Текст книги "Клан – моё государство 2."

Автор книги: Алексей Китлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Глава 10

Разбудила своим тарахтеньем танкетка. Семи часов ещё не было. Когда она подрулила, все уже встали. Пешков вылез с улыбкой, что за ним редко водилось, ибо особых радостей за последние годы не случалось.

– Что Владимирович?– осведомился Гунько.

– В кои-то веки наконец вспомнили и о нас. Тайп получил. Выделили двенадцать квартир моим обормотам, это раз. Весь объём грузов, которые заказывал, поступил в Сковородино, это два. Молодка хлопцем разродилась на базе, это три. Офицеры получили очередные звания в срок и за подписью президента Ельцина, это четыре. Это значит, что мы теперь Российская армия, это пять. И ещё новое штатное расписание утвердили, которое я десять лет выколачивал, шесть. И всё в один день, вчера вечером. Вот я дурной и радуюсь, что без дела сидеть не придётся,– ответил Пешков.

"Вот счастливый человек,– подумал Сашка.– Болеющий за державу и солдата, чем и горд, и жив тем, а отними у него заботы эти, он пропадёт".

– Так с тебя, Виктор Владимирович, причитается,– произнёс Гунько, тоже повеселев.

– А я привёз, потому и раньше подъехал, чтобы к завтраку успеть. Мои наготовили, они ведь с вашими приездами всё связывают, думают, что коль начальство частить стало, значит либо лучше будет, либо совсем труба,– Пешков стал вытаскивать из танкетки большую кастрюлю, бидон, ящик. Ему помогал водитель.

– Значит, мы оправдали их надежды на будущее,– определил Панфилов.

– Ещё как. Серёга, тащи к костру,– крикнул Пешков солдату.– Только вот со спиртным накладка. Я привёз, но своего приготовления самогон. Спирт дали, но его надо ещё везти и уже не надеясь, что будет, пришлось страховаться. Сахар пустили,– он вздохнул.

– Градусов сколько?– поинтересовался Гунько.

– Под семьдесят,– ответил Пешков.

– Ого!– удивлённо молвил Гунько.– Тогда казаки вперёд, чего ждать. Я самогона сто лет не пил, хоть на нём и вырос.

– Тоже мне казак,– подколол его Евстефеев.– Осталось завести оселедец, надеть шаровары и хоть сейчас на Хортицу.

– Вольница любому всласть,– парировал Гунько.

– Ага! Разбоем жить любому всласть,– наседал Евстефеев.

– Ну, а почему бы, как в старые добрые времена, Стамбул боем не взять? Там есть, чем поживиться. Возвратимся в коже, коль свою выделывать перестали,– отговаривался Гунько.-Или на Швецию набег устроить.

– Швеция в нейтралитете, их трогать не моги,– напомнил ему Левко, чем огорчил налётчика.– Они вне военных союзов.

– Чего они тогда о неизвестных подводных лодках который уж год вопят, намекая, что это советские,– не согласился Гунько.

– Так не лезьте в чужие воды. Что вы там всё время ищите? Может золото нацистской партии?– не отставал от него Левко.

– Ну и дотошный ты, братец, сдаюсь,– усаживаясь, сказал Гунько, прося тем самым пардону.

– Так шастаете или нет?– упрямился Левко.

– Это к военно-морским силам вопрос. У них своя разведка, мы с ними не контактируем, задачи разные. Может и лазят,– ушёл от ответа Гунько.

– Не пойман – не вор,– вставил Панфилов несколько слов в разговор. Он был в курсе, что в районе шведских территориальных вод шарят все: и янки, и британцы, и наши.

– Так и говорите, что рыло в пуху,– Левко смотрел, улыбаясь.

– Не хитри,– предупредил Панфилов.– Ведь по глазам вижу, что знаешь, кто там сидит.

– Ладно. Только за язык не тяните, а то выяснится, что я больше знаю, чем вы,– отсёк Левко.

