Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
– Старик говорит, что в горах живут негры-догоны, пастухи, и будто бы их жрецы знают Великую тайну Вселенной, в незапамятные времена ее открыли им те, кто прилетел со второй Земли, существовавшей около третьего Сириуса, который должен был взорваться. И эту тайну они передают посвященным из поколения в поколение.
– Добыть мне этого жреца-догона, я желаю говорить с ним.
И Бонапарт снарядил отряд в верховья Нила, где в горах существовало это загадочное племя.
И только уже покидая Египет, он увидел того, с кем хотел говорить.
Это был очень старый негр, которого прельстили почести, какие будут ему оказаны великим генералом, прогнавшим мамлюков.
Наполеон имел недолгую беседу с негритянским жрецом. Переводили последовательно два переводчика: тот, что приводил в храм бога Тота столетнего старца, и копт (христианин) из египтян, который мог понимать догона, имея какие-то дела с приобретением в горных районах скота.
– Я хотел тебя видеть, почтенный жрец, – сказал Наполеон.
– Твой свет, как яркое солнце, слепит мои старые глаза, – ответил дважды переведенный догон.
– Какие тайные знания передаете вы из поколения в поколение, будто бы сообщенные вам прилетавшими когда-то на Землю людьми с другой звезды?
– Истинно так, великий освободитель! Но знания эти передаются только посвященным.
– Что нужно сделать, чтобы стать посвященным?
– Ты уже сделал это, о великий, освободил простых людей долин и нагорий от власти жадных мамлюков. Они в давнее время завоевали страну Нила.
– Если ты меня считаешь посвященным, скажи, что это за тайны?
– Я знаю далеко не все, о великий! Могу сказать только, что звезда Сириус состояла из трех светил.
Наполеон помнил слова Лапласа, что Сириус, возможно, двойная звезда, и хотел уже уличить старого жреца в попытке обмануть его, но тот продолжал свою витиеватую речь:
– Но тот, кто повелевает всем, обрек третью сестру Сириусов на погибель, и вторая Земля, что была подле них со всеми людьми, животными и лесами, должна была испепелиться. Тогда хранители знаний построили лодку со звездным парусом, которая доставила их сюда к нам, где люди живут в безопасности, но сами истребляют друг друга.
– Кто руководил этими хранителями знаний, которым удалось спастись?
– Тот, который знал все и передавал свои знания, – ответил негр.
– Бог Тот? – догадался Наполеон.
– Совершенно так, – подтвердил первый переводчик, а второй копт от себя добавил с помощью первого:
– Я маленький человек, ваше высокопревосходительство. То, что мне посчастливилось делать переводы для вашего высокого ума христианина, позволяет мне обратить ваше внимание на текст из Библии, которая всегда со мной. Там есть подтверждение слов невежественного догона, который утверждает, будто знает, как устроена Вселенная, не имея представления о Библии. Вот посмотрите сами.
Наполеон взял из рук копта-христианина Библию на французском языке и прочитал то, чего сам копт прочесть не мог:
«Сыны неба сходили на Землю. Видели, что женщины здесь красивы, и брали их себе в жены, а те рожали им детей. С тех пор пошло племя Гигантов».
Слово «Гигант» запало в мозг Бонапарта. Возвращаясь в Европу, он все время думал об этом необычном свидании, о статуе бога Тота, принесшего людям знания и календарь, основанный на движении далекой звезды (не Солнца или Луны), об изображении над его головой другой планеты, а вовсе не Луны, наконец, о том, что его спутники, о которых знали горные племена Африки, оставили после себя потомство. И Наполеон, уже уверенный в своем высоком назначении, готов был считать, что одни из этих Гигантов добрался до Корсики и через множество поколений передал ему, Наполеону, великую миссию создания на Земле Высшей Цивилизации, существовавшей на Сириусе. А ради этого стоит завоевать весь мир. Древние греки уже после египтян назвали бога Тота, пришельца с Сириуса, Прометеем, признав за ним передачу людям небесного огня знании.
