представила быстро Таня, они тут же сели, заговорили о чем-то своем.

Андрей взял тетрадь, в которой писал, сел на пол, под гамак. Они, не обращая на него внимания, открыли коньяк, разложили шоколад.

Насвистывая, в трико с дыркой, с тетрадкой, торчавшей из кармана, вошел Витя, почесывая живот, оглядел девушек, покачал головой.

– Кто это? – он сел рядом с Андреем на пол. – Какие королевы…

– Это, Витя, и есть валютные проститутки, – сказал Андрей также тихо.

– Настоящие?

– Говорят.

Витя, крякнув, встал, подошел осторожно к ним, встал позади Ларисы, сидевшей на стуле, наклонился, разглядывая ее. Она оглянулась.

– Ничего, ничего, – он пожал плечами. – Я просто смотрю.

Наташа засмеялась. Витя снова наклонился к Ларисе, сказал довольный:

– А ты хорошая девчонка!

– Очень приятно, – отозвалась та и снова отвернулась.

Андрей с удовольствием следил за Витей. Тот осторожно потрогал Ларису за локоть:

– Слушай, а вы правда за валюту работаете?

– Да. А что? – строго, тоном учительницы спросила Лариса.

– Здорово! – обрадовался Витя. – Уважаю! – он присел рядом с ней на ступ, потянулся, сложив губы трубочкой, медленно чмокнул ее в щеку. – Это же трудно, и валюты мало, то есть совсем мало валюты.

Андрей смеялся тихо. Таня тоже.

– Ну и что дальше? – Лариса и бровью не повела, даже позы не изменила.

– Ничего, – Витя погладил ее по шее. – Просто очень хотелось бы узнать, как они?

– Кто?

– Ну арабы… Такие же?

– Такие же.

– Здорово! – Витя потер глаз. – Я подозревал это. А я, знаешь ли, в той комнате живу, – он снова чмокнул ее в щеку.

– Ну и что?.

– Ничего. Я и жениться могу.

– На мне? – теперь и Лора улыбнулась.

– Могу и на обеих. Обе вы хорошие… Настоящие драгуны. Вам бы бакенбарды еще!

– И что мы будем делать? – Лариса рассмеялась.

– А все! – он потрогал ее ушко. – Я вам дрова буду колоть, воду носить… Полочки всякие прибивать.

– Нам не надо… полочки, – она убрала его руку.

– А у меня есть еще план, – живо откликнулся Витя…

– Одного секретного завода в. Тамбове.

– Отойди, – Лариса, смеясь, отталкивала его.

– Ну хорошо! – воскликнул он горько. – Ну что тебе стоит? Один только раз без денег, вроде субботника?

– Отойди, – она отталкивала его, смеясь.

– Ладно, – Витя встал, достал из кармана тетрадку. – Сколько это стоит? Ну?

– Сто пятьдесят долларов, – она смотрела на него весело. – Ладно, для тебя сто!

– Один раз – сто долларов? – он прошелся. – Ладно! – протянул ей тетрадку. – Это мой рассказ, я оцениваю его скромно, долларов в триста… Боже мой, – он повернулся к Андрею. – Боже мой! Боже мой, мне не верят!

Когда Таня вернулась, Андрей и Витя расставляли на полу пластилиновые фигурки.

– Что это? – Таня взяла одну из них.

– Не трогай. – Андрей отобрал у нее фигурку. – Это всадник.

– А где же ноги? – Таня снова взяла.

– Не трогай! Ног у них не видно, они едут полем в высокой траве медленно, шагом. И солнце встает.

– Ты что, обиделся? – Она погладила его по волосам.

– Ну хочешь, я верну им все эти тряпки… Витя, ты чего такой грустный? Ты им понравился очень, хочешь я дам тебе телефон?..

– Вот еще… – отозвался Витя. – Бог с ними, они, конечно, знатные, но бегать за ними, переживать… Я одно знаю, надо не суетиться, а сидеть на месте. И все, кто тебе нужен, сами пройдут перед тобой.

– Дай ей яблоко, – тихо сказал Андрей.

– На, смотри, – Витя протянул ей ладонь. – Видишь?

– Что?

– Яблоко. Неужели не видишь? – удивился он.

Таня засмеялась.

– Да вот же оно. – Он привстал, разглядывая свою ладонь. – Оно пахнет первыми морозами, а здесь сбоку на нём крапинки. Это моё яблоко, никто его не украдет и надкусить не сможет, – он говорил тихо, серьезна – Захочу и подарю его тебе, ты сможешь хрустеть им и радоваться, а захочу брошу.

Таня не смеялась больше.

