Текст книги "Ричард Львиное Сердце: Поющий король"

Автор книги: Александр Сегень

– Бежишь, Филу? – спросил Ричард.

– Временно покидаю Святую Землю, – ответил тот.

– Ну беги, беги. Но если ты не дашь мне сейчас же, в присутствии де Шампаня и де Бургоня, одну клятву, я прикажу моим людям напасть на твоих, сжечь твои корабли, а тебя самого засадить под замок как изменника и предателя.

– Что еще за клятва? – насторожился Филипп-Август.

– Ты должен поклясться, что, покуда я здесь, ты не тронешь моих владений. И еще – ты не станешь нападать на меня в первые сорок дней после моего возвращения отсюда.

– Хорошо, эн Ришар, – обиженно надувая губы, промолвил король Франции. – Вот, в присутствии моих главных военачальников, графа Анри де Шампаня и герцога Гуго де Бургоня, клянусь не нападать на твои владения и не воевать с тобой первые сорок дней, когда ты вернешься отсюда. Если, конечно, ты вернешься, эн Ришар, в чем я весьма сильно сомневаюсь.

– Благодарю за клятву и за искренность. Прощай, дорогой Филу, да будет гладкой спина Нептуна.

– Счастливо оставаться, эн Ришар Кёрдельон, – с презрительной усмешкой ответил Филипп-Август, и на том они расстались. Ричард вскочил на своего Фовеля и не стал смотреть, как французский король будет садиться на корабль. Увидев австрийского герцога Леопольда, он узнал, что Леопольд тоже покидает Святую Землю, увозя своих австрийцев.

– Зачем приезжал, спрашивается, – усмехнулся Ричард и покинул пристань Маркграфа.

Так во главе крестоносцев остался только один король – Ричард Львиное Сердце.

Глава двадцать четвертая
ВСПЫШКА

В эти дни, в конце июля – начале августа, стояла нестерпимейшая жара, воздух плавился, и дышать им было все одно что дышать растопленным горячим воском. Ни о каком походе на Иерусалим не могло быть и речи. Если кто и сможет доехать до Святого Града, удержавшись в седле, он испечется так, что его можно будет подавать к столу в качестве жаркого. Томление, владевшее душой короля Англии, приближалось к концу, с каждым днем душа Ричарда закипала все больше, уже готовая вспыхнуть. Он выпустил одного из заложников, приказав ему отправляться к Саладину и поставить султана в известность, что ежели к Самуилову дню все условия договора не будут выполнены, всех заложников ожидает немедленная казнь.

– И ты выполнишь свои угрозы? – тревожно спрашивала Беренгария.

– Не знаю, не знаю… – отвечал Ричард сердито. – Мне бы этого не хотелось. Полагаю, Саладин достаточно благородный человек и не заставит меня выполнять столь страшные угрозы. Но если он и теперь станет оттягивать час расплаты, я вынужден буду совершить кровавое дело.

Самуилов день приближался, а от Саладина не поступало никаких вестей. Мог бы прислать кого-то и сообщить, выполнит ли он условия договора к двадцатому августа. За неделю до срока к Ричарду явились великие магистры тамплиеров и госпитальеров, Робер де Сабле и Гарнье де Нап. Они стали убеждать его, что следует уже сейчас начать убивать по одному заложнику в день и отсылать Саладину отрубленные головы, чтобы заставить его поторопиться. Ричард задумался над этим предложением и даже хотел было поступить по совету де Сабле и де Напа, и лишь Беренгарии удалось отговорить его.

Наконец наступило двадцатое августа. Жара словно взбесилась – с самого утра начался такой зной, что хотелось сесть на корабль и бежать по морю отсюда, из этого пекла, которое давно уже стало называться по-старому – Сен-Жан-д’Акр. В последние две недели Ричард и Беренгария перебрались-таки в город, где можно было спасаться от зноя в холодных подвалах, и только ночевать отправлялись в Таньер-де-Льон – ночью королевский шатер хорошо обдувался ветром с моря.

Двадцатого августа в шатре невозможно стало находиться сразу вскоре после восхода солнца. Сердитый Ричард и плохо причесанная Беренгария поспешили с холмов Казал-Эмбера в Акру. Первым делом король спросил, не было ли вестей от Саладина. Их не было.

– Черт! Лучше бы опять прыщи! – тихо проскрипел зубами Ричард. Резать заложников ему никак не хотелось, но он предвидел, сколько народу будет его сегодня уговаривать выполнить угрозы.