Только один человек на свете знал об этих тайных мыслях Наполеона – Жозефина, его неизменный друг и неугасимая любовь, и только ее сыну в минуту откровенности он признался, рассказав о детских смутных мыслях своего великого назначения. Теперь, после Египта и встречи с богом Тотом, он готов был считать себя его потомком, в котором проснулись через тысячи лет переданные по наследству замыслы. Но как правы оказались греки, угадавшие судьбу прикованного к скале небесного пришельца, которого назвали Прометеем.
Вот таким оказался и он, «прикованный» к острову Святой Елены, не донесший до людей всего того, что так хотел передать им, учитывая людское невежество, пусть даже ценой подчинения их себе.
Но раз он заключен здесь, никто не должен знать обо всем этом, кроме его Жозефины.
Он выпустил из рук клочок бумаги со строками, написанными единственным существом, которое любил он, и которое любило и понимало его.
Ветер подхватил бумажку, и она, словно взмахивая крыльями, понеслась над волнами между кричащими чайками, сама чем-то похожая на них.
И казалось узнику Святой Елены, что кричат они, как его солдаты: «Вив, император!», и что мешает этим крикам звон невидимых цепей, гремящих при каждом его шаге.
Гренадер, деливший с ним когда-то тяготы походов, подкатил к нему коляску.
За двести шестьдесят лет до этого дня Нострадамус, поэт и провидец, написал в восьмой центурии шестидесятый катрен, но писем и стихов Жозефины Богарнэ великий прорицатель в своих видениях не прочитал… А она вложила в них свою любовь и понимание:
Похитивший с неба огонь для людей,
Прикован к скале был титан Прометей.
Орел ненасытный клевал его печень,
Но в знанье зажженном остался он вечен.
Новелла восьмая. Самозванец
Вслед за казненным добрым королем
В гробу с подменой вынесен наследник,
Шесть месяцев надежде ждать под льдом.
Снег первый, след колес на нем последний.
Нострадамус. Центурии. VI, 52.Перевод Наза Веца
После очередной революции 1830 года бездарному Карлу X (графу Артуа), третьему сыну Людовика XV, занявшему трон после своего старшего брата Людовика XVIII, пришлось уступить корону Луи-Филиппу из младшей ветви Бурбонов, Орлеанскому. Во время его царствования, когда все заметнее становилась власть капитала, к банкиру Ротшильду явился министр полиции с просьбой принять его.
Министр был ростом и солдатской выправкой похож на гренадера. Его провели в старинный кабинет финансиста, где сидели до него столетиями такие же важные, как и он, банкиры.
Там никого не было, и министр встретил входившего в кабинет пожилого еврея в черной шапочке и с седыми пейсами, с темными, совсем не старческими пронизывающими глазами.
Тот мелкими шаркающими шажками подошел к богатому письменному столу с резными ножками, единственной допущенной роскошью старого кабинета, и уселся как-то бочком в обитое дорогой кожей кресло.
Министр полиции расправил пышные усы и приветствовал банкира.
Ротшильд кивнул в ответ и слабым голосом спросил:
– Чем могу служить высшему стражу порядка?
Министр откашлялся и произнес:
– Если Бурбоны правили Францией полторы тысячи лет, то ваша славная династия Ротшильдов берет начало по крайней мере в XVI веке, и силу свою не ослабила, не потеряла, а многократно увеличила.
– Но мы не правили Францией, – сказал Ротшильд.
– Но правили и правите ее королями, – ответил бравый полицейский.
– О чем хотите сообщить мне?
– Об угрозе политических потрясений Франции, которые горько отзовутся на ее народе.
– Как француз озабочен вашими словами. И что же нам грозит?
– Появление «воскресшего» сына казненного законного короля Людовика XVI. Этот сын был провозглашен роялистами еще сорок лет назад королем Людовиком XVII.
