Текст книги "Ричард Львиное Сердце: Поющий король"

Автор книги: Александр Сегень

– Потому что с некоторых пор мне очень не нравится деятельность сенешаля ордена тамплиеров, – объяснил в открытую Танкред. – Поначалу я доверял ему. Потом мне стало казаться подозрительным его рвение. Теперь я отчетливо вижу, что Жан де Жизор, подобно вашему дружку, Бертрану де Борну, обожает всех со всеми ссорить.

– С одной только разницей, – улыбнулся Ричард, вспоминая забияку де Борна.

– С какой же? – спросил епископ Бове.

– С той, отец Филипп, что де Борн делает это весело, а де Жизор – угрюмо и страшно.

– Один черт! – рассмеялся Танкред.

– Возможно, – пожал плечами Ричард.

– Так вот, эн Ришар, – продолжал король Сицилии. – Я заявляю вам: вы и Филипп-Август весьма отличаетесь друг от друга. Вы – пламя, а он – потухающая головня. Вы любите жизнь, людей, вас обожают, вы влюблены и любимы. Он ничего и никого не любит, он уже всем становится неприятен. И в Святую Землю идти ему не хочется. Он уже понял, что и там от себя не убежишь. Опасайтесь его, ваше величество, он способен сильно навредить вам. А лучше бы вы отправились один отвоевывать Иерусалим.

– Я должен немедленно видеть его и объясниться с ним, – произнес Ричард.

– Не советую, – возразил Танкред. – Лучше найдите повод для раздельного движения из Мессины в Левант.

В тот день Ричард внял совету сицилийского государя, но на следующее же утро не выдержал и лично отправился во французский лагерь, расположенный в одном из предместий Мессины. Войдя в дом, в котором жил Филипп-Август, король Ричард был поражен, увидев в обществе короля Франции сенешаля тамплиеров Жана де Жизора. Ему показалось, что он бредит.

: – Я хотел бы, чтобы нас оставили наедине с королем Франции, – грозно прорычал он, глядя на де Жизора с нескрываемой гадливостью.

– Оставьте нас все, – махнул рукой Филипп-Август.

Когда два короля остались наедине друг с другом, Ричард извлек из-за пояса письмо, подаренное ему Танкредом, и протянул его Филиппу-Августу:

– Что это, Филу? Изволь объясниться, друг мой!

Филипп изобразил на лице своем недоумение, развернул письмо, медленно и внимательно прочел его, затем, посмотрев прямо в глаза Ричарду, заявил:

– Подделка.

– Подделка? – удивился Ричард.

– Разумеется. Неужели ты не понимаешь, Уино, что Танкреду страсть как хочется рассорить нас с тобою? Ну и глуп же ты, твое величество! Только что мы говорили об этом с сенешалем Жаном, и сей мудрый тамплиер поведал мне, какой лютой ненавистью по отношению к нам переполнено сердце короля Сицилии. Он жаждет мщения.

– Как ты можешь якшаться с этим проходимцем де Жизором! – возмутился Ричард, путаясь мыслями. Может быть, Танкред и впрямь решился на такую низость – подделать письмо?

– Он не проходимец, – отвечал Филипп-Август.

– Ты забыл, как мы повалили его дьявольский вяз? Забыл?

– Почему дьявольский? – пожал плечами Филипп-Август.

– Потому что где еще ты видел такие исполинские вязы?

– Это еще ничего не значит.

– Значит, Филу, значит. Так ты твердо заявляешь, что это письмо написано Танкредом самому себе?

– Может быть, не сам Танкред его писал. Разумеется, не сам. Но сочинил сию эпистолу кто-то по указке короля Сицилии.

– А почерк? – спросил Ричард, желая верить своему старому другу, но имея для этой веры слишком мало оснований.

– Почерк? – усмехнулся Филипп-Август. – Да мало ли вокруг умельцев подделывать почерки? И не то подделывают! Сенешаль Жан рассказывал мне о людях, наделенных даром не только изобразить на пергаменте любые письмена, но даже придумать содержание манускрипта, да так, что любой знаток скажет: «Да, это было сочинено и написано в таком-то веке таким-то и таким-то человеком». Немудрено, если в ближайшее время обнаружится какое-нибудь новое Евангелие, состряпанное такими искусниками.

– В таком случае вот тебе мое умозаключение, – строгим голосом заявил Ричард. – Письмо Танкреду, якобы от тебя, сочинил не кто иной, как этот пакостный Жан де Жизор. И надеюсь, в скором времени тому найдутся доказательства.

– Возможно, возможно… – вздохнул Филипп-Август, хмурясь. – Хорошо бы еще было, если б ты, мой дорогой Уино, нашел четкие доказательства того, что моя сестра Алиса утратила невинность и не способна претендовать на брак с тобою.

– Ты опять, Филу? – возмутился Ричард.

– Опять, дружочек, опять! Ты думаешь, я не чувствую себя оскорбленным, когда ты, отвергнув мою сестру, предлагаешь руку и сердце первой попавшейся смазливой принцесске?

– Я бы попросил не называть Беранжеру первой попавшейся! – вскипел король Англии. – И чего же ты добиваешься? Чтобы я приказал привезти сюда Алису для освидетельствования? Перестань, Филу, прошу тебя! Не морочь голову ни мне, ни себе.

На том и закончился этот разговор, а вскоре, в первых числах ноября, в Мессину наконец-то прибыли вдовствующая королева Англии Элеонора и невеста короля Англии – принцесса Беренгария Наваррская.

Глава десятая
ЭЛЕОНОРА

Узнав о том, что мать и невеста переправились через пролив и приближаются к Мессине, Ричард, облаченный в парадные одежды, выехал их встречать в окружении своих самых приближенных рыцарей, оруженосцев и летописцев. Сердце его отчаянно колотилось. Он истосковался по Беренгарии, и ему не терпелось поскорее увидеть ее.

Но не меньше он трепетал от предвкушения встречи с матерью. Он так давно не виделся с нею и лишь теперь понимал, сколь сильно соскучился по ней и как сильно любит ее. В его памяти всплывали многие другие их встречи после долгой разлуки, и из глубин сердца поднимался теплый ручеек. Он услышал ее полный обожания голос, ласковые слова: «Спой, мой рыжий жавороночек». Вспомнилось далекое беспечное тулузское утро, византийское зеркало в очень красивом обрамлении из красного дерева, обработанного искуснейшим резчиком, – слева змий льстиво предлагает Еве яблоко, справа Адам задумчиво опирается на дубину, хотя грех явно еще не совершен, и зачем ему понадобилось орудие, непонятно. Сверху, – Господь Бог Саваоф в виде красивого и весьма мужественного старца взирает на созданный Им мир, зачем-то подняв вверх десницу. Под Ним два ангела летят навстречу друг другу, один с трубой, другой с фонарем. Внизу стоит Смерть с косой и, приложив костлявую длань козырьком ко лбу, выглядывает себе первую жертву – первородный грех еще только ожидается, и острие косы не успело окраситься кровью. А посреди всего этого – лицо юного Ришара, отраженное в зеркале. Ришар только что вошел в спальню матери и теперь смотрится в зеркало среди намечающегося грехопадения Адама и Евы. Вот он взял со столика листок пергамента, на котором переписано новое сочинение Бертрана де Борна, и, прочтя первые строки, бросил листок обратно на стол. Произнес тоном скучающего знатока:

– Не лучшее, что он сочинил.

– Да? Ты так считаешь? – взволнованно говорит мать. – Отчего же, солнце мое?

– Мне не нравится, что он пишет, будто из-за немилости со стороны возлюбленной ему не радостна даже Пасха в цвету. Я бы все же воздерживался от таких дерзостей. Стихи стихами, а святые чувства христиан надо беречь.

– Что за брюзжание, Ришар! Брюзжишь, как какой-нибудь патер, влюбившийся в прихожан очку. Ты не в духе? Как твой роман с прелестной Ауиной?

– Она глупа как пробка и надоела мне до колик под ребрами. Правду говорят, что Бертрана бросила милашка Мауэт?

– Еще бы, ведь она застала его с Гвискардой в самый любопытный миг, когда они только что принялись нарушать мезуру [45]45
  Мезура – в куртуазном языке обозначение меры. Нарушить мезуру означало соблазнить.


[Закрыть]. Все же Бертран мил. Этакий большой ребенок.

– Из-за того большого ребенка, мама, человек двадцать уже отправились на тот свет.

– Что же, если это заведение существует, должен же его кто-то посещать.

– О чем ты?

– О том свете, сынок. Ну, а что нового в мире?

– В мире?.. Да все та же скука… Хотя, впрочем, я не прав. Слыхала? Бекета причислили к лику святых.

– Слыхала. Бедный Генри, теперь ему будет гораздо труднее доказать, что он тоже благонамеренный христианин.

– Мне жаль отца. Ведь Томас был порядочная скотина. Отец все сделал для примирения с ним, а он… Вряд ли отцу удастся зазвать в Оксфорд хороших преподавателей. Все отвернулись от него.

– Такова жизнь, мой мальчик. Солнце твоего отца уже давно закатилось, и вам, мои соколята, пора попросить у него примерить корону Англии.

– Нет уж! Воевать против собственного отца? Уволь! Лучше я отправлюсь в Палестину. Кстати, как ты думаешь, не поехать ли мне и впрямь в Святую Землю? Там сейчас стало так весело! Представь себе, тамплиеры начали войну против старца горы Синана и двинули свои полки к северу от Иерусалима.

– Вот как? Они еще в прошлом или позапрошлом году намеревались это сделать.

– Но ведь в прошлом году у них переизбрали великого магистра и произошло воссоединение с теми, кто пасся под крылышком у короля Людовика.

– Ах, ну да, я слышала что-то такое. Что же подвигнуло их начать войну в этом году?

– Убийство триполитанского графа Раймунда. Его нашли с кинжалом в затылке и всего обсыпанного золотыми монетами. Это переполнило чашу терпения. Как я люблю это выражение – так и хочется увидеть чашу терпения, которая переполняется и из нее текут лавины разгневанных воинов. Если я отправлюсь воевать в Святую Землю, обязательно закажу себе знамя с изображением переполненной чаши терпения! Так что, идти мне воевать с ассасинами, мама?

– Твой отец отправился в крестовый поход в таком же нежном возрасте, как ты сейчас. И что из этого получилось? Ничего хорошего. Дабы как следует научиться воевать на Востоке, надо хорошенечко повоевать со своими, в Европе. Подружись с де Борном.

– С этим бешеным?.. Хочешь, я спою тебе свою новую сирвенту? Правда, я еще конец не придумал.

– Спой, мой рыжий жавороночек.

…Сколько же лет прошло с того разговора в Тулузе? Около двадцати?.. А помнится, будто вчера. Его никто больше не называл рыжим жавороночком. Мама, мама…

Не проехав и мили от своего стана, король Англии встретил долгожданных гостей. Беренгария показалась ему еще прекраснее.

– Эн Ришар! Дорогой мой! Как я тосковала! А вы? Вы не разлюбили меня за эти дни?

– Дни?! Они показались мне годами, любовь моя!

Увидев мать, Ричард так и обомлел – Элеонора вновь выглядела моложе своих лет. Пребывание в женской обители Фонтевро пошло ей на пользу или наоборот – бегство из обители? Глаза ее, как когда-то давно, сверкали изумрудной зеленью, седых волос почти не было видно, вдовствующая королева выглядела очаровательной пожилой дамой с отчетливыми следами былой пленительной красоты.

Увидев Ричарда, Элеонора залюбовалась им и, прежде чем подойти и поцеловать, вдруг запела своим приятным голосом:

 
Вот явится в сиянье эн Ришар —
Храбрейший и достойнейший король.
И блеск алмазов, злато, серебро ль —
Все забывается, когда идут полки
И блеск доспехов ярок, как пожар,
А в шлемных щелях – взоров огоньки.
Люблю мельканье расписных щитов.
Люблю плюмажей радостный полет.
Люблю, когда со всех сторон ревет
Лихая битва, ломятся мечи,
И кони ржут, лишившись седоков,
И струи крови льются, горячи!
 

Это была кансона, сочиненная Бертраном де Борном в те времена, когда Ричард со своим старшим братом Анри и только что ставшим королем Франции Филиппом-Августом воевал против собственного отца, короля Англии Генри Плантагенета. Вскоре после появления на свет этой кансоны Ричард обрел свое львиное прозвище.

– Сынок! Ты стал еще прекраснее! – закончив пение, бросилась в объятия сына Элеонора. А когда он крепко прижал ее к груди, она тихонько спросила: – Как твои прыщички?

– Отступают, – смущенно буркнул в ответ король Англии.

– Голубка Беранжера уже видела их? – продолжала щекотливый допрос Элеонора.

– Еще нет, – отвечал Ричард.

– Так вы что… – разочарованно начала было Элеонора.

– Еще нет, мама, – сердито стал выбираться из ее объятий Ричард, – Я жду ответа от короля Санчо.

– Так вы поститесь? – уже громко и весело спросила вдовствующая королева, и тут до Ричарда дошло, что она конечно же давным-давно успела расспросить обо всем Беренгарию, а сейчас попросту издевается над ним.

– Ваше величество, позвольте преклонить пред вами колено и поцеловать вашу руку, – услышал тут Ричард за спиной, оглянулся и, увидев родное лицо, завопил от восторга:

– Лю-у-у-у-ук!!!

Люк де Пон, его старый оруженосец, прибыл в Мессину в сопровождении Элеоноры и Беренгарии. Тот самый Люк де Пон, которому в одной из битв чья-то тяжелая палица расплющила шлем, а он продолжал сражаться. «Держись, Люк!» – крикнул ему тогда Ричард. «Угу, де-усь», – прогудело в ответ из-под расплющенного шлема. Повернув коня, доблестный оруженосец направился в ближайшую деревню, ворвался в кузницу и положил голову на наковальню. Кузнец, вскинув от удивления брови, молча взялся за свое орудие и несколькими ударами распрямил сплющенный шлем. Храбрый вояка бросил ему кошелек с деньгами, вскочил на своего коня и вновь вернулся в горнило битвы, встреченный громким хохотом своего господина. После того раза его и прозвали «Угудеусь».

– Здорово, Угудеусь мой! – похлопывая Люка по плечам, радовался его приезду король. – Как твоя головушка?

После той славной битвы аквитанцев с бретонцами Люк де Пон еще долго служил в оруженосцах при Ричарде, но в последние два года страшные головные боли взялись мучить его так сильно, что бедняга вынужден был оставить службу и отправиться на лечение в графство Коменж, где росла особая разновидность вербены, исцеляющая даже страдающих черной немочью.

– Голова-то излечилась, ваше величество, – сообщил Люк де Пон, – но, между нами говоря, от этой коменжской вербены у меня появилась такая неуемность, что не могу пропустить равнодушно ни одной хотя бы мало-мальски привлекательной бабенки.

– Должен тебя разочаровать – сицилийки редко бывают хороши собой, – рассмеялся Ричард.

Все вместе – встречающие и те, кого они встречали, – отправились в лагерь Ричарда под Мессиной. Когда Ричард подвел мать и невесту к новому дому, строящемуся на его деньги внутри монастыря, с неба полил холодный осенний дождь.

– Если погода установится, – объяснил король Англии, – я оставлю этот дом монахам в благодарность за их гостеприимство, а сам отправлюсь в дальнейший путь. Если ненастье будет продолжаться, мы станем здесь зимовать. Трудолюбивые монахи работают быстро, а недавно Танкред Лечче выделил для скорейшей постройки дома дюжину своих хороших каменщиков. Теперь же я приглашаю вас в свой приют, любезно предоставленный мне настоятелем здешней обители.

– Что ж, – весело сказала Элеонора, – в женском монастыре я пожила достаточно, пора пожить теперь в мужском.

Ее слова оказались пророческими, и всем им пришлось и впрямь долго жить в гостеприимном греческом монастыре, потому что погода стояла такая ненастная, что и денечка не выдалось солнечного и спокойного. В холодные дождливые вечера Беранжера со своими придворными дамами, Элеонора со своей старинной подругой Фрамбуазой, король Ричард Львиное Сердце с оруженосцем Люком де Поном, вдовствующая сицилийская королева Жанна, коннетабль Робер де Шомон, летописцы Роджер Говден, Герольд, Амбруаз и Ричард, а иногда и король Франции Филипп-Август все вместе собирались у камина и рассказывали друг другу разные забавные или поучительные истории, которые им только доводилось слышать в своей жизни. Или же делились волнующими и достойными внимания воспоминаниями.

Самыми свежими были тогда многочисленные рассказы о том, как султан Саладин, переодевшись купцом-киприотом, путешествовал по Италии, Франции и Германии, выведывая о готовности и намерениях крестоносцев, об их силе и решимости.

– Вот каков Саладин, – начинала Элеонора, усевшись поуютнее возле камина и раскрасневшись от выпитого подогретого вина. – Однажды он под видом купца Пракседиса поселился у одного богатого человека в Бергамо. Кстати, там научились делать из гливы [46]46
  Глива – то же, что бергамот


[Закрыть]такой вкусный напиток, я пила его по дороге сюда. Ну вот, поселился Саладин, то бишь мнимый Пракседис, у богатого человека по имени Джулиано Восторженный. Сей Джулиано не блистал умом и бесплатно содержал у себя кучу всяких бездельников, охочих до его красавицы жены, которая и сама была до них охоча. И вот среди этих многочисленных дармоедов подвизался при Джулиано Восторженном некий бывший рыцарь-госпитальер, покалеченный в сражении при Хиттине. Хотя, скорее всего, он нагло врал ему про Хиттин. Вероятнее же, что покалечен тот мнимый госпитальер по имени Эскалибуриано был не в Хиттинской битве, а в драке с каким-нибудь обманутым мужем. А Джулиано Восторженный обожал слушать всяческие небылицы, и как-то раз он, Саладин (под видом купца Пракседиса) и сей Эскалибуриано сидели вот так же, как мы теперь с вами, возле камина, попивали винцо, и Джулиано спрашивает: «А скажи, Эскалибуриано, довелось ли тебе видеть самого грозного победителя в Хиттинской битве?» – «Саладина?» – «Да, Саладина», – «А как же, – не моргнув глазом отвечает наглый враль, – видел его так же близко, как вот теперь вас обоих». – «Правда?» – изумился мнимый Пракседис. «Не сойти мне с этого места!» – божится врун. «Ну и каков же сей грозный султан?» – любопытствует Саладин. «О сударь, – отвечает выдумщик, – лучше бы вам никогда не видеть его и не встречаться с ним. Ростом Саладин раза в два выше вас, хотя и вы не коротышка. А в плечах – втрое шире вашего, хотя и вы крепкий мужчина. Огромен он необычайно, настоящий Голиаф. Черная бородища спускается до самого живота, кулаки – как вот эти дыни, что лежат на столе. Я хотел было сразиться с ним, но он так посмотрел на моего коня, что конь подо мною тотчас околел. А еще говорят, будто своим дьявольским взглядом он может зажечь целую рощу или корабль. Когда он кричит, то у людей и лошадей лопаются в ушах перепонки и из носа начинает хлестать кровь. Это такое счастье, что он не на меня вперил свой губительный взор, а на коня моего, а то бы мне не сидеть здесь с вами. А еще он знает волшебное слово, которое никто на земле не может вымолвить, только султан Саладин, и от этого слова почва под ногами его врагов содрогается. Нет, сударь, его невозможно одолеть, и напрасно заносчивые короли Англии и Франции мечтают вернуть себе Гроб Господень. Надобно бы им поскорее образумиться, если они хотят прожить до старости».

– Ха-ха-ха! – громко рассмеялся Ричард. – Воображаю, каково было все это выслушивать Саладину. Неужели он ни разу не удержался от смеха?

– Султан Саладин – человек весьма сдержанный, в отличие от тебя, рыжик, – отвечала Элеонора. – И он терпеливо выслушал всю брехню, которую нес Эскалибуриано. А через неделю, покидая гостеприимный дом Джулиано Восторженного, он подозвал к себе этого вруна и подарил ему кривой арабский меч, на лезвии которого была свежевырезанная надпись арабской вязью. «Что тут написано?» – спросил Эскалибуриано. «Понятия не имею», – отвечал мнимый купец Пракседис. С тем Саладин и уехал из Бергамо. Некоторое время спустя болтун Эскалибуриано нашел человека, умеющего читать по-арабски, тот прочел ему надпись на мече, и вот что там было написано…

– Постой, постой, матушка! – прервал рассказ Ричард. – Не говори, что там было написано. Пусть лучше каждый из нас напишет на листке пергамента, что, по его мнению, написал на лезвии меча султан Саладин. И тот, кто окажется ближе всех к истине, получит от меня…

– Нет-нет, не от тебя! – возразила Элеонора. – От меня. Тот получит от меня одну замечательную и весьма ценную вещицу. Фрамбуаза, принеси мне, пожалуйста, шкатулку, в которой лежит голос короля Австразии Дагобера.

– Сделаем гак, – предложил летописец Амбруаз, – я первый напишу на листке свое предположение, а потом обойду каждого из вас и все вы шепнете мне на ухо свои отгадки.

Так и решено было сделать. Покуда Амбруаз обходил каждого, подставляя свое ухо и записывая отгадки, Фрамбуаза принесла загадочную шкатулку. Наконец Амбруаз закончил свой обход и приступил к оглашению догадок:

– Итак, первое – мое собственное предположение: «Неслыханному вруну от не виданного им Саладина».

– Превосходно, Амбруаз! – похвалила летописца Элеонора. – Это гораздо лучше, нежели то, что в действительности было написано на мече.

– Лучше, но не то, – вздохнул с сожалением Амбруаз. – Стало быть, не видать мне подарка. Да, теперь я вижу, что надо было придумать что-либо попроще, учитывая, что в Бергамо у Саладина не было под рукой летописца Амбруаза Саннома. Ну ладно, читаю то, что написал бы на мече наш достопочтенный коннетабль тамплиеров: «Ну и дурак же ты, братец!»

Все искренне рассмеялись.

– Иного я не ожидал от моего доброго Робера! – воскликнул Ричард. – Как просто и изящно. Он угадал, мама?

– Увы, нет, – откликнулась вдовствующая королева Англии.

– Жаль! – вздохнул Ричард, – Мне бы хотелось, чтоб Саладин был столь же прямодушен, как Робер. Приятнее всего воевать с людьми честными и прямодушными.

– Роджер Говден предложил Саладину такую надпись: «Пусть сей меч служит славе Саладина так же, как твой язык, болван!» – сказал Амбруаз.

– Отменно! – похвалил король Англии. – Особенно хорошо довешивается в конце слово «болван».

– Тоже не угадано, – отказала Роджеру Говдену в своем подарке Элеонора.

– Король Ричард, по прозвищу Львиное Сердце, – продолжал Амбруаз, – дал мечу Саладина такую надпись: «Когда прочтешь эту надпись, отрежь себе этим мечом своего главного врага». Хм!..

– Чересчур замысловато, сын мой, – не похвалила Ричарда мать. – Саладин гораздо прямодушнее тебя, как выясняется.

– К тому же, – подал голос оруженосец Люк де Пон, – позволю себе заметить, что болтун Эска… бурьян – так, кажется? – был охотник до замужних красоток, и он может неправильно решить, что именно ему советуют отрезать – язык или иную часть туловища.

– Стало быть, и я промахнулся, – со смехом покачал головой король Ричард, – Кто-нибудь-то угадает или нет?

– Предположение вдовствующей королевы Сицилии, – огласил Амбруаз: – «Что сеет меч и твой язык, да наводит страх и ужас на врагов Саладина, и пусть сей меч, как и твой язык, служит и далее вящей славе султана Саладина».

– Жа-а-анна! – укоризненно покачала головой Элеонора. – Так длинно! Да подобная надпись ни на одном бы мече не уместилась. А что придумала наша Беранжера, Амбруаз?

– Принцесса Наваррская дала такое предположение: «В подарок от Саладина – лучшему сочинителю небылиц о Саладине».

– Умница! – похлопала в ладоши Элеонора. – В самую точку попала. Именно такую надпись прочитал болтуну Эскалибуриано переводчик с арабского.

– Постойте, – рассмеялся Амбруаз. – Самое смешное то, что летописец Герольд де Камбрэ предложил точно такую же надпись: «Тому, кто лучше всех сочиняет небывальщины про Саладина, дарит меч свой Саладин».

– Ну уж нет! – возмутилась Элеонора. – Подарок у меня один, и я вручаю его принцессе Беранжере. К тому же у нее надпись все равно получилась изящнее. Впору ей писать летописи, а не Герольду де Камбрэ.

– Что же это за таинственный подарок? – спросил Ричард, – Нам всем не терпится узнать.

– Это очень ценная вещица, – сказала вдовствующая королева Англии, открывая шкатулку и извлекая из нее некий желтый костяной предмет в виде кисти руки с вытянутым вперед указательным пальцем. В кончике пальца и в запястье были высверлены дырочки.

– Что это? – с улыбкой принимая дар от будущей свекрови, спросила Беренгария.

– Свисток короля Дагобера, – ответила Элеонора. – Он вырезан из бивня древнего слона. В свое время им владел сам Карл Великий, который, как известно, всю жизнь мечтал иметь у себя при дворе слона и в конце концов заполучил его. Потом, после смерти Карла, свисток куда-то исчез. Я же купила его за немалые денежки у одного знатного тамплиера.

– Могу даже угадать, у какого именно, – сказал Робер де Шомон.

– Неужели у Жана де Жизора? – спросил Ричард.

– Да, а как вы оба догадались?

– Это не важно, мама, – махнул рукой Ричард. – И чем же так хорош сей свисток?

– Есть легенда, – отвечала Элеонора, – что если ты невыносимо жаждешь видеть какого-то очень близкого тебе человека, то достаточно свистнуть в свисток Дагобера, и этот желанный человек вскоре явится к тебе. Правда, – добавила он с грустью, – у меня это никогда не получалось. Как видно, к тому времени, когда я купила этот свисток, у меня не осталось близких мне людей. А впрочем, – Элеонора весело встряхнула своими рыжими с проседью волосами, – я страстно мечтала повидаться напоследок с моим рыжим жаворонком, свистнула и сама приехала к нему в Мессину. А ведь могло бы так случиться, что хорошая погода и попутный ветер унесли бы Ришара из Тринакрии в Левант. И мы бы не повидались. Стало быть, свисток Дагобера действует. Владей им, Беранжера, и пусть он заботится о том, чтобы твои разлуки с Ришаром быстро заканчивались радостными встречами.

– Благодарю! Благодарю вас, ваше величество! – воскликнула Беренгария, горячо припадая к руке Элеоноры и целуя эту руку, обласкавшую в своей жизни по меньшей мере тысячу любовников, двоих мужей и четверых сыновей.

Глядя на это трогательное проявление чувств, Ричард вдруг понял, что, какую бы надпись ни придумала Беренгария для меча, подаренного Саладином болтуну Эскалибуриано, свисток Дагобера все равно оказался бы присужденным ей. Тем более что нельзя было проверить, что же в самом деле было начертано на том мече. Ведь Элеонора не написала отгадку на отдельном листке.

– Могу даже сказать точно, почему сенешаль Жан де Жизор продал свисток Дагобера.

– Почему, сынок? – спросила Элеонора, растроганная благодарностью Беренгарии.

– Потому что ему-то он точно никогда бы не помог, – ответил король Англии. – У него нет и никогда не было людей, коих он мог бы считать близкими и любимыми.

– Да, это так, – кивнул Робер де Шомон.

– И все-таки для пользы дела следовало бы завести с ним хотя бы подобие дружбы, – сказала Элеонора. – От этого мрачного человека многое зависит в судьбах мира сего.

– Вот именно, – хмыкнул Ричард, – он, я в этом не сомневаюсь, якшается с князем мира сего.

– Кстати, я видела его здесь, в Мессине, – сказала Элеонора.

– Князя мира сего? – спросил Ричард.

– Да нет же! Жана де Жизора. Он прогуливался с королем Франции. Плохо, что он подружился с Филу, а не с тобой, рыжик.

– Плохо, что подружился с Филу, но хорошо, что не со мной, – возразил матери король Англии.