Текст книги "Озарение Нострадамуса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
– Так ведь в газетах пишут, что издательств теперь больше, чем прежде.
– А сколько из них «однодневок»? Издадут пару книг, гонорар за них не выплатят и растворятся в воздухе, как неопознанные летающие объекты.
Бойтаковский соглашался, поскольку сам недавно побывал в одном из самых процветающих издательств, где его приняли с распростертыми объятиями, обещали издавать его книги, но о гонораре твердого договора никак не получалось. Он, решительно настроившись, пришел в кабинет директора издательства, внешность которого показалась ему чем-то знакомой.
Писатель возмущенно высказал директору свои претензии, ведь предлагаемая сумма гонорара не превосходила той, которую брали машинистки за подготовку рукописи к печати. Директор пожал плечами:
– Поверьте, Вячеслав Болеславович, я всей душой готов помочь вам…
– Ах, это вы? Как тесен мир… – вдруг узнал Бойтаковский в директоре вежливого майора КГБ, снабдившего его всем необходимым для срочного выезда за границу. – В чем же теперь выражается ваша готовность помочь мне господин майор?
– Мы так давно не виделись, что я уже в полковниках побывал… А помочь я хочу вам прежде всего тем, чтобы читатели смогли прочитать ваши творения. Или вы не согласны издаваться?
– Конечно, издавать свои книги писателю необходимо, чтобы не опуститься до графомана…
– Ну что вы, Вячеслав Болеславович! Вы скорее в классики у нас попадете.
– Классики былых времен имели достаточный уровень жизни, устойчивый доход, а я могу жить только тем, что зарабатываю.
– Недавно я был на совещании, где один банкир заявил: «Наконец-то в нашей стране наступает расцвет литературы…»
– Простите, я не ослышался?
– Я не ослышался, слушая банкира. К тому же он добавил: «Народ больше не получает навязанных ему книг, он имеет возможность покупать то, что ему нравится». Сейчас в большом спросе любовные мелодрамы и сексуальные романы. Вот, если бы вы предложили нам что-нибудь такого рода, то тираж, а соответственно и гонорар были бы иными. Мы же коммерческое предприятие…
И снова Бойтаковский встал перед необходимостью принятия «помощи» от человека, который в свое время выпроводил его из страны, а теперь изгонял из подлинной литературы, коей Бойтаковский был предан всей душой. Да, он боролся пером за права человека, как умел, но разве получение денег за свой труд не такое же право человека? Что же происходит? Всюду множество работающих людей: инженеров, шахтеров, работников сельского хозяйства… не имеют возможности получать причитающуюся им зарплату многие месяцы. Разве о таких правах ему мечталось все прожитое время? Что же, опять теперь искать возможности и пути верного заработка, вроде того, который он получал в свое время от конгресса США, чтобы по крайней мере чувствовать себя нужным?
Все эти свои мысли высказывал изрядно подвыпивший в ресторане Центрального Дома литераторов Вячеслав Болеславович своим собратьям, угощая их в дубовом зале ресторана ЦДЛ, куда с удовольствием заходил в последнее время, замечая, как шепчутся, указывая на него, посетители и администрация Центрального Дома литераторов.
Его гости, пользуясь угощением за еще не иссякший валютный счет, согласно кивали и в свою очередь высказывали свои недовольства. Один из сидящих за столиком получил заказ даже на порнографический роман.
– А что вы думаете? – говорил он заплетающимся языком. – Вот возьму и напишу.
– Чего тебе налить для вдохновения?
– Коньячку, братец, коньячку. Именно на него у меня средств не хватает. Я вкус его забыл! Верите?
Но на столе появилась просто бутылка водки… Разошлись за полночь. От ЦДЛ до дома, где обосновался Бойтаковский, было недалеко. Распрощавшись с собратьями, он направился к Арбатским переулкам. Пешеходов почти не было, а редкие машины проносились мимо него. Город казался вымершим. И только у себя в переулке он увидел три фигуры, идущие ему навстречу.
– Эй, дядя, не найдется закурить? – спросил здоровенный малец лет восемнадцати.
– Бросил, ребята. И вам советую, если хотите быть, как сейчас, здоровы, – поучительно ответил Вячеслав Болеславович.
– А что ты знаешь о нашем здоровье? Ты что, рентгеном работаешь?
– Нет, – смутился Бойтаковский. – Я – писатель.
– Писатель! – воскликнул второй. – Тогда, может, поделишься с читателями не только своими мыслями?
– Да у меня, кроме мыслей, теперь ничего и не осталось.
– Ну уж, дядя! Кое-что ведь ты на себе несешь. Давай снимай-ка свое обмундирование.
– Он не понимает, – вмешался третий, невысокий крепыш, у которого весь рост, казалось, пошел вширь. – Ему объяснить надо…
Первый детина врезал Бойтаковскому так, что у него перехватило дыхание и потемнело в глазах.
