Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Дорогой смерча
Революцию задумывают гении, а используют негодяи.
Наполеон Бонапарт
Новелла первая. КРОВЬ СВОБОДЫ
Раскаты Марсельского грозного грома,
Сверкание молний упавших секир,
Не слышит народного горького стона
Поправший свободу кровавый вампир.
Нострадамус. Центурии, XII, 7.Перевод Наза Веца
– Выходите, гражданин маркиз, – сказал тюремщик, открывая дверь камеры.
Маркиз де Сад, удивленный таким обращением к себе, покорно пошел за надзирателем, разглядывая его сутулую спину, висящие на поясе ключи и пристегнутую саблю.
В коридоре пахнуло свежим воздухом, словно в конце его наружная дверь была открыта.
– Какой нынче день? – спросил узник тюремщика.
Тот обернулся. Глаза его на заросшем лице вылезали из орбит то ли от ужаса, то ли от гнева.
Но Анри де Сад, получив медицинское образование в университете Монлелье, уже давно поставил диагноз своему провожатому. Тот не был ни испуган, ни разгневан, а скорее встревожен, и под бородой у него, конечно, скрывался характерный для его болезни зоб.
Запомните этот день, гражданин маркиз, 15 июля 1789 года, день взятия народом Бастилии, – торжественно объявил страж.
– Взятия Бастилии? – поразился маркиз. – Зачем?
– Революция! Против его величества короля Франции Людовика XVI.
– Он уже стал королем? Регентство герцога Орлеанского кончилось?
– Да, их величество стали королем. Но надолго ли? Созданное Учредительное собрание свяжет ему руки. Пока краснобаи мутили народ на улицах, теперь будут зажигать речами революционный Парламент.
Революция! Радость охватила Анри де Сада. Сочувствие ее идеалам и заступничество за преследуемых философов – вот он и оказался в Бастилии. Регент не церемонился и в промежутках между кутежами расправлялся с поборниками «свободы, равенства и братства». Каков-то будет теперь король, ограниченный властью Парламента?
Тюремщик словно ответил на его незаданный вопрос:
– В Бастилии, кроме вас, гражданин маркиз, не осталось ни одного узника. Добряк король успел всех освободить до появления революционных толп. Они требуют снести Бастилию, оставить меня без работы. А как прокормить семью?..
И выпученные глаза болезненного стража стали печальными и помутнели.
Анри де Саду даже стало жаль тюремщика. Он как-то привык к нему за проведенные здесь годы.
Сам он был по сравнению с ним невысокого роста, с глазами иссиня-черными, выдающими итальянское происхождение. Лицо обросло бородой с преждевременной для его сорока трех лет сединой.
Яркие лучи солнца ослепили, заставили зажмуриться.
Открыв глаза, маркиз увидел пеструю толпу, множество красных фригийских шапочек на головах и трехцветные флаги над ними. Люди возбужденно кричали.
Ему показалось, что они радуются его освобождению, но он горько усмехнулся.
Толпа требовала разрушить Бастилию и расправиться с аристократами…
Свой парижский дом Анри де Сад нашел в порядке, хотя и запущенным. Из всех его слуг остался только старик-дворецкий с трясущимися руками. Он заплакал при виде хозяина в отрепьях, в которые превратился когда-то нарядный камзол, и сразу же помог ему переодеться, чтобы можно было показаться и в салонах, и просто на людях.
Освободившись с его помощью от несносной бороды, маркиз отправился на остров Сите привычно полюбоваться на величественную громаду собора Нотр-Дам, а потом на набережную у моста «развалов», где, бывало, простаивал часами.
Он обрадовался при виде разложенной на лотках мозаики разнообразнейших книг. Ему доставило удовольствие найти среди этой сокровищницы культуры любимых писателей: Беранже «Свадьба Фигаро», Вольтера – «Кандид», «Брут», озорную сатиру «Орлеанская девственница»; здесь же противостоящий Вольтеру в стремлении к прогрессу призывом к патриархальной старине Жан-Жак Руссо с трактатами «Об общественном договоре», «Рассуждения о начале и основаниях неравенства», где доказывалось, что началом всех зол является собственность, и его же романтические «Новая Элоиза» и «Исповедь». Сюрпризом для де Сада было увидеть изрядно зачитанную, но продающуюся его собственную книгу, врачебный трактат о половом извращении с причинением партнеру боли, наслаждении чужим страданием, проявлением жестокости. Это описанное им явление назвали его именем «садизм». Но несправедливая людская молва вменила ему же в вину то, что он сам «садист».
