Текст книги "Праздник саранчи"

Автор книги: Алексей Саморядов

Соавторы: Петр Луцик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Километрах в двух от развилки показался человек. Он издали замахал руками. Андрей сбавил скорость, высвечивая человека фарами. Человек шел боком к машине, прикрываясь от света рукой. Дорога была пустынна. Справа тянулась жиденькая лесополоса. Андрей заметил в кустах «Жигули», от машины к дороге бежал еще человек, пригибаясь к земле. Андрей рванул с места и сбил человека, идущего к машине. Проехав метров сто по шоссе заметил на дороге бревно, лежащее поперек. Развернулся. И уже не видел, откуда ударила длинная автоматная очередь. Машину забило, и она осторожно съехала в кювет. Вот и все. На заднем сидении лежала Фатима, она так и не проснулась. Андрей замер, упершись головой в руль и опустив руки.

К машине осторожно подошли двое. Вглядываясь через стекла в кабину, открыли дверь. Молча постояли, один выключил зажигание. И ушли. Первым на дорогу выскочил «Жигуленок», следом, тяжело взревев, выполз «КамАЗ».

Хоронили Андрея Епанчина, его жену Фатиму. У дома Епанчиных стояла огромная толпа, заходили прощаться. Приехало начальство из района и города.

Кончался август.

– Мужики собрались у Рязановых, Некрасов, ездивший в город, рассказывал, что в городе к нему подошли двое и сказали, что все знают про Колхоз и чем каждый занимается. Что бумаг, чтобы доказать, у них нет, но и что есть, достаточно, чтобы прокуратура заинтересовалась их мирной жизнью, а там что-нибудь да и выплывет обязательно. Говорили, что зла они не желают им, только хотят, чтобы мужики поделились, как водится. Дешевле выйдет, а то, упаси боже, весь колхоз попересажают да постреляют. Запросили ровно миллион рублей. Особого убытка они им не доставят, так как по их подсчетам свободных денег у них миллионов шесть-семь имеется.

Все молча слушали Некрасова и яростно дымили папиросами.

– Что ж, дать можно… по зубам, – наконец сказал Демидов. – Пс всему видать, они и Андрюшку с Фатимой положили. Может, мы их как-нибудь словим, а, Лыков?

Лыков пожал плечами. Решили председателя пока не выбирать. За него будут Демидов, Падуров, Сафонов, Хусаин и Лыков. Денег пообещать, самим стеречься и высматривать.

Некрасов два раза ездил в город под наблюдением людей Лыкова и Равиля. Но никто к нему, не подходил. Когда он возвращался домой один по тракту, его остановили, подошли узнать о решении. Он сказал, что сразу таких денег они дать не могут, только частями в течение года. По-другому не выйдет.

А через три дня Витька Демидов увидел случайно в городе самого Щербинина. Он выследил его квартиру в Шанхае и позвонил в контору Лыкову. Лыков с ребятами приехал через час на условленное с Витькой место, но Витьки не было. Обыскали весь Шанхай – ни Щербинина, ни Витьки не нашли.

Витька вернулся из «плену». Рассказал, что его заметили, под пистолетом привели в дом, завязали глаза и увезли. Держали в погребе. Когда отпускали, предупредили, что если они будут шутки шутить, то и они в долгу не останутся. Инженера Витька больше не видел. Приказали, чтобы Некрасов вез первые деньги.

– Так вас и будут тягать! – обмолвился Сережка Епанчин. – Вы будете ишачить, а они с вас шкуру драть! Откупитесь раз, они новым налогом обложат, на шею так сядут, что вы и опомниться не успеете. И дело того не стоит. Лучше уж разойтись или войну начинать всерьез, а там видно будет. В мире, видно, жить не придется, время не то. Уйдут эти, другие придут. А нам надо такими стать, чтобы связываться боялись, раз и навсегда. И лучше два миллиона на войну истратить, чем под страхом ходить неизвестно от кого.

Его поддержали и Лыков, и Витька Демидов, Хусаин, Падуров. Остальные колебались. Сергей запросил триста тысяч за первый раз и во всем его слушаться. Мужики продолжали колебаться, но их убедил Витька Демидов своей решительностью:

– Война так война! Не за тем дело начинали.

Старухи и бабы вычистили церковь, бывшую под складом. Застелили новый пол, отштукатурили внутри, подлатали сгнившие углы и верх. Ремонтировали потихоньку, чтобы не привлекать внимания.

