Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)
Новелла шестая. Золотая клетка
В постели сбиты одеяла.
У шестерых – месть, горе, гнев.
Судьба коварно отыскала:
Взят голым безоружный лев.
Нострадамус. Центурии, III, 30.Перевод Наза Веца
На улицах Парижа разжигали костры, и дым валил от них, когда в огонь бросали книги и портреты человека в докторской шапочке.
Нострадамус видел это из окна кареты, покидая Париж, и понял, что сжигают его изображения и пророчества катрены.
Вот она, оборотная сторона его возросшей славы прорицателя!
Он предсказал за четыре года гибель короля в турнирной схватке, и тот умер в жесточайших мучениях. Врачи, даже присланный Филиппом II из Бельгии его придворный лекарь, были бессильны против начавшегося воспаления мозга, поврежденного обломком клинка.
Народ негодовал, теряя обожаемого короля и в невежестве своем вымещая чувства на книгах и портретах «колдуна», предсказавшего смерть короля, а значит, и причастного к ней.
Нострадамус горько вздохнул. Не этих ли простых людей спасал он от безжалостной чумы? Не он ли предупреждал короля об опасности, вызвав его неудовольствие?
На перекрестке карета задержалась из-за сцепившихся колесами возов с сеном, преградивших ей путь.
Поравнявшийся с каретой всадник при виде Нострадамуса в неизменной докторской шапочке спешился и, сняв боевой шлем, с вежливым поклоном подошел к карете:
– Почтенный мэтр, прошу простить за дерзость обращения к вам. Я – Габриэль де Лондж граф Монтгомери, капитан шотландских стрелков, имевший несчастье против своей воли стать противником отважнейшего из рыцарей, короля Генриха И. Сейчас на трон восходит пятнадцатилетний Франциск II, и его семнадцатилетняя супруга Мария Стюарт, имеющая права на шотландский престол, тщетно пыталась защитить шотландского графа от гнева вдовствующей королевы Екатерины Медичи, по требованию которой я вынужден теперь оставить охранявшийся мною королевский двор. Счастливая встреча здесь, мэтр, позволяет мне осмелиться и спросить вас, что угрожает мне, не знающему, куда направить свой путь.
Нострадамус с состраданием посмотрел на удрученного смельчака:
– Ищите защиту у того, кто противостоит враждебным вам силам. Человек не должен знать своей судьбы, пусть даже известной мне. Единственное, что я вправе сказать вам как жертве непредвиденной случайности: никогда не оставайтесь голым и безоружным.
Карета тронулась, вплотную проехав мимо возов, обдавших ее запахом свежескошенного сена, напомнившего Нострадамусу пышные луга близ уютного городка Салона, где ждали его любящая жена и шестеро детей.
Капитан шотландских стрелков, раздумывая над словами прорицателя, воспринял их (как впоследствии и многие толкователи), что ему следует опасаться мстителей, стремящихся застать его голым в постели.
Он сразу понял, к кому ему следует обратиться, кто противостоит католической знати королевского двора. И направился разыскивать признанного вождя гугенотов адмирала Колиньи.
Адмирал радушно принял шотландца у себя дома. Узнав, что тот готов предложить гугенотам свои услуги, он, суровый с виду, носящий коротко постриженную бороду и шапочку, похожую на докторскую, с лицом красивым и строгим, проницательно посмотрел на него:
– Но Великий Коннетабль не собирается преследовать вас, граф.
– Герцог Анн де Монморанси был всесилен, но лишь при жизни короля Генриха II. Теперь во дворце другие ветры, которые и надули паруса моей неуправляемой ладьи.
– Но Здравый Смысл привел вас к нам. Не так ли? Знаете ли вы, за какое дело мы боремся, не щадя жизни? Кому вы предлагаете свои услуги? Ведь такому рыцарю, как вы, небезразлично, что отстаивать мечом или, как я вижу у вас, своей шпагой.
– Я готов встать во главе отряда, подобного моему, шотландских стрелков.
