Текст книги "Праздник саранчи"

Автор книги: Алексей Саморядов

Соавторы: Петр Луцик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

– Федор Иваныч, – тихо сказал Митя. – Ты мне помогай потихоньку. – Он, не отрываясь, смотрел на лицо девушки.

– А тот как? – спросил Федор Иванович.

– Тот нормально. Я пулю найти не могу.

– Печень задело?

– Вроде нет. Кончается она, – добавил он тихо.

Зоотехник раскрыл чемоданчик, развернул тряпку с инструментами.

– У меня ж для скотины инструмент-то! – вздохнул он.

– Ничего, – сказал Митя. – Ты только помогай мне…

Они работали молча, как часовщики. Время тянулось медленно. Тишина стояла во дворе, все молча, не отрываясь, смотрели на стол под марлевым пологом. Вдруг Митя поднялся.

– Я передохну, – сказал он. – Не соображаю чего-то.

Он вышел из круга, держа руки перед собой в окровавленных перчатках. Прошелся по двору, ни на кого не глядя. Люди во дворе по-прежнему сидели молча. За воротами тоже стояли люди, машины, кони. Вечерело…

Митя сидел над девушкой один. Он молча что-то делал в ее животе. Над его головой горела лампочка. Начиналась ночь.

Рядом, на стуле, сидел старик-зоотехник. Он дремал, склонив голову набок. Вдруг Митя выпрямился и бросил в таз пулю. От звука Федор Иванович проснулся. Митя, склонившись, продолжал работать.

Подошел Рябов, подвел за локоть здоровенного парня. Парень, улыбаясь, покачивался.

– Вот, – сказал Рябов. – У него вторая группа, резус отрицательный. Но он, собака, пьяный!

– Это ничего, – сказал Митя. – Это даже хорошо.

Парня посадили на стул, вогнали ему иглу в вену. От иглы шла длинная трубка с резиновой грушей посередине. Иглу на другом конце трубки ввели в руку девушки, и Федор Иванович, нажимая на грушу, стал перекачивать кровь.

Митя продолжал возиться в ране.

– Сколько уже? – спросил он через некоторое время.

– Да литра полтора, хватит, – ответил зоотехник.

– Качай еще, – сказал Рябов. – Кобель здоровый. Что, Петро, крови не жалко? – спросил он у парня.

– Нет, запросто, – улыбаясь, ответил парень.

– Хватит, хватит, – сказал Митя. – Дайте водки ему…

Митя и Федор Иванович работали уже стоя, вдвоем.

Зоотехник подавал Мите инструменты, помогал держать их, когда было нужно. Митя зашивал рану…

Закончив зашивать, он наложил на живот девушки повязку. Склонившись над ее лицом, поднял ее веки, осмотрел зрачки. Щеки девушки порозовели. Митя постоял, щупая ее пульс, потом улыбнулся и поцеловал в лоб.

– Все, – сказал Митя.

Он вышел из-под марлевого полога в ночь, прошел в дом, упал на диван и тотчас уснул.

Он не слышал, как во дворе и на холмах зашумели люди, машины. Степь ожила, наполнившись криками, светом. Он не видел, как в комнату вошел Рябов, постоял тихо и вышел…

Ночью была буря. Выла собака. Ветер срывал солому с крыши, раскачивал провода во дворе. Дождь хлестал в окна. Марлевый полог над каменным столом сорвало и унесло в степь. Завалились столбы у навеса. Митя спал и ничего не слышал.

Утром он вышел во двор и не узнал его. Ночная буря свалила навес, разметала вещи по двору, сорвала флаг, висевший на крыше.

Митя прошел по двору, поднял ведро. Попробовал поставить столбы с навесом. За сараем он нашел шест, на котором висел раньше флаг.

Он сходил в дом, вынес старую черную рубашку. Рукавами привязал ее к шесту. Шест снова поднял на крышу и укрепил.

Рубашка ожила на ветру черным флагом. Митя осмотрел флаг из-под ладони, усмехнулся…

Он сидел в доме за столом и протирал спиртом свои инструменты. Во дворе вдруг залаяла собака. Митя поднял голову.

На пороге, держась обеими руками за дверной косяк, стоял человек. Митя узнал его. Вид у человека был жалкий, испуганный. Митя посмотрел на него с любопытством. Ничего не сказав, он снова принялся протирать свои инструменты.

Человек тихо прошел в комнату, сел на корточки у стены. Он внимательно смотрел на Митю. Вдруг он заскулил тихо.

Митя встал, присел рядом с ним.

– Ты кто? – спросил он.