– Вот и договорились. Тогда приступим,– Панфилов хлопнул в ладоши.-Разливайте, Виктор Владимирович, вы главный сегодня, на вашей улице праздник. Родители как мальца назвали?

– Митькой, в честь деда,– сказал Пешков, разливая самогон в сдвинутые кружки прямо из канистрочки.

– Первый тост за них,– взяв кружку, произнёс Гунько.– Как говорят у нас на Украине: "Хай им щастить",– и выпил, после чего стал искать взглядом, чем бы закусить. Самогон был мягким, но крепким.

– Эх, ты! Казак!– подзадорил его Евстефеев.– Кто же так пьёт?– он выпил и последний глоток стал демонстративно булькать во рту, сглотнув сказал:– Вот как надо.

– Удивляюсь тебе, Павлович,– хрустя капустой, ответил Гунько.– Вот натура у тебя, сколько бы не пили, ты утром, как стёклышко, как огурчик. Чего не отнять, того не отнять. Спирт и то не запиваешь. Не хочу грубить, но Сергей прав – пол армии у нас хроники.

– Ты на себя утром в зеркало глянь, по мне хоть не видно,– отправил намёк в обратном направлении Евстефеев.

– Так я и себя имел в виду под хрониками. За этот год, в пересчёте на спирт, тридцать восемь литров выдул. Наука говорит, что если больше двадцати на человека в год, то нация вырождается, так мы ведь ещё год не закрыли,– ответил Гунько и стал хохотать. Он вёл учёт выпитому, после того, как прочитал статью о вреде алкоголя.

– Двести грамм в день при хорошей физической работе только на пользу. Это сорок литров в год,– высказал своё мнение Жух.– Но при разделении нормы на две части: сто грамм перед обедом и сто после ужина.

– Вот вам и ещё один хронический брат,– не унимался Левко, кося взгляд на Сашку, но тот молча ел приготовленное офицерскими жёнами, не обращая внимание на перепалку.

– Что бы вы не говорили, а без женских рук не обойтись. Разве мужик может столько блюд приготовить? У меня глаза разбегаются, даже не знаю, что первым схватить,– произнёс Панфилов, любивший вкусно поесть.– И самогон славный,– похвалил он.– Лучше его пить, чем казёнку, которой можно запросто отравиться в наше время. Владимирович, мы тут про НЛО говорили. На твоём хозяйстве появляются аль нет?

– Облетают каждую неделю. Я местными промысловиками разговаривал, опрашивал стариков, они клянутся, что до постройки станции ничего не было,– ответил Пешков, разливая повторно своего приготовления самогон в кружки.– Я считаю, что это воздействие нашей аппаратуры на среду. Появляются разные объекты и по силе свечения, и по размерам, и по цвету, только общее в них всё же просматривается. Случаев, чтобы они садились, нет. И людей не крадут. Покружит, повисит и исчезает.

– Всегда со свечением или нет?– поинтересовался Гунько. Сто процентов. Бывает слабо светящийся мутный сгусток, но так, чтобы скажем явно было видно, что НЛО сделано из металла, такого не было. Девяносто процентов яркие,– определил Пешков,– чертовки.

– А почему чертовки?– спросил Евстефеев.

– Мы их лампочками называем. Как перестаёт светить, говорим – перегорела. Явление интересное, особенно ночью.

– Владимирович, а станция их засекает на радаре?– задал вопрос Гунько.

– Не все. Процентов сорок. Фотографирование, у меня офицеры балуются, тоже через раз и не всегда совпадает с радаром,– ответил Пешков.– Бывает снимок отличный, а радар не видел. Бывает на экране радара пятно мощное и зрительно видно отменно, а проявит фотоплёнку, сопки на месте, а гадости этой нет. Их появление на работу станции ещё ни разу ни какого влияния не оказало. Нам инструкции прислали на этот счёт, кто писал, не знаю, но такая ересь, письмо из сумасшедшего дома.

– Отчётность об их появлении не подаёте?– приняв вторую порцию самогона, спросил Гунько.

