Текст книги "Ричард Львиное Сердце: Поющий король"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Звал.

– Ты отказывалась?

– Отказывалась.

– Так теперь я поведу тебя туда. Ты согласна?

– Я счастлива!

Базилея Кефалия – главный лимасольский дворец – представляла собой весьма большое и просторное жилище, построенное скорее в римском, нежели в греческом вкусе. Две огромные палаты окружены были великим множеством небольших комнат и клетушек; по мраморным ступеням архонт Даскилион провел Ричарда и Беренгарию в украшенный портиками вестибул, где гостям было предложено омыть руки и лица, из вестибула прошли в узкий коридор, за которым распахнулась первая огромная палата, представляющая собой атрий, в коем, между четырех мощных колонн, вверху распахивалось голубое небо комплювия, а внизу это же небо отражалось в водоеме имплювия; из атрия же, через промежную комнату – таблиний – Ричард и Беренгария попали во вторую главную палату, перистиль, в котором потолок, на сей раз уже крытый наглухо, поддерживали двенадцать тонких и изящных колонн. Ричард остался доволен.

– Превосходно! – восхищался он изысканностью внутреннего убранства. – Удивляюсь, как это Исаак не хотел дать нам настоящий отпор и покинул столь уютное жилище! Тебе нравится здесь, любимая?

– Да, очень, – улыбалась Беренгария.

– Сегодня мы вошли в этот дом как жених и невеста, – торжественно объявил Ричард. – Обещаю же, что в грядущее воскресенье мы войдем в него мужем и женою!

– Правда? – зарделась от счастья принцесса.

– Клянусь! – подтвердил король.

В задней части дворца располагались две малые и одна большая экседры – ниши под округлыми сводами, за которыми распахивал свои глубины цветущий сад. Здесь уж совсем немыслимый восторг охватил Ричарда. Сев с Беренгарией на мраморную скамью, застеленную подушками, он схватил руку невесты и приложил ее ладонь к своему лицу.

– Как мне хорошо! – шептал он. – Сон о сладостной битве сменился сладостным сном о любви. Здесь, в этой экседре, будет наше первое брачное ложе. Здесь, в этой экседре, я утомлю тебя своею страстью!

– Ах, Ришар, Ришар, – улыбаясь, покачивала головой Беренгария, – ты все же истинный сын своей матери, не можешь обойтись без бонмо [58]58
  …не можешь обойтись без бон мо… – В словах Ричарда таится игра, по-французски фраза «в этой экседре я утомлю тебя…» звучит каламбуром – «а cette exedre je t’excedrai».


[Закрыть], даже когда целуешь мою ладонь.

– Я выцеловываю бонмо из твоей ладони, как яблочки из райского сада. Как жаль, что свадьбы играются только по воскресеньям, а сегодня еще только понедельник!

– Одно бонмо за другим! Нет, Ришар, нет, мы не будем устраивать здесь нашу первую брачную ночь.

– Почему же, львичка моя?

– Я боюсь спать на мраморной скамье.

– Но она достаточно широкая.

– И холодная.

– В жаркие дни и ночи она дарит прохладу.

– Ночи могут еще случиться холодные, май только начался.

– У нас не будет холодных ночей!

– Но почему бы нам не устроить наше брачное ложе внутри дворца?

– Хочу быть подальше от пирующих друзей.

– А мы их выгоним сразу после пира.

– Как выгоним?

– Так. А ты что, хочешь поселить их во дворце?

– Конечно.

– Нет, Ришар! Хотя бы раз в жизни пусть они потеснятся. Ради нашей любви и свадьбы. Пусть весь дворец принадлежит только нам.

– А здесь так волшебно…

– Ну пожалуйста, любимый мой!

– Разве я спорю? Конечно, львичка, конечно! Мы заберем себе весь дворец. В Лимасоле достаточно освободившегося жилья – столько негодяев покинуло город, бежав вместе со своим трусливым деспотом. Если ты не хочешь открыть мне свое лоно здесь, мы можем поставить ложе любви в той промежуточной комнате между главными палатами. И в промежутках между любовными наслаждениями мы будем купаться в этом, как его… дождиконакопителе….

– Имплювии.

