Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Восьмилетний мальчик испуганно вскочил из-за верстака. Жанетта поставила стул для господина генерала и сказала Шарлю:
– Ты уж постарайся, сынок. Ведь подшивал подошвы-то… Господину генералу очень нужно.
Шарль посмотрел на снимавшего сапог, сидя на стуле, генерала и, встретив его взгляд, ощутил холодок.
Он почтительно принял у странного заказчика сапог, пристроил его на колодку и принялся усердно чинить развалившуюся генеральскую обувь, удивившись, что тот носит такую ветхость.
Симон недаром больше года старательно обучал Шарля сапожному ремеслу, вызвав необычайный приток заказов обывателей, узнавших, что ему помогает сам «король». Многим хотелось похвастаться в винном погребке, что «башмаки-то он носит, самим королем для него сшитые!».
Генерал смотрел поверх головы мальчика и думал о своем. Разве не должен был он, артиллерист, произведенный в его 24 года за услугу Республике самим Робеспьером сразу из капитанов в генералы, отвергнуть назначение командовать корпусом пехоты в войне с Англией? Как можно было предложить ему, отличившемуся артиллеристу, «наместнику Бога на войне», уйти в пехоту?
Шарль поднял глаза от своей работы и, встретив пылающий гневом взгляд босого генерала в отставке, поежился.
Сапог был готов. Заказчик расплатился с Жанеттой и, не взглянув на паренька-подмастерья, солдатским шагом вышел на улицу.
– Какой же ты молодец! – расцеловала Шарля Жанетта. Для мальчика это было высшей наградой за его старания. Он вытирал тряпкой пот с лица, а Жанетта передником свои глаза, не зная, кому они помогли, кого выручили…
Вернувшийся с заседания Конвента Симон был так встревожен и расстроен, что, несмотря на пылкий рассказ жены о «подвиге» их воспитанника, даже не похвалил его, а уселся в углу, бессильно уронив голову на руки.
Сегодня в Конвенте большинство оказалось за правыми, к которым беспринципно примкнули жирондисты.
Максимилиан Робеспьер был арестован прямо в зале Конвента, и его ждала казнь. Власти якобинцев пришел конец. Теперь верх возьмут роялисты.
Но он ошибся. Жирондисты, представляя интересы крупных владельцев, в том числе и земель, конфискованных революцией у феодалов, отнюдь не собирались ее отдавать.
Конвент избрал Директорию, которая вооруженным путем будет защищать «республиканский строй», хотя с Республикой и ее «Свободой, Равенством и Братством» было покончено, как и с якобинцами, защитниками плебса.
Все последующие дни Симон жил тревожными предчувствиями, пока его не вызвал один из новых директоров, повелевающих ныне Францией, Баррас, которому было поручено наблюдать за воспитанником башмачника Симона.
Вельможа, развалившись в золоченом кресле, наследстве аристократов, сидел за изящным столом с гнутыми ножками, а неуклюжий Симон стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу.
– Знаете ли вы, депутат Конвента Симон, что воспитываемый вами гражданин Капет провозглашен роялистами королем Франции Людовиком XVII?
– Никак нет, гражданин директор! Мальчонке только восемь лет, и он научился тачать сапоги.
Баррас загадочно сощурился и расхохотался:
– Король Франции – сапожник! Вы уморили меня, гражданин Симон!
Симон робко улыбался, а Баррас разглядывал его, словно стараясь проникнуть к нему внутрь.
– С роялистами знакомы, гражданин депутат?
– Никак нет, – замотал головой Симон.
– Неужели никто не заходил посмотреть на мальчонку?
– Никто, гражданин директор. Он у меня под опекой. Правда, какой-то генерал чинил сапоги в мое отсутствие, но я не знаю, кто он.
– Напрасно, – нахмурился Баррас. – С генералами, да еще в рваных сапогах, надо быть поосторожнее. А вообще Директория поручила мне сообщить нам. что освобождает вас отныне от этой опеки над гражданином Капетом, которого роялисты метят в короли.
– Как же так! А Шарль?
– Гражданин Капет, чтобы уберечь его от похищении роялистами, будет защищен стенами замка Темпль.
– Его? В тюрьму? – ужаснулся Симон. – Восьмилетнего малыша?!