– Успокойся, дорогой, день еще только начался. Подожди до вечера.

– Кажется, я брал в жены не государственного советника! – вспылил Ричард, а увидев, как Беренгария отпрянула, словно от пощечины, разозлился еще больше. Он попросил жену оставить его наедине с Меркадье, де Дрё и де Бетюном, а вскоре к нему явились Жан де Бриенн и магистр тамплиеров де Сабле в сопровождении сенешаля де Жизора и двух коннетаблей. Вид у всех был суровый, в глазах полыхал благородный гнев.

– Полагаем, что час настал, – коротко объявил де Сабле.

– Следует проявить твердость, ваше величество, – добавил де Бриенн. – Сарацины явно испытывают наше терпение.

– Увы, но, кажется, это так и есть, – сказал Меркадье. – Человек двадцать следует обезглавить и головы послать Саладину. Хоть он и благородный воин, но…

– Мне кажется, можно ограничиться двумя-тремя казненными, – с важным видом заявил Жан де Жизор. Одно лишь звучание его мерзкого голоса тотчас вывело Ричарда из себя.

– Полагаю, что ваше мнение, эн Жан… – сверкнул он глазами на сенешаля, но тотчас осекся. Сквозь пелену гнева у него хватило ума сообразить – негодяй нарочно так сказал, зная, что Ричард поступит вопреки его совету, каков бы ни был сей совет. Если сенешаль Жан советует казнить двух-трех, король Англии обязательно обезглавит две-три сотни. Нет уж, не бывать по-твоему, хитрая жизорская лиса! – Ваше мнение, эн Жан, – стараясь говорить как можно спокойнее, продолжил Ричард, – имеет большой вес. И я к нему, пожалуй, прислушаюсь. Если до вечера сюда не явятся послы от Саладина, на закате я обезглавлю парочку заложников.

– Десять, ваше величество, десять! – настаивал де Сабле.

– Лучше девять, – сказал де Бриенн, – я слышал, это число священно у мусульман.

– Я еще подумаю, – вздохнул Ричард. – А кроме того, господа, я хочу объявить вам: начинайте готовиться к походу.

– Как! В такое пекло? – удивился де Дрё.

– Это безумие, – добавил Меркадье.

– Отнюдь нет, – возразил Ричард. – Знаете ли, с пятилетнего возраста, по аквитанскому обычаю, я воспитывался в хорошей, крепкой крестьянской семье. Особенно я любил хозяйку семьи, мамушку Шарлотту. Эта добрая женщина носила в себе всю сокровищницу народных примет и премудростей. На каждый день года у нее была своя поговорка. Так вот, двадцатого августа она говорила: «Пришел Самуил, лето на зиму поворотил». А сегодня ночью она явилась мне во сне и произнесла эту поговорку. Думаю, это знак, что завтра жара начнет спадать. Послезавтра мы соберем большой военный совет, на котором и решим, двинемся ли мы сразу на Святой Град или сначала завоюем все побережье.

Когда беседа окончилась и все стали выходить из крипты [80]80
  Крипта – подземное помещение с каменными сводами, обычно располагавшееся под храмом. В криптах устраивались почетные захоронения. В крипте можно было найти спасение от изнуряющей жары.


[Закрыть], расположенной под церковью Святой Троицы, сенешаль Жан де Жизор, подойдя к Ричарду, поклонился и сказал:

– Думаю, когда у королевы Англии родится сын, она захочет дать ему красивое имя Ренье.

– Отчего это? – удивился Ричард.

– Так мне кажется, – пожал плечами сенешаль и улыбнулся.

Гул шагов в сводчатой прохладной крипте дополнился шагами удаляющегося сенешаля.

– Объяснитесь, сенешаль! – крикнул Ричард взволнованно.

Жан де Жизор обернулся, отвесил еще один поклон и сказал:

– Мое почтение, эн Ришар!

И удалился вслед за остальными. Некоторое время король сидел в задумчивости, затем резко встал с кресла и отправился на поиски Беренгарии. И он нашел ее в саду за церковью. Она сидела на скамейке с весьма гордым видом, а рыцарь Ренье де Тараскон, приплывший в Акру на том же корабле из Триполи, на котором после болезни Ричарда и взятия города возвратилась Беренгария, стоял перед ней и что-то пылко говорил. Увидев Ричарда, Ренье смутился и отступил от королевы на пару шагов. Горячая кровь застучала у Ричарда в висках, ударила в затылок.