– Это немаловажно, храбрый граф. Но вам надлежит знать, кто такие мы, гугеноты, что означает искаженное во Франции швейцарское слово немецкого языка «EIDGENOSSEN», в прямом переводе – «клятвотоварищи» и какая клятва нас связала.
– Я буду рад услышать это от вас, адмирал.
– Клятва в том, чтобы отстоять право верить в Господа Бога без помощи расписанных идолов и разодетых в дорогие одежды жрецов, разыгрывающих обрядовые спектакли в подавляющих души людей своим великолепием храмах. Мы стремимся к непосредственному общению со Всевышним, стараясь быть достойными Его. Мы объединяемся лишь в общем пении псалмов, обращенных к Богу, ибо ничто так не сплачивает людей, как совместное пение без оглушающего грохота органов или песнопений отборных, а порой и кастрированных для «красоты звучания» певцов. Чтобы быть достойными общения со Всевышним, мы держим себя в строгости, ограничиваясь простотой в жизни, презирая роскошь, отрицая все излишества вроде пиров и развлечений с театрами и балетами бесстыдно обнаженных танцовщиц. Мы отвергаем разврат и отступления от безупречного поведения. И мы отказываемся от подчинения деспотизму высшей церковной власти Рима, где стремятся повелевать всеми коронами Европы и, утопая в роскоши, торгуют от имени Господа отпущением за мзду любых грехов, поощряя этим повторение злодеяний. По всей Европе наиболее образованные и честные люди примыкают к нововерию, отворачиваясь от якобы святой Церкви с ее антихристианскими преследованиями иноверцев, с пытками и сжиганием людей на кострах.
– Мне хочется во всей глубине понять вас, адмирал. Я преисполнен к вам глубочайшего уважения, но разве в Женеве, откуда распространяется новое религиозное учение, его вождь Кальвин не пользуется в своей строгости теми же кострами?
– Мы здесь, во Франции, вовсе не намерены идти по пути швейцарской религиозной тирании и не грозим кострами, как там, ни девушке, распустившей косы, ни толстяку, съевшему слишком много пирожков за завтраком. Мы берем из этого учения лишь твердость веры в простоте и чистоте своих сердец. Вот почему недостойны верующих азартные игры, карты, кости или подобные им развлечения, которые в таком ходу в военных лагерях католиков в промежутках между сражениями.
– Мне нравится строгость и ясность ваших стремлений, господин адмирал. Я – католик и не скрываю этого, но ведь и многие из ваших гугенотов тоже были католиками.
– Что ж, это слова солдата, который предпочитает подумать, прежде чем ринуться в опасный бой, а у нас, молодой человек, бой опасный.
– Опасностей я не боюсь и буду рад служить вашему делу.
К тому времени, когда Нострадамус въехал в Салон и заключил в объятия любимую жену и радующихся его возвращению детей, капитан Габриэль де Лондж граф Монтгомери уже стоял во главе отряда гугенотов (или клятвотоварищей), готовых защищать право на новое вероучение, разрешенное многими пактами, заключенными между католическим большинством и протестантами, но грубо нарушаемого католической стороной, отрицающей свободу духа.
Адмирал не раз встречался с шотландцем. Узнав, что он решился перейти в протестантскую веру, он сказал ему:
– Я уважаю ваше решение, граф. В этой связи хочу вернуться к затронутой вами теме произвола сурового вождя кальвинистов в Швейцарии. Всякая власть, молодой человек, опасна тем, что уничтожает в человеке лучшие его качества. И Держится она на выбранном мировоззрении, именуемом у нас религией. Но всякое превышение власти во имя этого мировоззрения приводит к его ниспровержению. Так, испанская инквизиция безбожно попирает самые светлые догмы христианства, бесстыдно прикрываясь ими, творя зло и произвол. И я прошу вас, новообращенного, первым заколоть меня своей шпагой, если я не оправдаю доверия, оказанного мне сотоварищами по клятве служения Господу в Добре. Монтгомери поклонился адмиралу:
– Вы подтвердили, господин Колиньи, правильность принятого мной решения. Знайте, я буду честно с оружием в руках защищать права людей на свободу выбора религии, чем я только что воспользовался.