– Нет. Согласно инструкции, которая, кстати, обязательного действия не предусматривает, я обязан информировать обо всех происшествиях подобного рода только в случае, если нарушается режим работы установки, чего как раз и нет. И потом, мы всё сбрасываем в центр обработки, и если на экране есть НЛО, помечаем кодовым словом "шар". Пусть они в центре парят себе мозги, а мне до этого дела нет,– сказал Пешков.

– Ясно,– подытожил Гунько.– Хрен с ними, с этими объектами. Ты, Владимирович, дай мне рецепт на это варево, выйду на пенсию, буду сам себе самогон готовить.

– Это мой помощник специалист. Его изделие. Выход же надо было искать какой-то. Он с Украины, из Херсона. Как теперь быть – не знаю, у меня шестеро не из Российской Федерации служат. Один из Белоруссии, один из Узбекистана, трое с Украины, один из Грузии, из них троим до пенсии по два года осталось, остальным от пяти до семи. Республики независимость объявили, свои вооружённые силы создают. Так вот у меня вопрос: их отзывать станут или как? С ребятами из срочной службы ясно, их отправим домой, но с офицерами как быть?

– Хрен его знает,– выругался Евстефеев.– Известий на этот счёт не поступало, значит жди.

– Виктор Владимирович, вы правильно подметили, независимость предполагает гражданство,– ответил Сашка.– Если кто-то из них желает иметь своё, украинское или другое, не российское, то надо увольнять. Но ты им дай совет: пусть примут российское и спокойно служат, место ведь у вас спокойное, смыться всегда успеют, тем более квартиры получили, наверное, в России. А вот жёны могут принять то, какое душа желает, что даст возможность возвратиться в родные места с обменом квартир. Теперь ведь вы получили не по линии военной, квартиры ваши в обычных жилых домах, не КЭЧевских.

– Толково,– согласился Пешков.– А пенсии?

– При любом исходе, российская будет большей,– заверил Сашка.– Так математика вещает.

– Там, где дело касается живого человека, а не железяки, я в математику не верю, так же как в политику. Слишком много ошибок непоправимых получается,– произнёс Пешков, не желавший подводить своими советами служивших рядом, с которыми прожил не год не два, десяток лет.

– Не сомневайтесь,– убеждал его Сашка.– Про математику я к слову. Они все у вас с жильём, вот и пусть служат. Если их уволить, вам потом опять головная боль, пришлют ведь на замену голых. Сейчас весь вопрос упрётся в квартиры. Вы же знаете, что выводят войска ЗГВ, потом балтийские выдворят, из Закавказья попросят, Средней Азии, а это не менее миллиона человек и всем квартиру подай. То, что вы ордера получили на жильё ныне, главная удача, что вашей базе улыбнулась.

– Немцы по договору обещали средства под жильё выделить и часть сами берутся строить,-сказал Гунько.

– Ага, ждите. Марки они может и дадут, но слова о том, что каждой семье к двухтысячному году отдельную квартиру, забудьте совсем. На этом можно крест поставить, а вот то, что касается немецких строек, так по договору они строят на Украине и в Белоруссии, строят уже полгода военные городки, которые к России не отойдут. Деньги же, что немцы выделят нашим под строительство, сами знаете – разворуют,– теперь Сашке поверили. Да и не согласиться было нельзя, все понимали, что бредовые идеи при неповоротливости власти, могут реально воплотиться в лучшем случае к началу четвёртого тысячелетия, а что воровство процветает, было ясно всем также, как и то, что снег зимой – белый.

– Пойду заброшу парочку раз,– пробормотал Евстефеев, не то себе, не то присутствующим и, подхватив удочку, двинулся к реке.

– Вот непоседа,– произнёс ему вслед Гунько.

– Да пусть ловит,– урезонил Гунько Панфилов.– Что ты так зудишь. Человек покой душевный обрёл в этом, а ты не даешь молодость ему вспомнить.

