Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)
Новелла седьмая. Служили грядущему
Ох, тяжкое время придет для ученых.
Духовно убогим понять ли их роль?
Сквозь гордость и горечь прорвется ли стон их?
И лишь для войны о них вспомнят порой.
Нострадамус. Центурии, V7, 7.Перевод Наза Веца
У зарешеченного окна вагона стоял военинженер Званцев и грустно смотрел на убегающие назад телеграфные столбы. Провода между ними колебались мертвой зыбью, то поднимаясь, то опускаясь. Расстилающиеся за окном поля словно медленно поворачивались, как исполинский диск с осью вращения за горизонтом. Вблизи быстро, а поодаль медленнее убегали назад деревья, домики, дороги, ведущие куда-то вдаль.
Горькой тяжестью давило Званцева сознание грядущих десяти лет заключения. Подумать только, как ловко вывернулись наизнанку действительные события и помыслы его жизни. И получилось, что он, стремящийся жить и работать для всеобщего блага, – «враг народа».
– Простите, – услышал он голос за спиной. – Вы не Званцев?
Званцев обернулся и обомлел:
– Вы? Академик? Здесь, в арестантском вагоне?! – ужаснулся он. – Как же вы попали сюда?
– Очевидно, так же, как и вы. Сами-то вы вину свою признали?
– Я признавал только факты, объяснить которые мне не дали. В частности, изобретение электроорудия, из-за которого меня и направил к вам Иоффе. Я консультировался у вас по поводу жидкого гелия, мечтал использовать его для сверхпроводимости, накапливающей требуемую энергию в магнитном поле.
– Помню, помню. Я показывал вам свой турбодетандер.
– Вы тогда ошеломили меня, погрузив руку в неимоверно холодную струю жидкого гелия, вытекающего из вашего устройства.
– Обычный фокус! Образующийся в первый момент слой газообразного гелия защищает кожу от последующего его воздействия.
– Как же можно было оставить без вас ваш институт?
– Кто с этим считается? Мы с вами зеки молодые, не усвоили еще местных традиций, по которым не принято спрашивать, кто и за что сюда попал.
– Но я-то точно за не выстрелившую из-за отсутствия нужной мощности электропушку, за сухопутные торпеды, которые не смог применить ни под Москвой, ни в Крыму из-за изменения положения на фронте и за другие «провинности» такого же рода.
– У них иные взгляды. А сверхпроводимость вам не помогла?
– Нет. В Харькове, в лаборатории Халатникова, нашли, что при возрастании напряженности магнитного поля, которое мне требовалось, это явление исчезает.
– Этого следовало ожидать. А других мощностей для вашей пушки в стране пока нет. Рановато вы ее изобрели. Да и я согрешил по тому же поводу.
– Вот как?
– А вина моя в том, что я заявил, повторив слова своего шефа из Кембриджа, лорда Резерфорда, что использование энергии распада атомного ядра для человечества бесперспективно.
– Позвольте, но ведь именно он открыл расщепление атомного ядра!
– Его укоряли, что он не видит перспектив собственного открытия. Но я думаю иначе.
– Иначе?
– Безусловно. Он смотрел дальше своих критиков. Видел тот вред, который может принести энергия расщепленного атома с полураспадом в десятки тысяч лет.
– И вам этого не простили?
– Как видите. Словом, мы с вами «жертвы проблем будущего». Впрочем, мы не одиноки. Я вас сейчас познакомлю с двумя создателями новой техники, вдохновленными вашей идеей стрельбы через океан. Правда, не с помощью электроорудий. Но вы наверняка найдете с ними общий интерес.
– Копать землю?
– Не думаю. Полагаю, что неспроста нас собрали всех вместе в одном вагоне. В этом можно увидеть некую злодейскую стратегию.
Они шли по коридору мимо зарешеченных окон.
– А вы обратили внимание, что арестованных везут в купейном вагоне?
– Да, и очень удивился.
– Это потому, что арестанты здесь особые, думаю, собранные вместе не для копания земли, а для решения высоких технологических задач.
