Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
Новелла вторая. Ради света – любая тьма
Страны изгнанник, ярый враг царизма,
Вернется новую возглавить власть.
И в буре грозной, в вихрях катаклизма
Всем несогласным под колеса пасть.
Нострадамус. Центурии, V, 48.Перевод Наза Веца
В Потсдамском дворце, с конца XVIII века резиденции прусских королей, а ныне императорском дворце, ждали приема у кайзера два самых влиятельных промышленника Германии: Крупп, седой и толстый, с непреклонными складками у рта, и Тиссен, сухой, надменный, с длинным телом и таким же удлиненным лицом, с крепко сжатыми тонкими губами.
Лакей в раззолоченной ливрее открыл перед ними тяжелые, украшенные золотой лепкой двери, и посетители вошли в кабинет, знавший великих завоевателей.
Кайзер Вильгельм II принял их, как было у него заведено, стоя, опершись обеими руками о стол и не предлагая вошедшим сесть в старинные кресла. Слишком дорожил император своим и чужим временем.
Почти сорок лет царствуя на троне, доставшемся ему от деда, прославленного Вильгельма I, он отличался строевой выправкой, умными глазами и фатовски закрученными вверх усами, чему старательно подражали офицеры армии.
– Чем порадуете, господа промышленники? – ответив кивком на приветствие, спросил кайзер.
– Стремлением выразить наше беспокойство ходом военных действий и оказания нашей помощи германской доблестной армии, – многозначительно произнес господин Крупп.
– Да, в борьбе на два фронта надо всемерно помогать нашей великой нации, – сказал император.
– Мы облегчим эту ношу, – вступил Тиссен. – Враг будет повержен. Новая пушка – сверх-Берта тому гарантия. Выстреливает дальнобойным орудием, уже в воздухе выбрасывающим снаряд.
– Который долетит до Лондона, ваше величество, – закончил Крупп.
Вильгельм заложил одну руку за спину, вскинул гордо голову.
– Это действительно повергнет заносчивых англичан, которые пытаются отсидеться на своем непотопляемом корабле острове, как во времена Наполеона. Но мы пустим его ко дну!
– Вы правы, ваше величество. И острова способны затонуть в море паники, – подтвердил Крупп.
– Искреннюю благодарность нации вам, и близкую победу нам.
– Победу доблестных германских войск и передовой немецкой техники! – добавил Тиссен.
– Вам нужны государственные ассигнования? – осведомился Вильгельм, и лицо у него помрачнело.
– Ни одного пфеннига, ваше величество. Только поддержка в переговорах с рабочими, не желающими считаться с военным временем.
– Это будет обеспечено, – резко сказал кайзер, заканчивая аудиенцию.
Оба магната капитала, пятясь вышли из кабинета, продолжая кланяться уже у закрывшейся за ними двери.
В нее, стряхивая невидимые пылинки с мундира, готовился войти фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, шестидесятилетний начальник штаба, фактический главнокомандующий всеми немецкими армиями.
– Ваше величество, лишь особо тяжкие условия войны на два фронта привели меня к вам.
– Промышленники обещают некую сверхпушку для обстрела Лондона.
– Этого мало, ваше величество. Что толку от повреждения башни Тауэра? Для победы нужно взорвать целую страну.
– Какую же, фельдмаршал?
– Россию, ваше величество.
– Такое обширное пространство? Вы шутите, фельдмаршал? Ну, Англия, кусочек земли в море, населенный ничтожествами, еще куда ни шло, но взорвать эту варварскую мужицкую страну!
– Взорвать изнутри!
– Но вам понадобятся миллионы диверсантов, которые должны будут перепугать до смерти русских.
– Ваше величество! Не вы ли написали прекрасные стихи о доблести русских моряков – «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»», положенные в России на музыку и ставшие народной песней…
– Доблесть ценю в любой нации, даже враждебной.
– Мы изматываем друг друга этой доблестью уже который год, потеряв едва ли не цвет нации. Не лучше ли исключить возможность сталкиваться с этой доблестью?
– Говорите яснее, фельдмаршал.
– Я имею в виду революцию, ваше величество. Изнемогающий от лишений военного времени народ как нельзя удачнее для нас подготовлен к ней. А революция – это выход России из войны. Снятие нашего Восточного фронта, удар всеми силами на запад и сокрушение противника, как это сделал ваш дед Вильгельм I.
– Об этом стоит подумать. Но какое мы с вами имеем отношение к возможной русской революции?
– Не имеем, ваше величество, пока…
– То есть?
