Текст книги "Ричард Львиное Сердце: Поющий король"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава четырнадцатая
КТО ГДЕ

Лишь под утро субботы перестало носить, качать, оглушать, орошать, ослеплять, бить. На рассвете гром охрип и лишь рокотал в отдалении, и вспышки молний уже не сверкали в испуганных глазах спутников Ричарда, потому что сами уже лишь посверкивали на небе, будто отражения. Дождь из холодного ливня превратился в тепленькую морось. Стали стихать и волны, они не швыряли энек вверх-вниз и из стороны в сторону, а лишь медленно вздымали и опускали его, как скорлупку, плывущую по могучей груди спящего богатыря. Ветер порой еще налетал, и довольно сильно, но его порывы становились все реже. Измученный Ричард сел под огрызком мачты, прислонился лицом к мокрому дереву и заснул. Сон быстро промчался по всему существу короля, освежил, сколько мог, и выпрыгнул наружу, распахнув Ричарду глаза, чтобы тот мог увидеть робкие струйки солнца, просачивающиеся через трещины в плотном панцире облаков.

– Неужто все кончилось, Угудеусь? – спросил король Англии склонившегося над ним оруженосца Люка де Пона.

– Так и есть, ваше величество, – отвечал тот. – Мы спасены. Правда, один человек погиб. Его смыло за борт, да так, что никто не заметил. Лишь когда стало стихать, обнаружили пропажу.

– Кто же? Кто погиб? – всполошился Ричард.

– Священник, – ответил Робер де Шомон. – Отец Пьер.

– Стало быть… – пробормотал Ричард, вспоминая вчерашние страдания так, будто прошло уже много дней. – Стало быть, только его молитвам не внял вчера спустившийся во ад Спаситель.

– Станем на молитву, – сказал отец Ансельм. – Сегодня Огнь Святый на Гробе Господнем зажигается. Помолимся же, чтобы магометане не воспрепятствовали честным христианам притечь ко Гробу и встретить Огнь Господень с благоговением и торжеством. А заодно испросим у Бога спасения усопшему брату нашему, Пьеру. «Бог Господь, и явися нам! Благословен Грядый во имя Господне».

С этого возгласа началась служба Великой субботы, которую двое оставшихся священников провели на истрепанном бурей энеке среди мокрых, измученных перегринаторов. Сухой и теплый ветер дул теперь с юга, и по мере того как шла служба, одежды на перетерпевших бурю высыхали, скованные холодом тела размягчались, в душах восстанавливался покой, какой обычно поселяется у всякого верующего с наступлением Великой субботы.

И когда священники закончили службу, многие, не сговариваясь, улеглись кто где и уснули блаженным сном, будто праведники. Король Англии тоже лег и уснул, но внезапно тревожнейшая мысль пронзила его спящее сознание, и он вскочил на ноги.

Энек плыл по морю среди оробевших, пристыженных волн. Солнце плыло по небу среди поредевших, помятых, потрепанных туч. Но сердце Ричарда не могло наслаждаться в миг сей долгожданным успокоением моря и небес.

– Беранжера! – трепеща, произнес король Англии. В следующий миг ему стало нестерпимо стыдно за то, что он впервые вспомнил о той, кого так любил и мечтал наименовать женою. А ведь кто мог знать в это мгновенье, как распорядился Господь судьбою всех прочих кораблей? Быть может, они все до единого разбились о кипрские берега?.. От одной мысли, что сейчас Беренгария лежит с проломленной головой и сокрушенными костями на морском берегу и образумившийся прибой баюкает ее прекрасное тело, страдая о том, что сам же сотворил, у Ричарда закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Он застонал, схватившись за похолодевший лоб.

– Вам плохо, государь? – спросил его Амбруаз.

– Мне?.. – Ричард отдышался и взял себя в руки. – Не знаю, хорошо мне или плохо, друг мой. Одно лишь могу сказать тебе: мне сейчас не до песен. Эй, любезнейший Юк! – крикнул король кормчему, провансальцу Юку Роллера. – Возможно ли теперь знать, откуда и куда мы плывем?

– Вполне возможно, ваше величество, – невозмутимо отвечал Юк. – Мы движемся точно с запада на восток. Если во время бури нас отнесло на север, то вскоре мы пристанем к берегам Киликии, если на восток, то вот-вот покажутся антиохийские берега, если на юг, то берега Палестины или Сирии, а если на запад, то все перечисленные берега явятся нашему взору не так быстро, как хотелось бы.

– А могло ли нас и вовсе унести куда-нибудь далеко-далеко? – спросил Ричард Девиз. – К берегам Тавриды или Туниса?

– Это навряд ли, сударь, – покачал головой кормчий. – Буря-то была плевенькая.

– Ничего себе! – воскликнуло сразу несколько голосов.

– Ты так считаешь, Юк? – спросил Ричард Львиное Сердце.

– В это время года и осенью бывают бури и похлеще, – отвечал бывалый мореход. – А, кстати, во-о-он уже и берег впереди показался. Видите? Вероятнее всего, Киликия.

– Вот чего бы хотелось меньше всего! – воскликнул Ричард.

– Какая разница, ваше величество? – спросил тамплиер де Шомон. – Нам сейчас любой берег сгодится, чтобы хоть немного починить энек. А берега Киликии населены мирными армянами, они не причинят нам вреда.

– Я не боюсь армян, – ответил Ричард. – Я боюсь самой Киликии. Ведь именно здесь столь нелепо погиб Барбруж. Что, если всех вождей этого похода чьи-то колдовские чары влекут именно в Киликию, чтобы тут прикончить?

Мысль о колдовских чарах привела душу Ричарда в смятение. С тоскою о Беренгарии и тревогой о том, что сулит им сей берег, он смотрел, как приближается суша. Горы, почти вплотную подступающие к морю в одних местах, в других словно отшагнули, уступая пространство людям, – там и сям виднелись возделанные поля, виноградники, жилища.

– Да, вероятнее всего – Киликия, – сказал кормчий.

Однако, когда ступили на берег, очень скоро тревожные предчувствия сменились радостью. Первый встречный крестьянин, с которым удалось кое-как объясниться, оказался греком и сообщил, что земля эта – Кипр. Он же подсказал, что лучше всего путешественникам отплыть немного подальше к северу, ибо там есть богатое хозяйство какой-то вдовы, где столь знатным пришельцам будет оказан достойный прием.

– Что ж, – радовался Ричард, когда снова сели на корабль и поплыли туда, куда указал киприот, – жаль, конечно, что мы не попали сразу к берегу Сен-Жан-д’Акра. Однако Кипр преимущественно христианская страна. Придется нам здесь встретить Светлое Христово Воскресение.

– Не знаю, не знаю… – пожал плечами отец Ансельм. – Сей житель острова назвал нашу будущую хозяйку по имени – Лутрофория. Что-то я не упомню таких христианских имен.

– Если я не ошибаюсь, – заметил Амбруаз Санном, – Лутрофория по-гречески означает «несущая очищение». Не такое уж и плохое имя.

Наконец на берегу появились очертания некоего небогатого замка, во Франции такими замками владели рыцари средней руки. Изжелта-белые стены жилища Лутрофории утопали в цветущих садах.

– Не вижу церкви, – обратил внимание отец Поль.

– Вы и отец Ансельм – наша церковь, – сказал Ричард.

Лутрофория оказалась довольно молодой женщиной, миловидной и красиво одетой. Узнав, кто к ней пожаловал, она с большими почестями провела крестоносцев и короля в свои владения, средь которых, кстати, обнаружилась и малюсенькая церковка. Лутрофория знала латынь и немного французский, так что с ней можно было беседовать. Слуги быстро подали на стол несколько блюд, состоящих из овощей, фасоли и устриц. За обедом гости поведали обо всем, что с ними стряслось. Хозяйка сообщила, что ей пока ничего не известно о том, приносило ли море к берегам Кипра другие корабли, но в ближайшее время она постарается выяснить. Затем она коротко рассказала о себе. Ее род происходил от одного знатного местного деспота, бабка, дочь того деспота, владела весьма богатым замком, который оставила в наследство своему сыну Аттилодору.

– Аполлодору? – переспросил Амбруаз.

– Нет, почему-то моего отца звали именно Аттилодор, – подтвердила Лутрофория и продолжила свой рассказ. Богатейший замок, принадлежавший ее бабке, а затем отцу, остался в памяти и самой Лутрофории, ибо она успела в нем родиться и вырасти до семилетнего возраста; однако сильное землетрясение полностью стерло замок с лица земли. Недра земные разверзлись и поглотили эту неприступную твердыню. Тогда же погиб и отец Лутрофории, человек со странным именем Аттилодор – «дар Аттилы». Сама же она спаслась, ибо в это время вдвоем с матерью гостила здесь, в этом самом месте, где расположено ее нынешнее имение. Мать умерла пару лет назад, застав и горестную кончину собственного зятя, редкой души человека.

– А отчего он умер, ваш муж? – спросил Робер де Шомон.

– У него была какая-то странная болезнь, – ответила Лутрофория. – Лишь после его смерти я нашла в древней рукописи описание недуга, полностью совпадающее с тем, от которого угас мой супруг, и как сей недуг вылечивается. Приведено и название болезни – леонтаксия. Я не могу точно перевести это слово с древнегреческого. Львиное… то, что появляется на металлических вещах, если их долго не употребляют.

– Львиная ржавчина, – перевел многоумный Амбруаз.

– Львиная? – вскинул брови Ричард Львиное Сердце. – Ржавчина? Разве лев может покрыться ржавчиной?

– Так называли болезнь древние, я тут ни при чем, – пожала плечами Лутрофория.

– В чем же выражалась эта леон… таксия? – правильно? – спросил король Англии.

– Правильно. Леонтаксия. От нее у моего мужа время от времени все тело покрывалось ужасной гниющей сыпью. Эта сыпь то отступала, то вновь охватывала его. Ей сопутствовала лихорадка. Чем только не лечили моего бедного Ипполита! В конце концов самый тяжелый приступ свел его в могилу.

Ричард сидел ни жив ни мертв. Все робко поглядывали на него, видя, в какое состояние он повержен рассказом Лутрофории.

Собравшись с духом, король спросил:

– Вы обмолвились, что сей недуг можно и вылечить. Нельзя ли спросить вас, каким средством?

– Оно называется «теодакрима», – был ответ.

– Теодакрима? – переспросил Ричард. – Что это?

– Переводится как «Божьи слезы», – сказал Амбруаз. – А там пояснялось, что это значит?

– Там было сказано: «Пролив Божьи слезы, смешать их с соком теодакримы, выпавшим в шестой месяц на рассвете до восхода солнца, а также и с росою, и полученную смесь выпить», – ответила Лутрофория.

– Мудрено, – вздохнул Ричард.

– Тот, кто поймет эту мудрость, излечится от леонтаксии, – молвила Лутрофория. – Если бы мой Ипполит был сейчас жив, я бы сделала все, чтобы понять.

Тут она посмотрела на Ричарда так, что ему стало не по себе. Будто она видела в нем не случайно попавшего в ее дом короля Англии, а своего Ипполита, чья душа навестила ее в облике Ричарда.

После обеда, немного отдохнув, все стали готовиться к Христову Воскресению. Идя ко всенощной, Ричард пребывал в полном смятении чувств – он встречал Пасху совсем не так, как мечталось. Не в Святой Земле, а на Кипре; не с Беренгарией, а с Лутрофорией, женщиной, потерявшей своего мужа, умершего от той же болезни, от которой страдал Ричард и умерли двое его братьев. А что, если Беренгарии нет в живых и душа ее сейчас перелетела в оболочку этой странной киприотки, обладающей притягательным и загадочным взглядом?

Во время богослужения ему стало стыдно еще и от той мысли, что он горевал лишь о возможной гибели невесты, почти не волнуясь о судьбе остальных своих подданных. И, слушая молитвы и песнопения, король Англии из глубины сердца взмолился к Господу, взмолился так, что слезы поднялись к его глазам… Поднялись, но не вытекли, потому что, почувствовав их приближение, Ричард вспомнил про теодакриму и подумал: «Вот они, Божьи слезы! Их надо успеть собрать!» И это погубило его слезы, они не захотели идти. Растерянный, проклиная себя за все, что было в его жизни дурного, за бесчисленных любовниц, за горе, приносимое его войнами его народу, за тех, кого он безжалостно убил своей рукой – виноватых, а порой и попросту подпавших под эту разящую руку, за смерть отца и даже за минувшую вчера бурю, стоял Ричард пред Богом Христом, и не было у него больше слез, а лишь лютая ненависть к самому себе, столь ненасытно самолюбивому и самовлюбленному.

И он еще так недавно рассуждал, великий ли он правитель или не очень. Теперь он ясно видел, как он мал.

Едва окончилась всенощная, Ричард, так и не прочувствовав Христова Воскресения, не возликовав всей душою, уныло добрался до тех покоев, что выделила ему гостеприимная киприотка, лег в постель и мгновенно уснул. Засыпая, он ощущал себя самым несчастным человеком на свете.

А когда проснулся, то вспомнил, что ни разу не нарушил Великий пост, не ел скоромного, не пил хмельного, не спал с женщинами, не пел песен, не сочинял стихов, не сквернословил. Он исповедовался и причастился в Великий четверг. И что же? Вместо того чтобы отблагодарить Ричарда за все услуги, Бог не дал ему пути в Святую Землю, расшвырял в безумной и бурной резвости его радостно летящие к берегам Сирии корабли, отнял Беренгарию и заставил встречать Пасху на каком-то захолустном кипрском побережье! Обида на Господа всколыхнулась в его душе. Оставалось только заглянуть под сорочку и увидеть, как поганые прыщи снова двинулись в наступление. Он зло усмехнулся, заглянул и увидел – так оно и есть!

– Ну что ж, – промолвил Ричард, – благодарю Тебя, Господи! Хороший подарок мне от Тебя к Пасхе.

Он заморгал от обиды своими рыжими ресницами и задавил в уголках глаз две шипучие слезы. Кто бы мог подумать, что в Пасху своего крестового похода король Англии будет лежать в доме на Кипре, наблюдать наступление прыщей и обижаться на самого Спасителя! И это вместо того, чтобы вести полки на взятие Сен-Жан-д’Акра.

– Леонтардия?.. – напрягся Ричард, припоминая вчерашний рассказ хозяйки дома. – A-а, леонтаксия. Слово-то какое противное!

Он все же заставил себя встать и прочесть «Отче наш» и «Верую», после чего явился слуга Мишель и сказал, что хозяйка поместья приглашает его величество отобедать.

Столы были накрыты не в комнатах, а во дворе, под навесом из виноградника. Выйдя к обеду, Ричард увидел Лутрофорию и подивился тому, как она хороша собой. Вчера она казалась ему обычной женщиной. Сегодня глаза ее дивно блистали.

– Ваше величество, – обратилась она к нему, когда отец Ансельм прочитал предобеденные молитвы и все уселись за столы, – у меня для вас есть известие. Оно должно вас обрадовать. Все брюхо нашего великого острова покрыто вашими кораблями. Несколько судов разбилось у мыса Гата, но в основном все спаслись, главные ваши военачальники целы и невредимы, равно как ваша невеста Беренгария. К счастью, берега залива Акротири пологие и не скалистые. Корабли уже встали на якорь и ждут вас.

– Как вам удалось разузнать обо всем в столь краткий срок? – удивился Ричард, любуясь красавицей хозяйкой.

– Я расскажу вам об этом, но чуть позже, – улыбнулась она. – Прошу вас верить мне.

– Благодарю вас! Я так счастлив.

– Но я должна вас и огорчить, – поспешила добавить Лутрофория. – Было бы лучше, если б все корабли причалили сюда, к моему берегу, а не вблизи лимасольской гавани. Вам, должно быть, известно, что в Лимасоле вот уже несколько лет правит деспот Исаак, который объявил себя ни много ни мало – кипрским василевсом, независимым от Константинополя. Но это бы еще ничего. Хуже другое – Исаак вступил в союз с султаном Саладином и дал ему слово грабить и убивать всех крестоносцев, попадающих на Кипр или проплывающих вблизи острова.

– О Боже! – воскликнул отец Ансельм.

А Ричард в душе своей с горечью удивился, насколько это известие мало его трогает. Странное равнодушие царило в его сердце, будто все вокруг лишь снилось ему. Хотелось лечь возле Лутрофории, положить голову ей на колени и уснуть.