Усталый, насладившись приобретенной свободой, вернулся де Сад в свой дом, где старик дворецкий управлялся с обедом, сетуя на то, что в городе творится невообразимое. Крестьяне боятся привозить на рынок продукты. Всего не хватает, во всем дефицит. И, как это ни дико, народ обвиняет в этом королеву, австриячку Марию-Антуанетту, называя ее «Мадам Дефицит». Должно быть, просто из ненависти к королевскому дому, видя королеву разъезжающей по предместьям, помогающей там голодающим, где одна женщина съела своего ребенка и была казнена.
Дефицит становится все ощутимее с каждым днем. Цены на все самое необходимое безбожно возрастали, и дворецкий не знал, как свести концы с концами.
Заняться врачебной практикой Анри де Саду, бывшему аристократу, нечего было и думать. Его еще обвинят в попытке вредить людям, в садизме…
И маркиз де Сад решил уехать в деревню в свой наследственный «замок» в Провансе.
«Замок» этот, где он провел счастливые годы с ныне покойной женой, был просторным деревенским домом со двором, полным домашней птицы.
Чтобы добраться до него в наемной карете, де Саду пришлось продать кое-что из мебели, а в «замке» велось натуральное хозяйство, и семья управляющего избавила Анри от каких-либо забот.
Он любил гулять по полям, где его арендаторы-крестьяне выращивали щедрые дары земли.
Он никогда не отказывался помочь им, если кто в семье заболевал.
Так и в этот день он возвращался с фермы, oказав помощь больному ребенку, и теперь задержался в поле.
День был солнечный, в небе плыли редкие облака, и Анри лег в траву, смотря в небо и наслаждаясь тишиной, которая отдавалась щекочущим звоном в ушах.
Он думал о Париже, откуда доходили тревожные слухи.
Франция уже стала республикой. На миг сверкнула, как первый возглас коммунистов, муниципальная власть столицы, и Парижская коммуна сменилась якобинцами, поддержанными из ненависти к феодалам жирондистами, ставленниками богатых в Конвенте, клокотавшем речами прославленных ораторов. Анри удалось их послушать с галереи, когда он из любопытства побывал в Конвенте.
Там шла непримиримая борьба за власть.
Громовержец Дантон, властный Робеспьер, спокойный Марат, защитник низших слоев общества, рвались к ней от имени так называемого плебса.
Пришло известие, что огромный, могучий Марат убит в ванне собственной любовницей Шарлоттой Корде. И это вызвало вспышку красного террора. Изобретенная адская машина для отсечения голов без устали работала, красуясь на эшафоте, куда вели и аристократов, и вчерашних соратников в Конвенте. Якобинцы во главе с непреклонным Максимилианом Робеспьером, став у власти, не знали пощады.
«Зачем, зачем это? – задавал себе вопрос Анри де Сад. – Разве справедливость достигается насилием, кровью?»
Он вздохнул, поднялся, отряхнул свой голубой камзол и отправился к своему «замку».
Еще издали удивился привязанным перед воротами чьим-то лошадям. Они переминались с ноги на ногу и жевали корм из подвешенных к мордам торб.
Со двора несся птичий гомон и хохот многих мужчин.
Открыв калитку, он увидел забавное зрелище. По всему двору, разгоняя испуганных кур, бегал здоровенный национальный гвардеец, пытаясь нагнать ускользающего от него красного петуха. Другие гвардейцы, взявшись за бока, смеялись.
Тогда разгневанный преследователь выхватил сверкнувшую на солнце саблю и ловким ударом снес голову убегающему петуху. Однако, и обезглавленная, птица продолжала бежать и даже попыталась взлететь на забор, расправив крылья, но упала замертво после неудачного прыжка.