– Смотри. – Он вдруг нагнувшись поднял одеяло, заглянул под диван. – Здесь у меня живут два гнома и коза, когда мне хорошо, они радуются, как я, а когда плохо, я заставляю их по очереди заниматься скотоложеством с козой… – Он засмеялся тихо. – Это все яблоко в моем мозгу, оно вечно…

Андрей усмехнулся, посмотрел на Таню. Она сидела замерев, глядела на него, широко раскрыв глаза, изумление, словно увидела только сейчас, вдруг всхлипнула будто. Она подвинулась к нему, поцеловала куда-то ниже глаза, обняла, все целовала его лицо и смеясь всхлипывала, крупная слеза катилась по щеке, она обняла его крепко-крепко…

Витя встал тихо с дивана, ушел. И гномы ушли. Они сидели вдвоем на полу, пух тополиный летел из окна, кружился на полу, где всадники шли по брюхо в высокой траве. И светило солнце…

Ночью она лежала тихо, едва дыша, и все глядела на окно, на светлое небо.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– Ты не спишь? Не знаю… Как-то зябко и страшно…

– Они не найдут нас.

– О чем ты пишешь? Дай мне почитать.

– Зачем тебе?

– Мне нужно. Я знала, что со мной что-то случится, но никогда бы не подумала, что с тобой.

– Спи…

– Скажи, а правда то, что говорил Витя?

– Он же шутил.

– Нет, он не шутил. Что-то идет, я чувствую, давай уедем куда-нибудь…

За стеной кто-то печатал на машинке…

Они приехали затемно. Автобус, в котором кроме них троих была лишь зевающая толстая баба-кондуктор, круто заваливаясь на бок, мчал их через редкие огни поселков, темные, непроглядные сады, сквозь полные мрака кипарисовые туннели и высадил их за светлыми башнями рыбозавода.

Здесь, у основания мыса, сразу за дорогой, начинался пустой дикий пляж, открывавший спокойное, светившееся уже по-утреннему море.

Они пошли пешком, неся чемоданы, по плохой сыпучей дороге, вдоль долгого пляжа под высоким обрывом. Над ними на скалах из песчаника нависали тяжелые корявые сосны, откуда-то сверху сыпались все шурша мелкие камешки; Небо и море наливались постепенно одинаковым чистым бесцветным светом, в котором далеко впереди слабел, тонул одинокий фонарь в ущелье, куда они шли.

Решили купаться, спустились на пустой пляж. Бросая вещи, увязая во влажном песке, подошли к зашумевшему краю моря.

Таня отвернувшись переоделась быстро, Андрей и Витя босые сидели на леске, курили, наслаждаясь свежим бризом, ровно дувшим с моря. Ни души кругом, лишь вдали несколько спящих палаток.

Раздевшись, подошли к Тане, стоявшей у воды, зябко обхватившей плечи. Витя встал на колени на мокрую чистую гальку, задумчиво разглядывал прозрачную воду, потом, подозрительно щурясь, сунул в нее палец, поводил. Нагнувшись, осторожно лизнул море языком.

– Бог мой, оно же соленое…

Таня сидела на корточках, черпая ладонью воду. Витя встал рядом о Андреем. Все трое с удивлением и тревогой смотрели не чистую обозначившуюся серебром линию горизонта.

Они сняли две маленькие комнаты на втором этаже высокого просторного дома, стоявшего на горе в Раду из инжира, груш, виноградника. Сад спускался к мелкому чистому ручью, вытекающему тут же в море.

– Неплохо живут, – заключил Витя.

Он стоял на широкой каменной лестнице с перилами, спускавшейся во двор, и оглядывал ладные крыши в ущелье, крепкие каменные стены, мандариновые деревья в широких дворах. Внизу под навесом еще висела нитка желтого прошлогоднего табака, через ручей гулял толстый боров с хорошими поросятами.

– Чего не жить, если дают… – Андрей тоже смотрел на все это почему-то сердито.

До обеда они лежали на песке, купались в синем, лилком море, снова лежали, не на подстилках, а прямо на горячем мраморном песка.

– Откуда у тебя такой купальник? – Андрей сыпал ей песок на живот.

– Девочки подарили, – она радостно валила его, целовала, клала голову на грудь.

Обсыпанные песком, они сплевывали с губ песчинки. А Витя все ходил по шею в воде, не плавал, а ходил часами по дну, насвистывал что-то и все трогал ласково, целовал море.

– Смотрите, здесь кто-то плавает! – кричал он иногда, забравшись на лохматый лиловый риф, покрытый крупными мидиями.