– Мир с тобой, мой мальчик! – сказал Колиньи, обнял и расцеловал Монтгомери.
«Какой светлый ум и какая простота и ясность суждений у этого старого, как он сам говорил, солдата!» – подумал шотландец.
Так граф Монтгомери стал служить гугенотам в смутное время религиозной войны во Франции.
Отличаясь редкой отвагой и высоко ставя свою честь, он претерпел множество приключений, впоследствии использованных популярными романистами, разумеется приписавшими их своим литературным героям с иными именами.
Покровитель шотландца, адмирал Колиньи не упускал его из виду и в начале 1572 года направил в Нормандию, где борьба шла с переменным успехом. Гугеноты потеряли в бою своего вождя Людовика Кондэ, а католики – главнокомандующего их армией Великого Коннетабля Франции герцога Анн де Монморанси.
Екатерина Медичи вела двойную игру, поддерживая то гугенотов, то католиков-гизов, одинаково ненавидя обе партии, стараясь столкнуть их между собой, чтобы они перебили друг друга.
Король Карл IX, человек болезненный и слабохарактерный, подчинявшийся матери, был труслив и, когда понял, что Гизы покушаются на его трон, предпочел взять себе в советники старого адмирала Колиньи, полагаясь на его мудрость, твердость и честность.
Колиньи видел опасность для Франции со стороны Испании Филиппа II, который сам претендовал на французскую корону как муж Елизаветы. Екатерина Медичи вместе с сестрой самонадеянного Генриха Гиза герцогиней Монпасье плела заговор против гугенотов. Колиньи раскрыл его и решил арестовать ретивую герцогиню.
Тогда Екатерина Медичи наняла профессионального убийцу Морреля, и тот, вооруженный мушкетом, выстрелил из окна дома Гизов в проезжавшего мимо адмирала Колиньи.
Бесчувственного адмирала доставили домой, а герцогиня Монпасье носилась по улицам Парижа, крича в окно кареты: «Радость! Враг мертв! Колиньи убит!»
Но адмирал был лишь тяжело ранен, и у его постели стоял король Карл IX, сокрушаясь по поводу произошедшего и называя Колиньи «батюшкой».
Живой Колиньи не устраивал Екатерину Медичи, и она послала Генриха Гиза с его приближенными к адмиралу.
Они ворвались в его спальню и закололи престарелого солдата. Свалили умирающего на пол, и Генрих Гиз, этот придворный красавец в щегольской одежде, пнул его ногой. После чего Колиньи выбросили в окно на растерзание озверевшей при виде крови толпы фанатиков глумиться над подлинным патриотом Франции.
Габриэль Монтгомери не видел этого и тем, быть может, спас себя для дальнейших боев, которые не прекращались и вдали от Парижа. А в столице герцоги Гизы во главе с Генрихом, поддерживаемые королевой-матерью, убеждали Карла IX, что для спасения королевского трона надо разом покончить с проклятыми гугенотами.
Карл IX несколько дней назад выдал свою беспутную сестру Маргариту (запечатленную великим Александром Дюма в романе «Королева Марго») за короля Наваррского Генриха, и многие знатные гугеноты еще оставались после празднеств в Париже.
Тогда и состоялось потрясшее всю Европу злодеяние Варфоломеевской ночи.
Эхо ее отдалось и в Нормандии, где спустя два года под напором десятитысячной армии небольшой отряд графа Монтгомери вынужден был укрыться в маленькой крепости Дорфон.
Шестнадцать дней сто пятьдесят смельчаков Монтгомери выдерживали штурмы десятитысячной армии осаждающих.