Человек не отвечал. У него было лицо идиота, и весь он был грязный и дикий. Он снова заскулил громче и потрогал рукой бок.

– Давай посмотрю, – Митя протянул руку. – Не бойся.

Митя прикоснулся к нему, и он вздрогнул. Митя улыбнулся. Он попробовал поднять на человеке рубашку, но тот вдруг забился, закрывая голову руками.

Митя отошел, бросив его. Человек замолчал. Он поднялся и вдруг сам снял с себя грязную вылинявшую рубашку. На теле у него под рукой была огромная гнойная язва.

Митя, не прикасаясь к нему, осмотрел язву. Взяв со стола скальпель и ватные тампоны, он осторожно, скальпелем, стал чистить язву. Человек стоял не двигаясь, шумно дыша, как животное.

Митя, намочив спиртом ватные тампоны, приложил их у ране. Человек завизжал, забился так, что Митя с трудом удержал его.

– Тихо, тихо, – успокаивал он. – Запаршивел ты, брат. Вымыть бы тебя надо.

Митя наложил на язву повязку. Собрав грязную вату, обрывки бинта, он вынес их во двор, бросил в печь. Вымыл руки.

Когда он вернулся, человек сидел за Митиным столом в его чистой рубахе и смеялся. Ящики из стола были вывернуты на пол, на полу валялись Митины инструменты, разбитые пузырьки с лекарствами, разорванные бинты, книги, фотографии.

Митя бросился к идиоту. Тот захохотал и вскочил на стол. Митя поймал его за ногу и стащил со стола. Идиот вдруг схватил Митин скальпель и ударил его в живот. Засмеялся снова и выбежал во двор.

Митя, держась за живот, вышел из дома. Во дворе никого не было. Зажав живот, на подгибающихся коленях Митя дошел до ворот.

Человек, поднимая пыль, быстро взбирался на холм. Митя пошел следом, попробовал бежать, но упал на колени. Потом завалился на бок…

Кто-то склонился над ним. Чьи-то руки приподняли ему голову. Он открыл глаза и увидел черную бескрайнюю степь и черное небо над степью. Митя смотрел на лицо склонившегося, как смотрят на то, что видят впервые и не знают, что это такое.

– Тебе больно, это пройдет, – сказал склонившийся, и лицо его было словно вырублено из камня.

– Я устал, – тихо сказал Митя. – Забери меня.

– Ты еще молодой, у тебя все еще будет, – голос говорившего быт тихим и чистым.

– Нет, – прошептал Митя. – Лучше забери меня.

Склонившийся над ним покачал головой, улыбнулся и поцеловал Митю в лоб.

– Иди, – сказал он.

Мит приоткрыл глаза и увидел зоотехника Федора Ивановича, нагнувшегося над ним.

– Ну напугал ты нас! – сказал старик. – Жив, слава Богу!

Митя снова прикрыл глаза.

– Я не хочу, – прошептал он склонившемуся над ним, с вырубленным, как из камня, лицом. – Я ничего не хочу. Мне здесь хорошо.

– Иди, уже пора…

Он покачивался на куске брезента, привязанного к двум жердям. Четыре мужика несли его по степи, положив жерди на плечи. Федор Иванович, зоотехник, шел рядом.

– Осторожненько, тихо-тихо, ребятки, – говорил он мужикам. – Напугал ты меня, Дмитрий Васильевич! Ты чего надумал, а? Помирать собрался, бросить меня, старика, захотел? Нехорошо, мне одному, что ли, лямку тянуть? Ты уж нас не бросай! – все говорил он ласковым, дрожащим голосом.

Митя чуть повернул голову и увидел вдали свой дом, шест и белый флаг…

Петя и Леша

Книга, которую вы держите в руках, написана молодыми знаменитыми, без преувеличения, лучшими отечественными сценаристами последнего поколения – Петром Луциком и Алексеем Саморядовым.

