Текст книги "Праздник саранчи"

Автор книги: Алексей Саморядов

Соавторы: Петр Луцик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Все молчали напряженно, лишь Андреевский флаг бился на ветру. Вдруг все взорвалось разом.

– Ура! Ура! Слава батьке! – кричали разом, кто-то палил в воздух.

Митрофан обернулся у палатки, руку поднял.

– Жалую на всех коньяка два ящика и две канистры спирта из моей доли!

Все снова закричали, смешавшись…

Коньяк из бутылок сливали в огромный казан. Туда же вылили спирт.

Долговязый сивый парень скинул с себя полушубок и свитер. Оставшись в одной рубашке, встал у казана виночерпием. Огромной кружкой разливал смесь в посыпавшиеся со всех сторон котелки и кружки.

– Да не обпейтесь! – кричал отец Федор войску. – Счас мясо дойдет. Куремса! – заорал он виночерпию страшно. – По два раза не отпускай, чтоб войско к обеду приготовилось!

Николай, обойдя все нарты и митрофановских собак, отдыхавших на снегу, остановился у одних нарт и откинул овчину. Уселся у пулемета, с интересом и восхищением осматривая его.

Но тут же перед ним вырос мужик, худой, небольшого роста, нервный и злой.

– Ты что тут смотришь? – закричал он сразу же. – Как фамилия? А ну, пошел отседова!

Николай с интересом оглядел его и, когда мужик хотел схватить его за воротник, сам кинулся, пытаясь ударить его кулаком в нос. Но мужик увернулся, продолжая кричать громче.

– А ну, пошел отсюда, сопляк, нашел игрушки! – он не убегал от Николая, но и не подпускал его к себе, каждую секунду норовя забежать сзади. – Кому сказал!

Николай, озираясь, еще несколько раз попробовал зацепить мужика, но все без успеха, мужик уворачивался и, достав из кармана наган, сам пытался ударить Николая по голове.

– Я посмотрю и уйду! – наконец зло сказал Николай. – Чего надо тебе?

– Спроси разрешения, а потом смотри! – так же зло ответил мужик. – Это тебе не игрушка! – и вдруг пошел от него к толпе, которая стала кричать и смеяться.

Николай плюнул, пошел следом.

Стрелки, погонщики кричали, подбадривая, окружив высокую сосну. Парень, лет двадцати пяти, скинув с себя парку, в рубахе, взяв в руки по топору, полез на сосну, по очереди врубая топоры в ствол, цепляясь за сучья.

Он забрался метра на три, но сорвался и упал, разбив в кровь нос. Хотел лезть снова, но у него отобрали топоры, и полез другой. Вскоре он уже был на самом верху, сбросил один топор вниз и спустился вниз при помощи уже одного топора. Все закричали, бросая в него свои шапки.

Митрофан, стоявший чуть поодаль, вдруг снял с себя песцовую шубу и поднял ее над головой:

– Пристало ли стрелкам белками по деревьям скакать? А вот кто со ста шагов попадет в ложку, тому шубу пожалую! – и он скинул шубу на нарты. – Ложку мою принесите, для чая, и тулуп, – приказал стоящему рядом парню.

Все окружили его, разглядывая дорогой приз. На Митрофана накинули хороший полушубок, и он поднял над головой чайную серебряную ложку:

– Объявляю императорские стрельбы.

Войско заревело.

Шубу повесили на шест в снегу. На сто шагов оттащили нарты. Один из погонщиков укрепил на нартах ложку, сел в двух шагах в снег, закурил…

Вызвались стрелять все, мешая друг другу. Наконец к условной черте вышел один, не ложась, прицелился, выстрелил, закричал.

Ложку снесло с нарт. Мужик встал, нашел ее в снегу, отер о ватные штаны, укрепил снова, не успел сесть еще, как выстрелил второй и ложку снова вышибло с нарт. Матерясь, мужик опять нашел ее и только начал крепить, как третий выстрелом выбил ложку у него из рук. Стрелки загоготали.

Когда ложка снова появилась, выстрелило сразу несколько человек. Ложка разлетелась.

– Нет, так не годится. Шуба у меня одна! Давайте еще на сто щагсв! – приказал Митрофан.

Принесли еще одну ложку и нарты отодвинули еще на его шагов. Желающих сразу поубавилось, ложки совсем не было видно.

Стреляло человек десять, но ложка осталась в расщелине на нартах. Один раз она зазвенела, но не выскочила даже.

– Следующий! – кричали охотники.

