Текст книги "Ричард Львиное Сердце: Поющий король"
Автор книги: Александр Сегень
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
– Но ведь они не стреляют в нас, – возразил наваррец д’Эстелья.
Берег реки Бесславья был все ближе, и Ричард почувствовал робость в среде своих спутников. Еще бы! Их отряд, состоящий из лучших военачальников, был малочислен и в случае полного сближения с мусульманами мог попасть в плен. Вот была бы радость султану. И король Англии, остановив Фовеля, развернулся, встал лицом к своей свите и сказал:
– Прошу вас далее не двигаться. Мало того, прошу мою просьбу выполнить как приказ. Угудеусь, только ты поедешь за мной следом как оруженосец. Быть может, мы захотим сразиться и на копьях.
– Вы намерены сражаться с Саладином один на один? – в ужасе спросил граф де Дрё.
– Нет, не намерен, – ответил Ричард. – Но вдруг он предложит мне поединок?
– Это безумие! Вас подловят. Они так коварны, эти нехристи! – воскликнул Анри де Шампань.
– Я уже все решил, – молвил король Львиное Сердце и, вновь развернув своего коня, пришпорил ему бока. Он увидел, как и Саладин тотчас же отделился от своей свиты и, правда, с двумя оруженосцами тоже стал спускаться к реке Бел. Берега реки были широкими, но сама река, мелкая и неширокая, была похожа на шестилетнего мальчика, примеривающего отцовские доспехи. Видно, после снеготаяния она ненадолго входила в полноводье, а летом и вовсе сходила на нет, чтобы в дождливую осеннюю пору вновь заявить о себе.
– Теперь и ты стой, – сказал Ричард оруженосцу Люку, выехав на самый край берега, и, оставив Угудеуся, стал спускаться в реку. Саладин сделал то же – покинув двоих оруженосцев, в одиночку двинулся дальше навстречу королю Англии. Под ним был столь же прекрасный, как Фовель, караковый жеребец – вороной с желтизною на морде и брюхе, одет султан был в белоснежные просторные халат и штаны, под халатом – кольчуга, на ногах – златотканые сапоги, на голове – расшитый серебром бурнус, увенчанный островерхим шлемом. При Ричарде был Шарлемань, при Саладине – длинный кривоватый меч, об имени коего оставалось лишь гадать. И Ричард запел, выставляя вперед правую руку:
Приветствую тебя, о Саладин,
Султан, рожденный славою греметь
И рыжий, словно солнце палестин!
Приветствует тебя король Ришар.
Он тоже рыжий; рыжий, словно медь,
В которой отразился солнца жар!
Оборвав эту краткую песнь, он вплотную приблизился к Саладину, встал рядом с ним и улыбнулся. Султан ответил улыбкой на улыбку, поклонился и произнес по-французски:
– Увы, но солнце не умеет петь!
И все в душе Ричарда озарилось любовью к этому человеку, сумевшему дать столь изящную концовку его песне.
– Сожалею и стыжусь, что не знаю родного языка Саладина в том же совершенстве, в каковом Саладин знает мой родной язык, – произнес он.
– Но Саладин и на своем языке не умеет сочинять прекрасных кансон, коими славится эн Ришар, – отвечал султан.
Они стояли посреди реки, волны которой едва гладили брюха коней. Ричард вновь улыбнулся:
– Осмелюсь ли я спросить, как зовут коня и меч блистательного Саладина?
– Едва ли Львиное Сердце сумеет запомнить длинные имена их, – отвечал великий курд. – Коня моего зовут «Тысяча из Его ангелов», ибо в священной книге Аллах говорит правоверным: «Я поддержу вас тысячами ангелов моих». Имя у меча еще длиннее – «Сеющий горе всем неверным до самого того дня, что Им обещан» [72]72
«Я поддержу вас тысячами ангелов моих» – Коран, сура 8, 9; «Сеющий горе всем неверным…» – «И горе всем неверным от дня того, что Им обещан был» – Коран, сура 51, 60.
[Закрыть].
– Какие поэтичные имена! – восхитился король Англии. – Моего коня зовут проще – Фовель, а меч – Шарлемань.
– Какие емкие имена! – в свою очередь восхитился султан Египта и покоритель Сирии. – Стало быть, мечта Карла Великого сбылась – он наконец прибыл в Святую Землю, хотя и в облике меча. Добро пожаловать под стены Акки, ваше величество Шарлемань и ваше величество Кёрдельон! С какими намерениями прибыл сюда король Англии?