С горечью он видел раненых бойцов своего малочисленного отряда, за которыми ухаживали сердобольные горожанки. Они рады были бы накормить и напоить защитников крепости, но, как и все, сами уже два дня ничего не ели, однако атаки отбивались одна за другой. И отброшенные от стен крепости католики кричали, что еретиками командует колдун, продавший душу дьяволу.
Утром ясного майского дня только что взошедшее солнце осветило крепость. Граф Монтгомери стоял на стене рядом со своими соратниками, заметив оживление в неприятельском лагере. Но лестницы, по которым осаждающие должны взбираться на стены крепости, не появлялись. От лагеря отделилась небольшая группа воинов, неся белый флаг.
Монтгомери был готов к очередному оскорбительному, как все предыдущие, предложению безоговорочно сдаться, но, Подчиняясь правилам чести, приказал подпустить парламентеров к воротам крепости и сам вышел к ним.
Он был в своем обычном панцире, в шлеме с красочным, игравшим на солнце плюмажем, со шпагой на поясе.
Навстречу ему выступил молодой красавец в щегольской одежде, больше подходившей для дворцовых развлечений, чем для армии.
Монтгомери сразу узнал в нем тщетно добивавшегося руки английской королевы Елизаветы I герцога Аласонского и Анжуйского, брата короля Генриха III, сменившего на троне Карла IX после его кончины в муках раскаяния за злодейства Варфоломеевской ночи.
Принц снял шляпу с перьями в подражание испанским грандам, помахал ею над землей в знак почтения и высокопарно произнес:
– Я не могу не выразить своего восхищения мужеством и доблестью защитников крепости. Отдаю должное прежде всего вам, граф Монтгомери, ибо не знаю никого, кто мог бы сравниться с вами в отваге и военном мастерстве.
– Чем обязан? – сухо спросил Монтгомери, сдержанно ответив на поклон.
– Чувством милосердия, граф. Желанием прекратить бесполезное сопротивление и голод, который не нуждается в лестницах для штурма. Не лучше ли разделить с нами веселый пир, который будет устроен в вашу честь вчерашними противниками. У нас превосходные вина и уйма продовольствия, так недостающего вашему отрядику.
– Мне не хотелось бы сравнивать свой отряд с вашей армией, ваша светлость. Результаты шестнадцатидневной осады говорят сами за себя.
– Вот именно, граф! Потому я и предлагаю почетное окончание бесполезной обороны, которая завтра превратится в похоронное шествие для всех, кто пока заслонен от нас этими стенами.
Монтгомери почувствовал, что принц прав, ибо еще несколько дней, и крепость будет уже некому защищать.
– Какие условия? – с прежней сухостью спросил он.
– О, самые мягкие, дорогой граф! Только разоружение и открытие ворот крепости взамен клятвенного обязательства с нашей стороны сохранить всем доблестным защитникам, и вам в первую очередь, жизнь и почет.
На одно только мгновение пронеслась в памяти Монтгомери сцена, увиденная им во время очередного обхода королевского дворца. Королева Екатерина Медичи читала вслух своим трем сыновьям и двум дочерям книгу Маккиавелли «Государь». Но Монтгомери отогнал это воспоминание. Ему важнее было сохранить живыми своих храбрых соратников.
– Ваша клятва, ваша светлость, – мрачно сказал он.
Генрих Анжуйский дал знак рукой, и от группы сопровождающих отделился капеллан с распятием в руке.
Священник подошел, и Генрих Алонский и Анжуйский, положив руку на распятие, произнес клятву сохранить жизнь всем защитникам крепости и Габриэлю де Лондж графу Монтгомери прежде всего.
Тогда Монтгомери снял с себя панцирь, шлем с плюмажем и положил на землю перед собой. Обнажил шпагу и воткнул ее рядом в землю, одновременно дав знак защитникам крепости выходить через ворота и проделать то же самое.
Гугеноты один за другим появлялись, некоторые, опираясь на плечи товарищей и превозмогая боль от ран, снимали свои панцири, клали на снятое командиром снаряжение мечи, шпаги, мушкеты, которыми пользовались при отражении штурмов. Постепенно там образовалась груда оружия, напоминая ощеренный остриями холм.