– Если не ошибаюсь, таких Людовиков XVII после отречения Наполеона и реставрации Бурбонов было немало.
– Ровно сорок, господин Ротшильд.
– Почему же вас так беспокоит сорок первый, когда вы или ваши предшественники даже уже после кончины славного Фуше сумели обезвредить претендентов на занятый королевский престол.
– Тогда это было проще. Престол занят Бурбонами и претендент на него – явный самозванец. А вот сорок первый, как вы сказали, некий герр Наундорф из Голландии, как две капли воды похож на Людовика XVI, якобы его отца, что не исключено.
– Да. – вздохнул Ротшильд. – История – это исследование людских ошибок.
– Нельзя оставить без внимания возможность еще одной ошибки. Герр Наундорф, владелец фермы и сапожного дела в Дальфте. богато обставил снятый им в Сен-Жерменском предместье особняк и дает светские приемы, вербуя себе влиятельных сторонников старшей ветви Бурбонов, угрожая тем королю Луи-Филиппу Орлеанскому. Знатные люди весомы в обществе и, конечно, связывают полиции руки, поскольку противозаконности в их действиях пока что нет.
– Король Франции – сапожник? Это забавно. Но при чем тут я, тем более что пока все спокойно?
– Нельзя допустить нарушения спокойствия.
– Как же этому помешать?
– Деньги делают все. Я был простым полицейским при Фуше, который служил и Бурбонам, и якобинцам, и Директории, потом императору и снова Бурбонам, пока не скончался в 1820 году.
– Да, полиция нужна всегда. Многие ломали себе головы: «Что хитрый Фуше хотел сказать, с каким коварным планом связан его уход из жизни?»
– Я думаю, он одобрил бы план, с которым я пришел к вам, господин Ротшильд.
– По занимаемому посту вы – наследник Фуше. И что бы он сделал на вашем месте?
– Разорил бы Наундорфа, у которого нет армии для захвата власти, ничего, кроме захватывающих рассказов о своем чудесном спасении в чужом гробу, вербуя сторонников в изысканном парижском обществе. Но его «сестра», герцогиня Ангулемская, никогда не признает голландского фермера и сапожника своим братом.
– Не узнает его?
– Конечно. Потому что ей, получившей целиком все наследство Бурбонов, это было бы невыгодно, а во-вторых, – и полицейский понизил голос, – во-вторых, потому, что она, видимо, вовсе не Мария-Тереза, а подменившая несчастную принцессу, изнасилованную в тюрьме стражником и родившую там умершего вскоре ребенка, после чего решившую уйти в монастырь. Под ее именем блаженствует другая…
– Поистине история не только изучение людских ошибок, но и раскрытие их преступлений.
– Полиции надо помочь, дать ей в руки формальное признание самозванства господина Наундорфа.
– Как я понимаю, вам нужны деньги.
Министр и банкир поняли друг друга, и бравый полицейский, расправив пышные усы, переходившие в бакенбарды, уходил из дома Ротшильдов весьма довольный собой.
Министр полиции был прекрасно осведомлен, что гepp Наундорф впервые объявился в Берлине в 1810 году, еще при Наполеоне, под своим голландским именем, и лишь теперь, при Луи-Филиппе Орлеанском, решил противопоставить ему себя как сына Людовика XVI, старшей ветви Бурбонов, для чего и прибыл в Париж.
У сен-жерменского особняка вечерами останавливались кареты знатных господ, и разодетые дамы в сопровождении титулованных спутников входили в дом, где их встречал радушный хозяин на фоне двух портретов в золоченых рамах, написанных как бы с одного лица. Это были портреты Людовика XVI и хозяина особняка.