И они бежали в море, ныряли с головой, плыли к нему кто вперед…

Обедали на террасе маленького кафе, стоявшего над пляжем у ручья. Ветер трепал полосатые зонты, угрюмый армянин жарил на огне мясо на вертелах, косился на Танин купальник и, перемотав катушку старого пыльного магнитофона, снова включал на всю мощь джаз Гленна Миллера. Мотая головой, морща лоб, он совершенно заходился под эту музыку, забывая про мясо, деньги, даже про Танины бедра, за столиком у стены его друзья и соседи, сидевшие здесь вечно, играли в нарды и также заходились под музыку. И Витя, покачиваясь от удовольствия, поднимал стакан с чистым белым вином, которое они покупали у хозяина, кричал:

– Я не знаю, какая там у них Америка, но, по-моему, вот это и есть Америка! Лучше этой и быть не может!

После еды курили, глядели, отодвинувшись в тень, на море синее, у горизонта фиолетовое, на белый нырявший на ветру пароходик. Витя, обернувшись, спрашивал Андрея:

– Много у тебя еще денег?

– Есть.

– Когда кончатся, я предлагаю развернуться здесь. Мне даже стыдно, что я здесь никого не ограбил! Ты посмотри на этих грузинов…

– Это абхазцы, – Андрей жмурился от поднятого ветром песка.

– Ну абхазцы. Я просто долгом своим считаю начать их грабить.

– А потом?

– А потом уедем в Америку. Все вместе, и Танюшу возьмем.

– Как же вы Танюшу возьмете? – спрашивала Таня.

– Ерунда. У меня знакомый прапорщик есть на финляндской границе. Главное, ему только водки поставить. Напьемся, и все само выйдет. Протрезвеешь уже в Италии.

– Там нет Италии.

– Ну бог его знает, я не знаю, не был там никогда. Может быть, там вообще ничего нет. А туристов возят в Конотоп. Может быть, и Америки вообще нет, придумали ее… Я одно знаю, здесь нам жить больше не можно… Хамы кругом забрали все… И вообще я спать хочу…

После обеда они лежали в комнате, открыв все окна, слушая, как блеет во дворе коза, как шумит ветер в саду. Потом выходили вновь, шли куда-нибудь в горы, пробираясь круглыми тропинками, обходя заросли, изгороди, сидели где-нибудь на холме над кукурузным полем.

Вечером Андрей достал из чемодана «Марголин», разобранный на части, масленку, сидел, аккуратно чистил ствол, протирал тщательно затвор.

Таня читала. Зашел заспанный Витя, сел рядом, разглядывая обойму… Андрей следил за ним.

– Н-да, уважаю, – Витя засмеялся и стал жать Андрею руку. – Уважаю! – Он взял одну из гранат. – Давай рванем магазин!

– Положи… – Андрей аккуратно обмотал все в тряпки, спрятал в чемодан. – А то потеряешь.

– Ладно… – сказал Витя. – Я себе тоже достану.

– Зачем? Тебе не надо…

Таня с кровати смотрела на них.

Был шторм, море, набрав пыли, било меловыми волнами в берег, пеной покрывая мокрые скалы, обдавая выше головы людей, пробиравшихся вдоль обрыва к дороге. Тучи низко шли над морем из Турции и приносили дожди, лившие целыми днями.

Они сидели дома, иногда даже не вставая с постели. Таня, загоревшая, с побелевшими ресницами, все молчала, тревожно глядя в окно, или лежала тихо, отвернувшись к стене.

– Ну что с тобой? – целовал ее Андрей. – Не грусти.

– Не знаю, – отвечала она и старалась улыбнуться. – Это дождь тоску наводит… – Но снова замолкала, смотрела на Андрея странно.

– Ну что случилось? – томился он и сам отходил к окну, с неясной тревогой глядел на мокрые, туманившиеся холмы, на вздувшийся шумящий ручей.

– Нас ищут, наверное… – говорила она тихо. – Где-то звонят, сообщают приметы, где-то идут, лежат бумаги… Сколько нам еще осталось?

– Перестань, – он садился к ней. – Им не до нас. Знаешь, сколько у них дел?

– Нет. У них одно дело – мы. – И она, не отвечая на его поцелуи, глядела спокойно на Витю, который, открыв дверь к ним, садился спиной на пороге, курил, выставив на крыльцо босые ноги, мыл их под дождем, объявляя изредка:

– Собака прошла за ручьем. Мокрая, как шапка…

И приехала Лариса. Поднялась по ступеням, мокрая, свежая, под большим мужским зонтом, поставила в комнату чемодан, оглядев весело Витю.

– Ну здравствуй, жених… – Они по-мужски пожали друг другу руки.