– Да, имплювии. А подкрепляться яствами и вином в той палате, где много тонких колонн. У этого помещения еще какое-то перистое название.

– Перистиль.

– Запомню: пе-ри-стиль. И никто не будет нам мешать.

– Такое будущее мне нравится, – похвалила Беренгария.

– А скажи, львичка Беранжера, ты уже пользовалась свистком, подаренным тебе моей матерью? – спросил Ричард.

– Нет, сердце мое, я так и не решилась.

– Не решилась?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю…

И все же в эту ночь Ричард разрешил всем своим военачальникам разместиться на ночлег в Базилее Кефалии. Беренгария и Иоанна легли спать в комнатах, примыкающих к перистилю, а сам король Англии осуществил свою мечту и выспался на мраморной скамье большой экседры. Под утро он проснулся от холода, отдохнувший и посвежевший. Мышцы болели после вчерашнего, но, немного размявшись, король мог признать себя вполне готовым к новому сражению.

– Ты говоришь, киприоты рано встают, – обратился он к Роберу де Шомону. – Как думаешь, должно быть, уже встали?

– Вероятно, ваше величество, – отвечал старый тамплиер.

– Ну что ж, – бодро рыкнул король Львиное Сердце, – в таком случае пора идти их добивать.

Глава шестнадцатая
ЗНАМЯ ИСААКА

Этот вторник седьмого мая полностью оправдал все надежды крестоносцев Ричарда. Вчерашний успех получил свое развитие и завершение. Боевыми порядками войско выступило из Лимасола и двинулось на восток. И вновь киприоты совершили ошибку. Они рассчитывали на то, что захватчики будут отсыпаться и отдыхать после битвы, будут наслаждаться жизнью на суше, в уютном, обжитом городе, пить и объедаться, кинутся в объятия лимасольских гетер и услужливых вдовушек. Мало того, они никак не ожидали, что даже если Ричард поведет полки добивать киприотов, он сделает это в такую рань.

– Смотрите, смотрите! – кричал Ричард, увидев вдалеке противника. – Они в смятении. Они не ждали нас. Вперед! Вломим им во имя Господне!

И вновь он был впереди всех, высоко вздымая над головой свой грозный меч, носящий грозное имя Великого Карла. И вновь сей меч одним из первых звякнул о сталь меча врага. Самый же первый удар нанесли по рядам киприотов могучие аквитанские копейщики и блистательные английские лучники, непревзойденные в искусстве стрельбы. Сражение было выиграно, едва начавшись. Рассыпая полки киприотов, сбрасывая их в реку, крестоносцы очень быстро стали попросту добивать тех, кого уже вчера одолели.

Но и этого мало. Преследуя врага вдоль берега речушки, Ричард, и тут впереди всех, кричал весело:

– Исаак! Где ты, Исаак, деспот трусоватый?

И вдруг прямо пред ним встал разгневанный всадник на великолепной лошади белоснежной масти и хрипло остановил его свирепым басом:

– Энтауфа! Алаксон фимос!

А другой воин-киприот тотчас перевел Ричарду:

– Вот перед тобой деспот Исаак. И он называет тебя хвастливым сердцем.

Вмиг сражение угасло. С обеих сторон ожидали, что последует за этою встречей двух монархов.

Не успел Ричард как следует разглядеть лицо своего врага, как оно скрылось под забралом. Оруженосец передал деспоту копье-фрамею. Ричарду подали боевой ланс.

– Переведите деспоту, что я доволен им, его прервавшимся бегством, и горжусь, что могу сразиться с ним, – сказал король Англии, опуская забрало.

Киприоты и крестоносцы расступились, освобождая площадь для поединка двух вождей. Отъехав на некоторое расстояние назад, Ричард развернулся и взмахнул рукой. Тотчас Исаак пустил своего белоснежного коня вскачь, и Ричард последовал его примеру. Мгновение они сближались, у Ричарда екнуло под сердцем – что, если сейчас он будет выбит из седла, как на турнире в Мессине? Этого не должно произойти! Нет! Не должно!