– Что вам угодно, эн Ренье? – спросил он люто.

– Мне… Собственно, ничего… Я просто рассказывал ее величеству о том, зачем прокалывают сикоморы.

– Это правда? – обратился король к королеве.

– В общем, да, – пожала плечом Беренгария.

– Оставьте нас, эн Ренье, – приказал Ричард рыцарю.

Когда тот удалился, Ричард долго не мог найти что сказать. Наконец спросил:

– И зачем же?

– Что зачем? – растерялась Беренгария.

– Зачем их прокалывают?

– Кого?

– Сикоморы.

– Это делают в начале лета, чтобы после созревания сикоморы были слаще.

– И зачем этому Ренье понадобилось вам это рассказывать?

– Почему ты говоришь мне «вы»?

– Потому, ваше величество, что о вас ходят слухи. Вы что, хотите играть при мне ту же роль, которую моя мать Элеонора играла при моем отце? У вас это не получится.

Беренгария вскочила со скамейки и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

– Довольно странные слезы, – пожал плечами Ричард. В мозгу у него стучало, будто там шла нешуточная битва. – Может быть, вам жалко, что я прогнал от вас эн Ренье? Я понимаю, вы тесно подружились с ним в Триполи. Настолько тесно, что утратили нашего дель… ребенка.

– Прекрати издеваться надо мной! Я не потерплю этого! – вспыхнула в обиде Беренгария, и впервые за много месяцев Ричард увидел ту самую принцессу Наваррскую, которая в гневе жаловалась ему на его рыцарей в Мессине. Она была по-особому хороша в своем справедливом гневе.

– Ах, ты не потерпишь этого? – взъярился пуще прежнего Ричард, сам не зная, что с ним происходит. – Так можешь убираться назад в Триполи вместе со своим любовником!

Слез у королевы уже не было. Они высохли в пылающих от обиды глазах.

– Что ж, я, пожалуй, так и поступлю, ваше величество, – сказала Беренгария. – Прямо сейчас. И не в Триполи, а на Кипр.

– Скатертью дорога! – закричал Ричард, подняв над головою сжатые кулаки. – Я вижу, что вам всем наплевать на нашу священную цель! Прочь, лукавая жена, отправляйся хоть к черту на рога! Не желаю больше тебя видеть!

Он развернулся и зашагал прочь из церковного сада. Если б он услышал за спиной новый взрыв рыданий, быть может, он бы вернулся, но Беренгария стояла как каменная и молча смотрела ему вслед.

Расставшись с женой, Ричард отправился обедать во дворец великого магистра госпитальеров. Гарнье де Нап устраивал осмотр того, как его замок в Сен-Жан-д’Акре вновь приведен в порядок после хозяйничанья тут сарацин. Он долго водил гостей – Ричарда, Конрада, де Шампаня, де Бургоня, де Сабле, Меркадье, де Дрё, де Летанга, де Бетюна, де Бриенна и других – по сводчатым анфиладам комнат, пока наконец не усадил всех в самом просторном зале за огромный круглый стол. Во время обеда говорили опять о заложниках, Конрад высказал здравую мысль о том, что стоило бы отпустить большую часть, оставив только самых знатных.

– Отпустить на тот свет? – мрачно пошутил Ричард.

– А что, можно бы и на тот, – сказал Конрад. – Воевать так воевать, а не ждать выкупа за заложников. По-моему, Саладин и не собирается ничего выплачивать. Шутка ли – двести тысяч безантов! Порубить их в капусту и идти на Иерусалим.

В эту минуту появился граф Глостер, он приблизился к английскому монарху и тихо прошептал ему на ухо:

– Ваше величество, беда! Королева Англии только что соизволила покинуть берега Иерусалима-сюр-мер и отплыть в неизвестном направлении.

– Что-о-о-о?!! – закричал Ричард, вскакивая и отшвыривая от себя стул, на котором сидел. Внутри у него все взорвалось и заклокотало. – Конрад! – воскликнул он, глядя на маркграфа Монферратского. – Гарнье! – выпалил он, тотчас бросив безумный взор на великого магистра госпитальеров. – Сию же минуту!.. Немедленно!.. Долой жалость!.. Сто заложников… Нет, тысячу!.. Две тысячи заложников вывести из города и там, где стоял лагерь Саладина, отсечь им головы. Пощадить только последних пятерых, и пусть они отправятся в Галилею к своему султану и расскажут о том, каково обманывать короля Англии и не выполнять условий договора.