А в гостиной перед ужином с шампанским стало традицией просить хозяина рассказать о своем чудесном спасении, о том, как надзиратель Роше Лоран подменил его своим умершим от золотухи сыном, как поместил обоих мальчиков в сделанный по его заказу просторный гроб, и как сам первый из директоров Баррас застал его за этим занятием в комнате настоятеля Темпля, и как, вместо того чтобы отправить тюремщика на гильотину, стал его сообщником, предоставив карету для доставки гроба в монастырь св. Дени, где дофин Луи-Шарль был спрятан в дальней башне монастыря, а несчастный сын тюремщика похоронен вместо дофина на кладбище св. Маргариты. И только через шесть месяцев маленький узник в предоставленной тем же Баррасом карете, которой управлял башмачник Симон, по поручению Конвента полтора года воспитывавший его, был доставлен на ферму покойного Наундорфа, которую дофин Луи-Шарль наследовал как якобы его племянник.
Разодетые дамы и блестящие кавалеры с вниманием, а потом и некоторой скукой слушали о необычных приключениях в далеком детстве господина Наундорфа. Некоторые из них действительно готовы были признать в нем дофина, провозглашенного роялистами в 1795 году королем Людовиком XVII рассчитывая, что в случае его возвращения на прародительский трон им достанутся тепленькие местечки.
Непременным гостем Наундорфа и даже другом будущего короля стал некий граф Аксель де Вивьен с мягкими кошачьими манерами и вкрадчивым голосом.
Он подбивал Наундорфа на все новые и новые траты ради приобретения большего числа сторонников. Некоторые придворные Луи-Филиппа побывали в салоне Наундорфа, кто для оценки реальной опасности, а кто на всякий случай заручиться благосклонностью власти при возможной новой реставрации старшей ветви Бурбонов.
Граф де Вивьен вместе с маркизой, около которой он увивался весь вечер, возвращался после очередного приема в сен-жерменском особняке в ее карете.
– Ах, милый граф, я так благодарна вам за этот выезд, – говорила маркиза, обмахиваясь веером. – Я такого наслышалась, что буду плохо спать ночью. Подумать только, что привелось испытать в детстве этому толстяку.
– Но он не просто толстяк, моя маркиза! Он возможный король Франции, сын покойного короля!
– Вполне возможно, что и сын, но…
– Что бродит в этой прекрасной головке?
– Ах, я так плохо разбираюсь в законах наследования, но я женщина, мой граф. И я отлично знаю, что сыновья бывают законно– и незаконнорожденные.
– Ах вот как!
– Кто не знает о склонности всех Людовиков к дамскому полу. У Людовика XV чуть ли не специальный министр был, заботящийся о судьбе метресс и их детей королевской крови.
– Поистине в вас таится сказочная змеиная мудрость, которая может соперничать лишь с вашей красотой, маркиза.
– Речь не обо мне, – ударила по руке веером графа маркиза. – Я же не собираюсь иметь незаконнорожденного сына.
– Вы переводите в шутку мои истинные пламенные чувства!
– Все знают, что вы светский лев. Дружите с этим претендентом, пока он не завел своих метресс. Я готова еще разок побывать у него. Может быть, он и меня заметит.
– Нельзя не заметить солнца в небе!
Граф де Вивьен заезжал к Наундорфу и днем, заставал его озабоченным, разбирающим счета.
– Я к вам с советом, мой друг, – вкрадчиво начал граф.
– Я рад вашей услуге.
– Портреты у входа производят огромное впечатление, но…
– Разве есть какое-либо «но»?
– Нужен третий портрет! Портрет вашей матери Марии-Антуанетты. Его надо заказать живописцу, но не с существующих портретов, а с натуры.
– Вы шутите, граф, я не уверен, что это уместно. Едва ли живописцу удастся вызвать призрак королевы.
– Натура есть! И самая прекрасная. Я только что специально побывал в музее восковых фигур мадам Тисо. Она делала скульптурный портрет великой королевы-узницы в камере смертников. И ее скульптура, оберегаемая потомками мадам Тисо, как живая. Она послужит прекрасной натурой для живописца.
– А сколько это будет стоить?
– О! Не больше одного очередного приема ваших гостей, мой друг!
Наундорф почесал затылок.