Над картой за столом сидели Равиль Саитов, Лыков Александр Иванович, Сергей Епанчин, Витька Демидов, Марат Асылгареев и Игнатий Некрасов.

– Смотри, Игнат Фомич, – чертил по карте Сергей, – смотри внимательней, где и по каким улицам ходить, можешь записать, заучить.

На столе лежала карта города и стопка фотографий.

– У универмага будешь ходить, а здесь, – он показал фотографию универмага и рядом с ним дом, – здесь наш человек будет сидеть. Ты запоминай, я проверю. Вот сквер у горкома, здесь смотри, вот здесь сидеть будет. А как кто подойдет, ты дашь знать. Ну хоть сморкаться будешь, чтобы другие ребята подтянулись.

– А, раскусят! – не верил Некрасов.

– Не раскусят, это не шпионы. Они на нахальстве и страхе держатся, да и деньги.

Некрасова с деньгами остановили у центрального универмага. Из толпы незнакомый мужик вдруг, сразу:

– Здорово, Некрасов! Закурить будет?

Игнатий догадался и дал коробок, предварительно громко высморкавшись.

– Деньги-то принес? – спросил мужик, прикурив и протягивая назад коробок.

– Что-то я тебя не видел раньше. Может, ты подставной какой. Я только кого в лицо знаю, тому и отдам.

– Ты не шути, деньги давай!

Из-за угла магазина вышли трое пьяных парней, один из них нарочно толкнул пленом Игната.

– Осторожней, – обиделся Некрасов.

И ему тут же ударили в нос Он отскочил, держа сверток в руке. Двое других стали приставать к мужику. Один из них ловко и сильно ударил его ногой в живот, так что мужик сразу согнувшись упал. Его пнули в лицо, в живот. В толпе закричали женщины. Парни вдруг пропали. Некрасове разбитым носом поднялся с земли, помог подняться мужику, его лицо тоже было в крови. Дотащил его до лавки. Они посидели молча. Потом мужик взял у Некрасова сверток и, держась за живот, стал ловить за углом такси.

Такси петляло по городу, пока не сломалось. Таксист; помог мужику поймать другую машину, На другом такси мужик доехал до Новостройки, расплатился и вышел.

Невдалеке за углом остановилась грузовая машина «Аварийная горгаза», оттуда вышел человек. Водитель такси развернулся, отъехал подальше и позвонил из телефона-автомата.

Мужик, оглянувшись пару раз, вошел в подъезд пятиэтажного дома.

Через некоторое время в подъезд вошел еще один.

После этого к подъезду с двух сторон подошли двое парней, а вдоль стены двигалось еще двое.

Дверь вышибли С одного удара. Мужики пили на кухне водку. Их тут же связали. Приехали Лыков и Сергей. Они осмотрели комнаты ни к чему не притрагиваясь. Включили телевизор и сели.

– Человек, слаб стал, изнежился, – сказал Сергей Лыкову. – Ты-то, Владимир Степанович, как думаешь?

– Слаб, слаб, – подтвердил Лыков.

– Этот говорит, сознался! – с сильным акцентом крикнули из ванной.

– Сознался, так ведите сюда, – отозвался Лыков. Мужика привели мокрого по пояс.

– Да ты на речке, брат, был что ли? – пошутил Лыков. – Ну говори, а то как бы товарищ твой не опередил тебя. Может, и жить останешься.

Щербинина с братом взяли в Форштате. Они снимали небольшой дом. Первым вышел во двор Ташилин в форме капитана, следом двое рядовых и двое в штатском. Когда братьев увели, Ташилин взял показания у хозяйки, успокоив ее. Его довезли до дома. И две машины стали выбираться из города в степь.

В Узеевском подвале сидело восемь человек, в том числе оба Щербинина. Позже привезли еще четверых.

– Вот, мужики, – начал отчитываться Сергей, – истратил я всего двадцать три тысячи вместо трёхсот и сто вернул. А также кабалы не допустил вам вечной и людей не потерял. Такие дела. Решайте – что с пленными делать. Всех убивать или половину. Или простить и слово взять честное. Как, кровь будете на себя брать?

– Да уж, слово, – вздохнул тяжело Фетисов.

– Рубить, – спокойно сказал Демидов.

– Подуров? – спросил Сергей.

– Рубить!

– Поновляев?

– Рубить.

– Буйносов?

– Рубить.

– Матренко?