Исаак вдруг, не дожидаясь столкновения, резко подбросил свою фрамею и мощно швырнул ее в Ричарда, так что Ричард даже ахнул – острие брошенного в него копья промелькнуло на расстоянии вытянутого пальца от его виска, чудом не задев, не попав, не убив… В следующий миг острие его длинного ланса ударилось точно в щит кипрского деспота, и Исаак не удержался в седле, белый конь выскользнул из-под него и побежал дальше, а деспот позорно рухнул на землю.

– А-а-а-а-а-а!!! – заорал Ричард во всю глотку, не веря своему счастью. Вышибить противника с первого раза! Он тотчас врезался в перепуганные ряды киприотов, которые запросто могли и убить удачливого короля, но он не дал им очухаться, схватился за древко знамени, вырвал его из руки знаменосца, развернул коня и поскакал к своим. – А-а-а-а-а!!!

Сладчайшие мгновения! Победа в битве, победа в поединке с вражеским предводителем, да еще и захват знамени! Трудно было верить такому счастью. А вокруг уже опять кипел бой, ряды киприотов смешались с рядами крестоносцев, и все рубили, молотили, беспощадно били друг друга.

– Где Исаак? Где Исаак? – кричал Ричард, рыская глазами.

– Вон он! – воскликнул барон Меркадье, указывая вдаль.

Деспот Исаак, успев пересесть на другую лошадь, на сей раз вороной масти, стремительно удалялся с места своего позора.

– Догнать! Догнать бы! – воскликнул король Англии.

Но для того чтобы броситься в погоню за побежденным деспотом, следовало сначала прорваться сквозь строй киприотов, отчаянно сражающихся за жизнь убегающего монарха, задерживая крестоносцев ценою собственных жизней. Они рычали как звери, отбиваясь, сдерживая натиск, и гибли… Когда наконец стена этих храбрецов рухнула, было уже поздно – Исаак Комнин успел далеко ускакать, спасшись от плена.

Вскоре после этого битва прекратилась. Войско киприотов было почти полностью истреблено, лишь горстка, не более сотни, сдалась в плен. Ричард торжествовал. Победа была честная, сокрушительная, блистательная. Пленники подтвердили – знамя, которое он захватил и не выпускал из рук, было знаменем самого деспота Исаака. И, разглядывая сей стяг, Ричард удивлялся. И было чему удивляться, было от чего задуматься: «А явь ли это? Не сон ли это?»

– Смотри, Робер, – озадаченно мычал Ричард, показывая своему верному тамплиеру стяг Исаака. – Что за чертовщина?

– Да уж… – в свою очередь дивился Робер.

Знамя кипрского деспота, словно бы в насмешку, являло собой полотнище, поделенное надвое. Одна половина его была белая с алым крестом, а другая – лазурная с золотыми лилиями. Будто знамя Ричарда соединилось со знаменем короля Франции Филиппа-Августа.

– Как это понимать, Робер? – спросил Ричард.

– А так и понимать, что орел сей византийский обречен Исааком быть под мусульманским полумесяцем.

– При чем тут… – молвил было Ричард и вдруг… О ужас! Он понял, что видит перед собой совершенно иное знамя. Белое полотнище с огромным полумесяцем, на нижнем роге которого сидит двуглавый византийский орел. Его стало мутить. Он передал знамя Роберу де Шомону, слез с седла и упал лицом в траву.

Неужто он сходит с ума? Как могло ему привидеться сначала одно знамя, а потом – другое?

Да ведь это было истинное виденье! Вот оно, то самое, о чем прежде приходилось читать лишь в житиях святых. Он увидел будущее знамя Кипра. Стало быть, Кипр будет поделен между Англией и Францией. Его посетило знамение будущего!

– Ваше величество! Ваше величество! – звали Ричарда.

Рядом, у самого уха, кто-то странно гоготнул. Ричард приподнял лицо и увидел прямо перед собой полные муки глаза смертельно раненного киприота, пытающегося зажать ладонью кровохлещущую рану в горле. Ужаснувшись, король Англии встал на ноги и приказал:

– Прекратите мучения этого смелого воина.

В задумчивости возвращался Ричард в Лимасол. Если верить сегодняшнему видению, вновь получается, что он в одиночку воюет здесь, на Кипре, а в итоге остров будет поровну поделен и половина достанется Филиппу-Августу, который конечно же сейчас ничего не предпринимает в лагере под Сен-Жан-д’Акром, а сидит и дожидается, когда придет Ричард воевать за него.

Беренгария встречала своего жениха у восточных ворот города. Увидев ее, король вмиг забыл про бывшие и будущие обиды на короля Франции. В душе у него потеплело. Он приказал подать ему знамя деспота Исаака и, приблизившись к Беренгарии, швырнул его к ее ногам:

– Вот стяг побежденного ныне врага нашего! Топчи его, любовь моя! Только для славы твоего имени я одержал полную победу.

– Не говори так, жених мой возлюбленный, – ответила принцесса. – Ты разгневаешь Того, во имя которого в действительности совершаешь свои подвиги.

Она взглянула на поверженное к ее ногам знамя с двуглавым орлом и полумесяцем и наступила на самый край полотнища. Ричард соскочил с коня, припал на одно колено перед невестой и поцеловал ее руку.

– Львичка милая! Славя твое имя, я славлю образ Той, которая незримо присутствует в тебе, а значит, и Того, кого Она родила, а значит, и Того, кто послал Его на крестные муки. И пусть будет впредь так. Пусть все рыцари знают, что, совершая подвиги во имя прекрасных дам, они возвеличивают Богородицу. Возвеличивая Богородицу, они славят имя рожденного Ею Сына. А славя Сына, славят и Отца.

– Да здравствует Львиное Сердце! – воскликнул Робер де Шомон, и сотни глоток подхватили здравицу в честь Кёрдельона.

Глава семнадцатая
К НАМ

Тишина наступила не сразу. Когда вошли из сада в дом, миновав экседру, в ушах еще клокотал шум пира, хвалебные крики, звуки арф, авлосов [59]59
  Авлос – древнегреческий музыкальный инструмент, род свирели.


[Закрыть], лютней и лир, гром свадебных барабанов. На мгновенье Ричарда охватило отчаяние – как быстро летит время! Казалось, только что окончились битвы с киприотами, только что произошел славный поединок с Исааком, только что было брошено его знамя к ногам Беренгарии… А вот уже и свадьба миновала…

– Как тут тихо, – прошептала Беренгария взволнованным голосом. – Почти не слышно звуков пира.

Она шла рядом, держа его под руку и тесно прижимаясь к нему, и ноги у Ричарда подкашивались, но не от вина, а от страха перед тем, что сейчас должно произойти. Он чувствовал себя так, будто никогда в жизни не ложился в постель с женщиной. В доме царил полумрак, перистиль был тускло освещен четырьмя светильниками, сладко пахло ладаном – недавно отец Ансельм обошел всю Базилею Кефалию с благовонными воскурениями. Никогда раньше запах ладана не предвещал близости свидания с женщиной. Мысль о том, девушка ли его Беранжера, мелькнула в голове у Ричарда. Он был готов принять ее любой, но хотелось, чтобы она была девственна. И это тоже было ново для него и необъяснимо.

А если бы она оказалась не девой, это хоть как-то уравновесило бы его прыщи, которые за последние дни снова бросились в наступление, как будто только и дожидались дня его свадьбы, чтобы напакостить.

Вспомнив о них, Ричард затосковал и дважды тяжко вздохнул. В это время они, миновав перистиль дворца, прошли через таблиний в атрий. Именно здесь, а не в таблинии, была устроена для них пышная постель из множества мягких ковров и шкур, покрытых шелковыми простынями, подушками и легкими хлопковыми покрывалами. Здесь, в атрии, было бы совсем темно, свет немного проникал сквозь таблиний, но в основном тут царило звездное сияние, серебряным дождем льющееся сквозь комплювий – большое прямоугольное отверстие в потолке. Ради этого звездного сияния брачное ложе в последний день перед свадьбой было перенесено сюда, в атрий.

Ночь стояла жаркая, но здесь было и не душно и тепло. В прямоугольном водоеме, имплювии, среди звездных отражений плавали лепестки роз.

Ричард и Беренгария замерли над своим брачным ложем, оцепенели, будто за этим мгновением, коего они так долго и трепетно ждали, наступит смерть для них обоих.

– Только бы не было дождя, – зачем-то сказал Ричард тихим голосом.

– Да, пусть они все спят в саду и не мешают нам, – чуть не плача, ответила Беренгария.

Они – имелись в виду король Иерусалима Гюи де Лузиньян и его приближенные. Вчера в лимасольскую гавань вошли три корабля. Несчастный Гюи, король без королевства, будто в воду глядел – объявился на Кипре прямо накануне свадьбы Ричарда. Как ни странно, Ричард воспринял их появление с ликованием, почтя за добрый знак. Он даже уступил им ту половину дворца, с перистилем. Правда, с условием, что в первую брачную ночь Ричарда и Беренгарии гости будут пьяны и уснут там, в саду, где и проходило свадебное пиршество. Молчание и неподвижность явно затянулись. Кто-то должен был сделать первый шаг.

– Ты, кажется, отчего-то грустен, любимый мой? – спросила Беренгария. – Тебе не по себе?

– Не знаю, львичка милая, – грустно усмехнулся король Англии, – Не знаю даже, что со мной. Я, видно, слишком сильно ждал этого.

– И я, – улыбнулась в свете звезд Беренгария. – Я понимаю тебя, сердечко мое львиное. Ты не в силах нарушить нашу… мезуру.

Это куртуазное словечко так и ударило его в грудь. Оно было совсем неуместным здесь, в этом звездном сиянии, полном трепета перед непознанной невестой. Но какая-то женская мудрость, видно, подтолкнула Беренгарию произнести его, потому что этою «мезурой», словно ключом, открылась наконец упрямая дверца, словно оковы свалились, и Ричард всем своим телом обнял Беренгарию, впиваясь жадным ртом в ее губы. И этот поцелуй длился вечно, Беренгария трепетала, наполняясь страстью, как осенний виноград – сладостью, и эта сладость перетекала через ее губы в Ричарда, так что он едва не терял сознание.

– Постой-постой… – прошептала Беренгария, на миг оторвавшись от их первого настоящего поцелуя. – Сними с меня все!

И как осенняя листва с терзаемого ветром дерева, посыпались на пол атриума одежды – гофрированный жипп, пояс из золотых чеканных пластинок, бархатное блио, затем толстокожий позолоченный пояс Ричарда и Ричардово блио.

– Венцы! – выдохнула Беренгария.

Да, венцы, их ведь тоже надо было снять. И король бережно снял с головы невесты тонкий золотой венец, а головная накидка сама слетела, освободившись от тяжести венца. И венец Беренгарии, и свою корону, тоже легкую, Ричард положил у изголовья брачной постели. Теперь на них оставались последние одежды – длинные льняные шенсы. Ричарду вновь стало тоскливо.

– Любимый… – простонала Беренгария, вся дрожа.

– Беранжера, – готовый умереть от стыда за свои прыщи, которые сейчас надо будет обнажить, промолвил Ричард. – Я должен…

– Молчи! – улыбнулась Беренгария, стуча зубами. – Я все знаю. Они убегут от нашей любви.

И никогда доселе не испытанная им нежность затопила душу Ричарда, едва он услышал эти слова. В следующий миг он единым махом сорвал с себя свой шенс и, задыхаясь, кинулся к Беренгарии, которая, уже не в силах стоять, упала на постель.

Она оказалась девушкой, и они оба плакали, как дети, когда все свершилось в первый раз.

– Глупый, глупый, как ты мог бояться, что я побрезгую тобой, – с укором шептала Беренгария.

– Беранжера, девочка моя! Ты ждала меня! Какое счастье! Ты такая чистая, сама чистота, а я… Какую жизнь я вел до тебя!..

– Ты – пламя, а где пламя, там и угли и сажа, – отвечала мудрая жена – теперь уже жена Ричарда.

– Господи… – снова задыхаясь от нежности, шептал Ричард. И из нежности вновь рождалось желание. – Свет мой!

– Свет твоего пламени, – отвечала Беренгария, с радостью и дрожью встречая желание своего мужа – теперь уже мужа.

Боже, это произошло уже дважды, и Ричард вновь ужаснулся тому, как быстро летит время. Они уже дважды муж и жена, а еще так недавно стояли в оцепенении, боясь тронуть чистую гладь.