Вышел мужик, худой, но крепкий, тот что сцепился с Николаем из-за пулемета.

– Давай, Филипп Ильич, не посрами! – кричали ему митрофановские стрелки.

Филипп Ильич отёр ствол карабина рукавом, вынул осторожно из внутреннего кармана футляр, достал очки в железной оправе. Долго тер их и цеплял на нос Встал на одно колено, прокашлявшись, вскинул карабин. Опустив голову к самому плечу, целился долго, выстрелил.

– Есть, попал! – закричал мужик от нарт. – Погнулась ложка!

Стрелки заволновались.

– В очках не считается! – закричал кто-то. – В очках я и сам попаду, без очков пусть стреляет.

– Что не стреляешь, Александр Степаныч? – спросил Митрофан Сафронова, стоявшего рядом.

– Мне шуба ни к чему, – лениво отозвался Александр. – Да и не по чину мне в твою ложку стрелять.

– Это что ж за чин у тебя? – удивился Митрофан.

– Ну, ежели ты наместник, то я не меньше майора, а то и полковник при своем отряде.

– Ну это ты загнул! – возмутился Митрофан. – Я себя выше полковника не числю! А ты, значит, старший лейтенант будешь!

Александр улыбнулся:

– Пусть так, но на майорской должности.

– Ну, так еще может быть, – успокоился Митрофан.

К черте вышел якут Потемкин, держа трехлинейную винтовку Сафронова. По знаку он широко расставил ноги и начал целиться. Выстрелил и тут же пошел к шубе, висевшей на шесте.

– Ты чего это? – удивился Митрофан.

– Моя шуба, – сказал Потемкин спокойно.

От нарт, крича, бежал мужик. Добежав до Митрофана, протянул ложку, простреленную аккуратно посередине. Митрофан восхищенно оглядел ложку, подошел к якуту, обнял его:

– Молодец, Потемкин! Вот! – обратился он к остальным. – Как стрелять надо! Адъютантом ко мне пойдешь?

– Не могу, батька, товар везти надо.

– Какой товар, брось.

– Не могу, батька, Сашку не оставлю.

– Все равно молодец, носи шубу! Махотин! – Митрофан поманил Филиппа Ильича.

Потёмкин оглядел на себе шубу и вдруг достал из кармана апельсин. Увидев апельсин, все мужики загоготали.

– Апельсинами балуешься, Митрофан Романыч? – крикнул кто-то.

Потемкин протянул апельсин Махотину, чем снова вызвал хохот. Митрофан, смеясь со всеми, снял с пальца золотую печатку, протянул Махотину:

– Помни и ты меня, Филипп Ильич!

Зажаренную оленью тушу резали огромными кусками. Виночерпий разливал всем, кто подавал кружки, по полной. Стемнело.

Митрофан поставил на нарты видеомагнитофон, включил его, объявив:

– Счас я вам, ребятушки, таких баб покажу, что вам и не снилось. Такие бабы и существовать даже не могут в природе!

Пятьдесят голов уставились в экран телевизора. Садились рядами, прямо в снег, в одной руке кусок жареного мяса, в другой кружка со смесью коньяка и спирта.

Митрофан, посмеиваясь, следил за ними, присев на нарты рядом с отцом Федором. Вдруг он заметил Николая, который топтался рядом с ним.

– Тебе чего? – спросил Митрофан строго.

– Митрофан Романыч, у вас там на боку не маузер висит?

– Маузер, тебе что?

– В жизни маузеров не видел, – сказал Николай ласково.

– Увидишьеще.

– Ты мне продай его, Митрофан Романыч, я тебе два литра спирта дам!

– Чего? – изумился Митрофан. – Видел? – он обернулся к отцу Федору. – Иди, парень, баб смотри!

– Да успеется. Ну пять литров, а?

– Иди от меня, я сказал!

– Да что тебе им делать, продай, а? Митрофан Романыч!

– Уйди, я тебе говорю! – Митрофан огляделся, чем бы кинуть в парня.

– Ну хоть покажи!

– Да ты бес! – вдруг сказал отец Федор. – Ты его, Митрофан, высеки!

Николай отошел в сторону и крикнул из темноты:

– Ну десять литров, и попу два, а?

Заиграла музыка.

На экране появилась красивая молодая девушка, и стрелки заревели.

Николай протиснулся в первые ряды, лег на снег у самого телевизора. Рядом с ним мужик, не отрывая взгляда от экрана, отпил шумными глотками из кружки и откусил мясо.