– Рубить.

– Рубить… Рубить…

Через три дня тихо открылась церковь. Старухи первыми робко потянулись, к ней в белых платочках. Чуть слышно ударил колокол.

Ждали зимы.

СЕВЕРНАЯ ОДИССЕЯ

Месяц, из-за туч, неживым светом осветил фиолетовые сопки и черную глухую тайгу. В сопках, утонув в снегу, спал сибирский поселок. Ни света, ни звука, ни движения не было в нем, лишь тонкие дымы над трубами поднимались в самое небо.

Из глубокого валежника на сопку вышел волк. Оглядел поселок, лежавший внизу, сел на искристый снег, зевнул. Вдруг вскочил, насторожившись. Из кустов выскочил другой волк, они сцепились, молча, насмерть, и так же молча отскочили друг от друга. Сели, глядя на поселок, один из них поднял голову к месяцу, завыл тоскливо…

– …Время теперь смутное, ждать всего можно… – В просторной избе за столом сидели гости из города. На столе стояли коньяк, рюмки, закуска. Хозяин, мужик средних лет, сидел на подоконнике у замерзшего окна, глядел на свои босые ноги. Говорил старший из гостей.

– …Сапожникова на Мае убили, Коннов за Колымой погиб. Снегирев в тайге пропал со всеми, людьми. Морозов в тюрьме, Сергей Москва в тюрьме… Кроме тебя, Александр Степанович, караван на север вести некому.

Александр Сафронов встал с подоконника, заходил по половикам стремительно, высокий, худой, как крученая веревка, в выпущенной из брюк рубахе:

– Мне уж сколько лет! А кроме рыбьего духа да собачьего пота ничего и не вспомню! Все в тундре волком пробегал. А случись помереть завтра, человеческой жизни-то и не было!

Он засмеялся, лохматя рукой волосы:

– Я уж говорил вам, не могу я. Когда мог, не отказывался, а теперь откажусь. Жена беременная, – он развей руками. – Говорит, что беременная. Я ей слово дал, два года а тундру не ходить. Так что спасибо за доверие, не могу.

Он встал под низким деревянным потолком, заложив руки в карманы:

– Епанчина возьмите.

Старший из гостей налил коньяк в рюмки:

– Епанчин пьет. Сказал, два месяца пить буду и, если не помру, тогда пойду в тундру.

– Не помрет, – подумав, сказал Сафронов.

– Спирт два месяца ждать не может, – заговорил второй из гостей, с редкими волосами и круглым татарским лицом.

Они сидели, подняв рюмки. Сафронов, увидев, что гости ждут, подошел, взял свою. Выпили.

– Не могу я, – Александр заходил снова. – И мужиков не соберу. Не пойдет сейчас никто, работа у всех.

– Отвезете спирт, и тебе и мужикам твоим вдвое против прежнего заплатим, – Снова заговорил старший.

– Да не пойдут мужики за деньги! Что теперь – деньги! Вы-то не с деньгами обратно пойдете, за спирт у чукчи золото, мех, алмазы менять будете! Разве что долю хорошую в спирте каждому, а так не пойдут мужики!

– А какая, ты думаешь, доля?

– По пятьдесят литров, тогда, может, и пойдут мужики.

– Это по двадцать тысяч рубликов выходит! – быстро в уме подсчитав редковолосый.

Сафронов крутнулся, подошел к столу, склонился над ним:

– Это если живыми дойдём, да живыми назад придем, то может и выходит!

– Лазарь! – старший кивнул редковолосому, чтобы замолчал. – Что ж, можно и по пятьдесят литров.

– Да вы пейте, пейте! – Сафронов оскалился в улыбке Лазарю, отошел снова к окну. – В тундре сейчас неспокойно, кордоны да банды. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил… – он глянул в окно. – Не, не пойду, убьют еще… Жена с горя пить станет, сопьется.

Лазарь подался вперед, поставил локоть на стол:

– Все хотел спросить, это ты из Хандыги караван через четыре кордона провел и обратно вернулся?

Сафронов глянул на него быстро, снова ощерил в улыбке зубы:

– Брешут люди… Сибирь велика, в Сибири людей много…

Женский голос позвал его из приоткрытой двери. Он быстро прошел за занавеску, вернулся тут же, поставил на стол две тарелки с жареной рыбой.