– Как! – воскликнул Конрад. – Ведь еще только что…

– Кто против такого решения? – грозно зарычал король Львиное Сердце.

– Я поддерживаю, – произнес Гарнье де Нап.

– И я, – сказал магистр де Сабле.

– Льва узнают по его когтям, – добавил герцог Бургундский.

– Ex ungue leonem, – сказал то же самое по-латыни граф Анри де Шампань.

Приказ был выполнен. Спустя час Ричард стоял на той башне Акры, которую крестоносцы издавна прозвали Проклятой. Рядом с ним находились все, кто присутствовал в замке госпитальеров в момент принятия страшного решения. С высоты башни было хорошо видно, как огромные толпы крепко связанных заложников переходят через реку Бел, и там их выстраивают вдоль всего берега на противоположной стороне.

– Ваше величество! Эн Ришар! – взмолился граф Ролан де Дрё. – Еще не поздно отменить приказ.

– Поздно, – скрипнув зубами, возразил Ричард. – Дайте им знак начинать.

– Вы берете на себя всю полноту ответственности? – спросил вдруг Гарнье де Нап.

– Да! – рявкнул Ричард. – Пусть это будут мои когти.

Вскоре стало видно, как рубят головы и обезглавленные тела сбрасывают в реку. От Проклятой башни до места страшной бойни лежало расстояние не более одного лье, и, обладая острым зрением, можно было хорошо разглядеть свершаемое. Но услышать крики нельзя было даже с самым острым слухом. Однако Ричарду стало мерещиться, будто он слышит. Жуткие душераздирающие стоны и крики с нарастающей силой вонзались в слух и сознание короля Англии, сверля мозг.

– Боже, что ты делаешь, Ришар, остановись! – пробормотал он сам себе спекшимися от ужаса губами.

Немилостиво палящее солнце вдруг стало красным, потом фиолетовым, потом черным, потом – лопнуло, брызгая на Ричарда густой маслянистой кровью…

Когда он очнулся, то увидел себя лежащим в постели. Беренгария держала свою тонкую руку у него на лбу. Увидев ее, он радостно улыбнулся. Неужто ничего не было, ни ссоры, ни ее бегства, ни казни?.. Беренгария не сдержалась и тоже улыбнулась ему, но тотчас нахмурилась:

– Ваше величество, что вы натворили!..

– Любимая, ты не сбежала от меня?

– Я не смогла. Я вернулась. Я отплыла довольно далеко, но потом приказала возвращаться в Иерусалим-сюр-мер.

– Какое счастье! Я люблю тебя, Беранжера!

– Но вы, ваше величество… Вы совершили ужасный поступок.

– Зачем ты называешь меня «величеством» и на «вы»? Говори мне «ты». Ведь я твой Ришар. Только твой. Постой-постой… Я не успел отменить казнь… А она уже началась, когда во мне все вспыхнуло и померкло… – Он резко приподнялся.

– Поздно, Ришар, их всех уже обезглавили.

Вновь в душе стало холодно, а в голове жарко, и померещилось черное солнце, готовое вот-вот лопнуть, брызгая маслянистой кровью. Он упал обратно в постель.

– О Боже!.. Я не хотел. Беранжера, веришь ли ты мне? Я не хотел этого. Какое-то помрачение ума нашло на меня. Потом, когда их начали казнить, я хотел отменить казнь, но почему-то солнце ударило меня, и я лишился чувств.

– Это ужасно, любимый. Что теперь будет?

– Не знаю… Ты думаешь – кара? Прыщи!.. – Он вдруг отчетливо ощутил, как прыщи леонтаксии, львиной ржавчины, стремительно расползаются по всему его телу. – Они уже бегут по мне!

Он стал срывать с себя шемиз и заглядывать, заглядывать в ужасе на свой пах, бока и колени.

– Ничего нет, Ришар, успокойся, – поспешила утешить его королева. – Все чисто. По-прежнему один-единственный прыщик.

– Это заложник! – вскрикнул Ричард. – Они оставили мне заложника. Его надо убить, обезглавить! Дай мне нож, Беранжера!

– Ришар, не надо!

– Нож!

– Нет!