Гвардеец наконец настиг свою жертву и поднял ее за красочное крыло над своей головой, гордясь одержанной победой
Солдаты радостно приветствовали ловкого рубаку а кто-то из них крикнул, что он действовал не хуже гильотины.
– Для вас же, дурни, старался, – сказал тот. – Будет прекрасная куриная лапша.
– Петушиная, – поправил кто-то.
И только тут они заметили вернувшегося домой маркиза. Гвардеец с лихо закрученными усами и испанской бородкой передал петуха солдату, приказав ощипать его, а сам обратился к Анри де Саду:
– Если не ошибаюсь, гражданин, вы и есть бывшая сиятельная светлость маркиз де Сад?
– Совершенно так. Анри Жак де Сад к вашим услугам.
– Мне очень жаль. Я отнюдь не предвещаю вам судьбу этой птицы, но у нас есть приказ арестовать вас и доставить в Париж.
Анри де Сад пожал плечами.
– Надеюсь, после того, как вы сварите петуха?
– Конечно! И мы с вами вместе отведаем это блюдо. Наш капрал искусный повар, уверяю вас.
– Прошу в дом, – предложил маркиз.
Гвардейцы последовали за ним в помещение.
– Что-то не слишком тут у вас роскошно для бывшей светлости, – сказал все тот же победитель петуха, оглядывая голые стены.
Де Сад снова молча пожал плечами:
– Я не столько маркиз, сколько врач.
– Ах вот как? Вот у меня ухо побаливает.
Я охотно посмотрю.
– Ладно, ладно. После.
Толстый управляющий, с редкой растительностью, как в поле неурожайный год, на плоском лице, суетился с обедом.
Конечно, для французов обед – не обед, если нет вина. Жена управляющего, маленькая хохотушка с черным пушком над смеющимися губами, с которой заигрывали гвардейцы и один из них даже получил затрещину, принесла из погреба небольшой бочонок вина, который и был распит за здоровье маркиза, его управляющего, его жены и даже в память славного петуха, вспорхнувшего без головы.
Потом гвардейцы уснули, извинившись, что вместо кареты они захватили для маркиза верховую лошадь.
Управляющий, из бывших арендаторов, уговаривал хозяина воспользоваться случаем и ускакать в Экс, где его не сумеют найти, но маркиз отказался:
– Они мои гости, хоть и выполняют приказ о моем аресте. Я не хочу подвести кого-либо из них под расстрел или гильотину.
Управляющий удрученно вздохнул, отчего его лицо стало еще более плоским. Пока гвардейцы спали, он снабдил маркиза деньгами, собранными у арендаторов, посоветовав воспользоваться ими ради собственной свободы, подкупив гвардейцев, если не по пути, то хоть в Париже. Он считал, что деньги всесильны.
Проснувшиеся гвардейцы удивились, что на славу угостивший их маркиз не сбежал, покачали головами и пошли отвязывать коней.
Их старший, тот, что гонялся за петухом и срубил ему голову, прозванный солдатами «мсье Гильотин», поблагодарил маркиза, что он не подвел их, потом тепло попрощался с управляющим, даже обнял его, и ущипнул за оттопыренную сзади юбку его жену, получив на прощание еще одну затрещину.
– Поистине у нас в стране свобода, равенство и братство, – заключил он. – Итак, гражданин маркиз, соответствующее вашему выбору седло ждет вас.
Остальные гвардейцы уже были на конях.
Управляющий с женой смотрели вслед поднятому всадниками на дороге облачку пыли. Она вытирала глаза платком. Он хмурился, топорща редкую бороду.
Небо было ясным, вопреки тому, что делали под ним люди. За те несколько дней, которые отряд был в пути, гвардейцы сдружились с маркизом, называли его «своим славным дядей».
Когда до Парижа остался день пути, они сговорились между собой, предложили маркизу бежать и скрыться в Париже.
– Мы устроим погоню не хуже, чем за петухом… – уверяли они.
– И мсье Гильотен[2]2
Гильотен – изобретатель гильотины – машины для отрубания головы. Впоследствии изобретение было опробовано на нём же.(прим. «авт. док.»)