Старший снова разлил коньяк, поднял рюмку:

– Александр Степаныч, – сказал тихо. – Сибирь велика, а пришли к тебе. За дом твой, за хозяйку, чтоб все у вас по чести было! Лазарь, – он кивнул товарищу.

Лазарь быстро поднялся, достал из тюка брезентовый сверток, развернул на столе. В ряд легли новая винтовка, вороненый наган, офицерская портупея и бинокль в футляре.

– Это вот подарок тебе от нас, прими от всей души.

Сафронов оглядел все, выбрал винтовку, осмотрел серьезно, щелкнул затвором, положил.

– Трехлинейка, – сказал уважительно. – Старого образца, теперь таких не делают. А бинокль-то на что? – он взял из футляра бинокль, осторожно, с восхищением.

– Природу будешь наблюдать, – заулыбался старший. – Это цейсовский, германцы делали.

Александр положил и бинокль:

– Спасибо за честь, но принять не могу. Отдариться мне втечем, а караван я не поведу.

– Обижаешь, – глухо сказал старший. – Мы тебе из уважения, за заслуги твои, а поведешь ты караван или нет, это здесь не при чем! – и он снова кивнул Лазарю, указав рукой.

Лазарь собрал все проворно, завернул в брезент и переложил на хозяйский сундук. Сафронов повел бровью, но промолчал. Отвернувшись, отошел к окну.

Гости собрались, надев шапки, пошли в сени.

– Спасибо за угощение, пошли мы, – старший кашлянул, – что молчишь-то?

– А чего говорить? – лениво, не оборачиваясь, отозвался Сафронов. – Завози товар, там видно будет!

Старший улыбнулся, крутнув головой, подтолкнул Лазаря к сеням.

Скрипя снегом, они сошли с крыльца, прошли через замерзший двор, вдруг зажглись фары. Грузовик, прятавшийся за воротами, включил двигатель.

Поселок замер, притаился в ледяной ночи. Месяц все так же освещал ртутным светом сопки. Два волка спускались с холмя к поселку, петляя на крутом склоне. Внизу, мигая огнями, урча, ползла маленькая машина.

Жена поправила подушку у спящего пятилетнего сына, вышла из-за занавески.

Сафронов лежал на кровати, молча, глядел в потолок. Она заходила вдоль кровати, перебирая какие-то тряпки. Под платьем вырисовывался ее живот.

– В тундру пойдешь! – выпалила она сразу.

– Зачем? – удивился Александр.

– Спирт опять чукчам повезешь!

– Ничего я не повезу.

– А убьют тебя дурака, что мне делать одной?

– Такие, как ты, вдовами не засиживаются, – он поймал ее за подол, притянул к кровати. – Найдешь себе бухгалтера…

Она пыталась молча вырваться, но он завалил ее на кровать, повернул боком, обнял сзади.

– Ты мне слово дал? Пусти же! – она отбивалась свирепо локтями.

Александр вдруг задрал ей платье, стал рукой гладить ее по ногам.

– Знаешь, почему я на тебе женился…

Он ласково дышал ей в затылок, она отбивалась молча, стираясь вырваться.

–..Из-за твоей задницы. Такую задницу еще поискать надо, – философски рассуждал он, забираясь рукой все выше. – Эта не задница, а целая страна, просто какая-то Италия, а не задница…

– Дурак! – она вырвалась наконец, ударила его изо всей силы ладонью. – Такой же как раньше, дурак! – засмеялась, покрасневшая, поправляя сбившиеся волосы, одергивая платье на животе. – Колька, брат мой, проситься будет, ты его не бери! Ему жениться надо, а не по тайге шататься!

Мотоцикл, светя фарой, пробирался среди огромных заснеженных елей, синими конусами уходивших куда-то вверх, куда не достигал слабый свет. Застывшие еловые лапы вырастали из Арака навстречу, накрывая всадника, заглушая звук мотора.

Наконец луч высветил небольшую глухую избу на поляне. Мотоцикл встал. Над избой курился дым. Всадник соскочил с мотоцикла, пошел в дом.

В сенях, его остановил мужик. Они поздоровались. Прибывший оказался парнем лет двадцати двух. Приоткрыв дверь в комнату, мужик крикнул:

– Александр Степаныч, к тебе тут пришли!

Парень через приоткрытую дверь успел заметить длинный стол, за столом человек семь мужиков. Все громко смеялись над чем-то.

Сафронов вышел, прикрыл дверь. Он был в галифе и новых офицерских сапогах.