Девушка на экране сняла платье, оставшись в ажурном белье, и стрелки заревели второй раз. Кто-то в задних рядах выстрелил:

– Да тише вы, черти, не видать ничего!

Толпа загоготала.

Появилась вторая девушка, она тоже разделась и подошла к первой. Мужик, сидевший рядом с Николаем, перестал жевать.

Девушки поцеловались, стали ласкать друг друга.

Пятьдесят голов замерли на вытянутых шеях. Стрелки сидели, затаив дыхание, забыв про мясо и спирт. Николай отобрал у мужика кружку и глотнул. Утершись, схватил зубами пригоршню снега. Мужик не выдержал, подбежал к самому телевизору и поцеловал голую женскую задницу на экране. Стрелки взорвались хохотом.

– Ну, Путятин, ну казак!

– Где ж вы ходите, голубушки, здесь я, здесь, идите ко мне, милые! – закричал Путятин, снова поцеловал экран и стал пританцовывать у телевизора под музыку. К нему присоединился еще один, потом еще…

– Митрофан Романыч, батька, да где ж ети бабы есть? Веди нас туда, все как один пойдем! – закричал кто-то.

– Не дойдешь, потому как то в Америке! – ответили ему.

– Врешь! Мы с Митрофаном Романычем и Америке войну объявим!

– Эх, где та Америка, братцы? Да есть ли она вообще на этом свете?

Кто-то запел высоким, красивым голосом. Остальные подхватили разом, грянули старую казачью песню…

Митрофан, отец Федор и Сафронов сидели в палатке. На ящиках, застеленных кошмой, стояла водка, рюмки, закуска, лежали апельсины.

– Вверх на пятьсот километров никого нет, – говорил Митрофан. – А дальше – не знаю. Однако все может быть. Дам я тебе пять своих людей…

– Зачем?

– За моей долей присмотрят, да и мне спокойней будет… – Митрофан выпил водки, подышал. – У меня, Александр, забот хватает. Войско кормить, одевать – деньги нужны! Я за каждый патрон по рублю плачу. У кого семьи – семьям тоже деньги нужны. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил, а там человек верный, обещал мне всю приисковую казну сдать. Опередил Костя. Совсем озверел, убийца стал страшный. Никого не щадит, собака! Поймаю, повешу! На двадцать миллионов товару взял! Из-за него уже месяц кутерьма по всей тайге… Эх, я бы на эти деньги пушки купил, вездеходы…

– Не боишься, Митрофан Романыч, поймают тебя? – спросил Сафронов.

– Я отбоялся уж давно, а ловить меня поздно, меня убьют, другой сыщется… Или нет? Или бандит я, по-твоему?

– Зла от тебя мы не видели, – ответил Александр. – Может, ты и прав, не знаю пока. А человек ты вроде честный, но хитрый!

Митрофан улыбнулся. Отец Федор разлил водку по рюмкам. Чокнулись.

– Как повелось здесь, так пока и будет! – заговорил Митрофан. – Хлеб, винтовки и спирт. У кого они есть, тот и хозяин!

Снаружи все стихло вдруг, и пятьдесят голосов грянули разом:

– Ура батьке! Слава!

– Прощайте, ребятушки! – сказал Митрофан.

Андреевский флаг бился на ветру. Оба войска стояли в походных колоннах.

– …Дай Бог свидимся, а что случится, на Лену уходите, таи я буду и вас всех под защиту возьму! С Богом!

– Прощай и ты, Митрофан Романыч! – отвечали ему из отряда Сафронова.

Стрелки из обоих отрядов прощались между собой, и вдруг все зашевелилось, упряжки стали разъезжаться и, затянув одну и ту же песню, отряды разошлись, одни вправо, другие влево. И стало тихо, только вытоптанный снег и угли от костров…

Солнце. Ясный морозный день. Караван, упряжка за упряжкой, выбирался из глухой тайги на холм. Впереди, в песцовой шубе, якут Андрей Потемкин, на голове его красный атласный платок. За ним нарты Сафронова. В середине каравана ссутулившийся Лазарь. В конце так же спиной полулежал Николай, смотрел назад, но теперь за ним был не пустой след, а в хвост шла упряжка Махотина. Филипп Ильич изредка поглядывал на парня, Николай улыбался…

Солнце вставало над горизонтом. Собаки тяжело вытаскивали нарты из тайги на холм и останавливались передохнуть.