[Закрыть] срубит мне на всем скаку голову? – улыбнулся Анри де Сад. – Я не хочу, чтобы из-за меня ее рубили кому-нибудь из вас. Не хочу, чтобы во Франции была «свобода мрачности».
Так они въехали в Париж.
Но сбыть маркиза с рук оказалось не так просто. Все тюрьмы были переполнены преступниками и аристократами, а вместительную Бастилию по решению Конвента наполовину уже разобрали.
Де Сад горько улыбнулся, вспомнив тюремщика с выпученными глазами.
Наконец пристанище для привезенного арестанта нашлось. Им оказался двор за железной решеткой, куда выходили два подъезда былых особняков родственной знати. Теперь их очистили от нее, но входить под крышу арестованным аристократам разрешалось только в дождь и на ночь, располагаясь спать вповалку на паркетном полу, на котором они привыкли танцевать свои менуэты, раскланиваясь друг перед другом. В остальное время они бродили по двору и разделявшему его садику
Этот «загон» для аристократов, как они сами называли место своего заточения, охраняли гвардейцы, украшенные национальными трехцветными ленточками.
Аристократы держались гордо. Ходили по двору с высоко поднятыми головами, заложив руки за спину, все в голубых дворянских или шитых золотом камзолах, а дамы, их было немало, в красивых, хоть и помятых, платьях и с убранными в прически волосами, с чем они непривычно справлялись без горничных, помогая друг другу.
Их видели толпы зевак, стоявших за решетчатой изгородью, а порой и толпы кричащих плебсов, осыпавших заключенных отборной бранью.
Анри де Сад с жалостью смотрел на этих беснующихся от ненависти людей, уверявших, что они только что любовались на площади близ Бастилии четкой работой гильотины, которая ждет всех здесь заключенных.
Стоявший рядом с маркизом де Садом генерал сказал:
– Канальи! Так называл их один молодой офицер, когда мы с ним видели их у Тюильри. Король подошел к окну. Слабый добряк. Он надел па голову их дурацкий колпак, фригийскую шапку в знак того, что он тоже «революционер».
– И что же этот молодой офицер? – спросил маркиз.
– Он сказал, что разогнал бы этих каналий несколькими выстрелами из пушек картечью. Уложил бы пару сотен – и все тут! По выговору его я понял, что он родом с островов. И фамилия у него была необычная – Буонапарте.
– Буонапарте? – повторил маркиз. – И ударение на предпоследнем слоге?
– Именно так. Жаль, что нет здесь ни пушек, ни этого молодца-артиллериста, чтобы разделаться с этой чернью, – презрительно закончил генерал.
Анри де Сад не сблизился с ним после этого разговора, зато со старым аббатом, с которым сидел рядом на ступеньках подъезда, как-то сразу нашел общий язык.
На вопрос священника, как он сюда попал, де Сад ответил:
– Меня привезли сюда из Прованса только за то, что я маркиз. А вы, отец мой?
– Отец Жаколио, – отозвался священник. – Я обыкновенный кюре. Но таково предсказанное время, в котором мы живем: «Никогда прежде, даже в Африке, не подвергалась Церковь таким гонениям, как в 1792 году, а ведь в этих годах каждый хотел видеть провозвестников новой эры».
Мудрые слова, – согласился маркиз.
И написаны они, уважаемый маркиз, двести тридцать семь лет назад, в 1557 году, Нострадамусом в послании его к Генриху И. Господь наделил этого пророка чудесным даром прорицателя, предвидевшего бури и невзгоды революции и другие предстоящие людям беды.
Сожалею, что не знаком с его предсказаниями, зная Нострадамуса лишь как врача.
Опасаюсь, что нам с вами не раз придется столкнуться с его мрачными предсказаниями, дорогой маркиз.
Каждый день, как и другие заключенные, ждал де Сад своей очереди.