– Здоров, Николай, чего тебе? – он пожал парню руку.

– Я с леспромхоза уволился, с тобой в тундру пойду! – сразу сказал Николай, глядя прямо и твердо.

– Не пойдешь, – ответил Александр спокойно.

– Что мне, с бабами сидеть здесь что ли? – помрачнел парень.

– Не пойдешь, – повторил Сафронов.

Николай двинулся к нему, оглядел зло:

– Был бы ты мне не родственник, я бы тебе всю морду разбил, за ласку твою, за доброту! – сказал он тихо.

Александр отодвинул его в грудь, оглядел с ног до головы, пошел в избу, усмехнувшись:

– Черт с тобой, собирайся! – захлопнул дверь.

В избе было накурено, шумно. Мужики склонились над столом, где лежала карта, исписанные тетрадные листы.

Сафронов подошел, поставил на лавку ногу в сапоге, глянул через головы.

– Это кто ж Косцова записал? Он пьяный – дурак, а трезвый – вор. Это если рыбу В Якутск везти, он годится. Да и то не рыбу, а мешки пустые. Брата жены моей, Николая пиши.

– Молодой вроде… – сказал кто-то.

– Вот и хорошо! Что ж, я что ль старый? – Сафронов с удовольствием прошел по избе, любуясь новыми сапогами. – Устроили, понимаешь, богадельню… А что, Андрюшка, как снег за перевалом?

Сидевший в углу огромный якут заулыбался, кивнул обвязанной красным платком головой:

– Хороший снег, белый, – ответил с акцентом.

– Это хорошо, раз белый. Митренко!

– Я! – отозвался по-военному мужик, все зубы у которого были из железа.

– Рыбу для собак заготовили?

– Готовим, а как же.

– Расстреляю я тебя, Митренко! – Сафронов притопнул. – А что, мужики, хорошие у меня сапоги?

Караван вытянулся наискосок по склону безлесого холма, и когда нарты стали выходить на гребень, над дальними холмами взошло обмороженное сизое солнце, Псы лаяли на сто голосов, взбивая целинный снег. Люди кричали, наваливаясь на нарты на крутизне. На нартах, под шкурами, лежали увязанные рядами тридцатилитровые алюминиевые канистры со спиртом. Розовые холмы простирались кругом…

Солнце село, красное, словно остывающее. Надвигалась ночь. Караван двигался в тайге, петляя сведи кривых редких сосан…

Снег яркий, До слепоты. Корабельные сосны, вытянувшиеся в струну, стояли неподвижно.

На первой упряжке, шедшей почти пустой, чуть впереди сидел проводник якут – Андрей Потемкин. Капюшон парки его откинут, красным платком схвачена голова, волосы заплетены в тугую черную косу. Его нарты прокладывали путь.

За ним упряжка Сафронова. Александр полулежал, редко поправляя собак шестом, задумчиво оглядывал тайгу. Рядом лежала винтовка.

Следом шли нарты со спиртом. Одни, вторые, третьим Сдин погонщик курил, другой – жевал что-то. У каждого карабин или ружье.

В середине каравана, рядом с погонщиком, в хорошей шубе и городской шапке ссутулился тоскливо Лазарь.

На последних нартах спиной к собакам сидел Николай Смагин, глядел назад, сплевывал время от времени на пустую дорогу, оставленную караваном.

Вечер. Караван вдруг сбился с прямой, и все упряжки съехались в круг и встали. Тут же задали собакам корм. Двое мужиков рубили сушняк. Другие переговаривались, устало осматривали нарты, упряжь.

Разом в кругу запылали четыре костра. В казанах и чайниках шипел плавящийся снег. Вокруг костров уже настелили кошмы и шкуры. Гремела посуда, кто-то резал хлеб. Казалось, что лагерь стоит здесь уже давно.

После ужина мужики легли вповалку на шкуры, оставив двух часовых, Сафронов отошел от костров за нарты, закурил, поглядывая на белое от звезд небо, на черные холмы. Сзади кашлянули и подошел Лазарь. Он тоже закурил:

– Как, Александр Степанович, думаешь, сколько километров прошли?

– Да откуда ж я знаю, у меня спидометра нет.

– Вроде вместе караван ведем, – обиделся Лазарь. – Я за спирт отвечаю… Как думаешь, уже опасно здесь?.

– Здесь? – Сафронов плюнул. – Нет. Однако ты, Лазарь Елизарыч, если по нужде, далеко не уходи. Пропадешь еще.