– В Швейцарии находятся русские эмигранты-революционеры. Они в состоянии своей печатью расшатать русское общество, а фронтовыми листовками обезоружить русскую армию.
– Но листовки, как я слышат, распространяются и на немецком языке. И братание происходит не русских с русскими, а врагов с нашими германскими солдатами.
– Ваше величество, предатели есть и у нас. Мы жестоко боремся с ними.
– А у врага их надо всячески поощрять. Не так ли?
– Совершенно так, ваше величество. И ради этого я просил бы передать им пятьдесят миллионов марок.
– Что? – ужаснулся кайзер. – Но это немыслимая сумма!
– Меньшая, чем тратят наши промышленники на сверх-Берту, которая испугает часть лондонцев, но не Англию, а здесь ставка на всю необъятную страну. И деньги эти нужно взять у тех же господ, которые только что побывали в вашем кабинете. Позвольте передать им смысл нашей беседы?
– Только взамен этих миллионов, а если возможно, то и больше, чтобы оставить кое-что и на наши армейские нужды, служащие их же интересам.
– Так и будет сделано, ваше величество, – и фельдмаршал, по-солдатски сделав пол-оборота, чеканным шагом вышел из кабинета.
В Швейцарии ее обитатели после объединения всех когда-то независимых кантонов говорят на трех одинаковых по значению языках: на французском, немецком и итальянском. И порой разноязычные деревни разделяет в лучшем случае овраг, а то и просто дорога.
Фрау Штальберг, сидя у порога своего дома на чистенькой скамеечке перед клумбой ухоженных ею цветов, увидела подходившую к ней мадам Менье из деревушки за дорогой.
– Как я рада вам, мадам Менье, – сказала она на родном немецком языке.
– Голубушка, фрау Штальберг, я всей душой стремилась к вам, но эти домашние дела… самое тяжкое занятие.
– Ах, это правда! – призналась фрау Штальберг. прекрасно поняв французскую речь своей давней приятельницы.
– Что у вас нового? Расскажите, так наскучило домашнее однообразие. Я специально зашла к вам узнать.
– Ах, мадам Менье, как вовремя вы пришли! Я вам расскажу такое, такое… что в голове не укладывается.
Гостья даже зажмурилась от предвкушения.
– Это касается, конечно, ваших постояльцев? Я порой наблюдаю за господином, который носит бородку и начал лысеть.
– Ах, поверьте мне, это прекрасный, добрый человек. Он не пройдет мимо бездомной собаки и, не боясь ее, потреплет по шее. Собаки ведь сразу распознают человека. А то и даст кусочек съестного. А недавно так вытащил из воды тонущего ребенка. И представьте, отказался от всякого вознаграждения.
– Богатый человек?
– Не думаю, у меня они сняли две комнаты, исключительно из-за дешевизны. Я ведь не гонюсь за большими деньгами. Едят они очень скромно. Гостей принимают не часто. Хотя… – и фрау Штальберг сделала загадочное лицо.
– А что такое? – едва сдерживала разгорающееся любопытство ее приятельница.
– Недавно у них гостила одна дама. Но какая! Красавица! Одета, как графиня.
– Это кто же такая? Гостья таких бедных людей?
– Ее зовут Инесса, а фамилия по мужу Арманд.
– Испанка?
– Может быть. Хотя у этих русских живут люди отовсюду – кто против своей власти или хочет нажиться.
– И что же эта красавица испанка?
– После этого все и началось. Он, то есть мой жилец, очень нежно провожал ее на пристань и усадил на катер, идущий в Женеву.
– А его супруга?
– Не пошла провожать свою богатую подругу, а может быть… соперницу!
– Да что вы?!
– Да, да. И вскоре появился весьма респектабельный господин с чемоданом, направился прямо в мой дом, осведомленный, где живут эти русские, и имел крупный, как я могу судить, разговор с моим жильцом. Говорили они по-немецки и по-русски. Жалею, что слышала только отдельные фразы. Я подозреваю, что это был муж Инессы и привез он ее пожитки, которые презрительно оставил у моего жильца.
– А что потом? Что потом?
– Потом началось самое ужасное. Такие тихие, мирные люди стали громко разговаривать друг с другом на своем языке. Я только могу предполагать, что они говорили. Потом она, жена жильца, побежала на пристань и уплыла на первом же катере, а он… спустя какое-то время со злосчастным чемоданом немца в руке тоже отправился, надо думать, в Женеву. Об остальном можно только гадать…
– Это, верьте, только начало! – заключила мадам Менье. – Драма и несчастья – впереди! Верьте мне!..