Сафронов встал на нарты, глядел в бинокль. Рядом с ним встал Махотин и, достав свой бинокль, стал тоже смотреть.

Сафронов опустил бинокль, с удивлением оглядел его:

– Это кто ж такой? – спросил он громко. – Какой такой стратег?

– Это комиссар Махотин, – весело ответил Николай. – За Советскую власть нас будет агитировать!

Махотин опустил быстро бинокль, озираясь на смеющихся мужиков.

– Увидели чего-нибудь? – серьезно спросил Александр.

– Так, ничего, чистенько, – так же серьезно ответил Махотин. – Можно идти.

– Ну спасибо… – и Сафронов дал знак трогаться.

Вечер. Заходило солнце. Караван спускался с хребта в долину…

Черное небо, звезды, караван двигался по фиолетовой снежной пустыне, среди чахлых елей…

Караван шел руслом реки, повторяя все ее изгибы. Ветра не было. От людей и собак отваливался пар, замерзая тут же. Вдруг собаки залаяли куда-то вправо. Погонщики взялись за оружие.

За поворотом на одинокой сосне висел человек. Он был в черном полушубке, шапке, за спиной ружье. Руки его не связаны, прижаты по швам, а на груди пришита фанера. На фанере крупными буквами написано – «Вор».

Погонщики, замедляя ход, вглядывались молча в почерневшее лицо повешенного, снова погоняли собак…

На небе мгла. Деревья попадались все реже. Караван шел среди невысоких скалистых гор. Вдруг слева внизу открылась долина; и люди, и собаки встали. В долине стояло пятиэтажное бетонное здание, пристройки, две бетонные коробки цехов, оплетенные трубами, выбитые окна, как черные глазницы, и кругом колючая проволока.

– Уходить надо, – шептал Андрей. – Здесь смерть, кто долго здесь стоит, тот умирает.

Мужики столпившись, слушали его, робко поглядывая не, брошенный завод.

Караван тронулся, пошел прочь, люди бежали рядом с нартами, помогая собакам.

Солнце взошло около одиннадцати утра, небо было чистое и пустое. Петляя между огромными каменными глыбами, нарты поднялись на перевал.

Мужики, останавливаясь, крестились, глядя на другую сторону хребта. Тайга кончилась. Впереди открывалась бесконечная страна, состоящая из белых снежных волн.

– Вот сна, матушка! – Митренко блеснул железными зубами и снял шапку. – Тундра.

– Ну, с Богом! – сказал Сафронов. – Теперь не зевай!

Упряжки пошли вниз…

Не было ни дерева, ни куста, ни камня. Был снег и черно-синее небо. Тундра, как штормовой океан, застывший разом, белый-белый…

Черное небо и холодная фиолетово-розовая корона под звездами – северное сияние. Внизу в бесконечном снежном поле двигалась маленькая живая нитка каравана…

Низкие тучи шли навстречу, на юг. Свирепая поземка заметала собак. Андрей и Александр, стоя на нартах, глядели вперед на маленькую черную точку В безбрежной белой пустыне. Якут кивнул…

Точка сказалась пятью чумами. Караван подходил тяжело, собаки завели свою песню, и сотни собачьих глоток ответили им. У чумов горел костер, стояли мужчины-чукчи, и ждало множество собачьих упряжек…

Андрей и Александр здоровались с чукчами. Погонщики, помогая шестами, быстро меняли собак на свежих. Чукчам отгрузили десять канистр со спиртом…

И снова неумолимо, на север шел караван. С холма йа холм. Кругом только белое, ни души. И вдруг нарты встали разом, и все псы зарычали, словно взбесились. Погонщики, расхватав оружие, стояли молча.

Серая туча впереди покрыла тундру. Тысячи, сотни тысяч оленей шли по тундре на запад, перекрыв дорогу каравану…

Уже и передохнули собаки, и люди обкурились на морозе, а серые олени все шли и шли без конца…

Короткий северный день угас, но караван все шел под зажегшимися звездами, словно единое живое существо, дыша натруженно сотнями собачьих глоток.

И вдруг в небе лопнул серебряный шар, заливая тундру химическим светом, а впереди на холмах зажглись сразу два зенитных прожектора. Воздух взорвался. С обеих стороне крест накрест легли трассы пулеметов. Лучи прожекторов шарили по холмам.

Упряжки, разворачиваясь, пошли назад. Со стороны прожекторов заскрежетало, и хриплый голос объявил в мегафон:

– Сдавайтесь, суки, и Советская власть вас помилует!