Баррас бессильно развел руками и улыбнулся:
– Директория выражает вам, гражданин Симон, благодарность за выполнение поручения Конвента, кстати, протащенного якобинцами.
Последние слова Барраса прозвучали с тенью угрозы. Он в упор рассматривал Симона, словно хотел насквозь пронзить взглядом его тощую фигуру, докопаться до его сокровенных мыслей. Вдруг его лицо преобразилось, и он спросил:
– Вы так привязались к этому мальчику?
– Всей душой! Как к родному сыну, которого так и не дал мне Господь.
– И если бы понадобилось… – начал Баррас и замолчал, вопросительно глядя на Симона.
– Я отдал бы за него жизнь!
– Похвальное чувство. Я учту это… – загадочно произнес Баррас и отпустил башмачника.
Лукавый член Директории с манерами царедворца, языком демагога и коварством Екатерины Медичи, как скажет о нем Наполеон, с затаенной мыслью смотрел вслед тощей фигуре, неуверенно шагающей по дворцовому паркету.
Своего любимца Симон уже не застал в мастерской. Заплаканная Жанетта рассказала, что его забрали солдаты и увезли в карете.
Появившийся вечером Роше со слезами в голосе поведал, что сам закрыл дверь темной камеры, куда заключили их Шарля…
Оба друга сидели рядом за верстаком со сжатыми кулаками.
– Ну, мы еще посмотрим! – тихо сказал Роше. – Ключи-то от камеры в моих руках.
И они стали шептаться.
А Жанетта вытирала глаза передником на кухне.
Роше предупредил, что не скоро появится, а когда придет, то за Симоном. А там видно будет…
Жанетта слышала последние слова, с которыми Роше прощалея с ними. А через несколько месяцев Директория объявила о кончине бывшего дофина Луи-Шарля Бурбона (гражданина Капета) oт золотухи и о том, что он похоронен на кладбище св. Mapгариты у монастыря Сен-Дени.
Жанетта рыдала, а Симон ходил мрачнее тучи. Неожиданно с загадочным видом явился Роше. Самое удивительное, что он приехал в карете.
– Собирайся, – сказал он Симону. – На две недели, – пояснил он взволнованной Жанетте, которая кинулась собирать мужа в дорогу. Куда и зачем – она не знала. Это дело мужское…
Роше усадил Симона рядом с собой на козлы и шепнул:
– Пока начальник полиции – несменяемый при всех режимах Фуше, не только стены, лошадиные хвосты имеют уши. Симон понимающе кивнул, узнав только, что они едут в монастырь Сен-Дени.
Там, оставив карету во дворе, они прошли на кладбище св. Маргариты, где Роше подвел Симона к не так давно насыпанному холмику без надгробной надписи.
– Он здесь, наш Шарль? – спросил Симон.
Роше усмехнулся, а потом вытер платком край глаза.
– Здесь мой сын, умерший от золотухи.
– Ты подменил его сыном? – почти с ужасом спросил Симон.
– Я их доставил вместе в одном гробу вон в ту часовню, видишь? Ночью поднял крышку гроба и перевел Шарля в дальнюю башню монастыря на чердак.
– Кто дал тебе карету?
– Баррас.
– Баррас? Как он мог?
– Он накрыл меня, когда я укладывал живого и мертвого мальчиков в один гроб, который заказал для дофина сделать пошире. Все равно тесно им было.
– И что же Баррас?
– Это хитрая бестия. Он пригрозил мне гильотиной и велел строго выполнять все его приказания. Шарль как он сказал, должен был отсидеть в башне шесть месяцев пока все не уляжется. Очевидно, считал, что его помощь зачтется если монархия будет восстановлена.
– И что теперь?
– Отвезешь его далеко в Нидерланды на ферму Наундорфа близ города Демфля. Ты привезешь туда «племянника умершего хозяина», который и будет теперь ее владельцем.
Путь по первому снегу был долог.
Когда же они достигли далекой фермы на чужой земле, им навстречу выбежала толстая хлопотливая фрау, которая заговорила на ломаном французском языке, помогая спуститься по подножке приехавшему, закутанному с ног до головы, о котором в пути Симон говорил, что: но больной чуть ли не чумой, и любопытные отскакивали как ужаленные.
– О. майн Готт! Какой есть приятный толстенький мальчик, – трещала фрау, раскутывая нового хозяина фермы. – Есть вылитый покойный господин Наундорф! Горожане Демфля будут иметь приехать сюда узнавать наследника старого друга. Совсем есть такой!