Владимир Ильич, обдумывая очередную свою статью, прогуливался между пристанью и домиком фрау Штальберг, вспоминая, как провожал здесь Инессу Арманд, навестившую их с Надеждой Константиновной.
В свое время Инесса Арманд, интересуясь большевиками, любила беседовать с Владимиром Ильичем о революционных идеях. За границу она уехала, оставив детей в Москве, в обычную для себя поездку, но вернуться из-за начавшейся войны не смогла.
Узнав в Париже, что Ульяновы находятся близ Женевы, она тотчас отправилась туда, прогостив у них два дня, вспоминая свои былые революционные увлечения.
Владимир Ильич употребил все свое влияние, чтобы вновь пробудить у этой обеспеченной, если не сказать богатой, женщины интерес к революционной деятельности. Она оставила ему надежду на свое возвращение к революционерам, увозя для газеты его статью.
Навстречу Владимиру Ильичу шла Надежда Константиновна.
– Володя, – начала она, – к нам явился какой-то элегантно одетый немец с чемоданом, спрашивал господина Ильина, потом Тулина, Карпова и, наконец, Ульянова. Мне подозрительно, что он знает все твои псевдонимы. Как бы это не было провокацией. Будь осторожен с этим адвокатом, как он отрекомендовался, причем графом фон Шпрингбахом.
– Ничего, мы посмотрим на этот «прыгающий ручей». Не беспокойся, Надюша.
Владимир Ильич прошел в столовую, где его ожидал еще молодой, лет под тридцать, немец.
Тот вскочил, вежливо раскланиваясь.
– Как адвокат, имеющий умение говорить по-русски, я имею к вам поручение весьма влиятельного клиента, господин Ильин, если не ошибаюсь.
– Почти не ошибаетесь, хотя осведомлены, как я уже слышал, и о других моих псевдонимах.
– Это весьма похвально так конспирироваться, я имею восхищение вами. Хочу совершенствовать свой русский язык, читая ваши полезные газеты.
– Так какое же у вас ко мне поручение и от кого, если не секрет?
– О нет! Совсем не есть секрет. Правда, я не буду называть его имени или псевдонима, каковой мой поручитель не имеет. Но это есть виднейший пацифист, представляющий солидную группу согласных с ним обеспеченных людей. Они все страдают от гибели солдат в грязи окопов на фронте.
– И чего же хочет ваш пацифист от меня?
– Прежде всего общих с ним усилий на прекращение ужасной войны.
– Вот как?
– Мы, немцы, не бросаем слова на пустоту. И у меня есть поручение клиента передать для вас пятьдесят миллионов марок и помогать тем разворачиванию вашей революционной печати, требующей весьма солидных средств. Не есть так?
– Допустим, – сдержанно ответил Владимир Ильич.
– Я не буду просить вас писать мне расписку, просто примите этот чемодан, где есть упомянутые деньги, и тратить их, чтобы спасать от смерти миллионы людей.
– Я не могу принять ваши деньги даже на таких условиях.
– Если есть необходимость иметь санкцию ваших единомышленников, то не откажите в любезности оставить чемодан у себя на хранение. Мне есть тяжело и опасность отвезти его обратно.
Владимир Ильич потер свою лысину и после короткого раздумья произнес:
– Хорошо, гepp фон Шпрингбах, так, если не ошибаюсь?
– Совершенно есть так! – подтвердил адвокат.
– Я благодарю вас за доверие и отказ от получения квитанции с моей стороны.
– Мой Бог! Как можно помнить квитанцию при таком деле! У вас, конечно, есть понимание опасности моей миссии, тем более что моя страна ведет с вашей тяжкую и нам, и вам воину.
– Это-то я понимаю.
– Я обладаю уверенностью в вашей порядочности, гepp Ильин, и неупоминании моего имени в связи с остающимися У вас миллионами марок.
– Будьте покойны. Послу Германии в этой стране ничего не будет известно, тем более что у меня нет с ним никакого общения.
– Это я уже выяснил, герр Ильин. И прошу извинить меня за желание раскланяться. Сочту долгом передать мое уважение вашей гостеприимной супруге.
Надежда Константиновна стояла на пороге, прощаясь с гостем.
– А чемодан? – воскликнула она. – Вы забыли свои вещи.
– Не беспокойся, Наденька, он останется у нас на хранение по просьбе господина фон Шпрингбаха.