И Беренгария вновь плакала, и Ричард тоже не в силах был сдержать слезы. Но теперь мужество возвратилось к нему, он почувствовал прилив гордости и сил, а главное, что плевать на прыщи! Он встал и, не стесняясь, прошел к столику, где стояли вина, налил два стакана, принес себе и ей. Красное вино, красное, как пятнышки на простыне.

– Как хорошо! – отплакавшись, вздохнула Беренгария. – Господи, какое счастье!

– Выпьем за него, за наше счастье, – протянул Ричард стакан, наполненный до краев.

– Выпьем много? – лукаво спросила жена. – Увидим Бога?

– Бог сейчас переполняет мою душу, – ответил муж. – Надо угостить Его душистым кипрским.

И они стали жадно пить вино. И еще два раза Ричард подходил к столику, а когда они выпили по три стакана, он сказал:

– Вина-то мы осушили по три чаши, а любви еще только по две.

И в третий раз они стали мужем и женой, и долго, небывало долго пили эту третью чашу любви, какой-то бездонной она оказалась.

– Где же дно? – спрашивал Ричард со стоном.

– Может быть, его нет? – будто откуда-то издалека отвечала Беренгария.

Но они добрались все же до третьего дна, и когда это случилось, Беренгария, взмокшая, выскользнула из влажных объятий мужа, подползла к краю имплювия и перекатилась в воду, в лепестки роз, в отражения звезд. А Ричард, разбросав во все стороны руки и ноги, лежа на спине, смотрел то вверх, на звезды, сияющие в отверстом потолке, то вниз, на звезду, купающуюся в водоеме. Ему жадно хотелось теперь петь, но сил не было, и он не в состоянии был даже спеть тихо-тихо. Потом он тоже перекатился из постели в имплювий, погрузился в прохладу воды, нашел там возлюбленное тело, обвился вокруг него, целовал мокрое лицо, глаза, губы, лоб, щеки, мокрые волосы, плечи, руки, всю ее, свою жену Беранжеру.

– Я вся засыпаю, – пробормотала она, и они выбрались из водоема, быстро обтерлись хлопчатыми покрывалами, легли, сплелись друг с другом и канули в сон.

Во сне Ричард ничего не видел, и, может быть, потому, когда он открыл глаза и увидел склонившуюся над его лицом рыжую морду коня, он подумал, что это сновиденье. Конь внимательнейшим образом разглядывал Ричарда. Выражение его морды было даже каким-то насмешливым.

– Что это еще за рыжий нахал? – спросил наконец король Англии.

В ответ на это конь гоготнул и отошел, цокая копытами. Ричард приподнялся, освобождаясь от объятий жены, и помотал головой, стряхивая с себя остатки сна. В атриуме царили теперь рассветные сумерки, небо в прямоугольнике комплювия было сизым, постепенно наполняясь лазурью. Но конь был рыжий, той в точности рыжины, как волосы и борода у Ричарда.

– Ничего не понимаю, – засмеялся король Англии.

Конь подошел к имплювию и стал пить воду и розовые лепестки.

– Ах, – вздохнула Беренгария, просыпаясь. – Боже, как сладко болят все мои косточки.

– И у меня, – счастливо смеялся Ричард. – Будто я вчера участвовал в трех сражениях.

– А разве не в трех? – улыбнулась Беренгария.

– В трех, в трех, – кивнул Ричард. – Смотри, кто пришел первым поздравить нас с тремя вчерашними победами.

Приподнявшись, Беренгария воззрилась на коня, пьющего их воду, ту воду, в которой они вчера ночью купались, и спросила:

– Откуда здесь взялась эта рыжая зверюга?

– Сам не знаю, – пожал плечами Ричард. – Подшутил кто-то. Скорее всего – король Иерусалимский. Он намекал, что у него для меня приготовлен какой-то особенный подарок.

– Редкостной красоты конь, – похвалила Беренгария. – На тебя похож.

– Рыжиной?

– Не только рыжиной. Всею статью. Посмотри, а взгляд-то у него какой!

Конь, будто услышав и поняв, что говорят о нем, поднял голову, повернул морду в сторону молодоженов и внимательно на них смотрел. Потом иготнул тихонько и ласково, шагнул раз, шагнул два, приблизился к брачному ложу короля и королевы Англии, дружелюбно тюкнулся мокрым носом в плечо Ричарда.