– Как же относятся подданные Исаака к тому, что он пошел на союз с утеснителем христиан? – спросил отец Ансельм.

– В том-то и дело, что, подружившись с мусульманином, наш кипрский деспот тоже сделался притеснителем Христовой веры, – отвечала хозяйка поместья. – Жестокость и коварство Исаака породили ненависть к нему со стороны православных киприотов. Можно сказать, остров разделился на две части. Здесь у нас, на западе острова, сохраняется неповиновение деспоту-предателю. А весь восток в его руках. К сожалению, Исаак владеет подавляющим большинством крупных городов и наиболее укрепленных замков. Лимасол, Ларнака, Фамагуста, Никосия – все в его руках. На севере он владеет мощными замками – Буффавентом, Киренесом и твердыней Святого Иллариона. Из городов только Пафос не подчиняется ему, а замки, коими обладают непокорные Исааку киприоты, все подобны моему.

– Даже в вашем замке можно при умении держать оборону, – промолвил Ричард, дабы хоть что-то сказать в утешение.

– Я знаю, что это не так, – улыбнулась Лутрофория, – и все же спасибо за такие слова.

Вино, которое подавали слуги обольстительной киприотки, было превосходным на вкус, а в груди от него загорался теплый огонек. Ричарду от этого огонька становилось все более грустно. Вскоре ему уже хотелось, чтоб был вечер и рядом не оставалось никого, кроме Лутрофории, но стоял великолепный солнечный полдень, Светлое Христово Воскресение, и все речи велись о том, как прошел Великий пост и какое счастье осознавать, что Спаситель снова воскрес, смертию смерть поправ. Отец Ансельм припомнил о том, что Ричарду в течение поста много раз хотелось петь, но король стойко выдержал даже тогда, когда священник разрешил ему сей малый грех.

– Быть может, ваше величество споет для нас теперь? – спросила Лутрофория. – Даже здесь, в кипрской глухомани, люди наслышаны о чудесном соловьином даре короля Англии.

– Спеть? Сейчас? – несколько растерялся Ричард, которого никогда прежде не приходилось уговаривать спеть. – Простите, но я, кажется, сегодня не в духе и потому не в голосе.

– И это понятно, – тотчас с жаром откликнулась Лутрофория, – вы тоскуете по своей невесте и тревожитесь о ее судьбе. Но я почему-то уверена, что все будет хорошо, Беренгария не попадет в лапы изменника Исаака.

При этом Ричард заметил, что Лутрофория нисколько не печется о судьбе его невесты. Темные глаза ее сверкали из-под диадемы, надвинутой почти на самые брови. Сверкали и жемчужные подвески, болтающиеся по бокам, свисая с диадемы. Выпрастывая руку из пышных рукавов красной далматики, также расшитых жемчугами, Лутрофория играла этой красивой рукой с тонкими изящными пальцами, беря бокал с вином и медленно поднося его к прелестным губам.

После обильного пасхального разговения отправились на прогулку. В нескольких лье от владений Лутрофории находилась скала, возле которой, по древнему греческому преданию, вышла на берег рожденная из морской пены Афродита. Горы здесь далеко отступали от моря, и скала богини любви одиноко возвышалась на широком и плоском побережье, усыпанном мелкой галькой и песком. Свежий, упоительный ветер трепал волосы, наполняя грудь новой жизнью, но и он наводил на Ричарда лишь грусть, хоть и светлую. Он стоял возле самого прибоя и чувствовал себя между двух женщин. Между Лутрофорией, стоящей рядом, и Беренгарией, находящейся где-то тут, не далеко и не близко. Между притягательной вдовой и благоуханной чистой девой. И он чувствовал, что любит их обеих. И оттого ему становилось еще более грустно.

– Что общего между Христом и Афродитой? – спросил он.

– Лишь солнце, ветер и море, – с загадочной улыбкой ответила Лутрофория.

– Вы думаете сейчас о своем покойном супруге? – спросил Ричард.

– Ровно столько, сколько вы о своей непознанной невесте, – лукаво ответила вдова.

– Пожалуй, нам пора возвращаться, – вздохнул король.

Вечером был устроен настоящий пир. Горели костры, местные крестьяне показывали гостям, как танцуют на Кипре, и сама Лутрофория, возбужденная от выпитого вина, участвовала в этих плясках. Ричард отказывался петь и не стал плясать. Он ел много мяса, теперь войдя в его вкус после великопостного воздержания, и много пил душистого кипрского вина. И лишь поздно ночью, когда Лутрофория сама повела его спать, оттуда, из отведенных королю покоев, раздалось красивое Ричардово пение.

Глава пятнадцатая
ЛИМАСОЛ

Ранним утром шестого мая 6699 года от сотворения мира [55]55
  То есть 1191-й от Рождества Христова.


[Закрыть]немного потрепанный, но по-прежнему внушительный флот короля Англии бросил якоря возле лимасольских пристаней. Светило яркое солнце, сухой южный ветер раздувал знамена. Ричард теперь уже неотступно находился при Беренгарии на большом бюссе. Еще не успели затухнуть яркие воспоминания о долгожданной встрече, и Беренгария не успела еще высказать свои упреки за то, что ей так долго, целых три недели, пришлось ждать, покуда Ричард соберет все свои корабли и прибудет сюда, в Акротирский залив, где на огромном дромоне стали заканчиваться все припасы.

Кипрский властитель, деспот Исаак Комнин, вел себя нагло. Рассчитывать на мир с ним не приходилось. Достаточно было уже того, что он приказал нападать на тех крестоносцев, которым удалось выбраться на берег острова с потерпевших крушение кораблей, грабить их без зазрения совести, а если осмелятся оказывать сопротивление, убивать без малейшей жалости. Христианским такое обращение назвать было невозможно, да ведь и неспроста поговаривали, будто Исаак не только вступил в союз с Саладином, но и принял тайком мусульманство. Да и приближенные с некоторых пор называли его Ицхаком, а не Исааком. Сейчас он находился как раз в Лимасоле и все три недели, покуда великий дромон с Беренгарией и Иоанной на борту стоял на якоре вблизи лимасольской гавани, Исаак всячески старался уговорить невесту короля Ричарда оставить страхи и сойти на берег. К счастью, рыцари, опекавшие принцессу, имели достаточно благоразумия не пускать ее в лапы Исаака, который, естественно, мечтал завладеть столь ценным трофеем, как Беренгария.

– Стоит ли вести с ним переговоры, Ричард? – говорила принцесса, сидя в объятиях своего жениха, который и не пытался скрыть своего чувства вины и тем только спасался от упреков невесты. Ко всем своим достоинствам Беренгария еще вдобавок была отходчива и быстро прощала людям грехи, – Коварство Исаака очевидно. Если он согласится принять нас на своем острове, стало быть – жди удара в спину.

– Возможно, – соглашался король. – Но ведь нас никто и не звал на Кипр.

– Нас бросил сюда Господь, и, если Исаак христианин, он должен это понимать и сделать все для нашей пользы, а если он и впрямь, как поговаривают, принял Магометову веру, то и нечего с ним переговариваться.

Все же граф де Дрё встретился на берегу с Никифором Алопексом, занимавшим должность простатиса лимасольской пристани и полномочно представляющим самого деспота Исаака. Сразу после переговоров взбешенный граф де Дрё возвратился на дромон к Ричарду:

– Ваше величество! Эти кипрские зазнайки Бог весть что о себе возомнили!

– Что тебе сказал представитель Исаака?

– Вот его слова, ваше величество: «Мы никого из вас сюда не зазывали и не хотим, как некогда константинопольские дуралеи, кормить несметную ораву ленивых и ненасытных крестоносцев. Если же вы немедленно не уберетесь восвояси, у нас найдутся силы, чтобы выгнать вас из Акротирского залива».

– Именно так мне и сказал этот Никифор.

– Хм… – Ричард задумался. – Это может означать только одно: они нас смертельно боятся и хотят таким образом запугать. Надеются, что мы вспомним о конечной цели нашего плавания и не захотим связываться с надменными киприотами. Как бы не так! Сказано Цезарем: «Войну питай войною, и если идешь воевать с врагом, живущим далеко от тебя, то и по пути к нему воюй всюду, где только можно». К тому же, как говорят, Кипр весьма богатый остров, а нам не мешает пополнить свои припасы. Приказываю: немедленно начинать высадку, а если киприоты затеют отпор, биться с ними беспощадно.