На его глазах уводили под конвоем поникших или бодрящихся мужчин, отчаявшихся женщин. И это было невыносимо. Спрятаться некуда, да и нельзя, ведь в списке может быть назван и он сам…
Он сидел, уткнув лицо в колени, и мысленно видел лебединые шеи уводимых красавиц, которыми он любовался в салонах, видел хмурые или осунувшиеся бледные лица мужчин и рядом с ними рыдающих женщин. И он вздрагивал, представляя себе их участь: тяжелый нож с острым скошенным лезвием, падающий в адском устройстве гильотины, касаясь кожи и в мгновение ока отделяя голову от живого тела. Из отрубленной шеи хлынет поток крови, принимаемый предусмотрительно сделанным желобом, оставляющим эшафот чистым…
И врач, видевший на своем веку немало крови, на самом деле ничего этого не видя, уже чувствовал себя дурно…
Жирондисты, эта партия «жирных» богатеев, заседая в Конвенте, перешла на сторону контрреволюции. Образовавшееся в Конвенте правое большинство приговорило вождей якобинцев к казни, как те приговаривали до этого сотни и сотни людей, развязав невиданный террор, уничтоживший даже изобретателя гильотины доктора Гильома.
Аристократам, согнанным во двор между особняками, объявили, что их освободят после того, как они на площади перед Бастилией увидят своими глазами возмездие над якобинцами, стремившимися уничтожить знать.
Анри де Сад чувствовал себя скверно, содрогаясь от одной только мысли, что предстоит там увидеть.
И увидел, уже не в воображении, а наяву, возведенного на эшафот Максимилиана Робеспьера, одетого, к удивлению де Сада, в голубой дворянский камзол, носителей чего он так яростно уничтожал.
Теперь он стоял перед собравшимся поглазеть на его смерть народом, прямой, даже гордый, словно готовясь произнести сейчас одну из своих зажигательных речей с требованием к Конвенту вынести смертные приговоры бывшим графам и маркизам.
Он продолжал стоять, не желая склониться перед гильотиной. Пришлось двум дюжим палачам поставить его на колени перед блестящими на солнце, отшлифованными стойками с красующимся вверху тяжелым, готовым упасть ножом со скошенным лезвием.
Диктатура, порожденная революцией! Да, по существу, и сама революция во Франции заканчивалась. Гильотине предстояло срубить ей самой голову на пятом году ее существования.
Анри де Сад не мог смотреть на это и отвернулся, вглядываясь в лица возбужденных людей, которые в отличие от приведенных сюда аристократов сами пришли, чтобы увидеть кровавое зрелище.
Не для того ли являлись на трибуны Колизея древние римляне, наслаждаясь видом умирающих гладиаторов или растерзанных дикими зверями первых христиан? А толпы глазеющих на сжигание живьем на кострах Испании и Италии еретиков или «ведьм» во время бесчеловечных «аутодафе» (зрелище с огнем)? Не это ли можно назвать «садизмом толпы», дополнив свою уже изданную книгу исследованием массового патологического любования чужой болью?
Смертников, приговоренных революционным или контрреволюционным Конвентом, подвели к эшафоту, заставив выстроиться в очередь.
По выражению лиц в толпе Анри де Сад понял, что «действие» произошло.
На эшафот поднимался стоявший вторым в очереди брат Максимилиана Робеспьера Огюст…
Проснувшись через толпу, маркиз де Сад ушел с площади и никто его не задержал.
Он уже обрел свободу, возвращенную ему в конце пятого года революции, а Франция, утратив ее, получила новую диктатуpy Директории.
Новелла вторая. Черная карета
Глубокой ночью через потайную дверь
Король весь в черном с королевой в белом
Бежит из клетки, вырвавшись, как зверь,
Но будет схвачен все ж в попытке смелой.
Нострадамус. Центурии, IX, 20.Перевод Наза Веца
– Бурьен, друг мой! – воскликнул невысокий худой лейтенант в поношенном сюртуке, обнимая приятеля по военному училищу, который не пошел по военной линии.
– Не ожидал увидеть тебя в Париже, – отозвался щеголеватый молодой буржуа с фатовато закрученными усиками на узком лице.
– Улаживаю в военном министерстве кое-какие дела.
– А что такое?