С этими именами многие связывали кино XXI века, мост к которому они проложили уже сегодня. Вспомните недавние фильмы, основательно пошумевшие по большим и малым экранам – «Дюба-дюба», «Гангофер», «Дети чугунных богов», «Лимита» – все они поставлены по их сценариям. Все получили высокие награды на престижных российских и международных фестивалях. И только авторы сценария, Луцик и Саморядов, еще вчера никому не известные парни с окраин нашей великой и нерушимой, были вечно удручены увиденным на экране и искренне жалели о неудаче, о том, что не сняли своих фамилий с титров… Правда, было одно исключение – фильм «Гангофер», действительно талантливо поставленный их другом, режиссером Бахытом Килибаевым, пока он единственный порадовал их душу. Здесь они во многом узнали себя, а точнее людей своего поля, которые могут и крепко выпить, и загулять, и влюбиться сдуру, и даже испугаться, когда страшно, но! И вот это «но» было для них священным в жизни и в литературе – дружба превыше всего! В ней таится спасительная мужская сила, без нее ни побед, ни счастья, ни радости, ни земли под ногами. Они ценили радость и личный заработанный успех. А то, что принимали награды без суеты и публичного ликования, так это от того, что знали цену Слову. Потому и собой были недовольны, потому и рукописей не берегли. Надеялись на свой божий дар, верили, что главное Слово они еще скажут, оно впереди… А я и не знаю, кто сегодня в нашей гильдии кинодраматургов может похвастаться наличием сразу трех высших премий: «Ника», «Золотой Овен» да еще премией им. Сергея Эйзенштейна за лучший сценарий года?

Думали ли мы с Одельшой Александровичем Агишевым, когда в 1985 году принимали их к себе в мастерскую во ВГИК, что вот именно эти ребята всего через несколько лет вдохнут новую жизнь в захиревший перестроечный экран? Конечно, надеялись, ставя им жирные пятерки на творческих экзаменах по мастерству, но они опередили наш прогноз. Но об этом чуть позже.

Итак, слава не заставила себя долго ждать. Петра Луцика и Алексея Саморядова осаждают режиссеры, их дружбы ищет московская элита, в вечной любви клянутся им девушки и, как полное признание успеха, – сама несравненная Алла Борисовна Пугачева заказывает им сценарий игрового фильма с главной ролью для себя!

Вы скажете: вот счастливчики! В рубашке родились!

Не торопитесь. Счастье в России, как водится, долгим не бывает.

Имена Петра Луцика и Леши Саморядова соединила Жизнь. Иначе как бы они, понятия не имевшие друг о друге, оказались вдруг вдвоем в одно время в одном и том же месте, у нас во ВГИКе? Да, их имена неразделимы. Но разлучила их всесильная Судьба.

Эту книгу мы вместе с Петей Луциком делаем для Леши.

Полтора года назад, зимой 1994 года, за час до закрытия Ялтинского кинофестиваля, где они с Петром должны были получить очередную премию за сценарий «Дюба-дюба», Леша пришел в гостиницу переодеться. Вечерело. Он поднялся на десятый этаж к своему номеру и обнаружил, что потерял ключ. Зная характер Леши, могу предположить, что он недолго колебался: идти ему к администратору за запасным и нарваться на скандал перед праздником, или постучаться к соседу и из его номера по балконам перелезть в свой.

Он постучался. Сосед удивился просьбе, но не остановил. Киношный приятель, стоявший рядом, не схватил за руку…

Леша сорвался.

Да, эту книгу мы с Петей делаем для Леши. Много у него в последние годы случалось радости. А вот книги не было. Эта станет первой. Стало быть, и разговор в ней больше пойдет о нем, о Леше.

Здесь не попытка создания биографии. Ее писать еще рано. Не все собрано, не все прочитано и изучено. Мы предлагаем лишь штрихи к портрету Алексея Саморядова, большого писателя, имя которого, без сомнения, будет скоро открыто в изданиях его прозы.

Жизнь Леши Саморядова странным образом напоминает его работы. Листки, листки разрозненные, раздаренные, разорванные, потерянные… Все перемешано, сдвинуто во времени и пространстве… Хаос, подвластный ему одному. По страницам Лешиных рукописей скачут кони, веселые кони, реже с тачанками и всадниками, чаще одни… Скачут куда-то ввысь. И конечно, мечутся, отдыхают, воюют казаки, любимое его братство. Еще ножи, клинки, сабли, кривые ятаганы. Попадаются пулеметы и плетеные нагайки с фасонными ручками… Сотни превосходных рисунков… Скрытая жизнь Лешиной души, богатство, о котором мы не догадывались. И, наконец, потрясающие тексты, рассказы, преимущественно старые, мне знакомые, главы из недописанного романа, замыслы, обрывки чьих-то разговоров, откровения, диалоги с Богом… Сомнения. Поиски Его… И как искупление за неверие – «Я не сжигал города!» И тут же нежные письма оренбургских девушек. Попадаются женские письма и из тюрьмы. От нее. Ее история скоро послужит основой для сценария «Дюба-дюба»… Все вперемежку. Как жизнь, как наши воспоминания. Леша помнится легко и даже весело. Видно, радость, которую он нам давал, пересилила печаль.