Он сам вскочил, заметался по комнате. На серебряном блюдце лежал возле очищенного лимона небольшой ножичек. Схватив его, король Англии снова задрал на себе шемиз и полоснул лезвием, срезая с живота под пупком единственный настырный прыщ. Кровь брызнула ему в ладонь; зажав рану, Ричард сел на кровать и слабо улыбнулся жене:

– Казнен последний заложник. Дай мне вина, Беранжера.

Глава двадцать пятая
НА ЮГ!

Как и предсказывал Ричард, со следующего дня жара стала стихать, с запада повеяло свежим морским ветром. Проснувшись утром, Ричард с удивлением обнаружил на своем животе повязки, потом вспомнил все вчерашнее и еще больше удивился – неужто все это и впрямь было?

– У меня такое чувство, Беранжера, – сказал он королеве с несколько странной веселостью, – будто вчерашний день залетел ко мне из чьей-то другой жизни. Может такое быть?

– Какое? – спросила Беренгария.

– Ну, допустим, Нерон или Калигула потеряли один из своих дней, он упал в будущее и достался на долю мне.

– Ах, Ришар! Как ты можешь шутить!

– Мне ничего иного не остается.

– Лучше помолись.

– Не хочется.

– Ришар!

– Когда не хочется молиться, лучше не заставлять себя.

– Ты не прав. Когда не хочется молиться, нужно обратиться к Богу в молитве с просьбой, чтобы он ниспослал желание молиться.

– Лучше я поеду на речку, посмотрю на следы когтей своих. Быть может, тогда мне захочется помолиться.

Выйдя из дворца госпитальеров, в котором он провел эту ночь с Беренгарией, Ричард сел на своего Фовеля и отправился к месту вчерашнего убийства заложников. Его сопровождали оруженосец Люк и Гийом де Летанг, а также Годфруа де Лузиньян, который только что поправился после леонардии и мечтал о любом развлечении, хотя бы даже таком, как зрелище множества обезглавленных трупов.

– Напрасно мы собрались туда, ваше величество, – заметил Люк де Пон.

– Не твое дело, Угудеусь, – усмехнулся Ричард. – Если уж я совершил такое злодеяние, должен же я посмотреть на дело когтей своих.

Они ехали медленно, а когда стали приближаться к реке, Фовель вдруг начал пятиться, как напроказившая кошка, которую тянут за шкирку к месту совершенной ею пакости. Он громко ржал и ни в какую не хотел идти дальше.

– Ну что, друзья мои, – сказал наконец Ричард. – Раз Фовель советует нам не доезжать до того места, нам, пожалуй, следует прислушаться к его мнению, ибо конь мой несказанно умен.

– В отличие от меня, стало быть, – проворчал Люк де Пон обиженно.

Годфруа Лузиньянский все же отправился со своей свитой смотреть на реку, запруженную двумя тысячами обезглавленных тел. Не успел Ричард со своими оруженосцами возвратиться в город, вернулся и Годфруа. Вид у него был бледный.

– Пожалуй, еще никогда мне не доводилось видеть более страшного зрелища, – сказал он. – Советую вам, эн Ришар, все же съездить, полюбопытствовать.

Но Ричард не внял совету Годфруа и постарался больше не думать о реке Бел, заваленной страшными обезглавленными телами. Он начал готовить войска к скорейшему выступлению из Акры. Ветер с запада становился все крепче, от недавнего непереносимого зноя не осталось и следа. Было жарко, но если ты попадал в струю ветра, становилось хорошо, свежо, и хотелось жить, дышать, действовать.

Двадцать второго августа в замке Монкретьен собрался большой военный совет, на котором присутствовали все главные вожди, все военачальники объединенного крестового воинства. Первым делом все высказались о готовности своих войск к выступлению. Никто не возражал против долгожданного похода, все радовались смягчению зноя и свежему ветру. Затем встал вопрос о направлении движения. Тут мнения резко разделились. Великие магистры тамплиеров и госпитальеров склоняли крестоносцев полностью повторить поход Саладина, когда он захватывал Святую Землю несколько лет тому назад, – то есть сначала отвоевать побережье и лишь потом идти на Иерусалим.

– Я полностью поддерживаю эн Гарнье и эн Робера, – сказал король Англии, выслушав де Напа и де Сабле. – Отрезав побережье, мы будем надежнее чувствовать себя со спины, когда двинемся на Иерусалим-сюр-терр.

– Но у Саладина был Хиттин, когда он бросился завоевывать побережье, – возражал Конрад Монферратский.

– А у нас – Сен-Жан-д’Акр, – настаивал Робер де Сабле, переглядываясь со своим сенешалем Жаном де Жизором и Гарнье де Напом. – Разве это не равнозначная победа?

– Почти равнозначная, – кивал Гарнье де Нап.

– Никакого сравнения! – продолжал не соглашаться Конрад. – При Хиттине мы потеряли все, а здесь Саладин не потерял и десятой доли своих сил.

– Зато у нас в руках Маштуб и Каракуш, они останутся в оковах до тех пор, пока мы не отвоюем все Иерусалимское королевство, – сказал Анри де Шампань. – И лишь тогда отдадим их Саладину за большой выкуп или достойно обменяем на кого-нибудь.

– Что ж, кроме Маштуба и Каракуша, у Саладина нет хороших полководцев? – фыркнул Гуго де Бургонь.

– Представьте себе, эн Гуго, их нет у него, – сказал Жан де Бриенн. – У султана слишком много братьев, все они славные малые, и все руководят войсками, но полководческого дара, такого, как у самого Саладина, у них нет.

– Да, это так, – вынужден был согласиться Конрад. – Если бы у Саладина были такие вожди, какие собрались здесь на этот совет, он бы давно смел крестоносцев со Святой Земли в море.

– Но что будет, если он захочет напасть на Акру в то время, как мы отправимся в поход? – спросил барон фон Зигенбранд.

– Для этой цели мы оставим в городе крепкий гарнизон, – ответил Ричард. – Предлагаю оставить рыцарей ордена Пресвятой Богородицы. В случае осады Зигенбранд будет нашим Маштубом.

– А Каракушем? – спросил Конрад.

– Вы, эн Конрад, – ответил английский король. – Никому, кроме вас, я не могу доверить Иерусалим-сюр-мер. Надежнее нет человека.

– Но я хотел тоже идти.

– Если обстановка будет благоприятствовать, вы сами поймете, когда можно будет оставить Иерусалим-сюр-мер на попечении одного Зигенбранда.

Конрад препирался еще некоторое время, но в конце концов вынужден был уступить общему мнению. Точно так же оказалось больше сторонников похода на юг, чем на юго-восток. Поскольку все дали отчет о полной боевой готовности, выступать решено было уже завтра утром.

В этот вечер в огромном лагере крестоносцев, раскинувшемся в самой Акре и вокруг нее, царило всеобщее радостное воодушевление. Уже почти никто не настаивал на том, чтобы сразу идти на Иерусалим, каждый предвидел, как приятно будет двигаться вдоль берега, обдуваемого свежим западным ветром с моря, никто не думал о том, что Аскалон может оказаться таким же крепким орешком, как Акра, и о том, что на пути к Аскалону лежит множество крепостей и замков, которые тоже надо будет завоевать. Все допоздна натачивали оружие, проверяли, все ли в полном порядке, готовили лошадей и лишь перед сном ненадолго сели у костров, выпили понемногу вина и спели «Лон-лон-ля! Дайте нам пройти!». Песня, сочиненная Ричардом, была уже известна всем, а трубачи сочинили к ней красивое сопровождение.

На рассвете следующего дня, двадцать третьего августа, именно этой мелодией трубачи возвестили побудку. Ричард на своем Фовеле самым первым выехал из Морских ворот города и повел войска за собой, двое знаменосцев ехало рядом с ним, у одного в руках было знамя Святого Георгия, у другого – стяг с Чашей Святого Грааля. Беренгария ехала в обозе, и ревнивый Ричард то и дело оглядывался, ища глазами рыцаря де Тараскона. Но, впрочем, ему теперь было не до ревности. Впервые за много-много дней в душе его воскресло летучее настроение, еще немного – и он готов был спеть что-нибудь, а ведь он не пел ни разу с того самого дня, как его свалила арнолидия-леонардия!

Вдруг Фовель стал приседать на задние ноги, мотать головой, похрапывая, и наконец остановился как вкопанный. Тут только Ричард вспомнил про то, о чем совсем забыл в радостном выступлении из Акры. В следующий миг ноздри его защекотал трупный запах.

– Ах ты! – с досадой хлопнул он себя по колену. – Что же делать? Фовель! Но ведь нам обязательно надо перейти через эту чертову реку, иначе мы никак не попадем на юг. Ну что ты молчишь? Гоготни хотя бы, Фовель, миленький, нам надо идти в поход, пойми!

Конь глубоко вздохнул и зашагал налево. Ричард слушался его и не тянул поводья вправо. Стало быть, Фовель решил подняться вверх, вдоль русла реки, до того места, где русло не завалено трупами. Правильное решение.

– Кто ты, Фовель? – в благоговейном ужасе перед сообразительностью коня, спросил Ричард. – Может, мне следует называть тебя как-то иначе? Ганнибал или Александр? Или Юлий? Ответь, коняжка!

Фовель только вздыхал в ответ. А может, вздыхал от трупного запаха, который время от времени, когда стихал западный ветер, доносился со стороны реки. Наконец он прекратился, и, сделав еще шагов двадцать, конь свернул направо и вскоре вышел к берегу реки. Все великое воинство крестоносцев послушно следовало за конем короля Англии. Переходя реку, Ричард смотрел вправо и видел вдалеке трупы, над которыми кружили стервятники. Но – вдалеке. И он старался не присматриваться. Перебравшись на другой берег, Фовель пошел прямо и лишь спустя какое-то время еще раз свернул и вышел к берегу моря. Так они миновали страшное место.

– Ты знаешь, Фовель, – продолжал разговаривать с конем Ричард, – у меня никогда не было такого коня, как ты. Я обязательно сложу о тебе прекрасную сирвенту. Правда, меня потом непременно будут обвинять в склонности к скотоложству, ну и черт с ними. Что-то я начинаю разочаровываться в роде людском. Хорошо ли это, как думаешь? Знаю, ты скажешь: нехорошо. Но как можно жить с людьми более тридцати лет и не возненавидеть их? Хотя… Ты прав, Фовель, в большинстве своем они славные.

Медленно двигаясь вдоль берега Акконского залива, к полудню, пройдя всего-то каких-нибудь шесть лье, войска, ведомые Ричардом и Фовелем, подошли к горной гряде Кармель с довольно высокой главной вершиной. У подножия гряды стояла крепость, окруженная крупным поселением, улицы которого взбегали дерзко вверх по склону.

– Смотри, Фовель, – говорил Ричард. – На этой горе жил когда-то давно великий праведник. Звали его Илья-пророк. Вон с той вершины он вознесся прямо на небо. А крепость и поселок внизу мы называем Винь-де-Дьё [81]81
  Винь-де-Дьё ( фр. Vigne de Dieu) – Виноградник Божий. Точный перевод на французский палестинского слова «Кармель».


[Закрыть], хотя местные жители именуют его как-то иначе. Сейчас мы спросим у Амбруаза, он все знает. Амбруаз! Амбруа-а-аз! Где ты там?

– Я здесь, ваше величество.

– Как сарацины называют наш Винь-де-Дьё?

– Хайфа.

Взятие крепости оказалось делом несложным, занявшим не более четырех часов. Гарнизон в ней был невелик, и, оказав ради приличия некоторое сопротивление, он в итоге сдался почти без крови. Со стороны крестоносцев погибло человек семь, с той – столько же.

Ричард радовался легкому успеху и затеял пир в крепости, которую назвал в честь пророка Ильи – Ильиное Сердце. Корабли, вышедшие из Акры, вынуждены были встать тут на якорь, причем знатоки пришли к выводу, что здесь превосходное место для пристани, которую на всякий случай не мешало бы построить.

Живописные горы, довлеющие над всей местностью, не зря назывались Божьим Виноградником – виноградные и оливковые сады здесь давали большие, изобильнейшие урожаи. Ричард с удовольствием отправился на прогулку вдвоем с Беренгарией, они поднялись в гору, где видели множество причудливых пещер и гротов, в которых в древности скрывались от безбожной Иезавели еврейские праведники и пророки, а в эпоху крестоносцев – воры и разбойники. Окончив прогулку осмотром полуразрушившегося дворца царя Ахава, король и королева Англии вернулись к своим подданным и предались обильной трапезе с вином. Наконец Ричард запел и, спев несколько старых песен, сочинил новую сирвенту – не вполне удачную, но в ней было все: и пророк Илья, и пещеры, таящие в себе награбленное золото, и жилище Зевса, и призрак кровавой Иезавели [82]82
  Иезавель – жена библейского израильского царя Ахава, поклонявшаяся Ваалу и Астарте и обратившая почти всех евреев в язычество. Само имя Иезавель стало синонимом нечестия и разврата.


[Закрыть], и даже рифмовавшийся с Иезавелью Фовель.

На другой день поход продолжился. Оставив за спиной одетые зеленью вершины Кармеля, крестоносцы пересекли Керумский полуостров и ринулись на новую крепость, носившую название Кастеллум Перегринорум. Взятие ее оказалось чуть более трудным, чем взятие вчерашней твердыни. Здесь крестоносцы пробыли два дня, восстанавливая ими же самими разрушенные стены. В Кастеллуме Ричард оставил небольшой гарнизон под начальством Ренье де Тараскона, чтобы уж больше не оглядываться, где этот прохвост и не пристает ли он с ухаживаниями к Беренгарии.

Спустившись еще на два лье к югу, крестоносцы обнаружили следующий город и крепость Сарафанд в полностью разрушенном состоянии и со следами недавно побывавшего здесь значительного войска. Разведка тотчас установила, что армия Саладина вовсе не прячется далеко за хребтом Кармеля, она давно уже пересекла Самарию и встречает Ричарда в широкой Саронской долине.

Вскоре следовало ожидать большого сражения. Восстановив Сарафанд, крестоносцы собрали здесь новый военный совет, на котором было принято решение дать Саладину битву в Саронской долине, если Саладин этой битвы захочет. В открытом сражении на широком поле можно было надеяться на успех, если только жара перестанет нарастать. А жара, как назло, поднималась и поднималась. Ветер с запада прекратился, на небе не осталось ни облачка, и с самого утра начинался точно такой же нестерпимый зной, от которого все еще так недавно изнывали в Сен-Жан-д’Акре. Быстрое продвижение большого войска по такой жаре становилось немыслимым. К концу августа миновали лишь Дору и Цезарею – и та и другая были разрушены до основания, точно так же, как Сарафанд. Такого веселья, как в стране пророка Ильи, не было уже и в помине. Саладин не давал веселиться. Расплавленное жарой, огромное войско перегринаторов растянулось вдоль побережья на несколько лье, и при удачном мощном броске султан способен был нанести значительный ущерб. Да только и он жалел войско по такой жаре.

В первых числах сентября Ричард все же повел войска в Саронскую благоуханную долину. Отсюда он посылал в Цезарею, где осталась Беренгария, полные корзины гиацинтов и роз, тюльпанов и анемонов. Он трепетал в предвкушении битвы, которая, по его расчетам, должна была решить все. Он говорил о ней с Фовелем, и Фовель понимал его. Он сочинил песню о том, как гиацинты Сарона дали бой тюльпанам:

 
Гиацинты Саронской долины смелы,
их ведет король Аметист.
И не надо им ни хулы, ни хвалы —
каждый сердцем спокоен и чист.
 
 
А тюльпаны Саронской долины тверды,
их ведет султан Аль-Тюльпан.
В честь огненно-рыжей его бороды
гремит боевой тимпан.
 
 
Вот в Саронской долине бой закипел,
кровавый бой закипел.
Король Аметист сражался и пел,
Аль-Тюльпан тоже петь хотел.
 
 
И если бы он сумел запеть,
возможно б, и победил.
Но, увы, суждено ему умереть —
Аметист его поразил —
не мечом, так песней убил!
 
 
Не случайно Небесный Иерусалим
гиацинтами укреплен.
Так писал Иоанн Богослов, и с ним
согласимся – он видел сон. [83]83
  …он видел сон. – В видениях Иоанн Богослов видел Небесный Иерусалим, то есть рай. «Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое вирилл, девятое топаз, десятое хризопраз, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист» (Откровение Святого Иоанна Богослова, 21, 19–20).


[Закрыть]
 

В пятницу шестого сентября передовые полки крестоносцев вошли в соприкосновение с передовыми полками мусульман на подступах к Арзуфу. После недолгой стычки две лавины отхлынули друг от друга на небольшое расстояние и застыли, готовясь к завтрашней битве. Весь вечер на всей ширине Саронской долины шло построение войск, задние подтягивались к передним, менялись местами, переругиваясь и волнуясь. Войска самого Ричарда заняли положение на левом крыле, у подножия гор Самарии. Итальянцы и французы герцога Бургундского заняли середину. Все остальные, под началом Анри Шампанского, обосновались на правом крыле.