Академик и Званцев подошли к купе, где два их товарища по заключению вели ожесточенный спор, но вовсе не о проблемах новой техники.
– Клянусь вам, Николай Андреевич, что вы не правы, обвиняя человека, которому мы обязаны достижениями первой пятилетки, индустриализацией страны, ее преобразованием вопреки всему рискнувшему строить социализм в одной, отдельно взятой стране, а теперь вставшего во главе наших вооруженных сил, чтобы спасти родину! Нельзя винить его одного в тех промахах и даже преступлениях, которые творятся при нем окружающими его негодяями. Это не может быть отнесено к подлинному гению нашего времени.
– И всех времен, – саркастически добавил Николай Андреевич.
– Помните Пушкина? «Гений и злодейство – две вещи не совместные».
– «Моцарт и Сальери». Вольные слова художника.
– Но у нас-то это все не вымысел художника, а горькая действительность. И все же я утверждаю, что Гения окружают недобросовестные люди, которые в своем стремлении выслужиться, прикрываясь словами верности святым идеям коммунизма, готовы на любые действия, преимущественно в отношении других. Слова вождя об усилении классовой вражды по мере роста наших достижений используются для террора, к которому Гений не причастен.
– Ваша влюбленность в него восхищает, но не убеждает других, по крайней мере меня. Я, создавая самолеты, служу народу, а не тирану.
– В этом основное ваше заблуждение. Гений – это сердце и ум народа, воплощение его мечты о коммунизме. И я горжусь быть его современником.
– Трясясь при этом в арестантском вагоне, – ехидно заключил Николай Андреевич.
– Где возникла парторганизация коммунистов, – парировал Павел Сергеевич.
В купе вошли академик и Званцев.
– Простите за вторжение незваных, – извинился академик. – Но я привел вам человека, который первым высказал идею межконтинентальной стрельбы.
– Ракетчик? – с живостью обернулся к Званцеву Павел Сергеевич.
– Нет, электромеханик. Хотел создать электропушку, да энергии в стране для нее не хватило, – пояснил Званцев.
– Энергия у нас будет. Химическая. Мощность, если подсчитать, у ракеты умопомрачительная.
– Он еще и сухопутные противотанковые электроторпеды придумал, – добавил академик. – Надеюсь, такой человек вас заинтересует.
– Такие ребята нам нужны, – глядя на Званцева, подтвердил Павел Сергеевич. – Вместе с ним будем создавать завтрашний день с требуемыми мощностями и далеким заглядом. Так ведь? Как ваше имя?
– Званцев. Или просто Саша.
– Так вот, Саша. Мы тут с Николаем Андреевичем спорим, сколько чертей можно разместить на острие булавки, а сами собираемся реактивный самолет создать. Очень нужен фронту.
– Да, – подтвердил Николай Андреевич. – И несмотря на слепую любовь Павла Сергеевича к тому, кто может нам дорогу открыть.
– Куда? Из вагона? – осторожно спросил Званцев.
Павел Сергеевич рассмеялся:
– Из вагона и прямо к звездам!
– А я про побег подумал, – признался Званцев.
Павел Сергеевич стал серьезным:
– А вот об этом и не думай. Не для того нас сюда запихнули, чтобы дать такой шанс. Дорога отсюда другая. Через формулу: «Объект – в воздух. Всем – воля!» Понимаешь?
– Группы конструкторские должны мы здесь создать для разработок по различным темам. На блатном языке «шабашками» их называют. Могу взять вас в группу ракетчиков. Цель – межконтинентальная ракета. Сперва надо модель ее запустить. И за это обещают свободу. А там и вашу идею осуществим. Идет?
– Я готов! – радостно воскликнул Званцев.
– Ну вот и вери найс, – подхватил академик. – Не зря мы с ним у зарешеченного окна встретились. Я тоже готов помочь, не как физик, как инженер.
– Ваши инженерные выдумки в легенды превратились, дорогой наш академик. Один с размаху остановленный маховик в лаборатории Резерфорда чего стоит! Невиданная доселе мощность! А о турбодетандере и говорить нечего.