– На Корсике смутьяны поднимают голову, – неохотно ответил военный, отбрасывая рукой непослушную прядь волос с высокого лба. – Вот я и захватил со своим отрядом одну из крепостей сепаратистов. Без разрешения начальства, разумеется.
– Ты всегда таков. Выше тебя нет никого!
– Выше благоприятных обстоятельств, приятель. Нельзя их упускать, особенно в военном деле, ожидая утверждения твоих решений. Надеюсь втолковать это кабинетным генералам.
– Всегда считал, что ты далеко пойдешь.
Молодые люди стояли посередине узенькой улочки парижского предместья с балконами, нависавшими над тротуарами, и вывесками с изображениями изделий, которые изготавливали здесь ремесленники.
Послышалось пение «Марсельезы».
Из-за угла, занимая всю ширину улицы, появилась толпа возбужденных людей.
Друзьям пришлось посторониться, перейдя ближе к домам.
Бедно одетые люди выкрикивали между куплетами песни:
– Ко дворцу! К ответу короля!
– У нас здесь все занимаются политикой и никто не хочет работать, – заметил Бурьен.
– Зададим перцу мадам Дефицит! – слышался визгливый голос.
– О ком это? – спросил лейтенант.
– О королеве, об «австриячке» Марии-Антуанетте. Удивительный народ! Прозвал ее «Мадам Дефицит» за то, что она разъезжает по предместьям и пытается снабдить людей продуктами, которых все меньше становится в продаже. Неурожай, да и боятся крестьяне плебса. Я беспокоюсь за дела отцовской фирмы. Не везут, канальи, товаров на рынок.
– Пойдем вот за этими канальями, – предложил лейтенант.
– Зачем? – удивился буржуа. – Это же плебс!..
– Тем более, – мрачно заметил лейтенант. И в словах его было столько властной воли, что его приятель подчинился.
Перед Тюильрийским дворцом толпилось множество людей. Слышались уже знакомые молодым людям оскорбительные выкрики.
– Враги революции довели страну до нищеты!
– На эшафот продажных министров! В окне дворца появилась громадная фигура толстяка в красной фригийской шапочке.
– Король! Король! – послышалось в толпе.
Какой трус! – с презрением заметил лейтенант и добавил в адрес Людовика XVI казарменное ругательство. – Покорно кланяется этим канальям, вместо того чтобы из пушек уложить картечью человек пятьсот-шестьсот. Остальные разбежались бы.
Король, стоя у открытого окна, среди гула голосов не мог услышать этих слов дерзкого лейтенанта, которые его приятель Бурьен впоследствии опубликовал, гордясь тем, что услышал их 20 июля 1792 года от того, чье имя с трепетом произносилось во всей Европе, став его личным секретарем.
Людовик XVI видел перед собой огромную россыпь голов с такими же, как у него, шапочками у многих. Они показались ему каплями разбрызганной крови, и он передернул полным плечом.
Лакей в раззолоченной ливрее закрыл по его знаку окно и, пятясь, удалился.
Король подошел к стоящей поодаль королеве, сутулясь и виновато втягивая голову в рыхлые плечи.
– Они называют меня «Мадам Дефицит», – возмущалась королева. – Меня! Которая старается им же помочь его преодолеть!
– Что делать? – хриплым от волнения голосом отозвался король. – Это ведь плебсы… Трудно ждать от них благодарности…
– Ваше величество совершенно правы, говоря так о черни, – произнес неслышно подошедший, по-кошачьи мягко ступая по ослепительному паркету, один из самых ярых роялистов, защитников короля, граф Аксель де Форсен.
– Ах, это вы, граф! – повернулся к нему король, вытирая белоснежным платком свою толстенную шею. – Не находите ли вы, что сегодня особенно жарко?
– И даже весьма жарко, ваше величество. Настолько, что я решаюсь просить вас об ускорении вашей поездки к вашему другу королю Швеции Густаву.
Король нервно комкал в руках свою фригийскую шапочку.
– Граф прав, – решительно вмешалась Мария-Антуанетта. – И я думаю, что нам с детьми следовало бы сопровождать его величество.
– Да… но, – нерешительно произнес Людовик XVI.