Месяц назад, 5 июля ему бы исполнилось 33 года…

Три толстых папки, полиэтиленовый пакет и конверты с фотографиями собрала мама Алексея, Евдокия Абрамовна, и привезла мне в Москву. Все-все, что осталось. Даже рыбку из красной материи, туго набитую ватой. Леша сделал ее в подарок маме в детском саду.

Впервые Лешины работы попали ко мне осенью восемьдесят первого года. Я вышла из отпуска, с трудом придя в себя после кошмара вступительных экзаменов, которые на сценарном факультете сопровождаются мучительным чтением сотен бездарных, отупляющих работ. Графоманы на свою стряпню изводят реки чернил и пуды бумаги. И вдруг, когда все позади, мне на кафедре с мольбами предлагают прочесть еще одну завалявшуюся папку, посланную к нам на конкурс каким-то балбесом с многомесячным опозданием. Она валяется давно, и никто теперь не хочет ее читать… А отвечать надо. Когда я увидела эту неподъемную замусоленную красную папку, я заранее пожалела себя. В ней были рассказы. Небольшие, страниц по пять-шесть. Но семьдесят с чем-то штук! Автор – А. Саморядов. «Еще одно горе семьи», – подумала я. А ошибок!.. В первом же абзаце устала считать… А во втором… Со второго мне стало интересно… Интересно и смешно. Цитирую по утаенной от автора рукописи первого варианта теперь знаменитого Леш иного рассказа «ГАМЛЕТ»: «Не важно, кто вы и какой занимаете пост, каждому может присниться всякое. Приснится и так стыдно станет, что и рассказать никому нельзя…»

Я читала, не отрываясь, рассказы малограмотного провинциального парнишки. Почти все они были про работяг, явно бок о бок живущих с автором. Колоритнейшие фигуры, отличные от чудиков Шукшина. Его герои ерничали, травили удивительные «взаправдашние» истории, больше всего любили обеденный перерыв и дешевую «халявную» выпивку… Узнаваемый, веселый и цельный мир неимущих и свободных людей, давно приспособившихся к режиму, к лживым начальникам, но не прощающих подлостей своим. Читая, я все больше убеждалась, что передо мной огромный талант. Талант запущенный, стихийно развившийся, нуждающийся в скорой и неотложной помощи.

Я написала Леше с хорошей фамилией Саморядов письмо. Он ответил.

Мы начали работать по телефону, разбирая рассказ за рассказом. Звонил он всегда поздно, как я догадывалась, с казенных телефонов. Я готовила его к поступлению во ВГИК в ближайшее лето, с надеждой тут же перевести к себе на второй курс. Он рвался, переделывал старое, писал новые вещи, удивляя неисчерпаемостью замыслов. Такое во ВГИКе встретишь редко… Он готовился поступать неохотно, читал теоретические труды по программе, однажды попросил прислать сценарий «Ночи Кабирии». Его ждали. Благожелательная к талантливым ребятам, Алла Золотухина, в те годы – ответственный секретарь приемной комиссии, обещала поддержку новому Шукшину… Но Леша не приехал. Осенью рассказал душераздирающую историю, как был послан на Север и замерз в бурю с грузовиком… Банальную историю рассказал здорово, по-писательски. Конечно, никакого Севера не было. Я поняла – боится, слишком много поставлено на карту жизни. Всю зиму мы продолжали работать. В июле он приехал. Опять приемная комиссия слушала про «молодого Шукшина» и мастера, ведущие набор, естественно, знали о нем тоже. Я была спокойна. Но первого сентября, выйдя из отпуска, узнала, что мои коллеги его не взяли. «Темен, безграмотен, ничего про кино не знает. Писать не может. И вообще производит впечатление сельского дурачка…» Необъяснимо. Невозможно поверить…

По телефону слышу – шок, депрессия. Со мной закрытый Леша был в меру откровенен. Узнаю про срывы, приводы в милицию, драки, аресты друзей и самое страшное: «Из-за моей писанины меня вся улица на смех поднимает, дураком, идиотом считает. Даже домашние стесняться стали, гонят на улицу, „иди с ребятами погуляй“, сколько можно писать… Вера Владимировна, возьмите меня во ВГИК. Здесь мне только одна дорога: или в канаву, или в тюрьму».

Во ВГИК Алексей поступил только через четыре года, когда подошел новый набор и мы вместе с замечательным драматургом и прекрасным человеком Одельшой Александровичем Агишевым набирали свою первую совместную мастерскую.

Оставалось несколько дней до приема, а Леши нет. Нет и все. В его архиве я увидела две свои телеграммы с одинаковым текстом: «Вы очень одаренный человек, вы должны учиться… Срочно приезжайте» и т. д.