Этим возникшим в арестантском вагоне «шабашкам» суждено было внести немалый вклад в развитие военной техники.
И когда с полигона в бескрайние степи с грохотом обрушившейся при ясном небе грозы поднялось вверх цилиндрическое тело модели «межконтиненталки», как между собой называли ее разработчики, а через некоторое время получено было сообщение о месте падения ракеты, создатели ее обрели обещанную свободу. Товарищ же Берия еще больше упрочил свое положение в Кремле, обвешав подручных орденами.
И снова Званцев вернулся было в родные Подлипки, где начинал по приказу Орджоникидзе свою эпопею с электропушкой и где теперь Павел Сергеевич, став Главным конструктором, на месте эвакуированного завода имени Калинина собрал мощный инженерный коллектив, который замахивался не только на другие континенты, но даже на космос.
Однако остаться работать в Подлипках Званцеву не пришлось. Как это уже раз случилось в тридцатых годах, когда к нему пришел молодой армянин с небольшой бородкой, предлагая объединить их усилия для создания электроорудия, и с тех пор их дружба с Андроником Гевондовичем Иосифьяном стала неразрывной, так и сейчас не смог Званцев не принять предложения друга и, распрощавшись с Павлом Сергеевичем, вернулся в созданный вместе с Иосифьяном в самое тяжелое время войны институт.
Профессор Иосифьян принял его с распростертыми объятиями, усадил в кресло в своем кабинете с расписным потолком.
– Я уже знаю все, – говорил он. – Оформить тебя здесь – пара пустяк. Кроме того, нарком помнит тебя и рад твоему возвращению, но…
– Что «но»? – насторожился Званцев.
– Пока тебя не было, все изменилось, Саша. Наши с тобой приемы работы теперь недопустимы. Всюду контроль – и сверху, и сбоку…
– Что значит «сбоку»?
– Парторганизация, с которой нельзя не считаться. А они помнят былую твою, да и мою партизанщину. Тебе хорошо, тебе не сидеть на закрытых партсобраниях, а мне каково? Партдисциплина!.. Так что начинай, действуй, но помни: теперь все не пара пустяк. – Второй раз объяснял это другу Иосифьян.
И Званцев начал действовать. Он сразу почувствовал путы на руках и ногах. Приказы его не выполнялись тотчас, а долгое время обсуждались, тяготила необходимость согласования любых решений с малокомпетентными, но партийными работниками.
С каждым днем все сильнее Званцев начинал чувствовать себя инородным телом в родном институте.
К нему по-прежнему приходили профессора, заведующие лабораториями, с ним совещались, но ему казалось, что поступать они будут по-своему.
Однажды Иосифьян позвал его к себе. Так бывало всегда, и Званцев менее всего подозревал, что ожидало его.
– Так вот, Саша. – начал Иосифьян. – Забирают тебя от меня, разлучают нас.
– Как так? – опешил Званцев.
– Передают тебе через меня вызов наверх, а со мной вроде согласовали, хотя мое мнение никого не интересовало. Вот посмотри, какое тебе дают назначение с производством в полковники.
– Как в полковники? Я же только инженер-майор. Через подполковника сразу?
– А военинженером, как ты, рядовой необученным, стал?
– По занимаемой должности.
– Вот и сейчас готовься. Получаешь важное назначение, а вместе с ним и звание полковника. Видимо, сразу отправишься на фронт. Снова «помпотехом», только теперь не комбата старшего лейтенанта Зимина, а маршала.
– На фронт всегда готов, но с чего ради такое повышение?
– Мы с тобой женский фактор не учли.
– Женский? Ничего не понимаю…
– А помнишь, мы возвращались в 41-м, 16 октября, в Москву, когда все уходили из нее? Девушки зенитной батареи сбили немецкого разведчика, и он, падая, взорвался…
– Помню. Мы еще говорили о девушках, выводивших аэростаты воздушного заграждения над бульваром…
– Вот, вот! Все в аккуратных, выглаженных гимнастерках, в сапожках, в заломленных пилотках. Твой Печников еще сказал, что они без промаха бьют и на войне, и в жизни и что сам он трижды подбит.