– Мне то кто мою даст снова пережить и вспомнить: ночное, костёр, лошади бродят по лугу, звёзды огромные,-перечислил Гунько.– Сейчас поди и коней-то не осталось в стране. Нет, скорее пастбищ не осталось. Всё вывели под посевы, коровок и то уже выводят на асфальт пастись.

– Что поделать, действительно всё распахали. Частнику выгнать свою бурёнку некуда,-сказал Панфилов, вспоминая, как совсем молоденьким работал летом подпаском, что давало ему и матери не умереть с голоду в предвоенные годы.– Я в деревне до войны жил, тогда все держали коров, как без кормилицы. Была бригада, что частных коров выпасала, самим людям было некогда. Верховодил всеми Сенька Клещ, подросток лет пятнадцати. Кормились так: поочерёдно каждый двор выдавал продовольственную пайку на весь день, а кроме того платили деньгу, вот сколько теперь уж не помню. Он делал так, себе – половину, вторую половину делил на нас, подпасков, поровну. Пасли с ранней весны и до глубокой осени. Брали с собой книги и читали вслух, сам Сенька не умел ни читать, ни писать. Моя мать его три зимы грамоте учила. Ох, как он стеснялся, краснел, а в жизни деревенской ухарь был ещё тот, сорви голова. И что характерно, тяга была в нём огромная к учению. Потом закончил сельскохозяйственный техникум, матери всё посылки присылал в Москву, работал председателем колхоза с сорок пятого. Умер в 1981 году, мать моя на похороны ездила, он один год до пятидесяти не дожил.

– Хороший видать человек,– сказал Пешков.– Немного было таких. Ай, что говорить время было таковское, всем тяжко было, друг другу помогали, чем могли, чтоб на ноги встать.

– Вы, Владимирович, тоже коров завели?– спросил Гунько.

– Да, по своей личной инициативе. Я ведь тоже деревенский, крестьянский сын. Завели сначала две коровы, потом пять, теперь вот держим тридцать, пару быков. Забот много, но и поддержка, я вам скажу, огромная. Молоко, творог, сметана, масло, кефир свой и всё всегда свежее. Солдаты мои – любо посмотреть. Мне матери здоровыми вручили, я их здоровыми и верну, а как же иначе. И потом, у нас ведь станция радарная, ну как без молока при такой нагрузке нехорошей? Меня начальство когда-то сослало сюда за мою самодеятельность. Тоже вот коров завёл на РЛС в Подмосковье, кому-то в глаза бросилось и перевели в эту глухомань, но я и тут на пупе искрутился и завёл, хоть условия не очень и подходящие, но по четыре с половиной тысячи от каждой коровки имеем, а по Союзу в среднем две тысячи. Начальство у нас на станции редкий гость, так что, как говорится: бог не выдаст, свинья не съест,– Пешков потянулся к канистрочки.– Ну что, мужики, бог троицу любит.

– Нет, я – пас,– отказался Гунько.– Очень уж он у тебя бьёт. Чувствую, после третьей свалюсь.

– А мне, Владимирович, наливай, я человек не обремененный ныне службой, могу хоть вдрызг упиться,– Панфилов подставил свою кружку.

– Кто ещё будет?– обратился Пешков к присутствующим, потрясая канистрой.

Жух и Сашка тоже подставили свои кружки.

Выпив, Панфилов спросил:

– Владимирович, а радарная станция на коров не влияет?

– Коровники у меня в двадцати километрах от установки, в пяти от жилого городка. Теплицы там же. Всё хозяйство в распадке, сопки прикрывают. Вот полетите на вертолёте, я командиру дам задание, чтобы над колхозом прошёл. Теплицы мои под стеклом, две с половиной тысячи квадратных метров, зелень круглый год. Капуста как, ничего?

– Хороша! Тоже растёт?– Панфилов зацепил щепоть и захрустел.

– Тут всё растёт, год на год, правда, не приходится, но последние восемь лет родит отлично. Климат, что ли, меняется,– восемь лет подряд лето сухое от самой весны до осени. Картошка тоже своя.

– Получаешь ведь и сублимат?– спросил Гунько.