– Я должен нам признаться, граф, в своих денежных затруднениях. Меня задушили эти поставщики…
– Какой пустяк! Поставщики, поставщики! На то есть ростовщики! Взойдя на трон, со всеми расплатитесь!
– Вы думаете?
– Уверен! Большая часть парижской знати живет в долг и содержит прелестных дам полусвета, снимает для них особняки ироде вашего. А векселя – это бумажки, которые всегда можно отсрочить. Но ваши гости должны видеть обоих ваших родителей, входя в ваш дом.
– Наверное, вы правы, граф. Спасибо за совет.
И заказ одному из видных живописцев Парижа с помощью графа де Вивьена был передан, и творение мадам Тисо сыграло новую роль.
Гости Наундорфа, входя в его особняк, любовались теперь уже тремя картинами в золоченых рамах, отыскивая в появившемся вновь портрете королевы сходство с ее сыном, дофином. Сметливый художник намеренно сделал глаза на портрете Марии-Антуанетты такими же, как у господина Наундорфа.
Особое внимание на это обращали дамы, уверяя, что это один и тот же взгляд!
Наундорф смущался, уверяя, что никогда об этом не думал и что если это так, то из-за наследственности.
Гости вежливо соглашались с ним, а кто не соглашался – помалкивал в ожидании ужина с шампанским.
Однако денежные дела Наундорфа явно ухудшались, как он признался своему другу графу де Вивьену.
– Я нашел выход! – воскликнул тот. – Вы забыли о своей сестре Марии-Терезе, герцогине Ангулемской.
– Напротив, я несколько раз посылал ей приглашения на свои вечера, и не только обычные, но и тепло-родственные. Однако она ни разу не приехала к своему брату, – с обидой в голосе закончил Наундорф.
– Это развязывает вам руки! – воскликнул граф. – Вы имеете теперь все основания подать на нее в суд на раздел наследства вашего отца, которое ей досталось полностью.
– Вы думаете? – опешил Наундорф.
Граф принялся уверять друга в беспроигрышности судебного процесса, обещая обеспечить ему самого ловкого адвоката.
Наундорф, скрепя сердце, согласился.
В зале парижского окружного суда в этот день было немного публики, завсегдатаев любых судебных заседаний и забредших сюда от скуки людей.
Но судьи были, как обычно, в своих мантиях, традиционных париках, так же, как и адвокаты истца и ответчицы.
Судебный пристав провозгласил:
– Суд идет! Прошу всех господ встать!
Наундорф, огромный, дородный, тяжело поднялся, искоса поглядывая на герцогиню Ангулемскую, с третьего раза все же приехавшую в суд в сопровождении компаньонок и служанок. Ее адвокат, неповоротливый, с виду похожий на лавочника, в плохо сидящей на нем мантии, выказывал ей всячески знаки почтения.
Судья-председатель и двое других судей заняли свои места, и председатель вызвал к столу господина Наундорфа.
– Ваша честь! – воскликнул его адвокат. – Вы, очевидно, имеете в виду Людовика Бурбона, провозглашенного королем Франции в 1795 году.
– Я прошу истца подойти к столу, на котором лежит Библия, и дать клятву, назвав свое имя и выразив готовность говорить только правду, и ничего, кроме правды.
Наундорф подошел к столику с Библией и, положив на нее руку, произнес:
– Я Луи-Шарль Бурбон, сын короля Людовика XVI, временно носивший имя Карла Вильгельма Наундорфа, клянусь в правдивости своих слов и всех ответов, которые буду давать суду.
– Ваша честь! – снова подал голос его адвокат. – Разрешите сразу предъявить вам доказательства правдивости слов моего клиента.
– Предъявите, – сухо сказал председатель, думавший в этот момент о своей больной дочери, которую надо отправлять лечиться на воды в Богемию, и что на это нужны непомерные для него средства. Девушка чахнет у него на глазах, а он, отец, не может сделать для нее самое необходимое. И вспомнил он о недавнем визите некоего графа де Вивьена, который брался устроить ее поездку.