– Позвольте дать один совет, ваше величество, – вмешался Робер де Шомон. – Точнее, повторить вам совет гостеприимной Лутрофории.

– Какой еще совет? – хмурясь, покосился на Беренгарию Ричард. Он рассердился на Робера за то, что тот упоминает о Лутрофории.

– Жители Кипра любят рано вставать и рано отходить ко сну, – отвечал тамплиер. – Не лучше ли нам начать высадку в полночь, когда им будет не до битвы с нами.

– Нет, не лучше, – гневно вспыхнул Ричард. – Стыдись, тамплиер! Врага надо побивать в честном бою, только тогда он осознает свое поражение. Иначе враг чувствует обиду и несправедливость, а из чувства обиды и несправедливости рождается жажда возмездия. К тому же я не верю, что киприоты способны дать нам достойный отпор. Уверен, наша победа будет молниеносна.

– Надеюсь, ваше величество, вы не намереваетесь первым спрыгивать на пристань? Я не стану вдовой до того, как выйду за вас замуж? – спросила Беренгария взволнованно.

– Спрыгивать первым намереваюсь, а делать вас преждевременной вдовой – нет, – весело отвечал Ричард. – Беранжера! Пойми, меня невозможно убить в честном бою. И когда я бросаюсь в схватку первым, мои люди пугаются потерять меня и втрое храбрее начинают сражение. Обещаю тебе, что вскоре здесь, в Лимасоле, мы будем играть нашу свадьбу! Мое терпение иссякло, чаша переполнилась.

И король Англии в числе первых спрыгнул с корабля на пристань с обнаженным мечом в правой руке, а оруженосец Гийом Бланш бросил ему щит с изображением льва, держащего в лапе переполненную чашу, а надо львом сверкал золотой лабарум [56]56
  Лабарум – эмблема в христианском Риме, образуемая из греческих букв Р и X, государственное знамя Рима, появившееся при Константине Великом, на котором изображался крест и священные буквы Христа.


[Закрыть]. Греки явно не ожидали столь стремительного развития событий и не были как следует готовы к отражению высадки крестоносцев на их берег. Полк, находившийся на пристани, пришел в смятение, лишь двадцать-тридцать смельчаков с каким-то особенным утробным рыком ринулись в бой, и первым о меч врага в этой схватке на лимасольской пристани звякнул Ричардов меч Шарлемань.

– Не нам, не нам, но имени Твоему! – воскликнул король Англии, яростно нападая на огромного чернобородого киприота. После нескольких ударов лезвие Шарлеманя описало неожиданно стремительную дугу и отсекло пальцы на руке киприота, сжимавшие меч. Не чувствуя боли, грек с недоумением взирал на то, как рука его, не в силах удержать рукоять меча, роняет оружие. В следующий миг острие Шарлеманя воткнулось киприоту в самое сердце, разрубив кольчугу.

– Аой! – воскликнул Ричард. – Прими, Господь, славного храбреца!

Видя неистовое боевое рвение своего государя, крестоносцы воодушевленно теснили защитников пристани. Бой был недолгим, вскоре вся обширная пристань оказалась захвачена подданными английского монарха, который по-прежнему впереди всех гнал киприотов прочь с берега, в глубь города. Там, в городе, завязывалось новое, более суровое сражение.

– Исаак! – кричал Ричард. – Где ваш Исаак? Я пришел сразиться с ним!

В душе у него все кипело и пело от восторга битвы. За спиной у себя он слышал, как хлопали два огромных крыла, и правым крылом была его Беренгария, а левым – не то владелица замка на зачарованном пафосском побережье, не то сама Киприда. Удары сыпались на него со всех сторон, но щит со львом и лабарумом топил их в себе, и Ричард чувствовал себя неуязвимым. Это чувство было давно знакомо ему, и когда его не появлялось во время битвы, Ричард имел обыкновение сдерживать свой пыл и незаметно отходить в задние ряды сражающихся. А когда очарование неуязвимости охватывало его, как сейчас, не было во всем мире человека счастливее Львиного Сердца. В такие мгновения он сам становился войной, и горе тому, кто вставал на его пути.