– Отвоевать у султана Египта все Иерусалимское королевство.
– О! Прекрасная и благородная цель! Я рад, что вы наконец-то приплыли. Предвижу в ближайшем будущем славные дела и битвы, достойные наших имен. Теперь мне станет гораздо веселее, чем прежде. Еще вчера, прослышав о вашем прибытии, я почему-то почувствовал глубокую убежденность, что сегодня вам захочется искать встречи со мной. Я загадал: если мы сегодня повидаемся, то нам обоим суждено великое будущее, независимо от того, кто исполнит поставленные пред собой цели, а кто потерпит неудачу.
– Признаюсь, – ответил Ричард, – у меня не было никаких подобных предчувствий. Я просто мечтал с вами свидеться до того, как мы приступим к войне друг против друга.
– Надеюсь, вы не помышляете о союзе между нами?
– Нет, конечно. Во всяком случае, поначалу – война.
– Как я рад! Я знаю, что никакого союза меж нами и быть не может. Если мы не будем воевать друг против друга, исчезнет вся прелесть, вся острота жизни.
– Клянусь быть вам достойным врагом.
– Спасибо, эн Ришар. Со своей стороны я тоже обещаю ни в чем не уступать вам.
– Храни вас Бог ради меня!
– Храни вас Аллах ради меня!
С этими словами оба государя развернули своих коней и поехали прочь друг от друга на противоположные берега реки Бел, где обоих в нетерпении ждали приближенные.
– Не будет поединка? – спросил Люк де Пон.
– Не будет, Угудеусь, – ответил Ричард. Он вдруг почувствовал необыкновеннейшую усталость, будто прошедший разговор не был легким. А может быть, он и не был легким?
– Жаль, – откровенно посетовал оруженосец. – Самое время было бы вам сразиться и покончить с ним.
– Я буду молить Бога, чтобы смерть не коснулась этого человека, – сказал король Англии с легкой грустью.
Остальные спутники Ричарда окружили его, забрасывая вопросами:
– Что он вам сказал?
– Это и впрямь был сам Саладин?
– На каком языке вы разговаривали?
– О чем шла беседа?
– Мы говорили об именах. Да, это был сам Саладин. Он хорошо владеет французским. Мы поклялись друг другу в вечной вражде. Я повстречался с поистине прекрасным человеком, – отвечал Ричард.
Глава двадцать первая
ЛЕОПАРДИЯ
Беренгария едва не лишилась чувств, когда узнала о встрече на реке Бел. Она страшно рассердилась на мужа, но послушав, с каким очарованием он говорит о Саладине, постепенно смягчилась и сказала:
– Отныне эту реку нельзя звать рекой Бесславья.
– Да уж, – согласился Ричард. – Я назову ее Серментой – рекой клятвы.
– Похоже на сирвенту, – усмехнулась Беренгария.
День, когда Ричард встретился с Саладином, был последним перед Петровым постом, многие намеревались соблюдать постные правила, надеясь, что святые апостолы Петр и Павел ниспошлют им за это удачу и к Петропавловскому празднеству Сен-Жан-д’Акр падет, хотя госпитальеры уверяли, что это случится раньше – к Рождеству Иоанна Предтечи. В общем, все заговлялись, предполагая поститься и с помощью поста и послушания снискать Божью милость. В лагере Таньер-де-Льон устроилось пиршество, на котором свой первый тост Ричард Львиное Сердце произнес за султана Саладина.
Следующее утро вновь принесло Ричарду радость. Остался один-единственный прыщ! Причем не из тех, что были вчера. Те полностью исчезли, а этот, новый, маленький, родился чуть пониже пупка. Конечно, лучше было б ни одного, но Ричард решил, пусть будет – на память о сгинувшей болезни.
Наступил третий день его пребывания на холмах Казал-Эмбера, пора было от клятв, восторгов и обещаний переходить к делу. Анри де Клермон явился с сообщением, что в Таньер-де-Льон приходят толпы желающих перейти в войско Ричарда, причем среди перебежчиков оказываются не только рядовые крестоносцы, но и крупные сеньоры. У Филиппа-Августа некому будет обслуживать боевые машины. Короля Англии это только веселило, он не опасался новых ссор с обидчивым Филу.