Упряжки, обгоняя одна другую, уходили от прожекторов и пулеметов.

– Куда?! – Александр на своих нартах перерезал отступавшим путь, вскочил, махнув винтовкой. – А ну назад!

– Да их там не меньше дивизии! – закричал один из мужиков.

– Весь Сибирский военный округ собрался тебя, дурака, ловить! – с издевкой сказал ему Александр. – Ишь, бегунцы, весь снег изгадили! Разберись в цепь!

Часть погонщиков, разворачивая нарты, клали собак, другие легли в цепь. Сафронов шел вдоль них в рост, не обращая внимания на пулеметные и автоматные трассы над головой.

– Что, стрелки, это вам не в ложку стрелять. Подумаешь, пулеметы да бэтээры, на то вам и оружие дадено! С бабами в бане мы храбрые! А ну, Ермаков, Потемкин, гасите мне эти фары! Гасите, гасите, к чертовой матери!

Ермаков и якут, сев для удобства на колени, стали бить из винтовок по прожекторам. Один погас тотчас. По второму ударили залпом и тоже погасили.

– А?! – закричал радостно Александр.

– Да! – ответили ему, радостно мужики.

– Можете воевать, курицыны дети? Махотин!

– Я! – сзади него вырос Филипп Ильич.

– Ну, давай, стратег! – Сафронов оглядел его. – Бери людей и на лыжах иди вон туда! – он показал на холм. – Посмотри, что у нас слева.

– Есть!

– Они нас потеряли, раззявы! – глядя в бинокль на автоматные трассы, сказал Александр. – Чего они вправо-то бьют?

Лопнуло с шипением, вверху снова зажглась ракета, осветив машину с прожектором, цепь, двигавшуюся впереди, и двух солдат, возившихся за машиной с ящиками.

Один из них вдруг вскрикнул, бросился к машине, но тут – же, закрыв голову руками, упал в снег. Другой с широко раскрытыми от ужаса глазами, вставал тихо, передергивая затвор у автомата.

Прямо на него, страшные в неверном свете, неслись собаки, а за ними на нартах сидели страшные люди с винтовками и шестами.

Одни нарты встали в десяти шагах, и солдат увидел ствол, направленный ему в живот, и улыбающееся лицо Путятина.

– Как фамилия, сынок?

– Морозов… – тихо сказал солдат.

– Ты, Морозов, автомат положи к ногам, а сам покури пока…

Упряжки, одна за другой, проносились бесшумно и лихо мимо солдата и разом исчезали, ныряя с холма…

Ударило тяжело, взорвавшийся снег накрыл упряжки белой лавиной.

– Веером расходись! – Закричал Сафронов, погоняя собак. – Оп-оп-оп-оп!

Нарты шли в ряд, как на гонках, неслись со скоростью машины.

Еще один снаряд взорвался позади. Александр обернулся. Справа, метрах в десяти неслась другая упряжка. Митренко, распластавшись на нартах, погонял собак лежа. Глянув на Александра, он улыбнулся ему всеми своими железными зубами.

– …Оп-оп-оп-оп!

Где-то вверху и в стороне заработали винты.

– А-а! – радостно закричал Митренко. – Сейчас они нас сверху агитировать будут.

– …Оп-оп-оп-оп!

Два вертолета, светя прожекторами, прошли над ними наискосок, стали разворачиваться для захода.

– Не останавливайся! – кричал Сафронов. – Бей по прожекторам! – он бросил шест, лег на спину, задрав винтовку.

Вертолеты пошли навстречу, стреляя из бортовых пулеметов. Два взрыва легло позади нарт.

Они снова развернулись, пошли еще ниже, почти над тундрой. Один из прожекторов погас, подбитый. Взрыв накрыл третью от Сафронова упряжку, разметав собак и пылающие канистры со спиртом.

– Ермакова убило, – крикнули оттуда.

Часть упряжек заворачивали влево. Где-то истошно визжал Лазарь.

– Поворачивать назад надо! Всех перебьют!

Сафронов остановил собак, соскочил, матерясь, сбросил с нарт две искореженных пулями канистры. Из канистр на снег хлестал спирт.

Рядом приостановился Потемкин:

– Жив?

– А чего мне будет? – отозвался Сафронов сердито.

Он снова вскочил на нарты, погнал собак:

– Сволочи, и людей перебьют, и товар попортят! По винтам, по винтам бей! – закричал он.

Вертолеты заходили им навстречу, отсвечивая серыми брюхами. Нарты неслись прямо на них все быстрее.

Путятин поднял над головой пробитую канистру, и струя спирта полилась ему в глотку. Утершись, он махнул канистрой вертолетам:

– Ваше здоровье! – отшвырнув далеко канистру, взял винтовку. – Оп-оп-оп-оп!

Вертолеты, цепляя брюхами снег, стреляя из всех стволов, пошли навстречу. Нарты летели на них, не сворачивая, погонщики, лежа на нартах, били из винтовок…

Безлюдная снежная пустыня молчала. Низкое солнце клало длинные тени под холмами. Вдалеке показалась черная точка, донесся лай собак.

Одинокие нарты быстро приближались, на нартах сидел Махотин. Объезжая холмы, он внимательно оглядывался. Вдруг встал, перехватив винтовку.

В стороне, в шагах в ста, на холме стоял Сафронов. Филипп Ильич, обрадовавшись, повернул собак к нему.

– Где вертолеты? – спросил Сафронов хмуро.

– На юг ушли вертолеты.

– А ты что, один?

– Один. Остальные, кто жив, на юг повернули. Лазарь наг смутил. Я тоже повернул, опомнился потом, за вами пошел. Сутки уже вас ищу.

Александр устало сел на снег, помолчал, оглядывая безлюдную тундру:

– Собака Лазарь! – он ударил себя по колену. – Сколько живых осталось?

– Не знаю, – Махотин оглядывался, ища остальных. – А ты-то как?

Александр, вздохнув, поднялся, пошел с холма в лощину, свистнул.

Снег в лощине зашевелился. Откидывая шкуры, присыпанные снегом, из нор полезли люди и собаки. Люди отряхивались, проверяли оружие. Тут же быстро отрывали закаленные снегом нарты.

Шесть нарт стояло в ряд, готовые в путь, и шесть человек. Потемкин, Николай, Митренко, Путятин, Филипп Ильич. И Сафронов сказал просто:

– На юг нам дороги нет. Наша доля с нами. Пойдем, куца шли, до конца!

Он тронул свою упряжку. Маленький караван пошел, Потянулся на север…

Короткий день был как ночь. Вверху звезды и угасающее чернильно-синее небо, а внизу, в мерцающей пустыне, черные точки каравана…

Вертолеты подошли с запада. Мрак уже сгустился, но выдал снег. Их было два, они повесили по желтой ракете и зашли для атаки с фланга.

– Ну, сукины стрекозы! – Митренко оскалил железные зубы зло.

Собаки привычно понесли нарты, люди молча ложились, приготовив винтовки.

Вертолеты прошли низко, рассекая тундру пулеметными трассами, и ушли вверх, к звездам, оставив внизу огромный сиреневый цветок взрыва…

Отстреляв всю обойму, Сафронов остановил собак. Снег горел, залитый спиртом, кругом валялись обломки нарт, собаки.

Он подбежал к погонщику, лежавшему ничком, стащил с него горевший полушубок, сбил пламя, перевернул на спину. На обгоревшем лице мужика сверкнули железные зубы:

– Извини, Александр Степанович… – сказал Митренко хрипло. – Не доглядел…

– Молчи!

Вместе с подбежавшим якутом Сафронов бегом донес мужика к своим нартам.

Собаки понесли снова. Сафронов, глядя на приближавшиеся вертолеты, перезарядил винтовку.

Оглушая пулеметами, они снова прошли над тундрой…

Николай, пригнувшись, проскочил разрывы. Его собаки несли бешено. С удивлением Николай увидел, как нарты, летевшие впереди, вдруг встали, странно разваливаясь. Очередь с вертолета перерезала их почти пополам. Спирт хлестал из канистр. Рядом с нартами пытался встать на перебитые ноги Путятин. Он был мокр с ног до головы от спирта и улыбался:

– Ну, блядь, за всю жизнь напился! – он никак не понимал, почему не может встать. Под ним натекало черное…

Николай ударил его собак, те понеслись дальше. Подхватив Путятина, как ребенка, уложил его на свои нарты. Его догнали упряжки Сафронова и Потемкина. Вертолеты снова приближались с ревом…

Путятинские нарты, оставшиеся без хозяина, вспыхнули, и собаки, обезумев, несли по тундре пылающий фиолетовый факел…

– Андрей, да чего же это мы? – Сафронов, соскочив с нарт, ударил собак, сам сел на снег, не прячась, делясь в приближающийся вертолет.