– Иди, иди прочь, рыжий нахал Фовель [60]60
  Февель ( фр. fauve) – рыжий, нахальный, дикий; fauvel – производное от всех этих трех значений.


[Закрыть], – отмахнулся от коня Ричард. – Так и буду звать тебя – Фовель. Если ты, конечно, принадлежишь мне. А если и не принадлежишь, я выкуплю тебя за любые деньги. Ведь ты и впрямь первым пришел поздравить нас в это сладостное утро. Эй, Фовель!

– Как есть Фовель, – согласилась с новым прозвищем коня Беренгария. – Рыжая бестия.

– Да, нынешнее время все сплошь окрашено в рыжий цвет, – усмехнулся Ричард.

– Что ты имеешь в виду, сердечко мое львиное?

– Как что? Я – рыжий, Барбаросса был рыжий, Барбруж, и Филипп-Огюст тоже скорее рыжий, чем светловолосый. Говорят, что и Саладин рыжий. Вот и конь мой отныне – Фовель.

– Обожаю тебя, рыжий лев мой, – залюбовалась сверканием изумрудных глаз Ричарда новая королева Англии. – Скажи, милый, а по утрам ты участвуешь в сражениях?

– Что? По утрам? В сражениях? Еще как! С еще большей яростью!

Тем, что происходило дальше на его глазах, конь был несколько удивлен и озадачен.

В полдень новобрачные вновь проснулись в объятьях друг друга. Голос из таблиния робко осведомился:

– Не желают ли король и королева выйти к тем, кто хочет их поздравить?

– Это ты, Угудеусь? Пошел к черту! И передай всем, что я вежливо прошу их пойти туда же.

– А я проголодалась, – промолвила Беренгария. – Может быть, сходим к ним ненадолго? Пообедаем с ними в саду и вернемся сюда, к нам.

– К нам… Боже мой, к нам… – растрогался Ричард. – Но ведь это не наш дом. Как же мы потом будем скучать по нему, по этому месту, которое мы впервые назвали «к нам». Когда я завоюю Святую Землю, я выкуплю Базилею Кефалию, и мы будем подолгу жить здесь.

– Да, здесь чудеснее, чем где бы то ни было.

– Я всюду буду строить дворцы с атриумами.

– Да, любимый!

– И мы будем сражаться в них без устали.

– Да, мое Львиное Сердце!

– Смотри-ка, конь по-прежнему тут.

– Все же придется пойти к людям, хотя бы для того, чтобы узнать, откуда взялся этот Фовель.

Нехотя выбравшись из постели, одевшись и умывшись, муж и жена прочли вместе «Отче наш», ибо Беренгария потребовала этого, а Ричард бы и забыл. Потом столь же нехотя вышли к тем, кто вчера весь день присутствовал при их бракосочетании.

– Ура! Сонные! – первым закричал взбалмошный король Иерусалимский. – Смотрите, они спят на ходу! Стало быть, все в полном порядке.

И все, кто встречал их в саду за экседрами, дружно захохотали, потом воскликнули громким и дружным единогласием:

– Да здравствуют король и королева!

– А может быть, там уже и львенок завелся, – хохотал неуемный Гюи де Лузиньян. С очевиднейшего похмелья его распирало нервным задором, который, как все прекрасно знали, легко мог окончиться ссорой с кем-нибудь и кровавой дракой.

Ричарду нравился этот великовозрастный повеса, который пять лет назад вступил на иерусалимский престол, но продержался на нем всего один год – позорнейше проиграл битву при Хиттине, где был взят в плен Саладином, и потерял свое королевство. Из плена его выкупили за огромные деньги. Ричард понимал, что Гюи присосется к его славе и будет добиваться от него щедрых даров, но почему-то Ричарду это даже нравилось – покровительствовать королю Иерусалима. Когда-то Годфруа Великий, завоевав Иерусалим, отказался от предложенной ему короны, молвив: «Не могу царствовать там, где царствовал Царь Небесный». Но уже следующий вождь крестоносцев, ставший покровителем Святого Града после смерти Годфруа, назвался королем. Однако ни один из королей Иерусалимских не добился таких успехов, как Годфруа. Напротив, у каждого следующего славы было все меньше и меньше. Гюи и вовсе покрыл себя бесславьем, бесчестьем.