Когда последний солдат вышел из крепости, Генрих Аласонский и Анжуйский дал знак четырем сопровождавшим его воинам подойти к нему.
Воины тотчас выполнили указание, но не остановились около принца и капеллана с распятием в руке, а окружили Габриэля Монтгомери.
Граф возмущенно оттолкнул прикоснувшегося к нему солдата и крикнул принцу:
– Ваша клятва на распятье, ваша светлость! Принц усмехнулся в коротенькую свою бородку:
– Клятва, презренный граф, дана была пятнадцать лет назад у постели убитого вами короля, и она выше всех других клятв. Новый король Генрих III приказал доставить вас в Париж. Он тоже дал клятву в числе нас шестерых.
Монтгомери все понял. Арестовавших его воинов вместе с принцем и священником тоже было шестеро, а он был гол (без панциря) и безоружен. Опять сбывается предсказание великого провидца Нострадамуса. Так вот как увидел он взятого шестерыми льва!
– Клятвопреступники, ваша светлость, к сожалению, противостоят клятвотоварищам. Греховна пропасть клятвопреступления, но еще бездоннее позор бесчестья.
Генрих Анжуйский не понял Монтгомери или сделал вид, Что не понял, хотя был человеком образованным и начитанным. Принц разрешил солдатам грабить крепость.
Монтгомери был схвачен 5 мая 1574 года, а 27 июня его вели на эшафот, сооруженный близ Бастилии, где было когда-то ристалище…
Он шел прямой, не согнувшийся и после пыток, с высоко поднятой головой, даже радуясь, что испытаниям его наступил конец.
Но он ошибся.
Новая унизительная пытка ждала его уже на эшафоте, призванная окончательно сломить его.
Он увидел на возвышении… золотую клетку.
Граф Монтгомери должен был не просто стать на колени, подставив шею под секиру палача, а залезть в эту клетку, высунув оттуда обреченную голову, что должно было знаменовать золотой шлем с клетчатым забралом убитого им на турнире короля Генриха II.
Члены королевской семьи во главе с королевой-матерью Екатериной Медичи наслаждались кровавым зрелищем.
Гугеноты негодовали.
Новелла седьмая. Прах пророка
Проклятье тем, кто клятву преступил в безумстве,
Пророка погребенного тревожа прах.
Я называю точно год, день, час кощунства.
Виновных в том преследует пусть лютый страх.
Надпись на пластинке, найденной при вскрытии гроба Нострадамуса в 1607 г.Перевод Наза Веца
Все в том же мире кровопролитных религиозных войн, самовластных королей и непримиримых во вражде духовных пастырей, льстивых вельмож-царедворцев, ожидающих очередных подачек и овладения имуществом, отстраненных или даже казненных еретиков многострадальная прекрасная Франция переносила очередную напасть. Тучей саранчи, время от времени оседающей на земле, чтобы истребить все дарованное землей и трудом, двигался по Франции, растянувшись на несколько лье, необычный поток экипажей, напоминая предания о переселении народов.
Сотни карет, сопровождаемых вооруженными всадниками, вздымали пыль на французских дорогах, въезжали в города, вызывая там вынужденное ликование и ужас от необходимости содержать всю эту знатную саранчу.
Произошло это в самом начале царствования виновника будущих злодеяний, малолетнего пока Карла IX, руководимого регентшей, его матерью Екатериной Медичи. Под видом знакомства со всей страной и «ее нуждами», а на самом деле желая поправить свои расстроенные финансы и пожить за чужой счет, предпринято было невиданное дотоле кочевье всего королевского двора в составе свыше восьмисот человек, которые перемещались по Франции, переезжали из города в город, требуя торжеств и празднеств, обходившихся горожанам в копеечку.
И эта разорительная «туча саранчи» перелетала с места на место, отметив своим разорительным посещением Лион и Тулузу, Реймс и Экс, Марсель и Тулон.