Пока председатель суда размышлял о своих семейных невзгодах, адвокат Наундорфа разместил на трех стульях портреты в золоченых рамах так, чтобы они были видны и судьям, и публике: короля Людовика XVI, королевы Марии-Антуанетты и господина Наундорфа, сходные с каждым из названных им родителей.
Председатель суда вежливо пригласил к столику с Библией герцогиню Марию-Терезу Ангулемскую, попросив назвать ее девичье имя и дать клятву быть правдивой перед судом.
Герцогиня поднялась со своего места в тяжелом темном платье и, поддерживаемая под руку компаньонкой, направилась к столику с Библией, но, проходя мимо портрета Марии-Антуанетты, она вскрикнула и стала падать, теряя чувства.
Подскочивший адвокат герцогини освободил стул с портретом Наундорфа и усадил на него теряющую сознание ответчицу.
– Суд сочувствует вам, герцогиня, теряющая сознание при виде своей покойной матери, – участливо произнес председатель. – Сидите, мадам, и лишь дайте ответ на единственный вопрос.
– Я готова, ваша честь, – простонала герцогиня.
– Признаете ли вы в этом человеке, который дал клятву перед вами, своего брата Луи-Шарля Бурбона?
– Нет, не признаю, – слабым голосом отозвалась герцогиня. – Это самозванец.
– Прошу подойти к столу господина Наундорфа, – произнес председатель суда.
Наундорф, косясь на сидевшую с видом умирающей герцогиню, подошел к судьям.
– Вот видите, господин истец, дочь вашего предполагаемого отца не узнает вас.
– Ваша честь! – вмешался адвокат Наундорфа. – Я протестую. Ответчица не давала клятву, подтверждающую, кто она, и не дала обета говорить только правду.
Судьи посовещались, и председатель огласил:
– Протест отклонен.
Адвокат герцогини тяжело поднялся с места и как бы нехотя вымолвил:
– Ваша честь! Не могу ли я просить суд потребовать от истца доказательства, что он является сыном высоких особ, на которых он ссылается?
– Просьба представителя ответчицы принята! – объявил судья. – Господину Наундорфу предоставляется право доказать, что он является сыном тех короля и королевы, портреты которых он представил.
– Что именно, кто именно и как должен доказать? – не без ехидства спросил адвокат Наундорфа.
Наундорф оживился и повторил перед судом увлекательную историю, которой столько раз занимал своих гостей.
Судьи с видимым интересом выслушали необыкновенные приключения с удивительными подменами и путешествием в гробу.
Когда Наундорф закончил свой рассказ, председатель ровным монотонным голосом проговорил:
– Прежде чем судить о ваших имущественных правах, мы хотели бы знать, кто может подтвердить все вами сказанное? Где эти башмачник, тюремный надзиратель, покровитель из Директории, принявшие участие в вашей судьбе?
– Ваша честь! – вмешался адвокат Наундорфа. – Мой клиент не может представить названных вами свидетелей, ибо они умерли. И последний из них, небезызвестный Баррас, скончался накануне революции 1830 года.
– Почему же ваш клиент, пусть он сам ответит на это мэтр, медлил столько лет со своими претензиями?
Наундорф. переминаясь с ноги на ногу, произнес:
– Видите ли, ваша честь, господин судья. С одной стороны, я не хотел спорить из-за трона со своим дядей, к которому питал родственные чувства. С другой – опасался за жизнь людей, так много для меня в детстве сделавших; когда дяде освободили трон, мои благодетели, увы, уже скончались, включая жену башмачника Симона прекрасную женщину Жанетту, которой я всей душой благодарен.
– Это дело кюре, которому вы закажете поминальную службу, а не суда по имущественным вопросам. Какие у вас есть доказательства ваших родственных отношений с королевской четой?
– Доказательства – сходство мое с королем Людовиком XVI.
– Ваша честь! Прошу прощения, но к исковому заявлению было приложено заключение экспертов, которые признали это сходство, – вставил адвокат Наундорфа.
– Как известно, у ребенка бывает двое родителей, – глубокомысленно произнес председательствующий и впился глазами в Наундорфа, провозгласив: – Истцу предоставляется право доказать, что он действительно является сыном королевы Марии-Антуанетты.
– Разве вы можете, ваша честь, доказать, что вы являетесь сыном своей матери или отцом своей дочери? – выпалил адвокат.
– Вопросы здесь залает суд, уважаемый мэтр. Ваше замечание отведено, – возмутился, вспомнив о дочери, судья.
Адвокат деланно развел руками, с немым укором обращаясь к немногочисленной и равнодушной публике. Ведь никто из гостей Наундорфа, признавших его королем, на суд не пришел.
Наундорф растерянно молчал.
Герцогиня почувствовала от волнения себя настолько плохо, что вынуждена была удалиться из зала, поддерживаемая с обеих сторон компаньонками, оставив вместо себя своего адвоката.
– Ваша честь! – вдруг оживился адвокат герцогини. – Мы живем в пору трех революций и знаем цену французским королям. Всем известно, что каждый из них, помимо своей королевы, имел еще целый штат метресс, нечто вроде гарема турецкого султана. И у Людовика XV даже был специальный министр, который заботился об этих королевских любовницах и их детях с королевской кровью. Им давали высокие титулы, но никто из них не мог претендовать на королевский престол и имущество. И я готов, ваша честь, допустить, что сходство уважаемого истца с Людовиком XVI вызвано тем, что он действительно является его сыном. Но какая у нас уверенность, что матерью его была покойная королева Мария-Антуанетта? Портрет, написанный совсем недавно и специально для этого случая? Я позволю себе сделать вывод, что, если господин Наундорф и является сыном короля Людовика XVI, то внебрачным, и по французским законам никаких имущественных прав в виде доли наследства, доставшейся единственной законной дочери королевской семьи Марии-Терезе, не имеет. Я благодарю суд за оказанную мне честь высказать это суждение, ограждающее права моей клиентки герцогини Ангулемской. Суд удалился на совещание.
Вернувшись, после громкого обращения судебного пристава к присутствующим встать председатель объявил, что истцу в его притязаниях отказано за недоказанностью того, что он действительно является законнорожденным сыном короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты.
Граф де Вивьен с сокрушенным видом вышел из зала, не оставшись, чтобы проводить своего удрученного друга.
Получив заслуженное им вознаграждение, он пустился в нескончаемые визиты по парижским салонам, не показываясь больше у Наундорфа. Граф доставил на курорт в Богемии дочь судьи и… влюбившись, женился на ней.
А Наундорф, осаждаемый кредиторами, готовился к возвращению в свой Демфль, побывав на могилах Симона и Жанетты, а также Роше Лорана.
Из освобожденного им особняка вывозили мебель. Кроме счетов и векселей, предъявленных к оплате, он получил уведомление министерства полиции, что на основании вынесенного судебного решения, устанавливающего его «самозванство», он выдворяется из Франции и для сопровождения его до границы к нему явится полицейский.
И незадачливый претендент на французскую корону вынужден был вернуться в Голландию, сопровождаемый до границы хмурым полицейским, не проронившим за всю дорогу ни слова. Почти в нищете он прожил еще девять лет, занимаясь починкой обуви горожан, так и не выплатив всех долгов.
10 августа 1845 года, точно в 53-ю годовщину свержения Людовика XVI, его сын скончался и был похоронен на кладбище в Демфле.
Надпись на его могиле гласит: «Людовик XVII, король Франции и Наварры (Людовик Карл герцог Нормандский)». Пожалуй, там не хватает слов: «Гражданин Капет, воспитанник башмачника Симона».
Могила его и надпись сохранились как местная достопримечательность. Туристы удивляются такому месту захоронения французского короля.