– Именно так! – вкрадчиво поддержал королеву де Форсен. – Под видом умиротворения войск союзных монархов, Угрожающих революционной Франции, вы могли бы отправиться в Мереди через Варенн, чтобы встретиться с королем Густавом и другими своими августейшими друзьями и родственниками. И все уже подготовлено вашими верными приверженцами для такого путешествия.
– Но ведь стража здесь охраняет не столько дворец, сколько меня в дворцовой клетке, – вздохнул толстяк.
– Несмотря на ваш клоунский колпак, этот символ революции! – раздраженно добавила Мария-Антуанетта.
– Поверьте, ваши величества, все учтено. Вы смогли бы при высочайшем вашем желании уже этой ночью пройти всей семьей через сад. Карета будет ждать в переулке.
– Но одно ее появление там вызовет переполох, – слабо сопротивлялся король, продолжая в нерешительности теребить злополучную шапочку.
– Мы едем нынче же ночью, – решительно объявила Мария-Антуанетта. – Позаботьтесь, мсье де Форсен, об отряде сопровождения.
– Все учтено, ваше величество. Отряд отборных роялистов из числа преданной королю французской знати будет ждать в переулке появления кареты, чтобы скакать рядом и позади нее, без всяких остановок в пути.
– Как это так? – удивился король. – Лишиться элементарных удобств? С нами будут дамы, дети. Такое путешествие скорее походит на бегство!
– Как вашему величеству будет угодно называть его, – поклонился граф де Форсен. – Я лишь принимаю меры предосторожности, стремясь сделать путешествие наименее обременительным и, возможно, более быстрым, пусть и ценой некоторых преодолимых неудобств, ибо нравы плебса торжествуют не только в Париже, но и в провинциях. И только вмешательство короля Густава и союзных с ним государей может помочь роялистам вернуть вашему величеству священную власть.
Ночь на 21 июля была на редкость темной. Луна зашла за горизонт, а небо после дневного зноя затянуло тучами Звезды не появлялись. Деревья и кустарники в саду выглядели черными стенами.
Король взглянул в потемневшее окно и направился в апартаменты королевы.
Он был весь в черном и удивился, что вместо дорожного костюма королева была в белом платье, прикрытом белым шелковым плащом.
– Не кажется ли вам, моя дорогая, что вы будете смотреться в саду не менее ярко, чем на балу, заинтересовав кавалеров из дворцовой стражи?
– Как раз об этом я и подумала, выбирая одеяние, ответила Мария-Антуанета. И подняла свой шелковый плащ на изящной трости к самому потолку. Не кажется ли вам, мой дорогой король, что такое привидение, появившись в саду, скорее уберет оттуда стражу, чем привлечет ее?
– Преклоняюсь перед вашей выдумкой и отвагой, – расшаркался король.
Они вместе прошли по длинной галерее, тянувшейся через весь дворец, пока не остановились перед замаскированной общим орнаментом тайной дверью, ключи от которой оказались у Марии-Антуанетты.
Оплывшее лицо ее толстого супруга стало удивленным.
– Я уже выпустила мадам де Турзель с детьми в сад, где они ждут нас, – пояснила королева.
Король храбрился и даже попытался пошутить:
– Надеюсь, моя дорогая, что вы не впускали через эту дверь незнакомых мне мужчин?
– Можете быть уверены, ваше величество, что ваши сыновья унаследуют ваше телосложение и ум, – отпарировала Мария-Антуанетта.
– А дочь – вашу красоту, – примирительно закончил король. В открывшуюся дверь пахнуло ночной свежестью.
Дети и мадам де Турзель вдали в кустах вместе с графом де Форсеном. Все в серых дорожных костюмах.
Граф пошел первым, шагая по-кошачьи, а за ним, подняв на трости свой шелковый плащ, шла королева-призрак.
Прогуливавшийся с наружной стороны ограды национальный гвардеец, увидев гигантское привидение в саду, ускорил шаг, стараясь оказаться подальше от этого места, и калитка оказалась неохраняемой.