Немец раскланялся и, надев дорогую шляпу, бодро зашагал по направлению к пристани.
– Адвокат, а выправка у него, как у заправского военного, чином не менее капитана.
– Я тоже обратила на это внимание. А что нужно этому переодетому германскому офицеру?
– В первую очередь повышение по службе в связи с деликатным заданием помочь нам продолжить свою революционную деятельность, развернув агитацию в печати за прекращение войны.
– Что за странная помощь немецкого офицера?
– Который на развертывание такой кампании передал нам пятьдесят миллионов марок, чувствуя за своей спиной генералов, а то и кого повыше.
– И ты принял деньги от врага?
– Чьего врага?
– России, разумеется, с которой воюет Германия, убивая наших русских.
– А русские убивают немцев во имя выгоды капиталистов.
– Людей гонят на смерть послушные воли капитала власти.
– Воюют не народы, а их правители! И долг революционера положить конец этому преступлению цивилизации, как называл войну Виктор Гюго.
– Я не понимаю тебя, Володя. Неужели в тебе не осталось никакого патриотизма, оттого что ты эмигрировал из России?
– Чувство патриотизма чуждо интернационализму. Единственная борьба, которую мы признаем, – это борьба соединившихся пролетариев против своих угнетателей.
– Я простая русская женщина, я шла за тобой и в тюрьму, и в ссылку, за границу, наконец, но я осталась русской. Тебе нужны деньги, чтобы твои статьи увидели свет? Инесса обещала кое в чем помочь. Она при деньгах. Управляющий поместья твоего деда Брандта прислал нам очередную сумму. Мы урежем себя во всем, но поможем нашей партийной печати. Как же можно брать эти грязные деньги у врага, расчитывающего ослабить нашу армию и ворваться на русские просторы?
– Грошовый расчет, оправдывающий топтание на месте. Ни Инесса, ни управляющий дедовым поместьем не решат наших денежных затруднений, а тут нам сваливается с неба пятьдесят миллионов марок. Нужно потерять всякую революционную совесть, чтобы пройти мимо возможности использовать эту сумму для партийных целей.
– Уверена, что Центральный Комитет, прежде всего товарищи Зиновьев и Радек не одобрят тебя. Я не говорю уже о Маркове.
– Дорогой мой «партай геноссе», пишущий в ЦК партии социал-демократов о моей революционной деятельности под твоим бдительным оком! Марков – меньшевик, и этим все сказано, а товарищи Зиновьев и Радек – качающиеся политики, которых надо направлять, притом жесткой рукой, что я и постараюсь сделать.
– Свое личное мнение, как член ЦК, я передам в Женеву, притом немедленно, – жестко заявила всегда мягкая Надежда Константиновна.
– Скатертью дорога! Поспеши к очередному катеру и собери по моему требованию заседание Центрального Комитета. Я прибуду туда незамедлительно. И чемодан захвачу с собой. Посмотрим, кто возразит против развертывания нашей революционной деятельности.
– Володя, опомнись! Это ляжет темным пятном на нашу партию.
– Ради света – любая тьма! Мы зовем к светлому будущему, а ради этого можно вытерпеть что угодно и в кромешной темноте.
– Ты неисправим в своем упорстве и в потере всего русского, что должно было остаться в тебе.
С этими словами Надежда Константиновна, захватив с собой только сумочку и зонтик, отправилась на пристань.
Владимир Ильич не провожал ее, как с удивлением отметила наблюдавшая за поссорившимися своими жильцами фрау Штальберг.
Но к следующему катеру Владимир Ильич отправился, неся в руках чемодан, доставленный ему элегантным господином.
Заседание ЦК, на которое были приглашены и меньшевики, состоялось в арендованном банкетном зале одного из женевских ресторанов.
За столом рядом с Ульяновым сидели Зиновьев, Радек и Марков (от меньшевиков).
Плеханова в Женеве не оказалось, а Инессу Арманд Крупская намеренно не позвала, чувствуя, что та окажется на стороне Владимира Ильича.