Я оплатила текст дважды, с просьбой вручить телеграмму Леше второй раз через шесть часов. Атака не удалась. Молчание. Последний шанс таял на глазах. Я кинулась на почту и написала ему в телеграмме громадное открытое письмо, где настаивала: он обязан приехать в Москву, он не имеет права трусить. Он огромный талант, он может стать как Лев Толстой для России, как Шекспир для Англии. Без него Россия погибнет… Эту телеграмму я писала уже не для Леши, а больше для окраинной оренбургской улицы, для его двора, для Лешиных друзей и родителей, потому что такую телеграмму в провинции пронесут по всем домам. Мой крик о помощи был услышан, и родители вытолкнули его из дома, заставили сесть в самолет…

Он прилетел. В самый последний момент.

Петя и Леша стали друзьями и соавторами. Когда это произошло? Не знаю. Я просто не помню их врозь. Здесь, в самой маленькой вгиковской аудитории под номером 203 вставали рядом на наших глазах два равновеликих имени – Петр Луцик и Алексей Саморядов. С первого курса они писали очень сильно и были лучшими в мастерской. Каждый раз они приносили новые, ни на что не похожие сюжеты. То казаки с нагайками вырывались из глубины времени, чтобы высечь голую задницу райкомовского чиновника, то прочитывалась захватывающая история мальчика-мутанта, живущего в трубах под центром Москвы. Их всегда было интересно просто слушать.

Но, конечно, событием, далеко вышедшим за пределы учебного процесса, стал сценарий «Дюба-дюба». Пронзительная, жестокая и нежная история.

Экзамен по мастерству на третьем курсе проходил в нашей мастерской как всегда сверхвзыскательно. На него приглашались самые известные и даровитые драматурги. Естественно, им было необходимо послать сценарий минимум за неделю, да и самим надо было прочесть, а на курсе десять человек. Короче, неделя – крайний срок. Одельша Александрович педагог милостью Божьей. Любит, любит, но спуску не дает. Во всяком случае, тому курсу спуску не было. И они знали: не принес вовремя – снимаешься с экзамена, и нет тебе впредь никакой любви, ни веры, ни уважения. И случая не было, чтобы кто-то не успел.

Но Петр и Леша явно опаздывали. При этом скрывали, что объем их работы дважды превышает обычный материал. Ситуация накалялась. Уходили последние дни. Они звонили, оправдывались, обещали и ничего. Печатать на машинке они так и не научились. Денег на машинистку, видимо, не хватало, сценарий огромный – сто сорок две страницы! Но гордость не позволяла оправдываться. Ребята метались, проигрывать не привыкли, искали выход. В конце концов Одельша разозлился и отвесил им по телефону хорошую оплеуху. В последние два дня они звонили мне каждые два часа. Агишеву боялись. «Вера Владимировна, – вздыхал Леша, – а вы знаете, как мы печатаем? Выходим в коридор общежития по очереди. Увидим девчонку киноведку и говорим: „Пойдем целоваться“… Она и идет. Мы ее за машинку: „Отстучи страничку“… Ну, а после седьмой она уже и целоваться не хочет. Ищем другую».

Петр и Леша привезли мне сценарий накануне экзамена в половине двенадцатого ночи. Я читала его до утра. Во вгиковском коридоре меня поджидали Петя и Леша, натянутые, как струна. Ведь я единственная, кто прочел «Дюбу»… Я подошла к ним и, чего со мной отродясь не бывало, попросила, как за живую: «Братцы, а нельзя оставить Таню в живых?» Они улыбнулись, поняли, что сценарий состоялся, но виновато покачали головами. А я поняла, что родились настоящие зрелые художники и пора ученичества закончилась.

Так оно и случилось. В это утро они стали знаменитыми. Началась большая работа, большая отдача накопленного, пережитого за всю жизнь. Потом была Америка. Голливуд. Они слегка покорили Америку и написали для американцев «Северную Одиссею». И пошло и поехало, случилось все, о чем я рассказала вначале…

Он лежит передо мной. Новый сценарий Петра Луцика и Алексея Саморядова, законченный только что. Сценарий о любви и смерти. Жестокий и нежный, как всегда у них. Они придумывали его вместе, а работать над ним Петру пришлось одному. И сколько еще ему одному предстоит сделать теперь за двоих. Знаю, немало. Просто нет больше на свете другого человека, кроме Пети, который поймет, разгадает и исполнит все так, как сделали бы они вместе.

Вера Тулякова