– И что же? При чем они теперь-то?
– А ты вспомни, как потом к тебе почти каждый день приезжала товарищ Голубцова, которую намечали к нам парторгом. Все знакомилась через тебя с нашей работой.
– Так ведь ее к нам не назначили.
– Назначили ректором престижного технического вуза. Приглянулся ей видно… твой стиль работы, не считающийся ни с какими ограничениями.
– Ты все загадками говоришь, Андроник.
– А ты знаешь, кто она такая?. Жена Маленкова, заместителя председателя Государственного Комитета Обороны! Вот такая пара пустяк, дорогой.
По прошествии нескольких дней Званцев, получив удостоверение уполномоченного ГКО при 26-й армии II Украинского фронта и облачившись в форму полковника, срочно выехал на фронт.
Так началась новая страница его жизни.
Вместе с передовыми частями III Украинского фронта вступал он в дымящийся Будапешт, участвовал во взятии Вены.
В Вене он предстал перед генералом Гагиным, который координировал действия всех уполномоченных ГКО при различных армиях.
26-я армия принадлежала II Украинскому фронту и должна была занять Австрийские Альпы в провинции Штирия, куда Званцеву и надлежало из Вены направиться.
– Вы, полковник, – наставлял генерал Гагин, статный красивый, воплощение военной интеллигентности, – должны обеспечить демонтаж и отправку в СССР оборудования находящихся в Штирии заводов в компенсацию того ущерба который нанесло нацистское нашествие нашей промышленности, разрушив наши заводы и уничтожив наше оборудование.
Званцев опешил. Он ничего не возразил генералу, но эта роль пришлась ему не по душе. Сражаться, разминировать, восстанавливать взорванные мосты и дороги он, как инженер, был готов. Но забирать оборудование с австрийских заводов, в то время как сама Австрия была аннексирована Гитлером во время аншлюсса, казалось Званцеву недостойным, хотя война есть война и разрушения, оставленные гитлеровцами в оккупированных районах его страны, бесспорны. И все же…
Не решаясь ни с кем поделиться своими переживаниями, Званцев вернулся в свой номер в гостинице «Бристоль», предоставленный ему по его положению. В дверь без стука вошел высокий подполковник, в котором он узнал своего друга и однокашника Колю Поддьякова, с которым вместе они, окончив институт, приехали в Белорецк. Коля стал там начальником литейного цеха и первым помощником Званцева, главного механика.
Званцев обрадовался, но нисколько не удивился, Поддьяков теперь был управляющим Всесоюзным трестом Союззапчермет, обеспечивая металлургические заводы запасными частями, о чем они всегда мечтали в Белорецке.
– Прикомандирован к тебе, товарищ полковник! – объявил тот.
– Знаешь, Коля, зачем мы здесь? – спросил Званцев.
– Знаю, – коротко ответил Поддьяков.
– Вот и я сегодня узнал. И места себе не нахожу. Мародеры мы.
– Дурак ты, Саша, хоть и полковник! – решительно заявил старый друг. – Я тебя насквозь вижу, за призрачную этику цепляешься, писатель?
– Да какая там этика! Скажешь, что война – это убийства и грабежи?
– Не грабежи в нашем случае, а взятие трофеев, за которые нами сполна заплачено ох какой кровью. Да ты сам кровь эту видел на Керченской переправе. Знаю, что у тебя и пилотка, и гимнастерка прострелены.
– Да мне там что! Разве что вымок.
– Вот и теперь тебя надо головой в воду сунуть, чтобы очухался, уполномоченный ГКО. Нюни готов распустить.
– Да меня, Коля, смущает, что заводы-то австрийские.
– А что на них делалось и для кого, как ты думаешь? Детские колясочки? Нет, брат, – «тигры» и «пантеры», которые на Курской дуге на нас черной саранчой библейской перли. Мы с тобой и должны взять то, что по праву принадлежит победителям, выстоявшим в невиданной схватке и сполна заплатившим слезами да кровью. И вправе теперь взять то, чем нашу страну ранили.