 
Битва – моя река,
А я при ней – рыболов.
Вот – моя рука.
Вид ее – строг и суров.
В руке моей снасть – меч.
Души врагов – улов.
Нечего их беречь!
Отменный сегодня клев!
 

То ли новые, то ли рожденные из кровожадных сирвент Бертрана де Борна, стихи эти стучали в висках у Ричарда, и, неустанно разя мечом направо, налево и напрямик, король то бормотал их, то громко выкрикивал, а то и пел:

 
Битва – жатва моя.
Золотая работа моя.
Зерна – души врагов.
Золотые души врагов.
Урожай мой – победа моя.
Золотая победа моя!
 

Ему было легко и хорошо, хотя сердце то и дело с болью проваливалось куда-то глубоко, откуда, казалось, оно уже не выберется. И ужас, скуля как пораненный пес, волочился где-то за спиной короля Англии, хватая его за пятки: «Я – опаска, я – твоя опаска, Ричард! Случись рыболову самому стать уловом, жариться ему на том же кипящем масле».

 
У смерти ангельский вид,
А глаза-то как хороши!
И вот уже в масло летит,
В кипящее масло летит
Рыба моей души…
 

И так уже клокотало в голове и сердце, что пузыри этого кипящего масла забурлили в глазах, но вдруг – настала пустота…

– Мы полностью разгромили их, ваше величество, – сказал Робер де Шомон, – Последние, кого мы только что добили, это была застава. Прикажете ли на конях ехать за город и искать противника в поле?

– Погоди, Робер, погоди, Медвежье Сердце, дай хоть немного отдышаться.

Не только отдышаться, а и отрезветь, прийти в себя необходимо было Ричарду, чтобы не свихнуться от восторга битвы. Лицо его было забрызгано кровью, но ни раны, ни даже царапины не получил он в битве за Лимасол, сам же и ведать не ведал, скольких убил и ранил.

Надо было еще и оглядеться – где свои, а где враги. Решено было не бросаться в опрометчивую погоню, укрепиться в захваченном городе и только завтра, хорошенько разведав расположение киприотов, снова наступать. В ближайшие часы выяснилось следующее: часть жителей города бежала вместе с остатками войска Исаака, но большинство лимасольцев радовалось бегству жестокого деспота, пошедшего против христианской веры, радовалось и приветствовало крестоносцев как освободителей; сам же Исаак и половина его воинства разбили лагерь в долине горной речки на расстоянии двух лье от Лимасола.

– Они недооценили нас, Беранжера, они думали, мы уберемся прочь, струсим! – ликовал Ричард, покуда Беренгария сама умывала его. Ему было страшно приятно, что невеста смывает с его лица и шеи кровь врагов.

– Я так напугалась, увидев тебя окровавленным! – возбужденно шептала Беренгария. – Я думала, ты ранен в голову, жених мой любимый. Какое счастье, что ты невредим!

– Ваше величество, – доложил граф де Дрё, – какой-то Даскилион просит сообщить, что вы должны поселиться у него.

– Это еще кто такой? – удивился Ричард.

– Позвольте пояснить, – вмешался Амбруаз Санном. – Даскилион – главный лимасольский геннадий [57]57
  Геннадий ( греч. благороднейший) – предводитель знати.


[Закрыть]и архонт деспотической Базилеи.

– Ни черта не понятно! – гоготнул Ричард. – Хотя звучит красиво. Обожаю Амбруаза! А теперь, дружок, переведи эту абракадабру на родной французский язык.

– Охотно, – улыбнулся ученый летописец, – предводитель здешнего дворянства, он же – дворецкий деспота Исаака, Даскилион, приглашает ваше величество поселиться во дворце деспота. Он говорит, что вся прислуга дворца, изнывавшая от самодурства Исаака, рада будет угождать великому христианскому государю и воителю.

– Мне, что ли? – усмехнулся король Англии. – Слышишь, Беранжера? Слышите, все? Уже и киприоты признали меня великим властителем. Исаак звал тебя в свой дворец, Беранжера?