Якут соскочил в снег. Его нарты тоже ушли вперед.

– Давай вместе, Андрей, давай, родной!

Они ударили залпом… Еще…

Махотин, поравнявшись с пылавшими нартами, на бешеной скорости, стрелял по ремням. Нарты перевернулись, пылающий факел оторвался и остался позади, собаки, освободившись, не останавливаясь, так и неслись в упряжке дальше…

Один из вертолетов вдруг лег на бок и, описав неправильный круг, беспомощно лег в тундру, как бочка. Второй, не атакуя больше, кружил над ним.

– Попали, черти! – Сафронов засмеялся зло.

За ними вернулась упряжка Махотина, они запрыгнули на нее на ходу..

Сиреневые костры догорали в тундре…

Низкие облака шли с севера. День был сырой. Они стояли на холма. Тундра кончилась, впереди стояли изломанные ледяные валы береговых торосов.

– Вот и кончилась Россия, – сказал тихо Махотин.

– На земле нам не спрятаться. А в океане нас искать не будут. – Сафронов оглянулся на холмы.

Четверо человек, четыре упряжки и две свежих могилы с маленькими крестами, словно и правда, на краю света…

Северное сияние мерцало в черном небе, а под небом лежали бесконечные ледяные поля Северно-Ледовитого океана. Караван шел по льду…

Лед, лед до самого горизонта, четыре упряжки продвигались одна за другой.

– Надо было в тайгу идти к Митрофану, – тихо шептал Махотин на последних нартах.

– Ты чего там шепчешь, Филипп Ильич? – окликнул его Николай весело. – Молишься, что ли?

– Молюсь! – сердито отозвался Махотин.

– Чего у Бога просишь? Небось яблок просишь, а?

– Дурак ты молодой, потому как смерти-то не боишься, дурак!

– А ты, что же, боишься? – не унимался Николай.

– Я в расцвете лет погибать не хочу по глупости.

– Ты что же, до ста лет дожить хочешь? – засмеялся Николай.

Собаки вдруг завизжали, сбиваясь кучу. Лед затрещал, расходясь стремительно, и упряжки Николая и Махотина в одно мгновение ушли под лед.

Сафронов оглянулся, а их уже нет. Схватив шест и лыжи, он бросился к полынье. Вдвоем с Потемкиным они шарили в черной воде, опуская их как можно глубже. Но тщетно, упряжек как не было, только куски льда плавали в полынье…

Вдруг вынырнул Махотин, без шубы и шапки, в белой рубахе, держа над головой карабин. Якут поймал его за руку арканом, подтянул ко льду.

– Винтовку-то держи, египтянин! – кричал Филипп Ильич, протягивая карабин, – тулупчик, тулупчик цепляй, а бинокль я упустил, мать вашу!

– Колька где? – кричал ему в лицо якут.

– Не знаю я, где твой Колька, здесь где-нибудь!

Сафронов молча шарил шестом под водой. Вдруг всплыли две собаки с обрезанными ремнями. За ними третья. За третьей, держа ее за ошейник, Николай с ножом в руке. Он тоже был без полушубка и шапки.

– Живы, гады! – закричал Александр. – И то ладно!

Быстро поставили лыжи, накрыли их шкурами. Получился чум. Сафронов притащил канистру. Налив спирт в казан, подожгли. Махотин и Смазин разделись быстро, сели у огня в чуме. Якут, укрыв их шубами, растирал спиртом. Сафронов налил им по кружке спирта, внутрь, сам снова пошел к полынье. Привязав к веревке груз, попробовал достать дно…

– Глубоко там! – крикнул Николай. – Не достанешь!

– Бездна! – засмеялся Филипп Ильич и толкнул Николая. – А винтовку-то ты, парень, упустил!

– Сколько у тебя спирта было? – спросил Сафронов.

– Четырнадцать баков, – ответил Махотин, помрачнев.

– И у меня десять, – сказал Николай.

Они замолчали…

Две оставшиеся упряжки шли, обходя, огромные, как озера, полыньи. Рассвело, и перед ними возник гранитный обледенелый остров. В гранит, по башни были впаяны старые танки. Двумя равными рядами они охватывали остров, стволы их смотрели на восток…

– …Четыре дня идем, Чукотка здесь, – Потемкин рисовал пальцем на снегу. – Девять дней идем; нет Чукотки. Здесь Чукотка.

Они стояли, давая отдых собакам. Все исхудавшие, осунувшиеся. Махотин доставал рыбу, сухари.

– Врешь, ты, азиат, – сказал он тихо. – Сам не знаешь, куда завел!

– Ты сам врешь, – ответил спокойно якут. – Здесь Чукотка. Пахнет Чукоткой!

Сафронов пересчитал рыбу, часть кинул собакам, остальную завернут снова.

– Весь корм собакам оставим. Сами сухари есть будем, и спирт у нас еще остался, – он, вздохнув, взял канистру.

Разлили спирт в кружки, выпили, молча, сосредоточенно. Загрызли разом сухари. Собаки, сожрав рыбу, смотрели на людей. Махотин вздохнул:

– К Митрофану надо было уходить…

Четверо человек и оставшаяся единственная упряжка медленно двигались на восток. Начиналась метель.

Собаки вдруг встали, залаяли на снежным холм, пытаясь разрыть его лапами. Люди стали помогать им ножами и топорами…

Под снегом лежал человек. Он замерз уже давно, совсем черный, в истлевшей одежде, но по-прежнему сжимал карабин в руках.

Потемкин выбил топором из его рук карабин, осмотрел:

– Два патрона есть.

– Тоже, видать, по делам шел, – сказал Махотин, осматривая покойника. – Да не успел.

Сафронов снял с человека кожаный, затянутый кошель. В нем оказались спички, завернутые в кусок замши, и шесть светло-розовых камней.

Махотин взял один из камней, достал из кармана очки:

– Это александрит. Во всем мире есть только одно месте, где моют этот камень, – Урал.

– Что, дорогие камни?

– Я не специалист, но думаю, миллион они стоят. Видать, паренек серьезный, да погулять ему не пришлось. Эх, лучше бы банку тушенки найти…

– А лучше медведя застрелить и зажарить. – Сафронов спрятал камни.

– Половину зажарить, а половину заморозить, – улыбнулся якут. – Чум поставить. Чай пить, жену гладить, жена смеяться будет…

Они завалили покойника… Выпили спирта над могилой. Нарты двинулись дальше…

Пурга выла свирепо, заметая снегом чум, сложенный из лыж и нарт, укрытый шкурами. В чуме, вокруг костра сидели вповалку люди и собаки. Люди пили спирт и подливали его время от времени в огонь.

– Эх, хоть бы сухарика, – вздохнул Махотин. – Все кишки себе сжег.

Сафронов разлил спирт в кружки, глянул на канистру:

– Значит, одну дольем, другую дожжем, и конец спирту. Наторговали… И товарищи зря полегли, значит.

– Ладно тебе! – толкнул его Николай. – Кто ж знал, что так выйдет.

– Еще бы по одной, – вдруг предложил Махотин.

– Да ты пьян, Филипп Ильич, – засмеялся Николай.

– Ну пьян, – Махотин тоже засмеялся тихо. – Считай, четвертый день льем. Можно сказать, самый натуральный запой!

Якут налил еще всем. Махотин прилег на собак, как на диван:

– А меня Митрофан Романович обещал депутатом сделать. Говорит, будешь Филипп Ильич, народным депутатом, нам в Кремле свои люди нужны. Весной забаллотирую тебя от города Якутска… Да, видать, выходит мне замерзнуть героической смертью советского полярника!

– Этот год неудачный, – философски заметил якут. – Позапрошлый год тоже был неудачный… – он подгреб к себе двух собак, обнял, чтобы было теплее.

Сафронов глядел на огонь сурово. Махотин затянул потихоньку песню. Остальные подхватили постепенно…

Снаружи выла, заметала маленький холм пурга…

Они брели сквозь буран, из последних сил, пошатывались.

– Чукотка, – вдруг крикнул Николай.

Все остановились, вытирая снег, с лиц, вглядываясь вперед. Впереди поднималось что-то темное. Махотин перекрестился:

– Слава тесе, Господи, не дал смерти и на этот раз!

Ледяное поле упиралось в огромную отвесную стену.

Они стоял у ее подножия, трогали гранит, оглядывались удивленно. Отвесные скалы уходили куда-то вверх, и вправо, сколько хватало видимости, тянулась стена.

– А может, это не Чукотка, а остров какой? – предположил робко Махотин.

Двинулись вдоль стены. Впереди осторожно пробовал лед Потемкин. Вскоре стена расступилась, открывая узкий глубокий каньон. Настороженно Оглядывая скалы, вошли в каньон…

Местность была ровная, шли среди чахлых карликовых сосен. Впереди виднелся трапециевидный холм.