– Я его приказал свиньям скармливать. Пятьсот на откорме имеем, а сами натуральную едим. Овощехранилище опять же своё. Я так думаю, что тыловых надо посадить на годик на эту сухую пайку и они её снимут с армейского довольствия навсегда.

– Тогда у тебя действительно не станция, а колхоз,– сказал Гунько, заметно окосев.

– Не от хорошей жизни я этим занимаюсь. Тушенку вот слали – сначала нормальная шла, мясо, а теперь один жир в банки пакуют. Мы колбасу свою делаем, а тушенку выдаём в наряд заступающим, так они не берут, отказываются,– ответил Пешков.– Я костьми лягу, но все запреты обойду и держать буду.

– Что вы, Виктор Владимирович, разве кто против, ущерба ведь нет работе станции,– заверил Пешкова, что претензий к его занятиям сельским хозяйством нет Гунько.

– Одна польза. Вон, хлопец осенью на дембель собирается,– Пешков показал на своего солдата.– Прибыл два года назад – кожа да кости. Шестьдесят килограмм в нём не было. Два прослужил – имеет под девяносто, по гусеничной технике спец. Сам из-под Калуги, домой вернётся – ему же цены не будет в колхозе с его здоровьем и трудолюбием.

– Дедовщины у вас нет?– спросил Потапов.

– Где ей взяться? Я по военкоматам сам подбираю, через негласный договор с комиссарами. Мне только русских положено, согласно старой инструкции. Вот я ребят из глубинки и тяну к себе. Мне городские ни к чему, сельский парень надёжней. Кроме всего, я курсы открыл в городке. По радиоделу, мастера по ремонту телевизоров. Ну, кто в деревеньке справит?– Пешков развёл руками.– Ещё по строительству. Экономику и бухучёт шесть лет как ввёл, ах да, автодело чуть не забыл.

– Бухучёт-то как?– удивился Панфилов.– Солдатам?

– Зима длинная, ночи тоже. У нас жена одного офицера кандидат наук экономических, выпускница Московского финансового института. Год приложения силам своим найти не могла, вот я ей и предложил и сам первым за парту сел. Мы даже диплом выдаём. Сергей,– крикнул Пешков солдату, тот крутил что-то в танкетке.– Ты экономический ликбез прослушал?

– Так точно, товарищ генерал-майор, с отличием,– отозвался солдат, не вылезая из вездехода.– Диплом получил ещё весной.

– Во!– Пешков ткнул пальцем в небо.– А на дембель уйдёшь, что будешь делать?

– Если в колхозе землю дадут, как мне братуха писал, что мол обещали, то в фермеры подамся. Кормить ведь кому-то надо. А не дадут земли, бригаду арендную организую, вы же знаете, нас трое тут из одного села. Не пропадём. Вообще-то должны дать, я думаю, ведь у нас в колхозе работать уже почти некому, все в город убежали, а земель столько, что не обработать. Мужик сейчас в селе на вес золота.

– А в город не хочется?– спросил Панфилов.

– Надо было бы конечно, ведь там все учебные заведения,– водитель вылез наружу.-Даже на тракториста выучиться – и то надо в город тащиться, я из такой глухомани, что добраться нормально – и то проблема,– он подошёл ближе.– Нам повезло порядком, что мы тут служим. Всё, что мне надо было бы в городе получить, я здесь приобрёл за два года. Мне теперь в городе делать нечего. Ума-разума тут набрался.

– Что же ты тут постиг? Перечисли,– попросил Сашка, знавший, что на базе Пешкова многому можно обучиться, было бы желание и, что многое дадено было кланом по части литературы технической и прочей.

– Теле-радио дело, сварочные работы, токарный станок, ремонтные работы по технике гусеничной и автомобилю, право работы по электрочасти с напряжением до тысячи вольт, в селе мне больше и не надо, бухгалтерский учёт,– перечислил солдат.

– Компьютер,– подсказал Пешков.