– Ну, не знаю, кто из нас писатель. Ты прямо веер передовых для центральных газет раскрыл.
– Ладно, не надо ссорится, – примирительно сказал Поддьяков. – Давай собирайся. «Виллис» там нам дали и группу офицеров, в том числе известных промышленников. Так что держись, не подкачай!
Званцев сам сел за руль «виллиса», рядом майор Асланов (директор Московского почтамта), которого назначили начальником штаба их группы. Сзади подполковники Поддьяков и Коробов (из знаменитой семьи металлургов, директор Днепропетровского завода) и солдат-шофер. На лобовом стекле красовался правительственный пропуск на право безостановочного проезда через все контрольные пункты.
Проезжали небольшие города, селения, контрольные посты, где строгие ко всем девушки с автоматами, в лихо заломленных пилотках, отдавали им честь, не останавливая.
Наконец выехали на вьющуюся серпантином дорогу. Австрийские Альпы. Крутые стены справа, пропасть слева. И там внизу цветущая долина, игрушечные домики на горных склонах. Штирия. Здесь, на стыке II и III Украинских фронтов, должна расположиться 26-я армия.
Дорогу выбирали по карте, которая вывела их в город среди гор – Брук-на-Майне, том самом Майне, на котором стоит и Франкфурт. Здесь эта крупная в Германии река была узким бурным потоком, перекинутый мост через который вывел к небольшой гостинице, где и обосновалась группа Званцева.
В этом австрийском городе Званцев оказался самым старшим по званию офицером Красной Армии и по положению должен был стать комендантом города, к чему менее всего был расположен.
Однако в маленькую гостиницу, занимаемую его штабом, явилась делегация напуганных горожан во главе с бургомистром, просивших защитить местных женщин, ожидая обещанных гитлеровцами насилий со стороны входивших в город солдат Красной Армии.
Званцеву доложили, что вблизи находится лагерь угнанных из Советского Союза для работы здесь женщин. И первым актом нового коменданта города было распоряжение о роспуске лагеря.
Впоследствии ни одной жалобы на насильственные действия победителей коменданту города не поступило.
Комендантская деятельность Званцева закончилась вызовом в расположенный неподалеку штаб 26-й армии, где, явившись к командующему армией, генерал-лейтенанту Гагину, он получил «добро» на начало работ по вывозу на советские заводы оборудования.
Утром Поддьяков явился к Званцеву:
– Поехали в Капфенберг, тут близко, я уже там был. Вывеску тебе одну покажу для успокоения души, – предложил он.
На металлургический завод в Капфенберге поехали вместе с Ильей Коробовым.
Вывеска, которую обещал показать Поддьяков, оказалась огромной сеткой над воротами завода, на которой золотыми буквами значилось: «ГЕРМАН ГЕРИНГ».
– Вот это да! – воскликнул Званцев. – Выходит дело, второй человек в национал-социалистическом рейхе – крупный капиталист?
– Это «хобби» такое у толстого летчика, – заметил Поддьяков. – Наш долг разделать эту «селедку», как переводится его имя.
Все вместе они осматривали цех с прокатным станом, напомнивший Званцеву Белорецкий завод, в который он был по-юношески влюблен, впрочем, как и Поддьяков. Тот еще шутил, что такая любовь, хоть и вдвоем, ревности не вызывает. Он любил балагурить в любой обстановке.
Заводы в Штирии оказались по преимуществу немецкими. На них немцы использовали дешевую австрийскую рабочую силу и пригнанных из Советского Союза подневольных рабочих.
– Ну, что я тебе говорил! – восклицал Поддьяков. – Надеюсь, дамские слабости у тебя прошли?
Неожиданно Поддьякова срочно отозвал в Вену генерал Гагин, как раз перед назначенным совещанием с инженерами завода в Капфенберге.
– Да ты и без меня справишься. Вспомни, как во время аварий в Белорецке командовал! И не церемонься с ними, к тебе ведь геринговские холуи придут.