Узнав, что мальчик немного знает немецкий, она пришла в неистовый восторг, без конца болтая теперь уже по-немецки.
Симон накормил лошадей и, не задерживаясь, тронулся в обратный путь на козлах кареты, предоставленной дальновидным членом Директории Баррасом.
Новелла пятая. МОСТ СМЕРТИ ИЛИ СЛАВЫ
В Италию ведет мост смерти или славы.
Лишь за бесстрашным по нему пройдут войска.
Он герцогов и королей за горло сдавит.
Отнимет все, накопленное за века.
Нострадамус. Центурии. I, 70.Перевод Наза Веца
Жозефина, красавица креолка, вдова казненного революционерами князя Богарнэ, встала с постели под балдахином первая и, накинув легкий пеньюар, подошла к зеркалу, любуясь своим смуглым отражением.
Вслед за ней встал с постели первый из директоров Директории Баррас, казнокрад и жизнелюб, расправил плечи и, пересев на стул с атласной обивкой, принялся натягивать на себя парадное одеяние, в котором приехал сюда поздним вечером.
– Пора завтракать, Поль, пройдем в столовую, – предложила Жозефина, переодеваясь в нарядный халат. Баррас послушно последовал за нею.
В просторной столовой, где на стенах висели картины с изображением убитой дичи вперемежку с оленьими рогами и головой кабана, хорошенькая горничная уже накрыла стол на троих.
Жозефина усадила Барраса на почетное место гостя, когда в столовую вошел красивый и возбужденный юноша, ее сын.
– Ба! – воскликнул он при виде гостя. – Сам господин Директор! Как же я не услышал, как вы подъехали?
– С добрым утром, молодой человек! Чтобы править такой страной, как Франция, лучше всего делать все бесшумно.
– Без пушек? – удивился юноша. – А как же Бонапарт?
– Вот он шумит, когда это нам требуется.
– Кстати, – сказала Жозефина, разливая чай, – расскажи, сынок, как ты побывал у этого Бонапарта.
– Генерал принял тебя? – спросил Баррас, отхлебывая кофе.
– Не то чтобы принял. Я прорвался к нему в кабинет, слегка порвав мундир адъютанта вот этим кинжалом, – и юноша показал висевший на поясе его мундира военного училища маленький кинжальчик.
– И генерал не арестовал тебя?
– Нет, увидев в дверях нас с адъютантом, он дал тому знак отпустить меня. Я подошел к Бонапарту и потребовал вернуть мне саблю покойного отца, горячо объясняя ему, что это для меня значит.
– И что же ответил генерал?
– Он поднял на меня глаза от рукописи, над котором работал, пока я говорил, и сказал, что у меня плохая выправка и что перед ним надо стоять по стойке «смирно!».
– Подумать только! – возмущенно воскликнула Жозефина. – Так стоять князю Богарнэ перед этим выскочкой-артиллеристом, только три дня назад получившим назначение!
– Он назначен нами командовать армией Юга, – внушительно заметил Баррас. – И все-таки что же он ответил?
– Я долго стоял перед ним навытяжку, а он все писал, не поднимая глаз, а когда поднял, то словно пронзил меня взглядом и сказал: «Можете идти». Я не знаю почему, но я послушно повернулся и, чеканя шаг, вышел из комнаты. У меня было ощущение, что я не мог не повиноваться его невозмутимому голосу. Несмотря на произнесенные тихо слова, они прогремели для меня словно гром.
– А дальше было самое интересное, – вмешалась Жозефина. – Представьте себе, гражданин директор, этот солдафон, так обошедшийся с сыном самого князя Богарнэ, на следующее утро прислал нам саблю князя в новых роскошных ножнах…
– Но с гербом Богарнэ! – с гордостью заключил юноша, торопливо доедая бутерброд и вскакивая, чтобы не опоздать в училище, как он пояснил.
Когда он ушел, Жозефина задумчиво сказала:
– Какой странный человек, этот твой подопечный генерал Бонапарт.
– О, этот молодой генерал, поверь мне, далеко пойдет.
– Где ты его откопал?
– Раньше меня еще Огюстен Робеспьер отыскал капитана артиллерии, предложившего безумный план взятая контрреволюционной крепости Тулон, поддерживаемой английским флотом.