Она по-матерински обняла Таню, радостно бросившуюся к ней на шею, поцеловала Андрея, огляделась смеясь, стряхивая капли с волос, достала тут же шампанское, коньяк…

– Что же вы, черти, слякоть развели? Юг называется…

И они устроили пикник, Андрей сбегал на мокрый двор, взял у хозяйки сыра, холодного мяса, зелень, в сухом просторном подвале она наполнила две большие фляги старым отстоявшимся вином, остальные, одевшись, спустились в свитерах, кедах. Они разобрали сумки, корзины, выпили сначала тут же виноградной водки из старых рюмок, что вынесла хозяйка, толстая добрая армянка, прикрываясь зонтами вышли к ручью, выпили еще на скользком берегу у ограды и уже не очень прикрываясь зонтами, отправились вдоль ручья вверх.

Смеясь, переговариваясь, они шли по камням, прошли загоны для скота, вошли в орешник, где на них глянула понурая мокрая корова. Справа и слева поднимались сырые холмы, и впереди над свисавшими к ручью лианами были холмы, на них изгороди, сады, мокрые кукурузные поля с клубившимся туманом, дождь сыпал мелкий, теплый, и вверху ходили круто тучи, открывая и пряча далекие И высокие хребты Бзыби.

Ручей петлял, с галечных перекатов прятался в узкие туннели, заросли, они то шли по воде прямо, не выбирая пути, то, встав, целовались, прижавшись мокрыми лицами, и тогда где-то впереди их звал звонкий голос Ларисы. Подхватив корзины, они бежали, пока не находили их, Ларису, утиравшую дождь с лица, и Витю, курившего на камне.

– Витя, – спрашивала тогда Таня, – а мы возьмем с собой в Америку Ларису?

– Возьмем, – отвечал Витя.

– А Наташу?

– Возьмем. И хозяйку возьмем, она мне носки подарила. И татар всех, и всех режиссеров, и всех комсомольцев и педерастов, и мастеров, и старух, и детей! Мы соберемся у границы утром, угрюмые и сирые, с узлами, сетками, все триста миллионов, над рекой туман, утки в камыше, тихо… Я закричу с горы страшно; «В Америку… Мо-о-ожно?!» И мы пойдем, двинемся разом вброд…

Отогнув кусты в одном из ответвлений ручья, они проникли в глубокий сумрачный каньон с колодцами и стенами, заросшими густо мхом, с ваннами в скалах, с водопадами. Вверху на зеленых плитах лежал навес из упавших деревьев, пиан гирлянд мха, с которых падали тяжелые капли.

Они разложили закуски на расщепленном стволе на мху, белый сыр, лаваш, желтый пласт холодной мамалыги.

– Ну! – Лариса взяла флягу, не удержалась и расцеловала всех. – За счастье…

Наверху по крутой, петляющей тропе подошли к туманившемуся провалу, встали, держась за мокрый можжевельник.

– Неужели мы там были? – тихо сказала Таня, глядя вниз. – Отсюда кажется, там живут ведьмы.

И тогда Витя вдруг достал из кармана что-то черное и толкнул Андрея: Тот увидел ясно мелкие капли на залоснившейся, жирной, черной гранате.

– Ты что, с ума сошел? – Он ало отнял гранату. – Какого черта ты ее взял?

Таня и Лариса с удивлением глядели на них.

– Здесь же люди, пограничники ходят…

Все стояли притихшие, с какими-то странными лицами. Веселье оборвалось, сразу стало тоскливо.

– Ладно, – Андрей вдруг решился. – На! Знаешь, как?

– Может, не нужно? – робко спросила Таня.

– Нужно, – Андрей хлебнул из фляги, спустился пониже, заглянул в провал, столкнул Туда камень. – Только отойдите подальше…

Он встал рядом с Витей. Тот уже держал за кольцо.

– Только я прошу тебя, кидай сразу. Запал четыре и две секунды, – он обернулся к девушкам. – Давайте только что-нибудь крикнем! На счастье! Ну!

Витя, присев, смотрел на Андрея.

– Давай! – заорал он.

Вит дернул что было сил кольцо, пошатнулся, падая вперед, Андрей схватил его за шиворот, тогда только неловко, от груди, Витя кинул… Все молчали, глядели, как она повисла в воздухе над провалом, как, громко щелкнув, от нее отлетает скоба предохранителя. Она исчезла внизу, и все.

– Наверное… – сказал Витя.

И тогда ударило. Не внизу, а здесь со всех сторон, сильно, словно взорвали гору. Они, оглохшие, не сговариваясь, побежали по склону от провала, лишь Андрей удержался, вернувшись, подхватил сумки, глядел все, завороженный, как из ямы поднимается желтый сернистый дым…

Они бежали через мокрый лес вниз, не разбирая дороги, вылетели на открытый холм, по его гребню среди, кустов, соскальзывая в мокрой траве, падая, катились кубарем. Наконец выбежав на обрыв над морем, Витя сел и засмеялся, и все расхохотались, упали на землю, стараясь отдышаться.