Потом он будет рассказывать в казарме о страшном призраке, который напал на него…
План королевы удался. Ее семья в сопровождении приближенных спокойно вышла на площадь и сразу же свернула в переулок. Там и ждала их темная дорожная карета, сливаясь со стенами домов, где не светилось ни одного окна.
Это был обычный дилижанс, призванный забирать на станциях попутных пассажиров, изобретенный еще при кардинале Ришелье двадцатилетним Блезом Паскалем, впоследствии знаменитым ученым, ушедшим в монастырь, не сумев понять смысла бесконечности, заведшей, по его мнению, науку в тупик.
Для короля с королевой переулок был не тупиком, а открытой дверью к свободе и возвращению утраченной власти.
Мадам де Турзель посадила детей и втиснула в карету объемистую коробку с интимными принадлежностями, необходимыми в пути без остановок. Следом сели и король с королевой.
Граф де Форсен поднял подножку и осторожно, без шума прикрыл дверцу кареты, а сам вскочил на козлы рядом с кучером-гренадером, державшим меж колен мушкет, а за поясом пару пистолетов.
Карета тронулась и, проехав в соседний переулок, встретилась с ожидавшими ее всадниками.
На заставе перед выездом из Парижа карету задержали национальные гвардейцы.
Граф де Форсен соскочил с козел и подошел к старшему из гвардейцев.
– В карете мешки с серебром. Отряд охраняет их, – сказал он. – А чтобы вы могли убедиться, что это так, передаю вам один из мешков с серебром. Ознакомление с содержимым займет у вас слишком много времени, а мы спешим.
Гвардеец ухмыльнулся в усы, взвесил мешок на руке и сказал, взглянув на храпящих коней сопровождения «серебра»:
– Жаль, что не золото. Можете следовать. И карета помчалась по дорогам Франции.
Начало светать. Стали видны раскинувшиеся по обе стороны дороги поля с вышедшими чуть свет на работу крестьянами, без особого интереса поглядывавшими на карету.
И поля, и перелески были подернуты прозрачной синеватой дымкой, которую так тонко подмечают французские живописцы в своих непревзойденных пейзажах.
Может быть, здесь ночью прошла, минуя Париж, гроза, разразясь после вчерашнего знойного дня, и пар поднимался теперь с земли?
Всадники скакали не только позади кареты, но и рядом с нею.
Оба мальчика, проснувшись, принялись за военную игру, стреляли из воображаемых ружей и пистолетов в скачущих рядом всадников.
Правда, никто из них не выпадал из седла, но звуки выстрелов усердно воспроизводились и семилетним Карлом Людовиком, и его братом Луи Жозефом.
Их сестренка, названная в честь своей бабушки, австрийской императрицы, Марией-Терезой, расширенными глазенками смотрела в окно, больше интересуясь лениво пасущимися коровами, чем забавой братьев.
Кучер-гренадер безжалостно гнал запряженных цугом лошадей вскачь, так что всадники еле поспевали за ними Казалось, кони упадут, загнанные насмерть, но карета, подпрыгивая на ухабах и оставляя за собой облако пыли мчалась споря с ветром, так, как, видимо, прежде никогда не передвигалась. Жителям местечка, где происходила диковинным способом смена лошадей в последний раз перед Варенном, представилось необыкновенное зрелище. Карету, как и на предыдущих почтовых станциях, встречал отряд драгун из верных Королю полков. Они пускали своих коней во весь опор и, поравнявшись с упряжкой, ловко передавали гренадеру крюк от новой упряжки свежих лошадей. Гренадер, чуть придержав своих коней зацеплял крюк за кольцо в передке кареты, а старую упряжку скачущий рядом драгун подхватывал и отводил в сторону. Карета же продолжала мчаться, увлекаемая галопом свежих коней.
Всадники сопровождения тоже на ходу перескакивали на коней поравнявшихся с ними драгун, а потом догоняли карету. Наблюдая эту невиданную операцию, король заметил:
– Это достойно самого увлекательного представления. Кто это придумал?
– Важно ехать как можно быстрее, чтобы посланная за вами погоня не догнала бы нас, а загнала лошадей, – сказала Мария-Антуанетта.