С этого дня по его приказу начали возводить высокую осадную башню, привезенную в разобранном виде из Сицилии и сохранившуюся даже в бурю. Вскоре ее собрали, подтащили к Мушиной башне и принялись осыпать сарацин стрелами, камнями, горящей смесью.
На пятый день после прибытия под стены Акры король Англии имел совсем неожиданную встречу, которая, в отличие от свидания с Саладином, не доставила ему ни малейшего удовольствия. Хотя, казалось бы… Короче, к нему явился сенешаль ордена тамплиеров Жан де Жизор. Лицо его выражало преданность и почтение, он низко поклонился Ричарду и сказал:
– Ваше величество, я пришел к вам с весьма важным и радостным сообщением. В замке Монкретьен, принадлежащем нашему ордену, вас ожидают для переговоров послы от эмира Каракуша. Кажется, они хотят говорить о добровольной сдаче города.
– Скажу честно, удивлен, что именно вы явились ко мне с этой приятной новостью, – молвил Ричард.
– Отчего же? – улыбнулся Жан де Жизор, и король подумал, что такая же улыбка, должно быть, у слепня, когда тот подлетает к лоснящемуся боку лошади.
– Ведь мы с вами тайно ненавидим друг друга, – откровенно признался Ричард.
– Не знаю, как вы, ваше величество, – продолжая улыбаться, сказал сенешаль тамплиеров, – но во мне по отношению к вам всегда была отнюдь не ненависть.
– Что же, если не ненависть? – фыркнул Ричард.
– Жалость, – ответил тамплиер.
– Жалость?! – удивился король.
– Да. Вы всю жизнь больны.
– Можете оставить вашу жалость, я уже выздоровел.
– Вам это только кажется. Вы больны. Такие, как вы, вымирают. Вам кажется, что лучше вас никого нет на свете. Вам нравится махать мечом, скакать впереди войска, распевать песенки, пьянствовать, спать с красотками. Не в этом счастье, эн Ришар.
– А в чем же, эн Жан?
– В другом. Вам этого никогда не понять. И не будем продолжать пустую беседу. Идемте, нас ждут в замке Монкретьен.
Отправляясь на встречу с послами Каракуша, Ричард ехал рядом с противным сенешалем молча и лишь один раз спросил:
– Эн Жан, скажите, у вашего меча есть имя?
– Разумеется, ваше величество, – ответил де Жизор. – Его зовут Браншдорм [73]73
Браншдорм ( фр. branche d’orme) – ветка вяза.
[Закрыть].
– Уж не в честь ли жизорского вяза?
– Сей меч достался мне от предков. Семейное предание гласит, что принц Урсус, Сигиберт Шестой, срубив одну из ветвей жизорского вяза, выточил из нее меч, который вскоре затвердел и стал крепче любой стали.
– Скажите на милость! – фыркнул Ричард. – А когда я срубил ваш священный жизорский вяз, из него почему-то не получилось никаких новых отверделостей.
– Почем вам знать, ваше величество? – усмехнулся Жан де Жизор.
– А какое имя у вашего коня, эн Жан?
– Пусть его ваш Фовель о том спросит.
– Не очень-то вы учтивы со мной, эн Жан.
– Равно как и вы со мной, эн Ришар.
– Ты забываешь, чей ты подданный, тамплиер де Жизор!
– Это вы запамятовали, что отдали Жизор королю Франции. Так что я уже не ваш, эн Ришар.
– Ах, ну да… Однако я ведь король!
– Хотите честно, ваше величество?
– Хочу.
– В этих краях – я король.
– Вот как?
– Именно так!
– Ну-ну…
На том и закончился разговор. Вскоре они прибыли в тамплиерский замок Монкретьен, расположенный возле Морских ворот Сен-Жан-д’Акра. Там их ждали великий магистр де Сабле, Филипп-Август, Анри де Шампань, епископ Бове, Жан де Бриенн и послы от Каракуша, которые сразу объявили о готовности защитников Акры к сдаче крепости при условии, что крестоносцы не будут мешать им покидать город и вывозить все имущество.
– Я согласен, – сказал король Франции, – принять эти условия, но с одной оговоркой: уходить из крепости можно только пешим ходом, унося с собой столько, сколько каждый может тащить на себе.
Сарацины долго переговаривались между собой и наконец с тоской в глазах согласились с жестким требованием Филиппа-Августа. Тут вдруг попросил слова Жан де Жизор.
– Позвольте мне, как человеку, четыре года назад покидавшему Иерусалим, отданный на поругание Саладину, высказаться.