Но совершенно неожиданно блистательная туча эта решила осесть в ничем не примечательном маленьком и уютном городке Салоне, где доживал свой век великий провидец Нострадамус.
Обеспокоенные отцы города, узнав о выпавшей на их долю тяжкой чести, сбивались с ног в приготовлениях к предстоящему визиту вельможных полчищ во главе с венценосной парой, не жалея на это средств, добываемых дополнительными податями со всех жителей города, на деле познающих королевское величие и свою верноподданность.
Когда в мэрии перед заседавшим там советом именитых граждан встал вопрос, кому выступить с приветственной речью перед королем и регентшей Екатериной Медичи, возник спор. На это претендовал тучный и надменный богач, почтенный Пьер Бенуа, разбогатевший на оптовой торговле зерном, доставлявшимся в разоренные гражданской войной местности. Но тут вспомнили о прославленном докторе Нострадамусе, которого лично знали король и его мать-королева.
Пьер Бенуа вынужден был уступить, и отцам города было поручено посетить доктора Нострадамуса, чтобы сообщить ему о его почетной обязанности.
Делегация в составе первого консула господина Мишеля Рено, нотариуса Жозефа Роша, кстати сказать, недавно бывшего у Нострадамуса, чтобы заверить его завещание, сборщика податей, всеми не любимого господина Филиппа Гранде и прибывшего из столицы провинции Прованс второго консула города Экса, изнемогавшего сейчас от пребывания там королевского двора, отправилась к почтенному мэтру.
Их встретила озабоченная супруга мэтра Анна Понс Жене-велль, встревоженная прибытием делегации, потому что ей в отличие от неожиданных гостей был известен считавшийся многими «несносным» характер мужа, отличавшийся не только добротой и заботой о больных и неимущих, но и «неоправданной» заносчивостью, к тому же еще и вспыльчивостью. Недаром его коллеги по врачеванию не могли ему простить его высмеивание их неизменных методов лечения с кровопусканием и клистирными трубками.
Нострадамус принял гостей, полулежа в мягком кресле и страдая от очередного приступа подагры, которая так мучила его в последние годы жизни.
Первый консул господин Мишель Рено сообщил полубольному мэтру, что он удостоен чести встречать ожидаемую в городе со дня на день венценосную пару с торжественной приветственной речью, текст которой совет именитых горожан доверил составить самому Нострадамусу. Почтенный мэтр встрепенулся, выпрямившись в кресле, и, покрывшись красными пятнами на лице, гневно произнес:
– Вы пришли сообщить мне, что наш город почтен высочайшим вниманием короля и королевы-матери? А знаете ли вы, что вызванный в 1556 году «означенный Нострадамус» получил из щедрой королевской руки гонорар, которого не хватило на обратный путь из Парижа до Салона?
– Нет, мы этого не знали, – смущенно произнес первый консул, – но, как нам кажется, при королевском дворе вы пользовались неизменным авторитетом, и мы нижайше просим вас не отказываться от предложенной чести.
– Предложите эту честь кому угодно, хоть любому бездомному, что побирается на кладбище, но избавьте меня от таких забот, памятуя о моем пошатнувшемся здоровье.
Тогда в разговор вступил еще один гость, второй консул города Экса:
– Ваш город почтен высочайшим вниманием, несомненно, благодаря его благодатному климату, тишине и уюту, ему характерному, что не может не вызвать у вас чувства гордости. – И он вежливо раскланялся, как заправский царедворец.
– Чувство гордости, о котором вы упомянули, почтенный консул Экса, и не позволяет мне принять предложение и выступить с торжественной и, конечно, по традиции, бессодержательной речью перед королевскими особами, тем более что мне известны некоторые события, в которых примут участие августейшие наши гости.
Озадаченные посланники переглянулись. Слава Нострадамуса как предсказателя была известна, но что он имеет сейчас в виду?
Все дальнейшие попытки склонить мэтра к изменению своего отношения к предстоящей встрече королевского двора остались безрезультатными. Поистине правы те, кто называл характер мэтра «несносным».