Владимир Ильич, водрузив на стол чемодан с пятьюдесятью миллионами марок, раскрыл его и, показывая пачки аккуратно заклеенных банкнот, говорит своим товарищам:
– В чем преступление? В отказе от развертывания нашей революционной деятельности и создания в России предреволюционной ситуации, первым лозунгом которой должно быть требование немедленного прекращения кровопролития, выгодного мировой буржуазии империалистов, или мелкобуржуазное предательство интересов всего мирового рабочего класса во имя квасного патриотизма и нежелания запачкать свои ручки, как только что изволил выразиться товарищ Марков? Я напомню нашим товарищам, что мы не останавливались ни перед чем, чтобы пополнить партийную кассу экспроприациями банков, беря отнятые у народа деньги для общенародного дела освобождения от царской тирании, мы не обращали внимания, пачкаем ли мы руки, принимая деньги, скажем, от Саввы Морозова, этого крупного капиталиста, знавшего, что они будут употреблены для подрыва капитализма. Более того, напомню, что идеологи нашего мировоззрения Маркс и Энгельс не гнушались тем, что Фридрих Энгельс был фабрикантом, имел фабрики, где эксплуатировались наемные рабочие, а часть прибыли отдавал на существование Карла Маркса и разработку идей коммунизма; призрак которого, как они провозгласили в Коммунистическом манифесте, бродит по Европе. Я имел возможности сказать сомневающейся в нашем возможном решении, которое она называла темным пятном на репутации нашей партии, товарищу Крупской, что ради света, то есть победы революции у нас в России и во всем мире, можно и нужно пройти через любую тьму. И когда с нашей помощью начнет разгораться в России революционное пламя, то я не испытаю никакого сомнения, если враг русской буржуазии и самодержавного царя предоставит возможность мне и всем, кто готов идти за мной, переправиться через воюющую с царской Россией Германию, чтобы попасть в столицу и возглавить там борьбу за спасение русского народа и всего мирового пролетариата а сейчас использовать на революционные нужды, считайте, ОТНЯТЫЕ нами у одной из воюющих сторон деньги! – И Владимир Ильич поднял привезенный чемодан.
Предвидение Владимира Ильича, все чаше выступавшего в разросшейся, к гневному удивлению Жандармского управления, большевистской печати под именем Н. Ленина, оправдалось.
Напряжение у изнемогавшего от военных тягот народа достигло предела, и царский строй, пытавшийся продолжать войну рухнул, но власть перешла к Временному правительству во главе с Керенским, готовому по-прежнему служить интересам капитала под лозунгом «Война до победы!».
И снова Ленин встретился с Эриком фон Шпрингбахом, одетым теперь в форму майора германской армии. Ему было поручено сопровождать через Германию вагон с Лениным-Ульяновым и его спутниками, среди которых была и Надежда Крупская, и Инесса Арманд, и Григорий Зиновьев, и Карл Радек, а также представители еврейского «Бунда», захватившие с собой даже детей.
В таком составе, за исключением австрийского подданного Радека, который подлежал бы интернированию в России, группа Ленина прибыла в Петроград, где на Финляндском вокзале их встречали толпы узнавших об их приезде рабочих с возвышавшимся над морем их голов броневиком.
Забравшись на его башню, Ленин произнес свою первую на родине речь, высказав основные революционные лозунги – «МИР, КОНЕЦ ВОЙНЕ!», «ФАБРИКИ – РАБОЧИМ ЗЕМЛЯ – КРЕСТЬЯНАМ», «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!».
Возникшие по всей стране советы обретали власть, и Временное правительство с трудом терпело их, все еще рядясь в демократическую тогу, допустив возвращение политэмигрантов.
Впервые Временное правительство почувствовало, откуда грозит ему опасность, на Первом Всероссийском съезде Советов, когда председательствующий меньшевик Церетели заявил, что в России нет сейчас партии, способной взять власть. Тогда из зала прозвучал возглас:
«Есть такая партия!»
Это был голос большевика Ленина, определившего в своих Апрельских тезисах тактику грядущей революции, а когда была сделана июльская попытка претворить их в жизнь, Временное правительство решило арестовать Ленина, и ему пришлось уйти в подполье, скрываться переодетым и даже загримированным в охотничьем шалаше под Петроградом вместе со своим швейцарским соратником Зиновьевым. Руководя оттуда решающим наступлением, которое и завершилось в октябре старого стиля (7 ноября нового стиля), когда в Зимний дворец отряд большевиков прошел, не ощутив сопротивления со стороны защищавших Зимний женского батальона и находившихся внутри разбежавшихся юнкеров. Временное правительство в полном составе было арестовано, правда без отсутствующего Керенского. И власть бескровно перешла к соратникам Ленина: Антонову-Овсеенко, к вновь прибывшему из Америки Троцкому и другим. Так была перевернута новая страница русской истории.