Поддьяков умчался в Вену, и немецких инженеров Званцев принимал один.
Когда руководители завода собрались у бородатого оберста (полковника), директор геринговского завода встал и с достоинством произнес, очевидно заранее подготовленную фразу:
– Герр оберст! Мы не сомневаемся в гуманности Красной Армии, освободившей Австрию от гитлеровского ига, мы рассчитываем, что завод наш будет сохранен, и слухи о его демонтаже не подтвердятся.
Званцев говорил по-немецки и задал директору вопрос:
– Скажите, какую продукцию выпускал ваш завод?
– О, герр оберст, самую мирную! Листовой прокат. Для различных нужд промышленности.
– Промышленности, выпускающей из вашей мирной продукции танки, которые крушили наши дома, давили наших людей, разрушали наши заводы.
– Но, право же, герр оберст, рабочие и инженеры завода в Капфенберге не могут нести ответственности за деяния гитлеровских армий.
– Не могут? А кто вооружил эти армии? Или они шли на нас с дубинами?
– Разумеется, нет.
– Тогда, разумеется, герр инженер, вам придется нести равную ответственность за ущерб, нанесенный нашей стране, за кровь и разрушения, которые сеяли у нас ваши бронированные листы. Поэтому приказываю принять руководство демонтажем и так упаковать все детали, чтобы ни одна из них не пропала, ибо вам же самим придется монтировать стан вновь уже на другом заводе, где с помощью ваших бронированных листов германская армия уничтожала наше оборудование. Если там вы окажетесь не в состоянии смонтировать стан, предупреждаю – вас ждет РАССТРЕЛ.
Инженеры онемели от неожиданности.
Когда в унынии они расходились, Званцев услышат, как они говорили между собой:
– О, простой оберст так говорить не мог. Очевидно, это переодетый маршал Толбухин. Только он мог позволить себе подобные угрозы. И борода у него, конечно, приклеенная!
Как ни нелепо было это предположение, и Званцев никак не мог напомнить маршала Толбухина, но оно распространилось по Штирии. Австрийцам нужно было утешение, а за Званцевым закрепилось прозвище «вице-король Штирии».
Конечно, никто не уполномочивал его на такие заявления, но Званцев действовал с привычной ему решимостью, не задумываясь, что об этом скажут. Для него главным было, чтобы через некоторое время дворы завода в Капфенберге заполнились аккуратными пронумерованными деревянными ящиками, ждущими отправки по новому адресу. Просить у командования железнодорожные эшелоны – нечего было и думать, и Званцев поступил по собственному разумению: вызвал к себе руководство двух остановившихся заводов, паровозостроительного и вагоноремонтного.
Те уже были подготовлены к тому, что страшный оберст будет грозить им расстрелом, и были ошеломлены когда он приказал пустить заводы под их ответственность на полную мощность, правда пригрозив суровой карой за невыполнение плана.
И заводы заработали, выдав через некоторое время требуемые железнодорожные составы для отгрузки в Союз прокатного стана и другого оборудования.
Работа уполномоченного ГКО при 26-й армии кипела, персонал гостиницы удивлялся непостижимой работоспособности оберста, с раннего утра и до ночи носившегося в своем «виллисе» по серпантину альпийских дорог, поспевая всюду, – работы велись не только в Капфенберге.
Однажды к полковнику Званцеву прибыл офицер штаба фронта с секретным приказом.
Званцев усадил в свой «виллис» прибывшего офицера и, вызывая у того головокружение, помчался с ним по альпийской дороге в город Юденбург, граничащий с расположением английских войск, вошедших в Австрию с другой стороны.
Останавливаясь по пути в штабах дислоцированных здесь дивизий, офицер передавал приказ подняться по тревоге и начать артиллерийскую подготовку «по английским позициям».
Званцев уже знал, что снаряды в расположении англичан не разорвутся и что по просьбе союзного командования будет только инсценировано военное столкновение британской и Красной армий. Англичанам это понадобилось для взятия конного корпуса генерала Шкуро, о котором Званцев лишь слышал как о враге во время Гражданской войны. Шкуро не желал признать капитуляции немецкой армии и отказался разоружиться. Но, узнав о конфликте англичан с русскими и о начале военных действий между ними, согласился войти в полном составе в британские войска и воевать на их стороне.