Разочарованные посланцы удалились.
Еще на пути к мэрии отцами города было принято решение поручить выступление с торжественным приветствием нотариусу Жозефу Роша, который единственный из посетивших Нострадамуса не уговаривал его, зная непреклонность мэтра, которую иные готовы были счесть за заносчивость.
Ему, нотариусу Роша, и привелось произносить верноподданническое приветствие в здании мэрии.
Но перед этим весь город высыпал на улицу, по которой с шумом катились одна за другой сотни карет, не уместившиеся потом даже на площади перед мэрией, заехав на соседние улицы.
Всадники привязывали за отсутствием коновязей своих лошадей к каретам, которые сопровождали.
Король Карл IX, высокий, бледный, болезненный юноша, не стесняясь, опирался на руку властной матери, которая при въезде в город высовывалась из окна золоченой кареты, возглавлявшей нашествие, и удовлетворенно сверкала черными, навыкате, глазами, слыша положенные крики «Виват!», гремевшие на зеленых улицах городка.
В зале мэрии, выслушав раболепное приветствие нотариуса, король раздраженно спросил, оглядывая всех, кто его окружал:
– А где же мэтр Нострадамус?
Отцы города развели руками и оправдывались недомоганием почтенного доктора.
Король капризно заявил, что недомогание не может служить оправданием отсутствия мэтра при приезде короля.
Екатерина Медичи гневно заметила отцам города, что им следовало бы сделать то, что сейчас сделает она, приказав всегда сопровождающему ее графу Спада немедленно поехать в королевской карете и привезти сюда недомогающего доктора Нострадамуса.
Граф Спада раскланялся пред Екатериной Медичи, перечить которой было по меньшей мере опасно, а он дорожил дарованным ему замком, где он принимал когда-то Нострадамуса, испытывая правильность его предсказаний.
И сейчас же золотая карета помчалась по зеленым улочкам, остановившись перед домом Нострадамуса, в дверь которого привыкли стучать пациенты и все те, кто хотел получить одобрение начатым делам.
Нострадамус узнал постаревшего, но по-прежнему блистательного графа и спросил:
– Как поживает ваш повар, граф, который не угодил вам когда-то своим рагу из кролика?
Граф Спада рассмеялся:
– О что вы, мэтр! Мой повар мог бы служить и при королевском дворе. Я дорожу им, как и тем случаем, когда был посрамлен вами в своей попытке уличить вас в ошибке предсказания. Но сейчас я к вам приехал в посланной за вами карете ради свидания вашего с королем и его регентшей, всесильной и премудрой королевой Екатериной Медичи, в памяти которой запечатлелась беседа с вами об оккультных науках, астрологии и медицине. От продолжения такой беседы вы, несомненно, не откажетесь, ибо отказ подобен был бы чуме, от которой вы предохранили меня, а мне хочется уберечь вас.
– Ну что ж! Если против чумы действовала моя сыворотка, то против той чумы, которую вы подразумеваете, подействует моя готовность побеседовать со столь высокими собеседниками, тем более что я не забыл переданного мне предупреждения.
Граф Спада был обрадован не меньше, чем при удачной проверке способностей прорицателя на примере рагу из кролика.
Через некоторое время золотая карета остановилась вновь у мэрии, граф Спада помог выбраться из нее хромающему Нострадамусу и, взяв его под руку, повел в зал, где мэтра приняли король и королева-мать.
– Как я рад увидеть вас! – воскликнул Карл IX. – Столько слышал о ваших необыкновенных способностях. Думаю, вам будет что рассказать мне. Я ужасно люблю необыкновенное.
– А со мной продолжите беседу об оккультных науках, – добавила Екатерина Медичи. – Возможно, их значение возрастет сейчас для королевской семьи. Мы все помним печальное событие, которое вы предсказали за четыре года! Ах, почему Генрих не прислушался к вашим словам!