Жозефина налила Баррасу еще кофе, и тот продолжал.
– И этот капитанишка, став помощником начальника артиллерии революционных войск, умудрился, сосредоточив все пушки в одном месте, уничтожить ядрами все что было на важной высоте, и, захватив ее, стал грозить оттуда пушками английским кораблям. Англичане после первых разорвавшихся на палубах ядер снялись с якорей и покинули роялистов, а те, оставшись одни, капитулировали. Огюст Робеспьер добился у своего брата, в ту пору диктатора, присвоения двадцатичетырехлетнему капитану звания бригадного генерала, предложив тому командовать пехотным корпусом в войне с англичанами. И представь себе, этот, как ты сказала, артиллерийский выскочка, счел это оскорблением жреца богини войны артиллерии и предпочел уйти в отставку и бедствовать.
– Как же ты вытащил его вновь?
– Обстоятельства, моя дорогая, вынудили меня к этому. Помнишь 13 вандемьера, когда роялисты вооружили двадцать шесть тысяч плебсов, ненавидящих термидорианский Конвент и Директорию. А у меня, назначенного командовать парижским гарнизоном, было всего шесть тысяч человек под ружьем, да и воюю я успешнее в гостиных. Тут я и вспомнил о решительном артиллеристе, скакнувшем из капитанов в генералы в свои двадцать четыре года!
– Он так молод?
– Это не помешало ему, получив от меня свободу действий, сосредоточить все пушки в одном месте, как под Тулоном, и расстрелять в упор картечью двинувшуюся на Конвент вооруженную толпу черни. Паперть церкви св. Рока и прилегающая площадь превратились в кровавое месиво из растерзанных человеческих тел.
– Какой ужас!
– Но благодаря этому ужасу мы спокойно завтракаем в твоем роскошном особняке.
– И этого было достаточно тебе, чтобы доверить этому мяснику командование армией Юга?
– Наши армии на севере теснятся войсками австрийского императора, который не простил Франции казнь его дочери Марии-Антуанетты.
– Говорят, она была развратной.
– Не думаю. При твоем светском опыте ты знаешь цену таким слухам. Но нам нужен отвлекающий удар с юга по итальянским владениям Aвстрии. Лучшего генерала для этого, чем Бонапарт, я не вижу.
– Но он странный человек, судя хотя бы по рассказу о нем моего сына.
– Если хочешь, я сегодня же во время вечернего приема во дворне познакомлю тебя с ним.
– Боюсь, что он грубиян и невоспитан.
– Уверяю, тебе будет легче победить его, чем любому враждебному генералу.
– Ты так думаешь?
Вечером того же дня на приеме, устроенном Директорией, в огромном зале под сверкающими люстрами, огни которых отражались в мраморных стенах, толпилось много виднейших людей Парижа.
Среди разодетых дам с обнаженными плечами особенно выделялась смуглая Жозефина в черном бархатном платье с вызывающим декольте.
– Эта вдовствующая княгиня недолго будет в одиноче стве, – шептались дамы.
– Это в ее-то годы? У нее же взрослый сын! Просто ловко сохранившаяся старуха.
– Не скажите, милая, она все-таки дивно хороша. Недаром сам Баррас, король парижских ловеласов, вьется около нее.
Среди блистательных нарядов серый армейский сюртук молодого генерала был не к месту, как случайно заброшенный в цветник камень.
Баррас подвел этого генерала к Жозефине:
– Позвольте, мадам Богарнэ, представить вам нашего героя, генерала Бонапарта.
– Я так рада! – сказала Жозефина. – Я сама попросила об этом директора Барраса, чтобы поблагодарить вас, генерал, за любезное выполнение просьбы моего сына. Он такой романтик! И сабля отца так много для него значит!
Бонапарт пронизывающе смотрел на Жозефину ошеломленный ее жгучей красотой.
– Здесь очень душно, – сказала та, обмахиваясь веером – Может быть, пройдем в голубую гостиную? Она рядом.
– Как вам будет угодно, – подхватил Баррас – Но прошу извинить меня, я провожу вас лишь до ее порога. Долг гостеприимного хозяина заставляет меня толкаться здесь среди богачей.
Бонапарт и Жозефина остались одни в голубой гостиной, куда проводил их ловкий и угодливый Баррас.
…Через час Жозефина отыскала его среди гостей.
– Ну как? – осведомился тот. – Он напросился на вечер у тебя в особняке?
Жозефина покачала головой.
– Совсем нет, дорогой Поль. Он заявил мне, что ему очень понравился мой сын, и он хотел бы стать его отчимом.
– Что? – опешил Баррас. – Он предложил тебе выйти за него замуж?
– Да. Так этот корсиканец выразил свои мысли по-французски.
– А что, – расплылся в улыбке Баррас, – есть о чем подумать. Надеюсь, ты не отрезала его?
– Я знала, что ты скажешь, и ответила ему, что подумаю.
– Ты могла бы прибрать к рукам этого дикого зверя. Нам это очень важно.
– Ты так думаешь? – протянула Жозефина, заработав быстро веером.
У генерала Бонапарта не было времени, и свадьба его с Жозефиной Богарнэ, в которую он с присущей ему молниеносностью влюбился, состоялась через неделю, 9 марта 1796 года, а два дня спустя Наполеон выехал в доставшуюся ему неснаряженную, необмундированную и полубосую армию.
Замыслы и действия его всегда были непредсказуемы. Никто не мог себе вообразить, что командующий южной армией может обратиться к солдатам со словами, более подходящими атаману разбойников, обещающему всем долю от награбленных богатств, чем для высшего чина цивилизованной армии.
Но у Бонапарта не было другого выхода, как не было средств для снаряжения его армии у Директории, а, как он считал, армия, по Валленштейну, должна сама себя кормить и одевать. Но и дальнейшие пути Бонапарта были неисповедимы. Вопреки инструкциям Директории, он не собирался сидеть у границы, отдельными вылазками беспокоя австрийцев, властвующих в Италии и Пьемонте, чтобы отвлечь их войска с севера Франции, где они наносили чувствительные удары по республиканской армии. И он, ни с кем не согласовывая своего решения, повел вверенную ему армию труднопроходимыми путями через Альпы. И армия Наполеона неожиданно появилась на цветущих равнинах Пьемонта, проделав невозможный, по мнению знатоков, путь по альпийскому карнизу, от крытому с моря пушкам английских кораблей, капитаны которых не допускали мысли, что под их прицелом может оказаться французская сухопутная армия.
А баловень удачи Бонапарт благополучно оказался хозяином положения в богатейшей стране, где находились три разрозненные группы австрийской армии. Их поочередно и громил Бонапарт. Шесть побед за шесть дней покорили страну, отнюдь не воевавшую с Францией, и там до этого времени распоряжались как хозяева враждебные французам австрийцы.
Вчерашние властители этих земель с трепетом стояли теперь перед молодым суровым генералом в белом мундире под серым сюртуком. Сидя на стуле, расставив колени и опираясь на них руками, он диктовал побежденным условия существования – выплатить непосильную, казалось, контрибуцию, к тому же еще и обуть его армию, сдав свое вооружение. Вместе с первым обозом с золотом и ценностями Бонапарт послал Директории подчеркнуто краткое сообщение, что Пьемонт отныне французские, а его армия двигается в Италию.
В Париже были ошеломлены его действиями и обрадованы «трофеями», которые помогут Директории выправить свое печальное финансовое положение.
А Наполеон продолжал действовать, ни с кем не считаясь.
Прежде чем двинуться дальше, он объезжал на коне поля сражении, осматривал груды мертвых тел своих и чужих солдат, оставляя хоронить их местным жителям.
Но ни тени сочувствия или сожаления не появилось на его спокойном лице даже тогда, когда он узнавал среди yбитых солдат тех, кого знал по именам и кому пожимал руки после альпийского перехода. Он, любивший шахматную игру жалел погибших не больше, чем шахматист, пожертвовавшей пешку или фигуру для задуманной атаки.
Предстояли новые жертвы при встрече со стоящей на границе армией могущественной Австрийской империи.
Наполеон был готов к этой встрече и к неизбежным потерям. И действовать предстояло быстро пока в Вене не соберутся перебросить с западного фронта свои сильные армии сюда, на Юг.
Первые же сражения поразили опытных австрийских генералов новыми приемами, которые применял французский гeнерал-авантюрист, как его называли. Он собирал менее многочисленные свои отряды в один кулак и безошибочно выбирал наиболее слабые места в позиции противника. Там он оказывался сильнее, опрокидывал сопротивляющихся и вынуждал всю превосходящую его силы армию противника к бегству, оказываясь у нее в тылу.
Приходилось отходить и надеяться на естественную преграду в виде реки Адды у города Лоди.
Перед этим, заняв нейтральную Парму, с неумолимым спокойствием выслушивал Бонапарт убеждения герцога Пармского, что тот не воюет с французами и сам страдает от австрийцев.
– Ваше величество, – еле выговаривал тот, стараясь хоть этим смягчить молодого завоевателя, который в ответ наложил на Парму нещадную контрибуцию, обязав к тому же поставить его армии 1700 лошадей.
Униженный герцог в отчаянии покинул походную палатку, где решилась судьба одного из старейших и богатейших городов Италии.
В глубь Италии теперь вел переброшенный через Адду мост, находящийся под прямым обстрелом ружей и пушек, словно нарочно оставленный австрийцами, чтобы заманить на него противника.
Накануне у палатки главнокомандующего Бонапарт прогуливайся со своим адъютантом, сыном Жозефины.
– Скажите, – обратился к нему молодой человек, – какая кроется в вас сила, заставляющая всех покоряться вам?
Наполеон, принявший на себя воспитание пасынка, счел возможным быть откровенным с ним, чего другие не удостаивались никогда.
Он подчеркивал этим свое расположение к мальчику, тем более что только что наградил его за храбрость в бою с неприятелем, похвалив, как он пользовался саблей своего отца.
– Видишь ли, мой мальчик, – говорил он юному Богарнэ, – когда я был еще моложе тебя, то отчаянно дрался, кусался, царапался со сверстниками, не желающими меня слушаться, а по ночам любовался вот этим звездным небом, под которым мы с тобой стоим. Я знал, что в 1600 году на площади Цветов в Риме церковники сожгли великого мыслителя Джордано Бруно. Он уверял, что на этих вот звездах тоже живут люди в городах, возделывают нивы. Я верил ему и выбрал приглянувшуюся мне звезду, воображая, что я послан с нее, чтобы править на Земле людишками, хотя прекрасно знал, что родился на Корсике и что это противоречит Священному Писанию.
– И вы подумали об этих звездных людях?
– Я подумал о них, как превосходящих нас во всем, и я хотел быть равным им.
– И стали, клянусь памятью отца, стали таким! И всегда будете для меня звездным надчеловеком, достойным править людьми на Земле.
– Это я вбил себе в голову с мальчишеских лет. И по военной линии пошел, чтобы командовать людьми. И теперь командую десятками тысяч, и короли с герцогами ползают передо мной на коленях, но, мой мальчик, если заставляешь людей сложить головы по твоему приказу, то сам должен показать им, что и ты готов сложить свою рядом с ними.
– Потому вы и не жалеете потерь?
– На войне как на войне. Солдатам не следует давать состариться. Но в решающий час надо суметь рискнуть самому идти вместе со своими солдатами, даже впереди них.
– Но разве может высший командир, отвечающий за всю кампанию, рисковать собой и исходом войны?
– Не только может, но и должен.
И юному Богарнэ довелось увидеть это самому на мосту через реку Адду, ведущем к сердцу Италии.
Казалось, что пройти по этому "мосту смерти" невозможно, окунувшись в поток разящих пуль от засевших на том берегу, но другого пути в Италию не было.
И тогда сам командующий победоносной армией генерал Бонапарт, любовно прозванный солдатами за простоту общения с ними "маленьким капралом", взял у гренадеров знамя и, развернув его, первым ринулся к мосту. Пораженные и воодушевленные гренадеры пошли за ним. Они падали замертво рядом, а он шел и шел, заколдованный, "которого и пуля не берет". Он был уверен, что его ждет иная судьба, чем смерть на простреливаемом мосту. Переводя за собой гренадеров, жестоко расправившихся на том берегу с засевшими там австрийцами, Бонапарт открыл путь всей своей армии, быстро переправившейся вслед за ним, уже по мосту не смерти, а славы. Восхищенный юноша шептал:
– Звездный человек, надчеловек!
Другие просто не знали, как и называть своего военного вождя, и готовы были на все ради него.
И он вместе с ними занимал город за городом, провинцию за провинцией, иной раз сталкиваясь с таким "крепким орешком", как крепость Мантуя. Оставив часть войск для ее осады, сам он пошел дальше, предвидя встречу с перебрасываемыми из Вены, главными австрийскими силами.
Но и они, ведомые прославленным генералом Альвинце, не устояли в кровопролитном бою при Арколе. Бонапарт разгромил там лучшие австрийские войска. Позже та же участь постигла и не менее прославленного генерала Бурмаера, которого Наполеон загнал с остатками разбитой армии в осажденную Мантую, потом взял его в плен вместе с крепостью, впрочем, милостиво обойдясь с побежденным военоначальником.
В Вене царила паника, упаковывались дворцовые ценности, готовились к бегству.
А Наполеон понимающе принял послание обеспокоенного императора Австрии, просившего о мире, как перед тем умолял его о пощаде папа Пий VI, считавший Бонапарта разбойником. Оба готовы были теперь отдать Франции часть своих владений.
Победитель Европы торжествовал и вместе с тем был глубоко чем-то озабочен, целую ночь прошагав без сна около своей палатки. Перед рассветом он вызвал к себе юного Богарнэ, чтобы направить его с устным посланием в Париж.
Именно с устным, ибо он не доверял бумаге сокровенные свои мысли, которые хотел передать только любимой своей супруге Жозефине. полагаясь на ее ум, энергию и преданность.
Юноша, затаив дыхание, слушал и запоминал слова отчима, чтобы устно передать их матери.
– Для кого я одерживаю все эти победы над лучшими европейскими армиями? – спрашивал Наполеон. – Зачем рукой, как бы из иного высшего мира, перекраиваю карту старой Европы, ликвидирую просуществовавшую полторы тысячи лет Венецианскую республику купцов, не воевавшую со мной, но принужденную послать в Париж золотой обоз? Республика перестала существовать, разорванная мною на части. Для кого? Для этих жалких людишек, «адвокатиков», заседающих в Конвенте и в Директории?
Наполеон снова обошел свою палатку, убедившись, что никто не слышит его, и продолжал:
– Твоя мать, моя любимая супруга, все поймет. Передашь ей только такие слова. Запомни: Рим, цезарь, триумф.
Заложив руки за спину, Бонапарт еще раз прошелся вдоль палатки и добавил:
– А Баррасу скажешь, что я его в тени не оставлю.
Юный Богарнэ молча кивнул, вскочил на лошадь и помчался в Париж.
И подготовленная Жозефиной, искушенной в дворцовых интригах, и послушным Баррасом триумфальная встреча покорителя Европы была такой, словно он уже был цезарем.
Но то, как принял генерал Бонапарт оказанные ему почести, и ликование толпы при виде его, и то, что не появилось на его красивом, суровом лице и тени улыбки, будто все так и должно было быть, не на шутку встревожило «адвокатов» и в Директории, и в Совете пятисот. Показательным было и то, что всегда тонко чувствующий, куда тянет ветер, Баррас ни на шаг не отходил от героя. Он и сказал Бонапарту во время фейерверка:
– Вас приветствуют, генерал, не менее горячо, чем в древности самого Александра Македонского.
– Что? – хмуро переспросил Наполеон. – Александра Македонского?
– Да-да, – подтвердил Баррас, – завоевателя полумира.
– Что ж, – с холодным спокойствием произнес Бонапарт, – если Александр Македонский закончил свои завоевания покорением Египта, то республиканская армия Франции освободит египтян от власти мамлюков.
– Что вы хотите сказать? – переспросил Баррас.
– Передайте своей Директории, чтобы она выделила нужные средства, – приказным тоном произнес Наполеон. – И завтра Египет будет французским.
– Но… пустыня… – попробовал усомниться Баррас.
– Hа вашем месте я бы постарался выполнить даваемое вам поручение.
– Но я думаю о вас, генерал.
– О себе я позабочусь сам, а вы – о себе.
– Но я готов! – спохватился Баррас.
– Хорошо. Жозефина передаст вам все подробности поручения.
– Но ведь вы только что вспомнили об Александре Македонском.
– А разве этого времени недостаточно? – полунасмешливо осведомился Наполеон.
Через несколько месяцев разбогатевшая от наполеоновских трофеев Директория снарядила экспедиционную армию, которая из южных портов на военных кораблях, избегая встреч с англичанами, отправилась в Египет «освобождать египтян от власти мамлюков».