Англичане, ссылаясь на свои традиции, объявили генералу Шкуро и находившемуся с ним атаману Краснову, что их корпус не может войти в состав британской армии в военном обмундировании и с оружием врага. Предстояло всем конникам сдать немецкое оружие и получить новое обмундирование на складах по ту сторону реки, разделявшей на две части город Юденбург.
На самом деле по другую сторону реки стояла уже Красная Армия, и там же находится подопечный уполномоченному ГКО Званцеву завод.
Полковник Званцев и офицер штаба фронта стояли на пригорке над мостом, по которому должна была проследовать автоколонна с личным составом конного корпуса генерала Шкуро.
Первой на видимый с пригорка мост въехала легковая машина.
К ней, остановившейся сразу после моста, подошел советский офицер и открыл дверцу, предложив выйти невысокому человеку в форме немецкого генерала.
Оглядевшись и увидев вокруг себя советских пограничников в зеленых фуражках, тот смачно и непристойно выругался на чистом русском языке и бросил генеральскую фуражку с высокой тульей оземь.
– Опять эта сволочь англичанка обманула! С заднего сиденья выбрался атаман Краснов в царской казачьей форме, бурке и фуражке с красным околышем. Он молчал, зло оглядываясь вокруг.
Следом за легковушкой командующего один за другим через мост переехали обезоруженные конники корпуса Шкуро.
Их направляли в опустевшие заботой Званцева цеха завода, превращенного временно в лагерь военнопленных.
Полковник Званцев вместе с офицером штаба фронта и командованием, принявшим пленных, обходили цеха.
Званцев прислушивался к знакомой ему по лагерю блатной речи заядлых уголовников, пересыпаемой матерной бранью. Пленные кляли все на свете: и англичан, и русских, и Гитлера, и Сталина, попав в ловушку англичан, в свое время сумевших взять в плен самого Наполеона Бонапарта.
Миссия уполномоченного ГКО была завершена, и он, в сопровождении того же офицера штаба фронта, возвращался обратно в Брук-на-Майне. Впереди, не давая себя обогнать, двигалась груженная чем-то автомашина.
Званцев, сидя за рулем и пытаясь обойти впереди идущую машину, удивил офицера штаба репликой:
Как хотите, но эта «победа» добыта не в честном бою.
Как вас понять, полковник?
– Это не по законам воинской чести! Ложь и обман не могут быть оправданы даже на войне.
– Но война – это «узаконенное беззаконие», по чьим-то словам.
– Неправда! Даже война имеет свои законы: уважение красного креста и белого флага, неприкосновенность парламентариев, гуманное обращение с военнопленными, неприменение, скажем, отравляющих газов. Еще князь Святослав объявлял половцам: «Иду на «вы»!»
– То-то Гитлер, напав на нас ночью в сорок первом, направил предупредительное послание Сталину.
– Гитлер – негодяй и преступник и не может служить нам примером. Нe должны мы таких копировать, не должны! Не должны!..
И Званцев раздраженно, словно подтверждая свои слова, стал сигналить впереди идущему грузовику, чтобы тот дал дорогу, поскольку встречная полоса была занята машинами с красными крестами.
Шофер грузовика услышал требовательные сигналы сзади и стал съезжать на обочину.
В этот миг глаза Званцева ослепила яркая вспышка.
Грузовик перед ним подскочил в воздух и рухнул на шоссе. Званцев нажал на тормоза, но было слишком поздно, и «виллис» на всем ходу врезался в останки подорвавшейся на мине машины. Званцев ударился грудыо о рулевое колесо, а головой в лобовое стекло, треснувшее от удара, колено уперлось в твердый металл над педалями. Тело пронзила острая боль. Глаза залило кровью. Он не помнил, как выбрался наружу, сел на обочине над пропастью, потеряв представление о времени.