– Как пропаду? – насторожился Лазарь.

– А так, – Сафронов оглядел его строго. – Вид у тебя начальственный. Отойдешь в холмы, – он указал рукой, – а там темно! А в темноте народ любопытный! Уж непременно захочет посмотреть, что у тебя в карманах. А ты кричать начнешь. А в темноте этого не любят! – и он, сплюнув окурок, пошел к кострам.

Лазарь глянул ему вслед зло, хотел помочиться, но вдруг заозирался испуганно и поспешил следом…

Тронулись затемно, сонные собаки молчали, люди дремали на нартах…

Снова садилось солнце. Караван пересекал огромную заснеженную расщелину. Нарты по очереди пробивались по глубокому снегу на дно, где погонщики брались за них со всех сторон и, налегая дружно, почти на руках выносили наверх. Дула поземка…

День, Холмы под низким солнцем стали круче, впереди начинался горный хребет, обледенелый и голый.

Андрей Потемкин, правивший первый, напевал что-то невнятное. Вдруг он остановился и перехватил карабин, глядя куда-то вправо.

Караваи встал. На дальнем холме, по гребню, параллельно им двигалась черная точка.

Александр долго глядел в бинокль, затем передал его Андрею. Все напряженно следили за черной точкой.

– Как эвенк едет, собака, – зло сказал Андрей, глядя _ в бинокль.

Александр огляделся вокруг. Они переглянулись с якутом.

– А ну, мужики! – крикнул Александр и вскочил на свои нарты. – Теперь давай ходу! А ну давай! Оп-оп-оп-оп!

Караван круто взял влево, за холм. Растянувшись, увеличив скорость, нарты пошли на подъем… Кругом не было ни души…

Перевалив гребень, не сбавляя ходу, пошли в маленькою долину. Люди бежали рядом с нартами, придерживая груз на склоне. Это были настоящие гонки.

– А ну давай! – кричал изредка Александр.

Вокруг по-прежнему не было ни души.

Андрей, гнавший свою упряжку далеко впереди каравана, вдруг снова встал. Караван догнал его и тоже встал между крутых холмов.

Впереди, шагах в трехстах под сосной на раскладном брезентовом стуле сидел человек.

Погонщики сбились в кучу у передних нарт, разглядывая его по очереди в бинокль.

– Это Игореша, – сказал Митренко, мужик с железными зубами и ястребиным носом. – Банников. Степана Банникова младший брат.

– Ну и что, что Игореша? – спросил, подходя, запыхавшийся Лазарь.

– А то, что он три года назад на Оби утонул!

Погонщики ложились в цепь, без команды, каждый у своих нарт, кто стволом вправо, кто влево.

– Смотри, флаг, Андреевский! – вдруг закричали по цепи. – Это Митрофан! Митрофан Сковородников!

Справа и слева, по гребням холмов тоже показались залегшие в цепь стрелки. Человек под сосной поднялся со стула и пошел к каравану…

– Здорово, Игореша! – весело закричали мужики подходившему Банникову.

– Для бешеной собаки семь верст не крюк! – поздоровался Банников.

Был Игореша в хорошем полушубке, хорошей офицерской портупее, но без оружия и улыбался.

– Сказывали, ты на Оби три года назад утонул? – сказал ему Митренко, держа карабин наперевес.

– Было дело. Я после этого еще два раза в Крыму топ.

– Ты, парень, чего бродишь здесь, потерял что ли чего? – спросил его Сафронов строго.

– Привет вам от Митрофана Романыча! – спокойно ответил Банников и глянул на холмы. – Здесь они недалече.

– Спасибо, что здесь. А что, надобность у Митрофана Романыча какая или прогуляться решил?

– Прогуляться, – улыбнулся Игореша. – И надобность тоже.

– Белок промышляете? – оскалил железные зубы Мйтренко. – Так здесь белку отродясь никто не брал, это вам за хребет надо идти! – продолжал он удивленно. – Какие же тут, блядь, белки!

– Так я и говорю, какие белки! – Игореша продолжал улыбаться. – А Митрофан Романыч говорит, здесь постоим, – и белки будут, и зайцы. Так что, Александр Степаныч, – он обратился к Сафронову, – в гости он вас просит, поговорить хочет.

Все замолчали.

– Скоро ночь будет, – заговорил вдруг негромко, ни на кого не глядя, якут Потемкин. – Постреляем маломало и уйдем. Не ходи к Митрофану.

Сафронов глянул на холмы, положил на нарты Свою трехлинейку.

– Схожу. Поздороваюсь с Митрофаном. Если через час не приду, можете стрелять, а ночью, глядишь, проскочите. – И он не спеша пошел по следам Банникова.

Игореша пошел было за ним, но Потемкин окликнул его, направив свай карабин ему в живот.

– Ей, парень, куда пошел? Садись рядом, покурим, может, и ходить тебе больше не надо будет.

Игореша помялся в нерешительности, глядя на карабин.

– Иди, иди, – подбодрил его Потемкин, – курить будем.

Митрофан Романович Сковородников сидел на нартах, застеленных хорошим туркменским ковром, поджав одну ногу под себя, е хороших офицерских сапогах, в теплом, военного покроя, кителе, перетянутом ремнями. В генеральской папахе без кокарды и хорошей песцовой шубе внакидку.

За ним стояпи две просторные армейские палатки, двое у костра жарили тушу оленя, насаженную целиком на лом.

– Здорово, Сафронов! – крикнул Сковородников, не вставая с нарт, улыбнулся. Лицо у него, крепкое, продубленное ветром, почерневшее от северного солнца, был он хорошо выбрит и здоров. – У тебя жена, говорят, родить скоро должна, а ты по тайге бегаешь, как мальчик! Леспромхозу от вас один убыток.

Рядом с ним сидел огромный, невероятно широкий человек во всем черном, у ног на шкурах стоял японский телевизор, показывающий какой-то концерт.

– А что, Митрофан Романович, какой закон вышел, что по тайге ходить нельзя? – спросил Сафронов.

– Закон один! – Строго ответил Сковородников, – вело тебя на сосне повесить, это и будет закон!

– Что же я, Митрофан Романыч, басурманин какой, что меня запросто так на сосне вешать? – удивился Александр.

– Может и басурманин! – отозвался человек во всем черном.

Александр рассмотрел у него под распахнутым полушубком большой серебряный крест на рясе и на черной шапке тоже маленький крестик. Человек был бородат до самых глаз.

Принесли закипевший чайник, и Митрофан сам разлил чай в три пиалушки, подал одну Сафронову:

– Садись! – он указал рукой рядом с собой. – Воевать со мной собрался?

– Да ты что, Митрофан Романыч, мы тихонько пройдем, и не потревожим! – Сафронов присел, взял пиалу.

– Везете что?

– Да и не везем ничего. Так, дрянь! – Александр между делом оглядывал лагерь.

– Дрянь, говоришь? – Митрофан строго глянул на Сафронова. – А я тебя из-за этой дряни неделю ожидаю. Людей морожу! Передай своему шакалу Лазарю, что Наместник Сибирский, Митрофан Сковородников, к себе его вызывает и желает на товар его подоходный налог установить!

– Это почему же?

– Потому как я есть власть законная! Мужиков твоих и долю вашу не возьму! Так, отец Федор?

– Иди, крест целуй и сдавайся! – заговорил сурово человек в черном.

Александр встал, не спеша засунул руки в рукавицы, поправил портупею:

– Ты что же, Митрофан Романыч, попов с собой возишь? Смерти боишься?

Сковородников нахмурился.

– По моему званию мне теперь без духовенства нельзя… А смерть я, Александр Степанович, если надо, приму без стыда!

Александр снова оглядел отца Федора:

– А скажите, батюшка, вы по первой специальности кто будете?

– Металлофизик я, а до Бога своим умом дошел, – отвечал сурово, хлебая чай, отец Федор, – и ты Бога не гневи, целуй крест и сдавайся!

– Ладно! – сказал весело Сафронов. – Пойду своим расскажу, – й, повернувшись, пошел из лагеря.

Сковородников смотрел внимательно ему вслед:

– Слышь-ка! – окликнул негромко. – До ночи не выгадывай! Я тебе полчаса даю!

Он махнул рукой, и тотчас с холма ударил тяжелый пулемет, низким эхом разносясь над долиной, оглушая людей и собак. И стих.

Александр, прислушавшись, уважительно кивнул Митрофану. Митрофан кивнул ему в ответ…

– Ну, как? – первым, нетерпеливо, спросил Банников подходящего к каравану Сафронова.

– Давно себя Митрофан наместником сибирским объявил? – сам спросил его Александр.

– Да уже месяца три.

– Ладно, иди погуляй, – отпустил его Сафронов.

Банников кивнул и быстро пошел к лагерю Митрофана.

– Что это такое? – быстро заговорил Лазарь. – Это жэ они из пулемета стреляли…

– Решайте мужики! – Александр оглядел погонщиков. – Их здесь человек тридцать, не более! Через два часа темно будет. Если двоим на соседнюю сопку сесть, ничего они нам до ночи не сделают!

– А что Митрофан говорит? – спросил кто-то.

– Говорит, что подоходный налог установит и отпустит!

Мужики засмеялись С холма вдруг снова ударил пулемет, положил очередь над их головами.

– Будем сдаваться! – закричал Лазарь. – Вы слышите, я отвечаю за спирт! Будем сдаваться, немедленно! – он сорвал с головы лисью шапку и, замахав ею над головой, побежал к лагерю Митрофана…

Караван подтянулся к палаткам. Люди Сафронова ставили нарты в ряд и толпясь, с оружием, подходили туда, где в окружении своих стрелков восседал Митрофан. Некоторые узнавали друг друга, кричали:

– Здоров, Митренко!

– Сапожников, ты-то, старый черт, что здесь делаешь?

– А что ж вы, ребята, так бы и стрелять по нас стали?

– А что ж, смотреть на вас что ли?

Митрофан легко вскочил на нарты, распахнув шубу, расставил широко ноги. Чуть в стороне, позади, на других нартах торчал ствол тяжелого пулемета Два войска замолчали. Стояли все так же, особняком, не смешиваясь.

– Я не бандит и грабить вас не собираюсь, – начал Митрофан тихо, – какая ваша доля в спирте?

– По пятьдесят литров оговорились! – крикнул Митренко.

– Что ж, доля справедливая, её вам оставляю, как и обещал. Лазарь где?

Все заоборачивались. Лазарь стоял сзади погонщиков, прячась за их спины.

– Иди-ка сюда, голубь! – позвал Сковородников тихо.

Лазарь робко прошел вперед, но тут же встал, улыбаясь смущенно.

– Сколько литров везешь? – так же тихо спросил Митрофан.

– Четыре тысячи, Митрофан Романович, сто тридцать две канистры.

– Чей спирт?

Лазарь замялся. Оглянувшись, вдруг быстро подбежал к нартам Митрофана. Сковородников, усмехнувшись, склонился. Лазарь зашептал ему что-то быстро.

– Врешь, собака! – Митрофан выпрямился. – Повесить! – добавил он негромко.

Двое подбежали к Лазарю, хватая его за плечи, но он вырвался, упал на колени в снег, закричал:

– Ватагина спирт!

Стрелки, погонщики засмеялись.

– Так вот, – Митрофан прошелся по нартам. – Устанавливаю налог тебе, Лазарь, третью часть от всего спирта. Так и передай хозяевам своим и всем, кто спросит! Впредь так будет! – он замолчал и снова прошелся.

Оба войска молчали, ожидая. Ветер трепал Андреевский флаг над палаткой.

– Знаете ли вы меня? – заговорил он снова, вдруг возвышая голос.

– Знаем, как не знать! – закричали несколько голосов. – Еще как ты в леспромхозе работал, знали!

– Ну так послушайте, что я вам скажу… Глядите, время какое настало! Смутное, воровское время, каждый сам за себя, а о Родине и думать забыли! Далекий латыш проснулся! Молдаванин, цыганская кровь! Турок! Все! Раскричались, как бабы на базаре, дележ устроили! Гибнет Великая Империя, дети мои. – Голос его вдруг задрожал. – Неужто мы все смотреть да чесаться будем?! – он снова прошел резко по нартам, тряхнув шубой, встал. – Объявил я себя самозванно Наместником Сибирским, буду Сибирь охранять и защищать, пока настоящая власть не придет! Государь император будет, ему присягну, Государственная дума – пожалуйста! А пока, детушки, Сибирь удержать и оберечь надо от японцев и американцев, от коммунистов, не дать ее разворовать! Нашел геолога – вешай! Нефтяника нашел – рядом его, строитель – и строителя туда же! Коммуниста, того штыком коли! Я не вор и славы себе такой не желаю! Подумайте, о чем говорил я, и другим расскажите, что мы еще все живы и за Россию умереть счастливы! – Митрофан спустился с нарт и пошел к своей палатке, не оборачиваясь.