– Вы имеете такое право, брат Жан, – сказал великий магистр де Сабле. – Говорите.
Тут сенешаль де Жизор прикоснулся пальцем к своей щеке, на которой виднелось маленькое клеймо в виде лапчатого креста [74]74
…в виде лапчатого креста. – Лапчатым назывался такой крест: .
[Закрыть]:
– Вот знак, которым наградил Саладин всех, кто покидал четыре года назад Иерусалим. Пусть каждый, кто уходит из Сен-Жан-д’Акра, получит точно такое же клеймо, только не на щеке, а на лбу, чтобы отличаться от ветеранов исхода из Святого Града.
Послы вскочили со своих кресел в возмущении. Взглянув на их гневные лица, Ричард Львиное Сердце взял слово:
– Нет, я против этого. Я ставлю собственное условие сдачи города. Крест на лбу – позор для мусульманина. Крест в сердце – благодать для христианина. Пусть каждый житель города, кто хочет остаться в живых и не попасть на галеры, отречется от своей веры в Магомета и примет единственно правильную веру – в Господа нашего и Спасителя, Иисуса Христа Сына Божия.
Выслушав короля Англии, послы молча переглянулись между собой, встали и начали прощаться со своими врагами, ничего не объясняя – и так было ясно, что это условие они не принимают. Едва они удалились, Филипп-Август набросился на Ричарда с упреками, что тот все испортил, и если можно было добиться сдачи Сен-Жан-д’Акра без боя, то теперь придется проливать за него кровь.
– Победа обязательно должна быть скреплена кровью, – возразил Ричард, с презрением глядя на своего бывшего любимого друга. – Если вы, ваше величество, приплыли сюда не воевать, а договариваться о мире, то вам лучше было бы сидеть в Париже. Я не принимаю ни одного из ваших упреков и хочу заметить вам, что если мы возьмем в плен весь гарнизон города, то в наших руках окажутся лучшие полководцы Саладина – Каракуш, Маштуб, Сафаиддин, Мафаиддин, весь цвет сарацинского воинства. Вот наша цель. И тогда дорога на Иерусалим окажется для нас куда более легкой. Я не прав?
– Мне нечего возразить человеку, ставящему свое мнение выше мнения других, – пыхтел и злился Филипп-Август.
На том все и покинули замок Монкретьен.
Три последующих дня башня Казал-Эмбера щедро осыпала сарацин стрелами, камнями и огнем. На четвертый день Ричард предложил защитникам Акры новое условие: крестоносцы оканчивают всякие военные действия, а Саладин за это возвращает им все захваченные земли, включая Иерусалим, а также Честной Крест, захваченный султаном во время битвы под Хиттином. И вновь послы в возмущении покидали замок Монкретьен, где проходили переговоры, а вскоре гарнизон Сен-Жан-д’Акра совершил отчаянную вылазку, дошел до грозной башни и даже успел частично разрушить ее основание, прежде чем крестоносцы отбросили смельчаков обратно к стенам города. Сразу после этого началась основательная подготовка к решительному взятию Сен-Жан-д’Акра.
– Прости меня, дорогой супруг мой, – сказала в один из этих дней Беренгария, – но я почему-то никак не могу взять в толк, зачем ты отказываешься от вполне приемлемых условий сдачи крепости? Говорят, сарацины готовы покинуть крепость даже без имущества, имея только то, что на себе. Почему ты так настойчиво ищешь кровопролития?
Говоря это, королева Англии покраснела – видно было, что она боится, как бы Ричард не разгневался. Он же в ответ обнял и приласкал ее, а затем объяснил:
– Видишь ли, Беранжера, чутье подсказывает мне, что если Иерусалим-сюр-мер сдастся добровольно, Саладину это будет не по душе, а я не хочу сажать занозы в сердце этого благороднейшего человека и потому обязан громить его, не позволяя его людям сдаваться. И я уверен, он даже лучше меня самого понимает, почему я отказываюсь принять добровольную сдачу города.
– Я все равно ничего не поняла, но теперь, по крайней мере, уверена, что все твои действия правильны и не подлежат обсуждениям. Я обожаю тебя!
О, эти дни были счастливейшими в жизни Ричарда! Утром он просыпался в объятиях своей красавицы Беранжеры, сладостная ночь любви птицей проносилась в его памяти, последний поцелуй, и вот уж Ричард среди своих воинов, готовящихся к взятию главного палестинского порта. Цель близка и прекрасна, и нет больше прыщей, кроме одного-единственного, скоро Иерусалим-сюр-мер падет с великим треском под натиском крестоносцев, и порой королю Англии мнилось, будто ему слышится, как цокают копыта его Фовеля по древним мостовым Святого Града Иерусалима, как поют ангелы в небесах над его головой…
Но однажды утром он долго не мог выбраться из тяжелого липкого сна, ему снилось, как он оказался погребенным под мощной кроной рухнувшего жизорского вяза и скользкие колючие ветки, словно змеи, обвивают его, душат, источая слизь, а из этой слизи рождаются мокрицы. Борясь с ними, он оттолкнулся от спящей в его объятиях Беренгарии и свалился на пол. Проснувшись, он и наяву ощутил сильное недомогание. Он был весь мокрый, его трясло, и что самое ужасное – вся кожа зудела и чесалась. Испуганно Ричард принялся искать на теле зловещие прыщи, не веря, что их нет. Проснувшаяся Беренгария удивленно взирала на странное поведение мужа.
– Что случилось, эн Ришар? – спросила она, стараясь улыбнуться. – Ты осматриваешь себя с таким видом, будто впервые узнал, что у тебя две руки и две ноги, прикрепленные к туловищу. Или ты усомнился, что человек есть подобие Божие?
– Нет, ничего. – Ричард вернулся в постель и с тяжким вздохом откинулся на расшитые кипрские подушки. – Мне просто показалось, будто к нам в постель забрались насекомые. Меня почему-то знобит. Видно, я вчера перегрелся на солнышке.
– Еще бы! – возмутилась Беренгария. – Зачем-то раз пять залезал на самую вершину башни.
Ричард с удовольствием вспомнил, как вчера лазил на самый верх осадной башни, откуда прекрасно просматривалось все, что творится в крепости. Он сам стрелял из лука и однажды поразил какого-то сарацина в плечо. Ему хотелось самому испытать все то, что достается на войне рядовому крестоносцу.
Стараясь не обращать внимания на лихорадку, он заставил себя встать и еще полдня носился на своем Фовеле под стенами Акры. Он даже снова хотел полезть на верх осадной башни Казал-Эмбера, но когда добрался до второго яруса, Фовель отчего-то стал метаться и громко ржать, стукая передними копытами о землю. Тут у Ричарда закружилась голова, и он осторожно, боясь прибегнуть к посторонней помощи, спустился.
К вечеру недомогание и лихорадка усилились, королю пришлось лечь в постель раньше времени, когда солнце еще только клонилось к закату. Его тошнило и рвало, тело покрывалось отвратительной слизью, и снова мерещились ветви жизорского древа. Ночью у него разболелись все зубы и стали кровоточить десны, его трясло, он бредил и сквозь бред уговаривал Беренгарию не приближаться к нему, ибо тогда и ее захлестнет крона поваленного дьявольского вяза.
Утром королю стало легче, боль в зубах стихла, кровотечение из десен прекратилось, но губы оказались сплошь усеянными множеством гноящихся язвочек. Лишь одно утешало – ни в паху, ни под мышками не появлялось ни одного прыща. Наконец лекарь Тромпо, осмотрев больного, «утешил» его еще больше:
– Ваше величество, эта болезнь уже известна в здешних краях. От нее умер герцог Фридрих фон Швабен. Она называется «арнолидия». Ныне зараза вновь начала распространяться по всему лагерю, и вы почему-то оказались одним из первых, кто ее подхватил. Смертельные случаи бывают, но они не столь часты, как при чуме. Если вы будете следовать моим советам, я вас вылечу.
– А что, Швабский герцог им не следовал?
– Нет.
– Подчиняюсь вам.
– Прежде всего вас должна покинуть жена.
– Я не оставлю его величество, – тотчас возразила Беренгария.
– Поймите, – терпеливо настаивал на своем Тромпо, – я давно подметил, что при тесном общении двух супругов арнолидия протекает гораздо тяжелее. Не говоря уж о том, что вы заразитесь от своего мужа.
– Но я до сих пор не заразилась, хотя не отходила от эн Ришара ни на шаг.
– Арнолидия передается на третий день общения с зараженным.
В конце концов Ричарду удалось уговорить королеву немедленно сесть на корабль и отправиться в Триполи, а если и там окажется это поветрие, плыть дальше, на Кипр, в Лимасол, «к нам», в Базилею Кефалию, где остался верный Робер де Шомон. Беренгария рыдала.
– Не плачь, любовь моя, мне становится хуже от твоих отчаянных рыданий, – сказал Ричард, и это подействовало.
В последний раз поцеловав ладонь супруга, Беренгария удалилась. Уже проваливаясь в забытье, Ричард слышал, как ему докладывали, что корабль с королевой на борту отчалил от пристани Маркграфа.
На третий день болезни ему сообщили о неудачном приступе, подготовка к которому велась уже давно, и теперь войска пошли в атаку под началом Меркадье, Ланкастера и де Дрё. Но, лишившись своего любимого предводителя – Ричарда Львиное Сердце, крестоносцы пали духом и отступили под натиском сарацин. При этом рыцари Филиппа-Августа принялись обвинять рыцарей Ричарда, что те действовали без должной смелости, начались взаимные оскорбления и даже стычки.
– Я понимаю, что сейчас вам более всякого лекарства нужны добрые вести, – вздыхал де Дрё, – но иных, эн Ришар, у меня, простите, нет.
Не было хороших новостей и на четвертый и на пятый день болезни Ричарда. Арнолидия распространялась по лагерю крестоносцев, и уже появились смертельные случаи. Ричард страдал невыносимо – более от бездействия, чем от недуга. У него стали выпадать волосы и ногти, зубы шатались, но пока еще ни один не вывалился, кожа по всему телу шелушилась и слезала.
– Единственным, чем я могу развеселить ваше величество, – снова вздыхал граф де Дрё, стоя перед постелью больного, – это известием о том, что в вашу честь крестоносцы стали называть болезнь арнолидию – леонардией. То есть первыми остроумцами были англичане, которые прозвали недуг лайонхартией, а уж французы переделали это английское слово на свой лад, и теперь уже все только так и говорят – леонардия.
– Не могу понять, смешно это или грустно, – вздохнул Ричард. – Если бы Леонардией назвали завоеванный мною Иерусалим-сюр-мер, это было бы величественно. Если бы Леонардией назвали породу овец, чье мясо мне полюбилось, это было бы смешно. А болезнь… скорее это грустно. Не дай Бог, если я останусь в памяти потомков только в наименовании гнилого поветрия!
На другой день арнолидия-леонардия свалила и графа де Дрё. Ричард приказал отменить новый приступ к стенам Акры и обстреливать город из осадных метательных орудий валунами, привезенными из Сицилии и с Кипра.
Прошла неделя, а болезнь и не думала отступать, вопреки обещаниям Тромпо поставить короля Англии на ноги в течение пяти дней. Миновало Рождество Иоанна Предтечи, близился день Петра и Павла, а Иерусалим-сюр-мер по-прежнему не сдавался. В пятницу вечером двадцать восьмого июня в ставку короля Англии неожиданно явился весьма необычный гость – родной брат султана Саладина, Мелек-эль-Адил-Мафаиддин, один из главных защитников Акры.
– Сожалею видеть великого Мелек-Риджарда Альб-аль-Асада в недобром здравии, – низко поклонился он Ричарду. – Но, увы, три дня назад болезнь, которую, как мы уже знаем, названа в вашу честь леонардией, свалила с ног и светоч ислама, великого Салах-ад-Дина. Мой брат, как и все мы, очень уважает вас, ваше величество, – продолжал Мафаиддин. Он не так хорошо владел французским и потому говорил медленно, стараясь не сделать ошибки. – У вас и моего брата много общего в чертах поведения и врожденном благородстве. Даже внешне, как мне кажется, вы чем-то похожи друг на друга. Брат прислал вам лекарство, которое поможет быстрее встать на ноги. Разумеется, вы должны испытать его сначала на ком-нибудь другом, но уверяю вас, Салах-ад-Дин никогда не опустился бы до такой низости, чтобы столь подло отравить соперника, коего он так уважает.
Ричард поблагодарил Мафаиддина, подарил ему перстень с рубином, а для Саладина передал золотой кубок, украшенный сапфирами. Когда Мафаиддин ушел, Ричард тотчас же принял лекарство в соответствии с советами Саладинова брата. Амбруаз и Тромпо пытались его отговорить, советуя прежде опробовать средство на ком-нибудь из пленных сарацин, заразившихся леонардией, но Ричард ответил:
– Пока я буду проверять, умрет он или не умрет, выздоровеет или не выздоровеет, минует еще по меньшей мере два-три дня. Сколько же мне прикажете валяться и гнить? Нет, Саладин не мог прислать мне яду, это не такой человек. Я чувствую, он столь же жаждет моего выздоровления, как и я сам, как и все вы, мои верные подданные.