Король Генрих II был прежде всего бесстрашным рыцарем и не мог в ущерб своей чести поступиться чем– либо из-за моего предупреждения, – с поклоном ответил Нострадамус.
– Вот потому-то мне, заботящейся о своих детях, которым вы предсказали королевские короны, очень важно у вас узнать некоторые тайны белой и черной магии, несомненно вам известные.
– Ваше величество, – отвечал королеве провидец. – Если я лечил людей от чумы, то это благодаря знанию искусства будущих лекарей, если верно предсказывал некоторые события самого будущего, то это благодаря воле Господа, одарившего меня особым зрением, проникающим в другие Слои Времени дальше, чем доступно другим людям, предчувствующим или угадывающим предстоящее, не говоря уж о Божьей волей пророках или дельфийских пифиях, пользовавшихся магическими приемами, хорошо мне известными, но излишними для меня, поднесшему вам книжку своих катренов и передавшему вашему покойному супругу-королю послание о том, что ждет человечество в весьма отдаленном грядущем, грозном, но неотвратимом.
– Нам памятны некоторые ваши катрены, – сказала Екатерина Медичи, – и те, что трагически исполнились, и те, которым предстоит исполниться…
– Скажите, доктор, как вылечиться от кашля, который так мучает меня? – вмешался Карл IX.
– Я должен прежде осмотреть ваше величество, чтобы дать вам совет врача.
– Мне все время говорят о чахотке, но разве она так уж неизбежна?
– Праведный образ жизни, спокойствие, свежий воздух – лучшие помощники здоровья вашего величества в преодолении этого недуга, который не угрожает вам в ближайшие годы обострением, если вам удастся избежать нервных потрясений.
Екатерина Медичи на некоторое время оставила короля-юношу продолжать беседу с врачом-прорицателем, а сама удалилась в соседний зал, где ожидали приема городские дамы.
Карл IX долго беседовал с Нострадамусом, пока мать, вернувшись к ним снова, не прервала эту беседу своими вопросами о тайнах колдовства, от которых провидец решительно отказался.
Золотая карета еще не раз приезжала за Нострадамусом, привозя его на новые свидания с Карлом IX и Екатериной Медичи, пока туча знатной саранчи не поднялась с места, куда прибыла вовсе не из-за благодатного здешнего климата и тишины провинциального городка, а лишь ради его почтенного жителя и великого прорицателя Нострадамуса.
Надо думать, что беседы Нострадамуса с юным королем были тщетными попытками излечить его от чахотки и воспитать в этом безвольном, мятущемся человеке чувство справедливости и сострадания, которые были так свойственны Нострадамусу.
Перед отъездом король торжественно назначил Нострадамусу значительную пожизненную пенсию, а Екатерина Медичи подарила ему драгоценный перстень, который служил пропуском в королевский дворец, но Нострадамусу не привелось воспользоваться такой привилегией.
В дни тяжкой болезни он не переставал писать свои пророческие четверостишья, переносясь во времена, в которых будут жить далекие потомки его современников.
Бушевавшая во Франции религиозная война с ее жестокостью и нетерпимостью не могла не сказаться на мрачных тонах его катренов, в которых он вырывал из будущей истории кровавые события, подобно тому, как это делал его далекий предок Иоанн Богослов в своем откровении, именуемом Апокалипсисом. Потому и творения Нострадамуса впоследствии стали называть Апокалипсисом Нострадамуса.
Он писал об этих страшных страницах будущей истории, заглядывая в грядущие Слои Времени, доступные его внутреннему взгляду, как множеству людей знакомо предчувствие, когда они как бы ощущают приближающийся Слой Времени и запечатленные в нем события.
Однако день ото дня стареющему врачу становилось все хуже и хуже. Он сам поставил себе диагноз начинающейся водянки и угадывал приближение своего конца, позаботившись и о жене, и о всех шестерых детях, и о друзьях и близких.
Посетившему его 1 июня 1566 года ученику Жану Эми де Шавеньи на его бодрящие прощальные слова «до завтра» он ответил:
