Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
– Я протестую, лейтенант! Вместо дознания вы пытаетесь психологически воздействовать на склонного к нервному срыву ребенка, – возмущенным голосом прервал ее Рысин.
– Я допрашиваю не вас, гражданин Рысин. По вашему делу назначен другой следователь. Потому эти ваши замечания в протокол не будут заноситься. А признание вашей версии о несчастном случае или нервном срыве – дело дальнейшего расследования происшедшего, – спокойным голосом
ответила следователь.
Видя бесполезность своих возражений, подполковник сказал:
– Позвольте мне соединиться по телефону с шефом контрразведки Степашиным.
– Не пытайтесь оказывать давление на следствие, – предупредила его следователь. – Кроме того, служебным телефоном пользоваться в личных целях не разрешено. А так как вы не умеете вести себя спокойно при допросе, то я вынуждена отправить вас обратно в камеру.
Она нажала кнопку звонка и приказала вошедшему конвоиру:
– Отведите задержанного в камеру предварительного заключения.
– Я не уйду без сына, – озираясь на дверь, сказал Рысин.
– Он подпишет протокол и вернется к вам в камеру.
– Но он несовершеннолетний и не может отвечать за свои поступки как взрослый, – за последнюю соломинку схватился Рысин-отец.
Лейтенант обратилась к Мише:
– Ты уже получил паспорт?
– В прошлом году, – понуро ответил он.
– Когда в армию?
– На будущий год.
– Как видите, гражданин Рысин, хоть я, конечно, понимаю отцовские чувства, но сыну вашему уже пора отвечать самому за свои поступки.
– Я буду жаловаться на вас. Не место таким людям, как вы. в этой комнате, где должны оберегать детей, а не калечить их психику.
– Да, но мы должны оберегать и тех детей, на которых может быть направлено заряженное оружие такого «ребенка» предпризывного возраста, как ваш сын. И поздно теперь уже оберегать тех, которые погибли от пули, выпущенной из вашего пистолета… Отведите гражданина, – обратилась она к ожидавшему милиционеру, – и дайте ему вот этот лист бумаги для фиксирования всех его жалоб.
Рысин готов был взорваться от гнева и возмущения, а следователь продолжала допрос:
– Как случилось, Миша, что в руки к тебе попал отцовский пистолет?
– Я знал, где он лежит, и взял.
– Зачем?
– Чтобы при мне был. И ребятам показать.
– А, показывая, ты целился.
– Нет, не в тех, а в других, что в сторонке стояли.
– Значит, ты выстрелил не в тех, кому показывал оружие, – подвела итог следователь.
– Я не стрелял, – испуганно сказал Миша.
– Кто же выстрелил в мальчиков?
– Пистолет сам выстрелил…
– Но ты снял его с предохранителя?
– Я просто показал, как это делается.
– Ты не понимал, что при снятом предохранителе выстрел последует при малейшем прикосновении к спуску курка?
– Не знал я этого. Не понимаю, как все получилось. Я никогда не стрелял из настоящего пистолета, только по телику видел…
Подполковник Рысин деланно держался за сердце, шагая не перед, а рядом с сопровождавшим его милиционером. Когда закрывали за ним дверь камеры, он крикнул:
– Доложите начальнику, что я настаиваю на разговоре с ним.
Миша явился в камеру заплаканный, а негодующий отец, увидев его, закричал:
– Тебя били? Била эта предвзятая, купленная стерва в погонах!..
– Но горячись, папаша, – приподнялся на нарах «рецидивист». – Ты еще не знаешь, как бьют. Слезами не отделаешься… Нешто битые так выглядят?
Рысин, не слушая его, стучал в дверь, требуя отвести его к начальнику.
Наконец его опять повели в кабинет к майору.
Жена Рысина времени даром не теряла, и ее бурная деятельность выражалась непрерывными звонками телефона в кабинете майора. Тот уже устал от непрерывных разговоров по делу этих Рысиных. Кто только не вмешивался в это дело, не говоря уже о газетчиках, которые с утра уже пытались проскочить на прием. Звонки были и посерьезнее… И когда Рысин старший вошел в кабинет, держа в руке исписанный лист бумаги, майор, приняв от него жалобу и объяснения, предложил ему сесть, сказав при этом:
– Мера пресечения вам и вашему сыну изменена на подписку о невыезде. Вот здесь напишите ее за себя и за вашего несовершеннолетнего сына…
– А как же моя жалоба на следователя, которая и слушать не хотела о несчастном случае и позволяла себе оскорбительные высказывания?
– Следствие переходит к следователю прокуратуры. В детской комнате милиции вашим сыном больше заниматься не будут, – устало сказал майор.
Дома подполковник и его жена жадно просматривали утренние газеты. Во всех был материал, посвященный жуткому случаю, происшедшему в школе, но… почти все объясняли это убийство несчастным случаем и нервным срывом подростка.
– Адвокат самый лучший подключен, – говорила Рысина мужу. – Ты позаботься, чтобы законность хранения твоей коллекции была подтверждена.
– Не беспокойся, – хлопая ее по плечу, отвечал подполковник. – Там не выдадут…
– Я думаю, если адвокат хорошо постарается, то дело уйдет в песок, – помолчав, сказала жена.
– Тут стараться надо не только адвокату, – мрачно ответил Рысин.
По прошествии времени дело об убийстве двух школьников и ранении третьего действительно «ушло в песок», посланное на доследование и проходящее задержки иного рода, называющиеся в народе попросту «проволочками», волокитой. Если протянуть три года, то можно за давностью дело прекратить.
Новый директор школы, назначенный вместо снятого за развал школьной дисциплины (несчастье случилось во время урока), собрал педсовет и внушительно говорил учителям:
– Дисциплина должна быть поднята до надлежащего уровня Доступ в школу будет строго ограничен. Входные двери во время уроков должны быть заперты. На место гардеробщицы возьмем мужчину, чтобы мог задержать при входе постороннего. Сейчас мужиков не у дел предостаточно.
Старенькая учительница русского языка и литературы поднялась на том педсовете и сказала:
– В русской литературе прошлого века был поднят звучащий и ныне вопрос «КТО ВИНОВАТ?». Я не знаю, виновата ли тетя Даша или наш бывший директор. Разбирательство дела установит ответственность Рысиных, и отца, и сына. Это не мое дело, я не следователь. Но, как русский человек, отдавший долгую жизнь воспитанию детей, я хотела бы назвать истинно виновных в возможности подобного рода преступлений. Кто учит наших учеников технологии убийств? Кто внушает им, что жизнь человека не дороже тараканьей? Кто? Отвечу: наше государственное и общественное или, как его там называть, коммерческое телевидение, которое наряду с кинематографией со всех экранов обрушивает на подростков жуткие сцены с насилием, преступлениями, убийствами. Кого мы вырастим, отравляемых этими средствами массовой информации, для которых нравственность зрителей – ничего, а ВЫГОДА – все. И они скупают за бесценок заокеанские жуткие боевики, отравляя ими наш русский народ. Так «КТО ВИНОВАТ?», – повторяю я и отвечаю: – ЭКРАННАЯ ОТРАВА, находящаяся в руках безнравственных людей, не думающих, что творят! – И она села при общем молчании. Все были согласны с ней, но никто не выразил этого.
Тети Даши, знавшей наизусть имена, а многих и в лицо, погибших школьников – защитников Москвы, в школьной раздевалке не стало.
Памятная доска в вестибюле не пополнилась новыми именами двух погибших шестиклассников. На чье-то предложение сделать надписи директор отрезал:
– Они не сражались за Родину.
И в самом деле, занесенные в вечные списки героев шли в последний бой, уходя из школы, а эти двое несчастных мальчиков последние шаги сделали, придя в родную школу. Правда, шли они по тому же переулку, спускавшемуся к набережной реки, давшей свое имя городу.
Новелла пятая. «Подайте милостыню ей»
Познают люди гнет утопии,
Но тот, кто выгодой лишь жив,
Науку, знания утопит,
Гонясь за призраком нажив.
Нострадамус. Центурии, IV, 32.Перевод Наза Веца
Прямо на улице, на занесенном снегом, давно не чищенном тротуаре, переминаясь с ноги на ногу, стояла пожилая, но все еще красивая женщина в поношенном пальто, торгующая растворимым кофе.
Кинорежиссер, Неля Алексеевна, привычно вглядываясь в лица, в поисках типажа для очередной своей кинокартины, остановилась перед «торговкой», привлеченная ее необычным для такого дела видом.
– Скажите, если не секрет, сколько вы здесь зарабатываете? – спросила она женщину, держащую в замерзших руках банку кофе.
– Какой секрет! Тысяч двадцать в день, не считая того, что приходится платить за место.
– И вам не холодно? – спросила Неля Алексеевна, взглянув на отнюдь не зимнюю обувь «торговки».
– Очень холодно. Как бы не простудиться! Мне надо внука поднимать. Я дочь схоронила… Тридцати пяти лет! – объяснила женщина.
– Такая молодая! Что с нею случилось?
– После операции на венах тромб оторвался. В сердце попал. И все…
– Боже мой, какое горе!
– Внук у меня на руках. Поднимать его надо, а в нашем институте реактивов нет.
– Реактивов? – не поняла Неля Алексеевна.
– Я доктор наук. По иммунологии. Трудов – не счесть… Но ведь платят за эту работу – сто пятьдесят тысяч, и то с запозданием. Да и за что платить-то? Все работы остановились, – с сожалением проговорила женщина.
– Остановились работы по иммунологии? Это ведь так важно! – поразилась Неля Алексеевна.
– Еще бы! Боролись против всех болезней, от гриппа до рака. Организм человеческий многое может, если ему помочь суметь.
Как это часто бывает, женщины, разговорившись, почувствовали доверие друг к другу.
– Простите, как ваше имя-отчество?
– Елизавета Сергеевна. Стыдно фамилию называть. Простите. Я и так в места поглуше забираюсь, боюсь узнают знакомые.
– А разве ваши коллеги лучше живут?
– Семейные почти все, как я. Так называемую «продовольственную корзину» не наполнить, – грустно усмехнулась Елизавета Сергеевна.
– Но ведь, если я правильно поняла, вы работаете в крупном научно-исследовательском институте? – удивилась кинорежиссер.
– Даже в прославленном. Сверху обещают науку поддерживать. Так ведь сейчас у нас рыночная экономика, а какая наука на рынке. Есть американский «фонд Сороса», помогающий русским ученым. Но неизвестно где эти деньги растворяются. По крайней мере, из моих знакомых их никто не видел… Что-то я с вами разговорилась, даже теплее вроде стало… Кофе не купите? Бразильский. Когда-то сама пила…
– Пожалуй, куплю у вас две, нет, три банки. А у вас нет теплой обуви? – указывая на довольно изящные, но явно не для такой погоды сапожки, спросила Неля Алексеевна.
– Представьте, нет. Когда муж, академик, был жив, добежать до машины от подъезда не было проблем. Все щеголяла. А теперь… – и она вздохнула.
– Вы простите меня, Елизавета Сергеевна. Я – кинорежиссер. Вы не могли бы сняться у меня в картине, в эпизоде?
– Какая я киноактриса! – отмахнулась та.
Ничего сложного! Вы сыграете самое себя… Заработок будет больше кофейного.
– Мне так неудобно. Разоткровенничалась… Это вроде как в романсе: «Подайте милостыню eй…» – смутилась Елизавета Сергеевна.
– Вы поете, а может быть, играете на рояле?
– Играла. Пела. Русские романсы из репертуара Козина или Тамары Церетели: «Утро туманное», «Пара гнедых»…
– Так это прекрасно! – обрадовалась кинорежиссер. – Все так и обыграем: и кофе, и ваш задыхающийся в нужде институт. Ведь это ему нужна милостыня, как в романсе.
– Давайте я вам кофе в сумку положу, – предложила Елизавета Сергеевна.
– Спасибо, спасибо. Но вы мне так и не ответили. Согласны на такую работу?
– Я подумаю.
– Если надумаете, приходите. Вот вам моя визитная карточка. До свидания, Елизавета Сергеевна. Позвоните мне хотя бы по телефону, – сомневаясь, что та согласится на предложение, попросила Неля Алексеевна.
– И телефон у меня выключили за неуплату, – грустно проговорила Елизавета Сергеевна. – Но я обязательно постараюсь позвонить. К соседу схожу. Когда был жив муж, он с ним дружил.
– Буду очень ждать.
С тяжелым чувством расстались две женщины.
«Подайте милостыню ей», – с горечью мысленно повторила Неля Алексеевна, оглядываясь на «торговку». – «Да не ей, а всей науке нашей…»
Неля Алексеевна очень обрадовалась, когда вопреки своим сомнениям, некоторое время спустя, подняв трубку зазвонившего телефона, узнала голос Елизаветы Сергеевны.
– Я звоню вам, Неля Алексеевна, прежде всего, чтобы извиниться, что наговорила вам тогда, продержав вас на морозе. Я крайне признательна за ваше приглашение сниматься в фильме, но теперь это для меня исключено.
– Почему же? Улучшилось ваше финансовое положение? Или что-нибудь у вас стало не так?
– Я сейчас звоню от соседа. Но перемены в моей жизни теперь возможны, из-за чего не решусь сниматься в вашей картине, – сказала Елизавета Сергеевна.
– Если это не телефонный разговор, то позвольте я приеду к вам, – спросила Неля Алексеевна, почувствовав в ее голосе сомнение.
– Ваше участие в моей судьбе меня трогает. Ради Бога, приходите, я буду очень раза, – и она назвала свой адрес.
Через час Неля Алексеевна явилась в бывшую академическую квартиру.
Елизавета Сергеевна открыла ей дверь.
Просторная прихожая, а из нее через стеклянный витраж видна гостиная с роялем, картинами на стенах.
– Там Миша уроки готовит, – сказала хозяйка и пригласила гостью в другую комнату, очевидно бывший кабинет ее покойного мужа, ставший теперь ее рабочей комнатой. Стены в кабинете, казалось, были сложены из книг – столько их здесь было расставлено на полках и в книжных шкафах.
– Как много у вас иностранной литературы, – приглядываясь к золотым корешкам, удивилась Неля Алексеевна.
– Да, ее сейчас не продашь… А я почти все уж перечитала.
– Вы знаете языки?
– Английский, французский, хуже немецкий и немного итальянский, – просто ответила Елизавета Сергеевна. – Все испанский собиралась выучить.
Обе женщины сели на диван.
– У вас очень красивое лицо, – сказала кинорежиссер, поправляя очки. – Почему же вы отказываетесь сниматься в моей кинокартине? Я уверена, что получится все очень хорошо!
– Для такой работы я уже не гожусь. Вчера через моего соседа, он видный ученый и работает в нашем институте, меня отыскал руководитель одного научного центра в Вашингтоне, вернее в его пригороде. Там занимаются проблемами иммунологии. Он – нобелевский лауреат. Я знаю его труды. Так вот… Он приезжает в Москву и хочет непременно увидеться со мной.
– Так это же замечательно!
– Как сказать. Не могу же я принять его в своей заброшенной лаборатории, – горестно усмехнулась доктор наук. – Аппаратура давно бездействует, сотрудники почти все на «подработке»… Жить-то всем надо.
– Примите у себя дома. Знаете что! Давайте я вам помогу подготовиться к его приезду. Когда он будет в Москве? – предложила Неля Алексеевна.
– Через несколько дней, но я, право, не могу…
– Можете, можете! Если хотите, то и я заинтересована в том, чтобы нашей науке не петь «Дайте милостыню…», – оборвала режиссер.
– Как это возможно?
– Поговорим вместе с вашим американским «дядюшкой». Я немного понимаю по-английски, а вы мне еще поможете, – голосом, не допускающим возражений, сказала Неля Алексеевна.
Елизавета Сергеевна еще некоторое время сопротивлялась, но гостья была столь дружески напориста и искренна в своем желании, что она в конце концов согласилась.
В передней раздался звонок.
Елизавета Сергеевна пошла открывать дверь и скоро ввела в кабинет высокого мужчину с огромной лысиной и пышной седой бородой.
Знакомьтесь, Николай Андреевич, мой сосед и, в какой-то мере, шеф, старый друг моего покойного мужа, академик, – представила она вошедшего.
– Очень рад, – гулким баском проговорил академик, церемонно прикладываясь к ручке Нели Алексеевны,
– Вот Неля Алексеевна вызвалась помочь мне встретить американского ученого, – сказала хозяйка.
– А! Нобелевского лауреата! У них, что ни шаг, то нобелевский лауреат. В Стокгольме за ними почти девяносто процентов премий забронировано. Как будто больше нигде в мире ничего не делается, – сердито проворчал академик, усаживаясь в кресло.
– Американец говорил вам, для чего приезжает в Москву? – спросила Неля Алексеевна.
– Известно зачем! – поднял на нее умные глаза Николай Андреевич. Мозги наши воровать. Своих недостаточно, за чужими тянутся. Хочу предупредить вас, Лизочка, не поддавайтесь на устроенный быт под Вашингтоном. Пусть у нас скверно, а все на родной земле… Не клюйте на их жирного червячка.
– Да что я, рыба, что ли? – обиделась Елизавета Сергеевна.
– А кем вы себя почитаете? Коммерсанткой, делающей свой тротуарный бизнес? – ворчал академик.
– Ну уж, Николай Андреевич… – смущенно пыталась остановить гостя Елизавета Сергеевна.
– И нечего мне рот закрывать. В нашей мутной воде сейчас как раз добычу и ловить. Вот и ждите такого ловца.
– Вы считаете, что я не должна его принять ни в институте, ни дома? – спросила Елизавета Сергеевна.
– Институт не позорьте, и так стыдно, а насчет дома, то я препятствовать вам права не имею, хотя и хотел бы иметь. На какие такие средства прием организовать хотите? При ваших-то доходах?
– Николай Андреевич, да я уж давно кофе торгую.
– Вполне научное занятие.
– Расходы я приму на киностудию, у нас на мою кинокартину счет открыт, – вмешалась Неля.
– А вам почему так хочется спровадить нашу милую хозяйку далеконько за океан? – иронично спросил старик.
– Ни в коей мере! Я просто хочу средствами кино и телевидения обратить внимание общественности на положение людей науки. Кроме того, этот гость может предоставить вам некоторые инвестиции, – объяснила она.
– Предоставляли, и не раз. Так ведь украдут, непременно украдут! А нам оставят выражение глубокой благодарности американским «дядюшкам», – усмехнулся академик.
– Какой вы злой, Николай Андреевич! – удивилась Неля.
– Будешь злым… Когда вам в картине неумеренный злодей понадобится – к вашим услугам.
– Я пока только на Елизавету Сергеевну покушаюсь.
– Покушайтесь, только не скушайте! Она нам еще пригодится. Очень пригодится! – сказал Николай Андреевич вставая с кресла и раскланиваясь с дамами. – Патриотизм! Патриотизм выше всего! Всегда надо помнить об Отчем доме, об Альма-Матер!
Он ушел раздраженный, оставив запах сигаретного дыма и мужского одеколона.
– Вот, он всегда такой! – как бы извинилась за гостя хозяйка.
– Лиза, милая, позвольте мне так вас называть, он ведь в какой-то мере прав! Но принять американца мы с вами должны.
Женщины расстались друзьями.
Неля Алексеевна позаботилась, чтобы и квартире Елизаветы Сергеевны включили телефон, и явилась к ней, нагруженная покупками.
– Теперь в магазинах, казалось бы, все купить можно. Недаром ревнители рыночной экономики хвастают полными прилавками. Правда, купить-то далеко не все могут. Далеко не все! – возмущалась она.
Американцу было уготовано чисто русское гостеприимство. Но стол был уставлен далеко не русскими яствами.
– А может быть, мы все это зря? – засомневалась Елизавета Сергеевна. – Мне говорили, что в Америке такое застолье не принято.
– Так это там, в Америке. А принимаем мы его здесь, в России, так что пусть будет все по-русски, – ответила Неля Алексеевна.
И они обе занялись приготовлениями к приему гостя. И когда худой, поджарый и улыбчивый гость из Америки приехал к современной, по его словам, "Мари Кюри-Склодовски» в области иммунологии, он был пленен радушием двух русских женщин и русским гостеприимством, о котором, как он сказал, только читал у Толстого и Достоевского. За столом состоялся деловой разговор.
– У нас недалеко под Вашингтоном, в очень тихом и уединенном месте – институт. Там прекрасные условия для продолжения ваших работ, миссис Садовская, – говорил американец. – Мы были бы счастливы, если бы вместе с нами работал такой крупный специалист по иммунологии и такая очаровательная женщина. Может быть, вы согласитесь поработать у нас по контракту пару лет? Мы вам предоставим возможность завершить свои многообещающие исследования. Я познакомился с ними в журнале «Нейчер» в Англии. Это очень строгий журнал, в нем помешается только то, что бесспорно. И ваши замыслы таковы, и их необходимо довести до конца. Отчего вы не печатаете ваши последующие разработки?
– У нас сейчас переходный период… Мы испытываем некоторые финансовые трудности.
– Да, я вас отлично понимаю. Но, согласитесь, что человечеству до этого нет дела. Свирепствуют тяжелейшие болезни. У вас, я читал, смертность превысила рождаемость. Этому следует помешать. Разве можно объяснить людям отказ в вашей помощи финансовыми затруднениями?
– Но что можно конкретно сделать? – вмешалась Heля Алексеевна.
– Может быть, пока в вашем институте условия не позволяют работать специалистам, надо объединить наши усилия, наши лаборатории, наши финансы… Необходимо, чтобы госпожа Садовская продолжала свою работу. Останавливать ее – преступление перед человечеством.
– Вы пытаетесь сманить у нас видного ученого? – попросту спросила Неля Алексеевна.
– О, нет, нет, мои леди! Я не похититель дам для гаремов. Я хочу помочь русской науке не погибнуть. Мы высоко ценим ваши достижения. Я предлагаю контракт. Правда, оплата весьма скромная. Всего 30 тысяч долларов в год. Но этого вам будет вполне достаточно, чтобы заниматься работой спокойно. Все, что потребуется вам на первое время для того, чтобы обосноваться у нас, будет предоставлено. Я сам во всем буду вам помощником.
– Заманчивые предложения! Боюсь, что моя подруга не выдержит и согласится. Но предупреждаю вас, что если вы ее все же сманите, то придется вам принимать меня в качестве гостьи и с видеокамерами. Я ведь кинорежиссер.
– О! С готовностью! У нас в Америке реклама имеет огромное значение. Всякий показ наших ребят на телевидении – бесподобная помощь ученым. Но что скажете вы, госпожа Садовская?
– Я подумаю, – коротко ответила Елизавета Сергеевна. Изрядно выпив водки, гость стал рассказывать о своей Америке, которая, по его словам, была и должна быть во всем первой:
– У нас не только самые высокие дома в мире, не только самые богатые люди, у нас самые лучшие автомобили, самая лучшая конституция, самые лучшие президенты, с которыми мне привелось даже встречаться в Вашингтоне. Пусть первыми в космос вступили вы, но на Луну все-таки первыми высадились мы. И наука наша первая в мире, потому что к нам идут лучшие ученые всех стран. И я надеюсь видеть среди них госпожу Садовскую, – закончил подвыпивший профессор Снайс.
Он ушел, рассыпаясь в любезностях хозяйке, плененный оказанным ему приемом. У подъезда его ждала вызванная им машина.
Женщины остались одни. Елизавета Алексеевна бессильно сидела в кресле, опустив руки:
– Что вы обо всем этом думаете, Неля? Ведь это же та самая yтечка мозгов, о которой говорил Николаи Андреевич.
– Утечка – это когда ушло и не вернется. А он предлагает временный контракт… И потом, on безусловно прав, что человечество ждать не может.
– Контракты, как правило, продляются. Затянет новая работа, жаль будет бросать… И останется без меня моя лаборатория, – грустно проговорила Елизавета Сергеевна.
– Не плачьте но тому, чего нет, и неизвестно, когда теперь будет. А что вам делать все это время? Торговать кофе?
– Да, можно сказать так: «Лаборатории нет». Но если я уеду, то ее уже не останется вообще… И как же Миша? Ему ведь надо учиться. Я не могу оставить. его здесь с беспутным отцом.
– Будет учиться в американской школе, выучит язык. Это ему еще и пригодится и будущем. Ездят ведь российские дети просто учиться В Штаты или по обмену. Дети быстро осваивают иностранные языки. Вы сами столько языков выучили тоже не в преклонном возрасте? – спросила Неля Алексеевна.
– Конечно, я языкам училась с детства. Я ведь из академической семьи. «Потомственная ученая".
– Вот и Миша ваш станет «потомственным ученым». А знание английского языка только поможет в этом.
– Вы советуете мне поехать? – посмотрела гостье в глаза Елизавета Сергеевна.
– Не подумайте ради Бога, что я вас уговариваю… Просто я стараюсь объективно смотреть на происходящее. И не думайте, что моя душа не рвется воспрепятствовать вашему отъезду. Он ведь предлагает условия не просто для жизни, а для вашей дальнейшей научной работы. Имеете ли вы право похоронить свои знания?
Елизавета Сергеевна долго сидела молча, сосредоточенно рассматривая свое обручальное кольцо на пальце левой руки. Понимая, о чем она думает, и не желая ей мешать, гостья встала с дивана и подошла к окну.
– Ах, была не была! – резко встала с места хозяйка. – Позвоню ему, скажу о своем согласии.
Неля Алексеевна повернулась к ней и спросила:
– Вы действительно уже решили?
И получив на свой вопрос утвердительный ответ, сказала:
– Только попрошу вас еще ненадолго вернуться к вашему рыночному бизнесу. Не пугайтесь! Я только прошу вас сняться в начальных кадрах задуманного мною фильма. Нужно рассказать людям вашу историю и показать, чем она завершится. А для этого ждите меня под Вашингтоном, ангел мой.
– Под Вашингтоном! Но ведь мне теперь нужно хлопотать о заграничном паспорте. Как это делается? Я ничего такого не умею, – спросила Елизавета Сергеевна.
– Вы умеете то, что другие не ведают. И ради чего вся эта возня с заграничным паспортом? Об этом не думайте. Я попрошу нашего администратора. Он их всегда для всей съемочной группы оформляет.
Неля провожала Елизавету Сергеевну в Шереметьево. Садовская держала за плечи своего внука, чудесного кудрявого мальчика, который с необычайной серьезностью, старательно выговаривая английские слона, прощался с Нелей Алексеевной, которую успел полюбить за короткое время сборов. Женщины обнялись, и слезы показались у обеих на глазах. Елизавета Сергеевна встряхнула головой, будто отгоняя горестные мысли и, взяв внука за руку, пошла к самолету.
Неля Алексеевна с нетерпением ждала звонка из Вашингтона. И, наконец, дождалась.
– Представьте себе, Неленька! – говорила Елизавета Сергеевна. – У меня здесь нет никаких бытовых хлопот. Для меня специально сняли прелестную квартирку в коттедже, недалеко от леса, уже обставленную нужной мебелью. Удобно, красиво и не очень дорого. Деньги есть. Мне выдали часть авансом. Миша поступил в школ. Правда, необходимо еще с ним заниматься английским. Но, я думаю, что скоро он будет им владеть лучше меня. Работа, скажу прямо, меня вдохновляет. Прекрасная лаборатория, новейшее оборудование. О таком можно только мечтать. Но я не перестаю думать о своем институте.
Как ни торопилась Неля Алексеевна завершить свою работу над фильмом о российском ученом, раньше весны ей выехать в Вашингтон не удалось.
В аэропорту ее встретил до крайности любезный профессор Снайс.
Съемочная группа, погрузив свою аппаратуру, уехала на такси, а Нелю, в своей великолепной машине, «крайслере» последнего выпуска, профессор повез через Вашингтон, показывая по пути ей город.
– Не удивляйтесь, леди, – говорил он. – Вы не увидите здесь обязательных, как считается, для Америки небоскребов. Мы проедем сейчас через самый неамериканский город Америки, кусочек старой Европы, заброшенный через океан. Здесь, вы замечаете, склонность во всем к классической архитектуре.
Они ехали по одной из главных улиц города. Машин было много, но большинство из них были припаркованы или стояли на стоянках.
– Обратите внимание, что на улицах чернокожих жителей больше, чем белых. Живущие здесь работают в основном в сервисных фирмах. Больших предприятий в городе нет. К тому же округ Колумбия южный, и это тоже сказывается.
Действительно, по тротуарам шли хорошо одетые мужчины и женщины с темной кожей. Встречались и белые лица, в большинстве женские.
– Все мужья на работе в федеральных ведомствах, – объяснил профессор.
Они проехали мимо внушительного здания с великолепной мраморной лестницей у входа. Нелю поразило, что на ступеньки брошены доски с установленными перилами, вроде трапа на речных пристанях.
– Ступени разрушаются от времени? – поинтересовалась Неля.
– Нашему государству всего двести с небольшим лет, оно еще юное. Но законы в нем соблюдаются строго, в частности, в Верховном Суде, их главном страже. И на лестницах, лишенных перил, по закону такие перила должны быть поставлены. Эта забота о людях преклонного возраста, а члены Верховного Суда и основном такие.
Здание конгресса Неля, конечно, узнала по возвышающемуся над зеленью деревьев куполу, который можно было принять за какой-нибудь величественный европейский храм.
– Отсюда звучат речи избранников народа, – пояснил мистер Снайс. – Там помешаются и палата представителей, и сенат. А в галерее выставлены бюсты всех когда-либо заседавших здесь сенаторов. Кстати, они приезжают сюда из гостиницы по маленькому сабвэю, сидя в движущихся под землей креслах.
Потом проехали мимо всем знакомого по бесчисленным изображениям Белого дома, резиденции президента.
Невысокое здание с непременными колоннами на фасаде напоминало бы русский помещичий дом, если бы не походило больше на фазенду южного плантатора.
– Недавно в расположенном за Белым домом саду цвели вишни. Их подарил одному из президентов японский император, – сказал профессор. – А вот и памятники нашей недолгой истории. Вон там устремленная в небо граненая стрела, которую американцы прозвали карандашом. Она установлена в честь Джорджа Вашингтона. А сейчас мы с вами остановились перед мраморной колоннадой павильона, где в мраморном кресле сидит мраморный президент Линкольн.
Неля рассмотрела узкое спокойное лицо освободителя негров, обрамленное бакенбардами, руки, покоящиеся на ручках кресла.
– Я лишен всяких склонностей к метафизике, но американцы смакуют многозначительные совпадения. Во второй половине девятнадцатого века было два освободителя людей от рабства: русский царь Александр II и наш президент Линкольн. И оба были убиты террористами. Из двух памятников им сохранился только вот этот.
– Но сад, примыкающий к Московскому Кремлю, где стоял памятник царю-освободителю, даже в самое жестокое коммунистическое время продолжал называться Александровским садом, – заметила Неля.
– Ах вот как? – удивился профессор.
Они уже ехали по пригородному шоссе. Мелькали рекламные щиты и заправочные станции. Вскоре их машина оказалась в тихом городке или поселке, состоявшем из, казалось бы, одинаковых двух– или трехэтажных коттеджей, каждый из которых отличался от другого формой окон, затейливостью балконов, своеобразием отделки и расположением среди оставленных деревьев былого леса.
Около одного дома и остановился мистер Снайс. Навстречу выбежал кудрявый мальчик и бросился к выходящей из машины Неле.
– Как я рад вам, тетя Неля! – заговорил он. – Можно хоть по-русски поздороваться.
– А как твой английский, Миша? – спросила Неля после приветствия.
– Меня ребята понимают. Я их учу русскому языку.
Неля перевела слова мальчика мистеру Снайсу.
– Этот мальчик станет профессором, – изрек Снайс, вынимая из багажника чемодан Нели и неся его к дому.