– Так точно, товарищ генерал-майор. Его тоже освоил на всякий случай, только в деревеньке нашей, боюсь, не скоро будет такая техника. Да, ещё лекции прослушал по: математике, химии, физике. Строительное дело ещё, чуть не забыл. Его особенно тщательно осваивал. Мне свой дом ставить надо обязательно, как без дома? Проект себе тут составил, с чертежами, с описанием, всё подсчитано со всех сторон,– солдат замолчал.

– Хороший набор,– произнёс Панфилов.

– Не всё перечисляет, про язык умолчал,– Пешков погрозил ему пальцем, солдат наклонил голову в ответ, как бы винясь.

– Так точно. Умолчал. Школу-десятилетку в соседней с нами деревне заканчивал, а преподавателя по языкам у нас не было. И не к чему они мне, собственно. Здесь преподавать стали – я пошёл раз, второй, третий и втянулся. Преподавательница уж больно хорошая, ей вот спасибо. Английский выучил. Могу без словаря обойтись, читая газету.

– Ещё спорт,– напомнил Пешков.

– Так точно. Разрешите идти?

– Разрешаю.

– Качаются, что ли?– спросил Потапов.

– Нет. Мы проводим чемпионат базы по двадцати видам спорта один раз в полгода по игровым видам: мини-футбол, волейбол, баскетбол; и раз в квартал – по индивидуальным. Сергей по гирям был чемпионом,– Пешков усмехнулся.– Главный конкурент уволился весной. Проводим соревнования на равных для всех: солдат, сержантов, прапорщиков, офицеров. Сам участвую, правда по настольному теннису. Хотел тир сделать, но где патронов набрать столько, если в год на солдата положено шесть штук всего. Нет, тир есть, только оружие пневматическое. Станок свой имеем для изготовления пульки.

– Так вон у лесных патронов попросил бы, у них не переводится,– посоветовал Панфилов.

– Я с ними могу о многом договориться, но по оружию и боеприпасам нет, это – статья. Мне Проня предлагал миллиард штук от ППШ, даром, отказался я, однако. Хоть чуть было не согласился,– сказал Пешков.– Давненько, правда, было это.

– Александр, а у вас откуда?– спросил Потапов.

За Сашку ответил Жух:

– От Пунических войн осталось. Шучу. Склады с боеприпасами по всему Дальнему востоку. После окончания второй мировой войны, сюда на японскую перекинули столько всего, а она быстро сдалась, и уложили на базы долговременного хранения. События 1968 года высветили неправильность ранее принятой системы обороны и слабые стороны в вооружении. Чтобы не возить на переплавку, старые склады пускали в небо, о чём мы знали заранее и подхарчились. Сань, ты вроде тоже таскал?– обратился Жух к Сашке.

– Бомбил,– ответил Сашка со вздохом.– Много всего натаскали. Оружия, боеприпасов. Сколько я не знаю даже. Одно точно ведаю: на случай войны можно пару армий вооружить – так от границы до наших мест набито. Я два года таскал, как ишак.

– Тогда, Владимирович, вы зря отказались. То, что вам предлагали, давно списано с баланса,– Панфилов знал о таких складах, размещённых в прорытых в сопках тоннелях, где при ликвидации подрывали центральные галереи, а оставшиеся в неприкосновенности боеприпасы, минировали.– А вы до подрыва брали или после?

– После,– ответил Сашка, хоть сам лично на складах не был, но знал, как делалось.– Там подрывали центральный ход и боковые. Взрывом патронов не уничтожить, там объёмы были огромные. Армия переходила на новые образцы стрелкового оружия, старое в переработку власти пускать не удосужились.

– Продавали?– спросил Панфилов.

– В Азию, но малыми партиями. ППШ брали охотно. Ими до сих пор пользуются в зоне "золотого треугольника". Винтовки хорошо шли в горных районах автономного тибетского Китая, Афганистане, Пакистане, Индии. Пистолеты кругом в ходу во все времена. В Советском Союзе не реализовали совсем,– сказал Сашка.– Из взятого оружия продали процентов тридцать. Боеприпасы до сего дня толкают. Качество патронов, несмотря на давность изготовления, очень высокое и надёжное. Умели делать в тылу во время войны.

– То-то, я думаю, в Афганистане много было в племенах ППШ и трёхлинеек, когда мы туда сунулись,– произнёс Панфилов, что было правдой.

– Это не с наших складов,– стал пояснять Сашка.– Это Иосиф Виссарионович им презентовал сразу после войны. Мы им ППШ не продавали, а вот маузеры там, большей частью, наши. Маузер в горах уважали и уважают за надёжность и удобность.

– И этого было вдосталь,– подтвердил Панфилов.– Давай, Владимирович, ещё по сто грамм,– обратился он к Пешкову.– Где наша не пропадала. Вертолёт в какое время будет?

– В 17.00. Ещё успеете на базе отоспаться,– Пешков налил Панфилову, себе и Сашке. Остальные воздержались.

– Тогда поехали,– Панфилов выпил.– Морозом ночью весь вчерашний хмель выгнало.

– Минус восемь было,– закусывая, сказал Пешков.– Мы метео данные собираем. Мой синоптик прогнозирует до минус пятнадцати.

– Это волна,– объяснил Сашка.– Полоса прошла, тянулась часов пять, сейчас теплеет. Неделю ночью будет не больше минус четырёх, а потом зима.

– Что ж, к зиме мы готовы,– промолвил Пешков, он раскраснелся от выпитого.– Готовы во все оружия. Лосятину мне оставили?

– Почти целая туша,– стал торговаться Жух.– Ещё зайчатины сто кило. На что меняем?

– Мешок муки и полмешка риса,– определил Пешков.

– Устроит,– согласился Жух.– Где забрать?

– Как обычно, на реке.

– Десятого октября можно?

– Хорошо. Забирать, кто будет?

– Я сам приеду.

– Сговорено.

– По рукам. Зайчатины ещё подкинуть или не надо?

– Кило двести возьму. На что?

– Чай, сахар.

– Согласен. Шкурки отдашь?

– На двадцать квадратов брезента.

– Тонкого?

– Нет, грубый нужен.

– Дам,– кивнул Пешков.

– Брезент-то вам зачем?– спросил Панфилов.

Ответил Сашка.

– Зимой рыбу из ям берут. Дерюжный мешок лопается, примерзая ко льду, а из грубого брезента нормально держит. В нём делают дырки внизу, чтобы вода стекала и бросают в него рыбу до того, пока замёрзнет и оставляют на льду. Входит больше, и потом ломиком поддевают спокойно, не боясь, что лопнет.

– Вон оно как. Много зимой рыбы?– Панфилов слышал об этом краем уха.

– Хариус в ямах зимует. Стоит бок в бок, даже до пролежней бывает. Всю не черпаем, обычно четвертинку, а сколько четвертинка весит – это от величины ямы зависит. От тонны до пяти,– коротко рассказал Жух о зимней ловле.-На этот год семь тонн вроде база берёт.

– И то много, пожалуй, коль грузы получим в полном объёме, но всё равно возьму впрок. Мои расколотку едят хорошо, за уши не оттянешь – приучились. Деликатес,– Пешков причмокнул.

– Это вот тогда в 1987 году ели?– спросил Панфилов у Сашки.

– Именно он,– ответил Сашка.– Самый что ни на есть.

– Тогда я его весь и сожрал, кажется,– вспомнил Панфилов.

– Да нет, Сергей Петрович, мы с вами вдвоём,– уточнил Потапов.

– Точно. Две миски было,– подтвердил Панфилов.– Одна против тебя стояла, одна против меня. Отличная вещь под водочку.

Вернулся с реки Евстефеев.

– Совсем плохо клюёт.

– Клёв после девяти в это время года. Это летом у них жор с раннего утра, а осенью ближе к полудню,– дал наставления Жух.

– И у них есть часы свои, мать их…,– выругался Евстефеев, положил удилище и присел.-Тогда наливайте, раз клёва нет.

Пешков бухнул ему полкружки, Евстефеев молча выпил, как ни в чём ни бывало, закусил капустой и, прожёвывая, сказал:

– На пенсию выйду, буду на всё лето сюда приезжать с женой. Мне места эти, как родные. Правда, в моих сосна выше, но тишина и красота, такие же.

– Сотней километров ниже по течению сосны огромные, как и на вашей родине. Кедрача, правда, нет здесь, он южнее километров на триста осваивает полосу, видимо, климат изменяется в сторону потепления,– сказал Сашка, знавший, где родился Евстефеев, и бывавший в тех местах.

– Тогда только сюда. Вниз по реке клёв надеюсь не хуже?

– Клёв до самого моря Лаптевых хороший, только ловится рыба другая,– ответил ему Левко.– А вот ягодники и грибные места тут самые лучшие в мире.

– Всё, уговорили. Купился, если до пенсии дотяну. Домишко у вас можно сторговать в посёлке недорого?

– Можно. Даром отдадут. Многие покидают насиженные места, беда гонит к цивилизации. Тяжело с продовольствием, медикаментами, заработок уже не тот, что прежде, а условия жизни и работы старые: тяжёлый труд и мороз за пятьдесят градусов,– произнёс Жух.– С жильём проблем не будет.

– Это мне на руку. Интересно, будут, как раньше, пенсионерам с генеральскими звёздами оплачивать проезд в оба конца или зажмут?– стал размышлять Евстефеев.

– Тиснут,– вступил Панфилов в обсуждение. Он тоже имел такую льготу.– Борис отнимет. Вспомни его на посту секретаря МГК, как он машин к подъезду лишил жён крупных чиновников.

– Верно,– поддержал Гунько мысль Панфилова.– Надо будет тебе ехать – вызывай такси или трясись на дачу в электричке, если пенсия позволит.

– И правильно,– сказал Панфилов, ратовавший за отмену всех льгот.– Я на дачу поездом пригородным мотаюсь и топаю шесть километров от станции. Пусть моему примеру последуют все, а то разбаловались. Пенсионеры должны больше двигаться, спешить не надо, иди себе помаленьку, ступай.

– Странная штука – жизнь. Период от рождения – до смерти. Сколько всего втиснуться успевает в нас за это время,– перевёл разговор в другую ипостась Гунько.– Вот цыганки по руке гадают? Я раньше верил, страх даже испытывал, свою подавать боялся,– он вывернул руки ладонями вверх, посмотрел и пробормотал:– Хиромантия.

– По линиям на ладонях жизнь прошлую, как, впрочем, и будущую, определить нельзя,-сказал Курский.

– В линиях этих заложена индивидуальность человека, та, которую он получает от мама и папа,– Левко поднялся и пошёл помогать солдату грузить мясо.

– Дискуссии по ненаучным темам – зло. То, что вы затронули, стоит на домыслах и хлипких предположениях,– прервал разговор Сашка.

Долго сидели молча. Никто не хотел нарушать воцарившейся тишины.

– Что ж, мужики, обсудили всё, вроде,– Гунько стал подниматься,– пора и честь знать.

– У вас есть куда налить?– спросил Пешков Сашку, поднимая канистру с самогоном.– На дорогу.

Левко достал две литровых фляги, Жух подставил свою, и они быстро затарились. Остальные собирали вещи, разбросанные по всей стоянке, укладывали рюкзаки. Собрались возле вездехода, попрощались крепкими рукопожатиями, и спустя две минуты танкетка утробно фыркнула чёрным дымом и понеслась по берегу реки, одной гусеницей хлеща по воде. У потухшего костра остались Сашка, Жух и Левко. Они смотрели вслед вездеходу и после того, как он скрылся за поворотом, покинули стоянку. Через десять минут Жух, пожав обоим руки, отвалил в сторону – его путь был в другом направлении. Сашка и Левко стали ускорять шаг, набирая необходимый ритм. Идти предстояло весь световой день и часть ночи.