Если первая встреча с самим Саладином посреди реки Бел вызывала негодование только у короля Франции и его приближенных, а у всех остальных крестоносцев – восхищение, то тайные переговоры с Мафаиддином вызвали ропот у гораздо большего числа пилигримов. Но снадобье и впрямь оказалось не ядом, а мощно действующим лекарством, и болезнь под его воздействием стала отступать. В последний день июня Ричард вновь радушно принимал в своей ставке Мафаиддина. На сей раз брат Саладина привез в подарок разных плодов и кривой меч в осыпанных бриллиантами ножнах. Ричард вручил ему для Саладина старинный римский щит, украшенный золотом и серебром.
– Как чувствует себя солнцеподобный султан Саладин? – спросил он Мафаиддина.
– Выздоравливает, – отвечал тот. – Завтра или послезавтра уже будет на ногах. Он не любит долго болеть.
– Вот в этом мы несхожи, – грустно улыбнулся Ричард. – Меня болезни преследуют всю жизнь и подолгу изматывают.
– Скажите, а та болезнь, которая свела в могилу двух ваших братьев, она преследует вас?
– Как только я приехал в Святую Землю, она мгновенно сгинула. Довольно о хворях! Скажите, уважаемый Мафаиддин, могу ли я рассчитывать на то, что ваш брат вернет Крест Христов?
– Нет, не можете, ваше величество. Крест пророка Исы [75]75
Пророк Иса – в мусульманской религии имя Иисуса Христа, который рассматривался в Коране как мессия, один из пророков.
[Закрыть]добыт Салах-ад-Дином в кровопролитном сражении и только в сражении может быть утерян. Впрочем…
– Что «впрочем»?
– Однажды брат говорил, что мечтал бы вместе с вами воевать на Востоке, завоевать Персию, Индию… Но при условии, что вы принесете ему присягу. Тогда он готов был бы отдать вам и Крест пророка Исы. А также и Наблус и Аль-Коде Иерусалим.
Ричард долгое время молчал, обдумывая ответ. Наконец вежливо произнес:
– Передайте любезному Саладину, что Святой Крест Господень, Святой Гроб Господень и все Иерусалимское королевство захвачены Саладином с бою, и точно так же я, король Ричард, намерен возвратить все эти святыни. И лишь когда я это совершу, я согласен идти воевать в Персию, в Индию, куда угодно, бок о бок с блистательным султаном Египта и всея Сирии, но при условии, что он мне принесет присягу.
Мафаиддин сокрушенно развел руками, но видно было, что такой ответ понравился ему и понравится Саладину. Потом они долго беседовали, и Ричард чувствовал, как его болезнь отступает от общения с братом Саладина. Когда Мафаиддин ушел, Ричард долго пребывал в задумчивости, мечтая о том, как он вместе с Саладином пойдет покорять Персию и Индию. Из мечтательной задумчивости его вывел явившийся Меркадье, который поведал о сегодняшней битве подданных короля Франции с защитниками крепости, разгоревшейся возле Проклятой башни. В этой битве погиб один из лучших маршалов Филиппа-Августа, Обри Клеман.
– Бедный Филу, – искренне пожалел бывшего друга Ричард. – У него так мало преданных людей. Потеря Клемана будет невосполнимой. Как бы это не стало поводом для возвращения в Париж.
Потом Ричарду принесли письма. Первое было от Беренгарии, которая спокойно обитала в Триполи, где все ее холят и лелеют, но она нестерпимо скучает по своему сердцу, оставшемуся на холмах Казал-Эмбера. Другое письмо было от Робера де Шомона. Верный коннетабль тамплиеров сообщал о том, что он принялся заново благоустраивать Базилею Кефалию. Полюбившийся дворец пострадал от легкого землетрясения, тряханувшего Кипр накануне Петрова поста, но уже начались работы по восстановлению здания. Мало того, Робер намерен обнести его со всех сторон еще длинными рядами колонн, которые будут поддерживать крыши новых внешних пристроек.
– Саладин? – пробормотал Ричард с усмешкой. – О нет! Беранжера! И еще Робер! Только их я люблю.
И он сел писать им ответные письма.