…В императорском дворце кайзер Вильгельм II снова принял у себя, по-прежнему стоя, фельдмаршала Гинденбурга, который доложил о событиях в России и что вместо Керенского, провозглашавшего в угоду союзникам «Войну до победы», к власти пришел тот самый Ульянов, Ленин или Ильин, которому переданы были в Швейцарии пятьдесят миллионов марок.
– Мы не ошиблись, ваше величество, – говорил Гинденбург, – агитация эмигрантской группы русских революционеров сделала свое дело, а их доставка через Германию и Швецию в Петроград привела к смене власти и заключению, как имею вам счастье доложить, весьма выгодного для вашей империи Брестского договора, поскольку русские готовы были на все, лишь бы выйти из войны.
– Гордитесь, фельдмаршал, одним из важнейших выигранных вами сражений, – сказал кайзер. – Надеюсь, в армии полный порядок и нет больше братания?
– О, конечно, ваше величество, за исключением частей, поддерживающих порядок в оккупированных нами зонах и подверженных революционному влиянию.
Но ни император, ни его военная опора – фельдмаршал Гинденбург, не учли, что революционные идеи не знают ни границ, ни окопов, ни договоров.
Революция в России перехлестнула линию вчерашнего фронта и разразилась в Германии.
Кайзер отрекся от престола, а потом и все еще воевавшая Германия вынуждена была признать свое поражение перед коалицией, в которую вступила и Америка.
Тяжкий позорный мир, заключенный изнемогающей Германией, зачеркнул все ее приобретения по Брестскому договору, все аннексии и контрибуции.
Угнетение порождает тягу к самоутверждению, и когда нашелся голос, провозгласивший, что немцы выше всех народов и нет расы выше арийской, хоть и звучал он поначалу в пивных Мюнхена, он был услышан, ему стали внимать. И даже избранный в 1925 году президентом Германской республики Пауль фон Гинденбург, авторитет которого, как фельдмаршала, был велик, вынужден был считаться с новыми настроениями, тем более что справиться с обнищанием народа, с растущими ценами его сменяющиеся правительства никак не могли.
А Крупп, Тиссен и другие гиганты индустрии склонны были прислушаться к казавшимся поначалу бредовыми речам мелкого художника Шикельгрубера из Австрии, назвавшегося Адольфом Гитлером.
И пришел день, когда в том же самом Потсдамском дворце, где рапортовал Вильгельму II фельдмаршал фон Гинденбург именно он, сидя за былым императорским столом, как президент Германской республики, принял в 1933 году этого Адольфа Гитлера, фюрера нацистского движения, и вручил ему власть, как новому канцлеру Германии. Это было последним деянием уже престарелого фельдмаршала, вскоре оставившего Гитлера властвовать и творить свои преступления без него.
Так, в тихом предместье Берлина, на реке и озере Хефель, где улицы похожи на зеленые аллеи и мостовые моются мылом, во дворце Цицилиендорф трижды принимались решения, повлиявшие на судьбы народов Европы в XX веке.
Последним из них были итоги законченной мировой воины и крушения нацизма, подведенные странами-победительницами в лице: Сталина, Трумена, Черчилля с Эттли, «вбивших осиновый кол» и память нацистского фюрера, запятнавшего великую немецкую цивилизацию, трусливо покончив с собой, когда Красная Армия порвалась в Берлин.
Бескровная Октябрьская революция вскоре начала кровоточить. Убийство председателя ЦК Урицкого, а затем и других руководителей новой власти вызвало ответную волну террора со стороны красных. И обе эти волны, борясь друг с другом, превратились в кровавый поток гражданской войны вконец изматывая находящуюся в разрухе страну.
Безжалостная «классово справедливая несправедливость» к людям, даже не проявившим себя противниками новой власти, но классово чуждым ей, и эпоха военного коммунизма оттолкнули Инессу Арманд, и она, отказавшись войти в состав ЦК партии, уехала в Москву к детям, где и скончалась от холеры в 1920 году. Заботу о ее детях взяла на себя Надежда Константиновна Крупская.
Но имя ушедшей Инессы Арманд не раз использовалось пришедшим к власти Сталиным, который угрожал Надежде Константиновне за несогласие с его действиями, что провозгласит женой Ленина не ее, будто бы лишь «партийного надзирателя» за вождем, а Инессу Арманд, что было чудовищной ложью, ничуть не смущавшей диктатора.
Для него было главным вывести партию и управляемую им страну из междоусобных столкновений и строить социализм в отдельно взятой стране, ликвидировав в ней не только всякие проявления классовой борьбы, но и сами классы, как в городе, так и в деревне, не считаясь при этом ни с какими «потерями».