И все же в его веселой бесшабашности было что-то привлекательное. Его ругали, проклинали, унижали чуть ли не в глаза, но и любили, как ни странно.

– Гюи, твой конь? – спросил Ричард, усевшись на мраморной скамье экседры. Беренгария припала щекой к его плечу.

– Какой конь? – удивился де Лузиньян.

– К нам под утро в нашу опочивальню запущенный. Только ты мог такое вытворить.

– Клянусь кишками Саладина, не я! – решительно отрекся Гюи.

– Ты их сперва выпусти, а потом клянись, – усмехнулся Ричард.

– Еще как выпущу, Уино! – засмеялся Гюи беззаботно, будто ему это было раз плюнуть, только он доселе пачкаться не хотел. – После того как я погулял на твоей свадьбе, выпущу, можешь не сомневаться. Когда я плыл на Кипр, на душе у меня тощища стояла невыносимейшая. И я думал, коли развеселюсь в Лимасоле, то в скором времени верну себе трон в Иерусалиме. И как же ты развеселил меня, голубчик!

– Давай сначала добьем здешнего деспота, – предложил Ричард.

– Охотно! Выпьем же! Как там у тебя: кто выпьет много…

– …увидит Бо-о-ога!!! – заревели все вокруг, поднимая чаши с вином. Начался второй день свадебных увеселений. Ричард любовался тем, как Беренгария уплетает за обе щеки. Ему нравились женщины с хорошим аппетитом, только если их не развозит во все стороны. Насытившись, королева замурлыкала королю Англии в самое ухо:

– К нам, сердечко, пора нам к нам.

– Постой, постой, – веселился Ричард, – откуда взялся Фовель? Надо же выяснить. Гюи, ты, помнится, говорил о каком-то особенном подарке для меня.

– О черт! Как же это я мог забыть! – стукнул себя по лбу де Лузиньян. – Эй! Теофиль! Принеси-ка, братец, мой подарок!

Этим подарком оказалась золотая менора, девятисвечник, якобы принадлежавший когда-то самому царю Соломону. Робер де Шомон, знающий толк в этих предметах, мгновенно определил подделку, сработанную в мастерских пройдохи Жана де Жизора, но виду королю Иерусалима король Англии не подал, старательно осыпая дар восторгами. Однако следовало все же выяснить, чья это шутка с конем. Кого ни спрашивали, никто не знал. Слуги, незримыми тенями присутствовавшие в доме, разводили руками, равно как и все стражники, охранявшие в прошедшую ночь входы и выходы Базилеи Кефалии.

– Что за чудеса! – удивлялся Ричард. – Откуда же этот красавец?

– Еще немного, – шептала в ухо королю Англии королева, – и я одна отправлюсь к нам и буду там посвистывать в свисток доброго короля Дагобера.

– Ладно, – махнул рукой Ричард, – со временем, должно быть, выяснится. Отведите коня в стойло, накормите лучшим овсом, а если найдется хозяин, не отдавать. Этот конь отныне мой, зовут его Фовель, а хозяину я заплачу, сколько бы он ни потребовал.

– Молодожены! Вы нам осточертели! – пьяно заорал тут Гюи де Лузиньян. – Отправляйтесь туда, откуда пришли. Без вас нам веселее.

– Какой хороший, я была о нем худшего мнения, – громко произнесла и искренне рассмеялась Беренгария.

– Я? Хороший? – вопил неудачливый король Иерусалима. – Да я лучше всех! Вы меня плохо знаете! Я – Гюи де Лузиньян! Кто меня не знает, тому я прямо сейчас башку проломлю!

– Только рыжие головы чур не трогать, – сказала Беренгария.

И они вновь отправились в свой волшебный атрий, где на брачном ложе уже были заменены простыни, подушки и покрывала. Ночью были белые, теперь – темно-красные. И лепестки в имплювии тоже поменяли свой цвет с белого на пунцовый. Только вина было какого хочешь в достатке – и белого и красного.