Как через ватную стену слышались Званцеву девичьи голоса, и в его сознании один за другим вставали образы девушек: то тех, что вели за канаты аэростат воздушного заграждения, то молоденькой санинструкторши, застрелянной на переправе через Керченский пролив, то прелестное лицо принятой им на pa6оту в институт девушки, вдруг теперь вспомнилось, что имя дано ей отцом в честь своей первой любви к великой княжне Татьяне.
Словно откуда-то издалека донесся разговор:
– Полковничек-то, бедненький. Не жилец, видать…
– Пассажир-то уцелел. Вон он стоит над разбитой машиной. Как их угораздило? Сотни машин по дороге прошли…
– Так впереди них грузовик на мине подорвался, когда на обочину съезжал, пропустить их, видно, хотел, – объяснял мужской голос.
– Носилки, носилки сюда, – тоненьким голоском звала девушка.
Голоса смешались, Званцев потерял сознание. Пришел в себя он на операционном столе.
– Очнулся? – спросил хирург, склонившись над ним, – Ты хоть стони, полковник, чтобы я знал, что ты живой. Дай-ка, сестра, ему спирта, наркоза-то у нас нет.
– Восемнадцать ран, товарищ полковник, – докладывала сестра. – Все сразу обрабатывать будем?
– А как вы думаете? – ворчливо отозвался хирург.
Потом шли медленные дни выздоровления.
Штаб 26-й армии полковник Званцев нагнал уже в Румынии в начале августа 1945 года.
Опираясь на палку, он явился к генерал-лейтенанту Гагину.
– А борода где? – встретил его тот. – Без бороды тебя не так бояться будут. Здоровье как? Под счастливом звездой родился! Мне тогда докладывали, что не жилец ты на белом свете. Хирург рассказывал: ты даже уже и не стонал, когда он тебе голову склеивал.
– Да нет, товарищ генерал, выбрался, а стонать стыдно было… полковник все-таки.
– Всем бы так мыслить. Теперь как? В Москву поедешь – опять за руль сядешь?
– Так точно, товарищ генерал.
– Ну, молодец! Получил благодарность за раскулачивание Германа Геринга? Он-то, наверное, тебя заочно к расстрелу приговорил.
– Да ему самому от пули не уйти. Я слышал – судить их будут международным трибуналом.
– Будут, на открытом заседании, чтобы весь мир знал.
– Разрешите идти, товарищ генерал?
– Книжку свою пришли непременно, обещал!
– Я выполню. Адрес ваш сохранил.
– Значит, «Палящий остров»? Посмотрим, чего ты там накрутил! Ну, счастливого пути, и смотри, без аварий.
– До свидания, товарищ генерал.
Генерал Гагин обнял Званцева и потрепал по плечу:
– Генерал-полковнику Хренову, если увидишь, от меня привет передай. Умнейший человек. И мягкий и жесткий одновременно.
– Это так, – согласился Званцев.
В Москву Званцев прибыл во главе колонны автомашин, которые передал институту Иосифьяна вместе со всем тем, что сумел подобрать для его лабораторий.
– Наконец-то вернулся! – радостно встретил его Иосифьян. – Столько времени я без главного инженера как без рук. Зa трофейное оборудование спасибо. Не забыл нас «вице-король Штирии».
– Откуда тебе известно это прозвище?
– Сороке долететь – пара пустяк! С палочкой ходишь? Колено как? А голова? Соображает?
И, отводя глаза в сторону, добавил:
– Тут опять твоей работой интересуются из районного отделения госбезопасности. Просили меня передать, как появишься, чтобы к ним наведался.
В знакомом районном отделении госбезопасности Званцев встретился уже с другим капитаном, голубоглазым и вежливым. Он усадил Званцева перед собой и протянул ему лист чистой бумаги:
– Попрошу вас, полковник, перечислить все личные вещи, привезенные из-за границы.
Когда Званцев протянул ему список, капитан сделал удивленное лицо:
– Что? Только один чемодан и соломенная шляпка?
– Да. в Вене купил.
