Текст книги "Праздник саранчи"

Автор книги: Алексей Саморядов

Соавторы: Петр Луцик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Катя кивнула. Он вышел…

Иван работал, сидя за компьютером. Птичка, загнанная в квадрат, скакала на экране, на другом экране не останавливаясь вращалась «каракатица».

Вдруг в дверь постучали. Еще раз, сильней. Потом кто-то просто стал бить ногой в дверь.

Иван рывком распахнул дверь. На лестнице, улыбаясь и чуть пошатываясь, стоял Михаил. Под мышкой он держал какой-то сверток.

– Зарезать меня пришел? – Иван засмеялся, разглядывая товарища.

– Дурак ты, Ваня, старый дурак. – Михаил покачал головой. – Я в гости к тебе пришел! Пустишь?

Иван обнял его и повел в квартиру.

– Я вот тут водки купил, закуски какой-то, – Михаил скромно развернул сверток.

Он был немного пьян. Щурясь близоруко, он огляделся, ища, куда поставить бутылку. Иван отобрал у него водку и подтолкнул Михаила к накрытому столу, который приготовил еще днем.

– Давай выпьем! – сказал Михаил.

– Давай.

Ивам разлил водку в стопки. Они чокнулись.

– За тебя, Иван! – сказал Михаил. – Я тебя всегда любил и уважал за бешеный и ясный твой ум. Собака ты!

– За тебя, Мишка! – засмеялся Иван. – Добрая ты душа!

Они вылили и молча обнялись. Михаил сам тут же налил по второй.

– Я тебе ничего говорить не буду! – он замотал головой. – Делай, как ты считаешь нужным! – Он кивнул. – Только ты ее все равно не откроешь! Я весь день проверял.

Они снова выпили. Михаил вдруг принюхался.

– Бабами пахнет, – сказал он. – Прямо где-то здесь!

– Никого нет, – засмеялся Иван.

– Но ведь были! Были же? – Михаил толкнул его в живот. – Вся квартира у тебя бабами пропахла!

– Да ты ешь, ешь!

Иван сам взял со стола мясо, сыр и, осторожно обняв товарища, стал кормить его с рук.

– Иван! – жуя, заговорил снова Михаил. – Ты мне покажи машинку свою. Я посмотреть хочу!

– Что, интересно? – Иван потрепал его за ухо. – Ну, пойдем, покажу!

Обняв Михаила за плечи, он подвел его к своему рабочему столу. Михаил, оживившись, склонился над компьютерами, внимательно разглядывая кабели, провода. Потрогал какой-то черный ящик. Увидев на дисплее свою птичку в черном квадрате, он удивленно оглянулся на Ивана.

– Через три дня! – Иван кивнул, улыбаясь. – А может, уже завтра.

– А это что? – Михаил показал пальцем на «каракатицу».

– Это главное. – Иван облокотился о стол, стал объяснять: – Это ты| – Он показал на птичку. – Этот компьютер ловит тебя, он следит за каждым твоим движением. А этот, – он похлопал по третьему монитору, – наблюдает и анализирует. Он смотрит за вашим поединком со стороны. Он, как полководец в засаде, следящий за ходом битвы. А это! – Он с гордостью показал на вертящуюся на дисплее «каракатицу». – Это программа, которую я придумал. Она, как крыса, как тысячи крыс, – говорил он увлеченно. – Они грызут твою защиту со всех сторон, и те, что погибают, порождают новых, и так до бесконечности! Это – как ад. От этого нет спасения, – он радостно похлопал Михаила по плечу. – Через три дня. Мишка, они сожрут твою птичку!

Михаил молча смотрел на экраны мониторов. Потом наклонился и Поцеловал свою птичку.

– Знаешь что? – он улыбнулся. – Давай напьемся! По-настоящему, как раньше! Только не в квартире, а где-нибудь в кустах, на воздухе!

– Давай! – засмеялся Иван…

Они сидели на поляне во дворе и допивали вторую бутылку водки. На газете, расстеленной на траве, лежали остатки закуски. Стояла глубокая ночь, было тихо. И Михаил, и Иван – оба уже были пьяны. Михаил лежал облокотившись, улыбался как-то совершенно бессмысленно и счастливо. Иван сидел по-татарски, курил, глядя куда-то вдаль.

– Миша, а почему птичка? – спросил он.

– Так, – разомлевший Михаил покачал головой.

– Нет, но почему не рыбка, не собачка?

– Птичка – это я…

– Ну куда ты пойдешь? Ты пьян! – Иван, обнимая Михаила, пытался затащить его в подъезд.

Михаил непонятным образом все время выскальзывал из его рук и, мотая головой, пытался убежать.

– Я должен ехать домой! – говорил он. – Мне надо.

– Ну зачем?

– Ко мне девушка должна прийти.

– Врешь! Откуда у тебя девушка? Ну ведь врешь!

Они стояли, шатаясь, держась друг за друга.

– Иван, я тебя по-человечески прошу, как друга, отнеси меня домой! – вдруг пробормотал Михаил и начал оседать на землю.

Иван, поймав его, снял с его лица очки и нацепил себе на нос. Легко поднял Михаила, перекинул через плечо и пошел на дорогу. Содрав с себя рубаху, он вдруг побежал, широко и размеренно, как лыжник. Михаил, висевший вниз головой, очнулся и засмеялся счастливо.

Вернувшись в квартиру, Иван, пошатываясь, подошел к компьютерам. Посмотрел на птичку. Улыбнулся. Пощелкав клавишами, убрал квадрат. Птичка проскакала на середину экрана и остановилась. Иван выключил компьютер. Выключил второй, третий. Все три экрана погасли. Он снова улыбнулся. Вынул из компьютера дискету и выключил настольную лампу…

Его разбудил длинный, непрерывный звонок в дверь. Он вскочил с кровати и, как был, в трусах, прошел к двери.

На лестнице стоял мужчина, что вчера принес ему дискету.

– Доброе утро, – Он улыбнулся, разглядывая голого Ивана.

Иван тоже улыбнулся. Пропустив мужчину в комнату, он прошел на кухню, напился из-под крана. Набрызгал воды себе на лицо, на грудь.

Мужчина стоял в комнате, улыбаясь, разглядывая беспорядок на столе. Иван залез под кровать, порылся там, достал коробочку. Вынул из нее, пересчитав, деньги…

Он вернулся в комнату, все так же в трусах. Положил, улыбаясь, на стол дискету, деньги. Мужчина внимательно и спокойно смотрел на него.

– Ничего не получится, – сказал Иван. – Я не могу открыть ее. Это не в моих силах.

– Я дам вам двадцать тысяч, – спокойно сказал мужчина.

– Дело не в деньгах, – Иван улыбнулся снова. – Просто это невозможно открыть. Это закрыто насмерть. Никто это не откроет. Извините, что не могу помочь вам.

– Да ничего, пустяки, – мужчина тоже улыбнулся. – Что-нибудь придумаем. Спасибо, что хоть попробовали.

Иван развел руками. Мужчина взял дискету и пошел к двери.

– А деньги? – окликнул его Иван удивленно. – Ваш задаток?

Мужчина обернулся:

– Оставьте их себе. Вы же работали…

Он вышел. Иван взял деньги, снова положил. Зевнул поежившись. Подошел к окну и по пояс высунулся наружу. Вздохнул широко, полной грудью, улыбаясь…

В небольшой университетской аудитории за столами сидели человек пятнадцать студентов. Еще один смущенно мялся у наполовину исписанной доски. Иван не спеша прохаживался вдоль столов:

– Говорят, труд сделал из обезьяны человека. Но и волк трудится, добывая себе пищу! Трудится и муравей, и крот, и медведь, однако они не люди! Человек стал человеком, лишь когда научился думать, – Иван повернулся к студенту у доски, – думать головой. Только когда человек в первый раз смог к двум пальцам прибавить еще два, получить ровно четыре пальца и осознать результат, вот тогда он стал человеком…

Иван подъехал к старому пятиэтажному дому. Он вынул из машины пакеты, бутылки, взял под мышку ананас. Радостный, пошел к подъезду.

У подъезда толпились люди, стояла милицейская машина. Иван удивленно посмотрел на машину, на старух, шептавшихся о чем-то.

Он взбежал, прыгая через пять ступеней, на последний этаж. Дверь в квартиру была открыта, на лестнице тоже толпились люди, в основном женщины. Иван рванулся, но не смог пробиться через старух.

– Стол один, деревянный, четыре стула, один сломанный… – монотонно перечислял голос в квартире.

Иван, раздвинув старух, увидел милиционера и двух людей в штатском.

Кровать, шкаф с книгами, этажерка… – продолжал перечислять один из них, оглядывая маленькую однокомнатную квартиру.

– Из окна бросился, прямо на асфальт, – шептала позади Ивана какая-то старуха. – И все тихий такой был, скромный…

– Что вы говорите! – строго сказала другая женщина. – Чего ему бросаться? Он в банке работал, он сосед мой, его выбросили. К нему трое приходили, и машина внизу стояла.

Иван сунул какой-то старухе пакеты, ананас…

Расталкивая людей, бросился вниз…

Пробившись сквозь толпу, он увидел на асфальте замытое пятно, очерченное мелом…

Иван неподвижно сидел на скамейке в скверике. У его ног, чирикая, прыгала стайка воробьев. Он осторожно наклонился, положил руку на асфальт. Воробьи испуганно отлетели. Снова вернулись, прыгая совсем рядом с рукой.

Иван вдруг выхватил одного воробья, поймал его за лапки. Тот забился, вырываясь, закричал. Иван поднес его к самым глазам, рассматривая. Тот замер, испуганно косясь на Ивана. Иван улыбнулся, подул на него, тот закрыл глаза. Иван подбросил его, и воробей выстрелил прямо в небо…

Он оставил машину у ее подъезда. Взбежав на второй этаж, постучал. Еще раз. Ему не открывали. Он прислушался. В квартире раздавались быстрые шаги, что-то двигали…

Иван вышел из подъезда и, оглядев стену дома, легко забрался на карниз. Уцепившись за водосточную трубу, он дотянулся до балкона. Спрыгнув на балкон, через открытую дверь вошел в комнату.

В комнате у голой стены стояли свернутые рулоном маты, чемоданы, упакованные коробки. Катя, не глядя на него, быстро ходила по комнате, продолжая собирать вещи. Она была в джинсах и мужской рубашке, волосы туго заплетены в косу.

Взяв одну коробку, она отнесла ее к двери. Вернулась, взяла еще коробку, снова отнесла к двери. Вдруг быстро прошлась колесом по комнате и сделала сальто. Посмотрела спокойно на Ивана. Снова взяла коробку. Иван молча отобрал у нее коробку, и, взяв с пола чемодан, так же молча пошел к двери.

Открыв дверь, он за руку завел Катю в свою квартиру. Так же держа ее за руку, прошел в спальню и поставил на пол ее чемодан.

– Это твой дом, – сказал Иван.

Она молчала. Он усадил ее на кровать.

– Есть хочешь?

Она покачала головой.

– Пить?

Она снова покачала головой.

– А чего хочешь? ^

– Водки хочу, – сказала она тихо.

Иван сходил на кухню, принес рюмку водки, стакан воды и кусок хлеба.

Она молча взяла рюмку, выпила залпом, сделала глоток воды из протянутого стакана. Взяла хлеб, пожевала немного. Потом тихо прилегла на кровати.

Иван прикрыл ей ноги покрывалом.

– Я вещи принесу, – сказал он и вышел из спальни.

Он медленно спустился по лестнице. Вышел во двор.

Встал, прямой, огромный, с каменным лицом. Он огляделся равнодушно. Стемнело, и во дворе никого не было. Он пошел не спеша к своей машине, из которой торчали ее вещи. Вдруг остановился, прислушиваясь. Повернувшись, пошел через двор, все быстрее и быстрее. Навстречу ему послышалось треньканье гитары… Он побежал.

В беседке, склонившись над гитарой, перебирая струмы, сидел длинноволосый горбатый парень. Заметив Ивана, он поднял голову, и его лисье лицо растянулось в улыбка Рядом с ним сидел второй парень. Он развел руками, гладя на Ивана как на старого знакомого. Около него на лавочке сидела, опустив голову, рыжеволосая девушка.

Иван шагнул к ней и, взяв за подбородок, поднял ей голову. Она засмеялась весело, отодвигаясь от Ивана. Взмахнув головой, спутала волосы. Иван узнал ее.

– Чего ты к бабе нашей прицепился? – сказал горбатый. – Она у нас одна, не обижай нас! – Он засмеялся, быстро перебирая струны.

Иван повернулся и пошел прочь от беседки…

Он быстро, напролом, шел через кусты, почти бежал.

Он выбежал на пустырь к какому-то сараю. Споткнувшись, упал на колени. Его лицо было исцарапано в кровь. Он сел на землю и, прислонившись спиной к стене сарая, держась руками за голову, заплакал навзрыд. Опустив руки, вдруг рассмеялся сквозь слезы. Ударил себя по коленям, поднял голову, глядя на небо, снова засмеялся и заплакал. Он сидел у старой кирпичной стены и, потирая окровавленное лицо, качая толовой, все плакал и смеялся…

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Панька Морозов, получая на маслобойке свою долю масла, не утерпел и харкнул прямо в бидон с желтой жидкой мутью. Бидон тут же слил на землю, прямо в Маслобойке и, ни на кого не обращая внимания, вытащил шесть мешков семечек. Побросав их в телегу, уехал, вежливо попрощавшись, пообещав отжать масло у немцев.

Был он малый двадцати двух лет, отчаянный, оттого и дурак. Смерть незримо ходила за его спиной с самого рождения, как ходит за людьми отчаянными и смелыми. До немцев ему съездить не довелось.

Приехал главный инженер колхоза до Панькиной хаты с двумя мужиками. Плечом открыл дверь, громко матерясь и ругаясь, пошел в сарай, где и обнаружил мешки. Велел мужикам нести их в машину. Те почесались, пожались и потащили. Подоспевший Панька без слов сбил главного инженера кулаком с ног, немного потоптал и, волоком, за шиворот, выбросил за ворота. Мужики погрузили инженера в «уазик» и увезли до дому, а через час приехал участковый Мишка Колесникове товарищем.

Они молча прошли во двор, застрелив отвязанного кобеля, и позвали со двора Панечку.

Панька обедал, заметив их в окне, снял рубаху и одел постарее, на ходу застегиваясь.

Мишка был просто здоровый и крепкий бандит, рыжий и нахальный, товарищ, тоже сержант, Панька был не знаком, помельче и расторопнее.

Они били Паньку во дворе, за сараем, когда закричала с соседнего двора баба, и Панька сдался.

– Ладно, Мишка, – сказал он. – Я все понял, – его потоптали еще за «Мишку», пока он не сказал – товарищ Колесников, – и присудили контрибуцию в недельный срок.

Ящик водки инженеру, ящик Мишке с товарищем, на том и порешили. Мишка помог Паньке набрать из колодца воды, облив его из ведра, устало вздыхал.

– Вот так и живем, Серега, – сказал он напарнику, сержанту.

Тот оглядывал постройки и сараи.

– Совсем земляки мои распустились, надо как-нибудь время выбрать и шороха здесь навести.

Панька с перекошенным лицом, снова надел чистую рубашку, кликнул с улицы пацана, послал его в магазин, раскладывая на столе закуску.

После первой бутылки Мишка подобрел, вспоминал детство, умершего еще лет десять назад Панькиного отца и пообещал достать в районе щенка взамен убитой собаки.

Панька сам не пил, только готовил закуску. После второй бутылки Мишка стал сморкаться на пол, вытирая пальцы о занавески, велел принести музыку и позвать Вальку Ховалеву с подружкой.

Панька с готовностью поднялся и, сломав о Мишкину голову скалку для пельменей, вышел во двор.

Товарищ Мишки, уже засыпающий на диване, растерялся, увидев упавшего Мишку с потемневшим лицом. Выхватив пистолет, бросился следом за Панькой, выстрелив в потолок веранды.

Панька заперся в сарае, разобрал крышу, осторожно вылез, держа в руках кавалерийский карабин. Застрелил сверху очумевшего сержанта, изрешетившего из пистолета дверь сарая, и с небольшим мешком ушел в степь.

Вот такая история.

Три дня хоронился он по оврагам и балкам, ходя по ночам вокруг хутора, дело было уже осенью, и ночевать в степи было невозможно.

Решился идти домой под утро. Перед этим долго лежал в ложбине, густо поросшей чилижником, на гребне небольшого холма. Обломал и перегрыз всю траву перед собой, вглядываясь в свои щербатые некрашенные ворота заднего, двора.

Видел, как мать прошла через двор, вернее, догадался, было еще слишком темно.

Слышал, как она зло прикрикнула на корову, звякнуло, дребезжа, ведро.

– Стой, стой же говорю, да что за дьявол, сделалось с тобой сегодня, ну!

Видел, как она вернулась с ведром в дом.

Чуть просветлело где-то за Панькиной головой, и Панька, глянув в небо, решился.

Оглядел хутор, темную улицу в два ряда домов, стал быстро спускаться с холма, держа под мышкой телогрейки карабин. День получался серенький, с низкими сплошными тучами и теплым ветром. У двери в воротах остановился, углядывая через щель двор, сарай, дом, тихо зашел, вспугнув сонных овец с земли, побежал к сараю.

Из веранды дома вдруг вышел мужик в костюме, зевая, свернул в Панькину сторону к сараям, на ходу застегивая штаны.

Заметив Паньку, остановился, низко опустил голову, замер.

Панька, медленно пятясь, отошел на два шага. Перехватив карабин, целя мужику в живот, стал отходить к воротам, нащупал спиной дверь, приоткрыл ее. Мужик продолжал стоять на месте, глядя себе под ноги, держась руками за ширинку.

Панька тихо вышел и, уже не оглядываясь, наискосок, побежал в гору.

Во дворе закричали, хлопнула дверь на веранде, и кто-то тяжело затопал следом.

– Панька, Павлик, беги, беги быстрее, сыночек! – вдруг со двора закричала мать.

Панька бежал согнувшись, боясь оглянуться, чутьем перепрыгивая ямы. И уже слышал, как его кто-то догоняет, быстрой дробью топая ботинками. Передернув затвор, он бросился спиной на крутой склон холма, сразу же, не целясь, выстрелил.

Мужик, бежавший следом, резко остановился и, вытянув руку с пистолетом, вдруг прыгнул далеко в сторону, шумно сминая бурьян, дважды выстрелив, затаился. Внизу по хутору взвыли, перепаивая друг друга, все собаки. По улице гнали скот, две машины, слепя его фарами, громко сигналили.

– Беги, беги, сыночек, – все еще слышался со двора голос матери, в домах стал зажигаться свет.

Панька осторожно, боком прополз несколько шагов в сторону и, чуть приподнявшись, оглядел склон холма. Стало чуть светлее, и тучи едва не задевали холм, низко провисая над ним.

Чуть в стороне от него из бурьяна закричал скороговоркой мужик:

– Морозов, сдавайтесь. Буду стрелять, – и тут же выстрелил два раза.

Паньку он не видел, ожидая его где-то перед собой, и Панька, спустившись пониже, увидел торчащие шагах в десяти ноги из травы.

Осторожно приподнявшись, не переставая целиться, он сделал три шага, еще один, присел на корточки.

– Лежать, не двигаться, убью, сучка, шевельнешься. Полож наган. На два шага назад, – целясь мужику в голову, подошел к пистолету, поднял его, размахнувшись, бросил его далеко вниз. Перебросив карабин за спину, побежал дальше, оборачиваясь, он видел, как мужик сбегал вниз с холма, потом на корточках прощупывал в траве пистолет.

Машины, далеко впереди, взбирались на холм.

Сзади несколько раз выстрелили. Панька вдруг подскочил на одной ноге, согнув другую в колене, прыгнул еще раз, оглянулся. Снизу бежали еще двое. Один в штатском, другой в милицейской форме.

Панька стащил карабин, глядя, как они остановились, переговариваясь о мужиком, продолжающим прощупывать траву. Прицелился, плохо различая через траву фигуры, выстрелил.

Милиционер вдруг завалился, обхватив второго в штатском, и по нему съехал на землю. Панька, сильно хромая, бежал к видневшейся вдали бревенчатой мельнице, за ней поднимались Другие холмы с оврагами и лощинами, но было уже слишком далеко.

Паньку нашли а старой кошаре в трех километрах от хутора. Нашли с помощью собаки, которую он застрелил из маленького окошка без окон и рамы. Застрелил и милиционера, бегущего следом, и они рядышком лежали у ворот кошары. Остальные залегли вокруг забора, сложенного из дикого камня, но брать Паньку не решались. Панька палил по ним, не давая особо перебегать и приподниматься. Из хутора стали приезжать на машинах и мотоциклах мужики, стояли вдалеке, тесной кучей под присмотром одного милиционера. Ждали подмоги из района. Панькин дядя, Сафронов Филипп Ильич, уговорил капитана, чтобы его пропустили, и он уговорит Паньку сдаться. Его пропустили.

Филипп Ильич подошел вплотную к маленькому черному окошку, не зная о чем говорить. Панька тоже молчал.

– Может, сдашься?

– Поздно уже, – отозвался Панька тихо. – А что, дядя Филипп, нет у тебя пожрать чего?

– Прощай, Паня, что ли, – дядя обернулся, сзади подъезжали два «уазика» из района – И поговорить не успели.

– Мать жалко, ты уж помоги ей меня схоронить, – он рассмеялся горько.

Филипп Ильич вплотную просунулся к окну и обнял высунувшегося Паньку, тот плакал, шепча сквозь пиджак дяди, уткнувшись в него.

– Страшно помирать, Филипп Ильич, страшно.

– О чем говорили? – сурово спросил капитан Филиппа Ильича.

– Прощались, – Филипп Ильич отошел в толпу, пробиваясь к своему мотоциклу.

В кошару выстрелили ракетой со слезоточивым газом, второй раз ракета попала в окно.

Панька вышел из ворот согнувшись, закрыв лицо руками, сильно хромая, карабин висел за спиной.

Забило сразу два автомата. Паньку отбросило и покатило еще по земле, и клочья полетели из его спины.

Вот так и случилась смерть Павлика Морозова с хутора Казанского.

А перед тем…

Еще был жив Панечка Морозов, еще не знала его мать, что скоро плакать ей на заросшем ковылем маленьком кладбище с двумя старухами – тетками Панечки. Еще был жив, еще было лето.

Весной в реку поднялась белуга, одна-единственная, вода спала, а рыба осталась. Она хоронилась в небольших ямах, иногда забиралась в камыши. Ее почти не видели, но слышали, так – что пацаны стали бояться ходить купаться. Каждая семья мечтала словить или застрелить ее, но рыба не шла – ни в сети, ни на перетяж. Иногда о ней забывали на неделю и больше, тогда она появлялась вдруг, вспенив всю воду в узкой реке, перепугав до холода в спине какого-нибудь рыбака с парой тонких удочек.

Белужину высмотрел Витька Демидов. Вечером поехал он с отцом и братом, поехали Епанчины, отец и сын, поехал и Филипп Ильич Сафонов.

Бредень привязали к двум лошадям и погнали их вверх по раке. Двое парней Демидовых гнали верхами по воде, пугая рыбу с другой стороны. Гоняли до поздней ночи, но рыба ушла.

Попалось много щук, головлей, всего понемногу. Сгоняли на хутор, за ведром, затеявшись варить уху. Уже поздней ночью, насмеявшись и наевшись, они все тихо лежали у костра За рекой заржала лошадь, и вскоре из темноты выехал шагом мужик-гуртовщик из соседнего хутора. Он бойко соскочил с лошади, привязав ее к кустам, присед к костру.

Его угостили ухой, налили остаток водки, мужик все стеснялся, бормоча про заблудившихся коров, вылил и, прощаясь, сказал напоследок, совсем тихо:

– А слыхали, мужики, человек сказывал: царь-то наш жив, за границей живет.

Все оборжались, а мужик обиделся.

– Дурни вы, дурни, я не про того говорю, что расстреляли с семьей, ведь брешут, что всех порешили, всю родню, а вышло, что не всю. Говорят, мужчина лет сорока: умница, что и поискать такого.

Пастух уехал, старики стали потихоньку заговаривать о политике.

Андрей Епанчин, старший сын, ладонью разровнял землю перед собой, перебив заводившихся лениво мужиков.

– А что, вот я скажу вам, председателя ж выбирают, а не назначают.

Бее замолчали, прислушиваясь к нему.

– Вы кричите меня председателем, чем я хуже нашего Мишечкина, я бы тогда всем земли дал.

– И по скольку же? – заинтересовался сразу Демидов-отец.

– По десять гектар пахотной, на каждого мужика, – и стал рисовать на разглаженной земле квадратики.

Филипп Ильич засмеялся, но Андрей продолжал.

– Дело говорю, никто и знать бы не знал, и пахотной, и луговой бы раздал, каждый для себя, ну по половине бы государству сдавали. Надо только сговориться по-умному.

– Ты, Андрюшка, прямо атаман Перфильев, – встрял все-таки Филипп Ильич, но ему не дали договорить все трое Демидовых.

Так все разговорами и кончилось бы, если осенью не перевели бы председателя колхоза «Родина» хутора Казанского на повышение в область.

– А как постреляют всех нас, вроди Паньки, что скажешь? Не боишься? За детей моих как? – мужик, стриженный под чубчик, сидел перед столом, раскинув по нему свои огромные руки, сильно навалившись грудью. – Не согласный я, убьют нас всех.

Андрей поднялся и пошел к выходу, за ним дядя его Филипп Ильич и Демидов-отец.

Мужик опомнился и, оправдываясь угрюмо, пошел провожать их до ворот. Они молча пошли вдоль улицы.

Через пять домов мужики остановились. Андрей Прошел в ворота, прошелся по двору, заглядывая в сарай.

– Чего там высматриваешь? – с веранды прикрикнул вышедший в трусах Рязанов. – В дом иди.

Но Андрей не поднялся, остановившись у крыльца, поставив на ступеньку ногу, спросил:

– Что скажешь, Степан Николаич?

– В дом-то?

– Да говори уж здесь, да или нет?

Рязанов помялся, трогая трусы, оглядываясь на дом.

– С братом мы здесь, он как раз зашел, вот, согласны мы.

– А ты? Сам, без брата?

– Я, значит, тоже согласен, в дом-то чего?

– Зайду в другой раз, а ты жди, – и вышел за ворота, кивнув головой.

Разошлись в разные стороны. Андрей пошел до дома. Отец во дворе строгал доски для гроба, ставя их к стене. Он, молча, исподлобья взглянул на Андрея, продолжая обстругивать доску на самодельном верстаке… Во двор вышел Сергей, выкатил из сарая мотоцикл, следом небольшую тележку, прищепив ее сзади. Вынес два аркана веревок и пару топоров. Выкатил мотоцикл за задние ворота. Вернулся, постоял нерешительно глядя на отца и Андрея.

– Лодка теперь не выйдет. Вон чего пришлось делать, – сказал тихо отец, продолжая строгать.

Андрей сел за руль, и они выехали по узкому прогону, заросшему бурьяном, на улицу.

У сельсовета стояло два мотоцикла и милицейский «уазик». Мишка с перевязанной головой обыскивал, ощупывая, одежду мужиков. Он не оборачиваясь, махнул Андрею, чтоб остановился. Молча осмотрел люльку их мотоцикла. Протянул руки к пиджаку Андрея. Андрей оттолкнул его.

– Чего, – угрожающе сказал Андрей, не слезая с мотоцикла, – Не имеешь права.

– Ладно, поглядим в отделении, чего я имею право, а чего не имею. Вовка!

Из машины высунулся водитель – милиционер, сонно осматриваясь.

– Этого с собой заберем. Я вас отучу стрелять, зону потопчете у меня, гады!

На дороге показалась, сильно пыля, грузовая машина. Он, забыв про Андрея, побежал ей навстречу, махая руками. Машина остановилась. Андрей подгазовал, тихо трогаясь, но водитель насторожился и прикрикнул:

– А ну стоять, кому сказано!

– Ну, что, суки, говори, кто стрелял? Все равно найду! Мишка, подойдя к Андрею сбоку, вдруг резко прыгнул, ударил его кулаком по уху.

– А, Епанчин, может, подеремся, как ты?

Андрей выкрутил ручку газа, крикнув через плечо:

– Жаль, Пеня тебя не добил, падла, – рванул по дороге.

Сразу же за мостом свернул в кусты к реке. Сзади никто не догонял. Водой смочил горевшее ухо.

– Больно, Андрюх? – спросил сзади Сергей, обламывая веточки тальника.

– Пройдет.

– Это, видать, Колька Фетисов в него стрелял, они с Панькой дружки были. По всему он Мишку на дороге стерег.

Они снова сели и запылили дорогой под огромными голыми холмами.

Узеево в семьдесят домов, две трети тянутся вдоль старой казанской дороги небольшой каменной улочкой, остальная треть кривыми переулками примыкает к ней, – с бесконечными сараями и заборами, обветшалыми, сложенными из дикого степного камня.

Встретил их Равиль, бригадный зоотехник, много смеялся, но ничего прямо не говорил, усадил гостей за стол. Старуха в полинявшей плюшевой фуфайке молча прислуживала, ставя на стол чистые тарелки, хлеб, ложки. Равиль показал жену и двух маленьких дочек лет семи, которые тут же шумно играли во дворе. Пришлось садиться обедать.

После обеда Равиль показал им свои сараи с нехитрой утварью. Прибежал С улицы мальчишка лет десяти, крикнул Равилю несколько слов по-татарски, убежал.

Они выехали со двора, Равиль сел в люльку, показывая дорогу.

Переулками выехали на единственную улицу, доехали до середины, остановились перед высокими воротами. Прошли во двор, Равиль ушел в дом, оставив их у крыльца. Обычный двор, чисто выметенный, замкнутый сараями, с низкими полукруглыми сверху дверьми. Стальная проволока для белья. Послышался разговор, вышли две девушки лет шестнадцати, худенькие и высокие, они засмеялись, увидев Андрея и Сергея, переговариваясь по-татарски.

– Здравствуйте, Исса Мисис, – сказал Сергей улыбнувшись. Они кивнули головами, подходя к воротам.

– Вот гуляем, – продолжал он. – Смотрим кругом, природой любуемся.

Девушки вышли за ворота, одна из них задержалась, строго сказав:

– Пришли обрезание делать, так ведите себя прилично, – она засмеялась и захлопнула дверь в воротах.

– Эта Фатьма, – шепотом сказал Сергей, – ничего, да?

Равиль провел их в дом, в небольшую без мебели комнату с маленьким окном, столом и несколькими стульями.

Вышел Хусаин, еще не старик, высокий бритый мужчина. Поздоровались, сели, помолчали.

Хусаин развел руками, вдруг проговорив:

– Мне нечего вам пока сказать, я всей душой с вами, но все это от вас зависит, решатся ли ваши люди.

Они посидели еще немного, и все разом вдруг поднялись. Вышли во двор. Хусаин за ворота не пошел. Подвезли Равиля до дома.

– Приезжай вечером к Сысканскому броду, как стемнеет.

Бросив мотоцикл возле реки, рубили тальник на плетень, очищая от лишних веток, кидали жерди в прицепленную тележку. В кустах Сергей вспугнул зайца, но не видел его. Заметил Андрей, бросился бежать, бросив в него топор, промахнулся. Заяц по низкой, выеденной скотом траве, быстро скакал через поле, огромный и толстый.

Жерди они свалили у своего огорода, под заваливающимся плетнем. Огородами пришел мужик, стриженный под чубчик, Стоял, курил молча, рядом.

Потом вдруг сказал себе под ноги:

– Слышь-ка, Андрей, я тут думал, согласен я, давай, где надо распишусь.

Андрей усмехнулся.

– Да не надо расписываться, не на почте. Согласен и ладно.

– Делать-то что?

Да ничего, – пожал плечами Андрей, затачивая топором жердь.

– Так я пойду. Ты заходи, если что.

И снова ушел огородами, перескакивая арыки и конопляные заросли.

Отец пристроил крышку к гробу, все сходилось, он крикнул Андрея, и они оттащили его к стене сарая, для] обивки.

– Сыроватые доски. Тяжелый. С веранды мать позвала ужинать, оставив накрытый стол, тут же ушла на ферму, мрачная, прихватив ведро.

Под вечер Андрей выкатил мотоцикл через передние ворота, начинало темнеть, поехал улицей к клубу. Ожидали кино, в основном молодежь: девчата, несколько парней. Андрей прошел в клуб, здороваясь за руку с парнями, осмотрел небольшое фойе, пустой зрительный зал, выходя заметил Фатиму, в красном бархатном платье с черным узким галстуком-шнурком. Она стояла с подружкой возле его «Урала», переговариваясь, осматривая улицу.

Андрей уже завел мотоцикл, тогда она чуть покосилась в его сторону, чуть улыбнувшись, показав белые зубы, но тут же отвернулась.

«Урал», стрекоча, взобрался на самый гребень холма. Открылось неровное поле с полоской лесополосы. Cовсем далеко село в тучах солнце, да шум одинокого трактора.

Андрей проехал поле, дорога запетляла и вдруг сорвалась с холма вниз к реке. Он спустился в долину, не включая света, проехал вдоль реки, остановился у переката.

Прошел к воде, окунул ладони, посидел, изредка оборачиваясь, вернулся к мотоциклу, привалившись на задок люльки. Тут вдруг заметил два мотоцикла, сливающиеся с одинокими кустами невысокой волчьей ягоды. Один из них завелся и подъехал. За рулем сидел малознакомый татарин, в люльке Хусаин, похожий на вождя индейского племени. Хусаин вылез, и они пошли с Андреем вдоль берега. Андрей руки в карманах, Хусаин сцепил их за спиной. Они прошли до первого поворота реки, постояли, о чем-то разговаривая, пожали руки, пошли обратно.

– Только еще одно условие, – замявшись, сказал Хусаин. – Может, оно самое главное.

Они остановились, глядя друг на друга. Андрей в глаза, Хусаин чуть в сторону.

– Ты должен жениться на любой нашей девушке, на татарке, тогда мы поверим. Любую выбирай и женись.