– А ну, раздевайся сам, пока мы тебе помогать не начали, – придвинулся к писателю вплотную первый.
– Как же я без штанов-то буду, неудобно, – взмолился Бойтаковский.
Но все возражения его были напрасны. Пришлось выполнить требования встреченных «читателей».
Содрогаясь от холода, а больше всего от своего жалкого вида и мысли, что по дороге домой ему могут встретиться люди, он стал судорожно думать, как выпутываться из этого дурацкого положения. Действительно, не объяснять же первому встречному, что его ограбили. И тогда в его протрезвевшей голове сверкнула чисто писательская находка. Он скинул с себя сорочку и галстук и остался в одних трусах. В таком виде он побежал трусцой по направлению к дому, изображая из себя приверженца оздоровительного бега босиком.
Но на пути его первым встречным оказался милиционер. Казалось бы, в такой ситуации следовало бы тотчас сообщить о случившемся, но Бойтаковский неожиданно для самого себя, сосредоточенно дыша, пробежал мимо стража порядка. Милиционер проводил бегуна удивленным взглядом.
К счастью, ключи от квартиры писателю удалось зажать в кулаке, когда его бумажник с остатками денег «уплывал» вместе с праздничным костюмом.
Это ночное приключение переполнило чашу терпения Вячеслава Болеславовича. Триумфальное возвращение в страну абсурда превзошло саркастическую фантазию его собственной повести. Тонуть в этом море абсурдов Бойтаковскому совсем не хотелось, и он, отказавшись от выступления по телевидению, где за использование эфирного времени нужно было заплатить спонсору, которого еще предстояло найти, спустя несколько дней вылетел обратно в Мюнхен, стыдливо оправдываясь перед собой, что ему просто нужно время, чтобы успокоиться, набраться сил и поправить свое финансовое положение, тогда он сюда вернется. Обязательно вернется!
Новелла четвертая. Отрава
Фонтаны яда, гейзер крови,
Пал милосердия закон.
Отрава та ребенку внове.
Но кем-то взрослым станет он?
Нострадамус. Центурии. IV, 66.Перевод Наза Веца
В городе, столице огромного могучего государства; в древнем граде старых кремлевских стен и златоглавых соборов; в городе, где подоблачные дома-башни встали рядом с шедеврами былого зодчества; в городе самобытной культуры сказителей, певцов, музыкантов, поэтов, ученых, художников и ваятелей; в городе, откуда неукротимым пожаром изгнали непобедимого завоевателя, где преступных правителей, погрязших в казнях, сменяли просвещенные реформаторы; в городе, пославшем на Куликово поле славные дружины, свергнувшие иго татаро-монгольских варваров; в городе этом будто снова ударил старинный набатный колокол, хоть и не слышен был его гул на пустующих улицах с уходящими людьми и уезжающими машинами с кладью.
Невидимой тучей нависла там над всеми угроза нового нашествия «цивилизованного варвара», страшнее Батыевых набегов и позорного насилия. Подмял новый вандал под себя уже всю Европу и рвался теперь сюда, к главной площади, провести на ней свой победный парад. Город приготовился к жестокому бою, ощетинившись противотанковыми ежами, зенитными орудиями, около которых сновали бойцы со строгими и тревожными лицами. На бульварах с горестно желтой листвой шли в туго подпоясанных серых и грубых солдатских шинелях грациозные девушки в лихо заломленных пилотках, ведя на привязи диковинных безлапых «зверей» со вздутыми боками, напоминающих китов, готовых всплыть в небесном океане и не позволить вражеским ястребам снизиться над улицами города, расстреливая из пулеметов прохожих.
Но кроме общего потока мирных жителей, покидающих город, стройно и решительно двигались отряды ополченцев, спеша на подступах к городу преградить путь врагу.
В грозные предоктябрьские дни сорок первого спускался такой отряд по тихому переулку к набережной реки, давшей свое имя городу. Проходили солдаты мимо одной из лучших его школ, и шагали в их строю ученики этой школы, добровольцы, не успевшие получить гимнастерки, надевшие шинели прямо на школьную форму. На плече у каждого была винтовка, которую пришлось нести почти детскими руками. Суровыми стали при этом ребячьи лица.
Голубоглазая девчушка в красной косыночке, Дашенька, подменив у школьной вешалки заболевшую мать, выглядывала из дверей на улицу, узнавая в проходящих рядах знакомых школьников.
Один из них, вчерашний озорник, выскочил из рядов, крикнув:
– Я сейчас! Мигом вас догоню.
Он промчатся мимо Дашеньки в школу, не раздеваясь, пробежал прямо в коридор, где уже не было его одноклассников мальчишек, почти все они шли сейчас мимо школы в ополченческих рядах, а работали здесь одни младшеклассники, помогавшие оборудовать школу под госпиталь. Перед ними и хотел он похвастать своей винтовкой. Ведь какой мальчишка не мечтал подержать в руках настоящее боевое оружие, да еще на законном основании.
Мальчишки обступили юного солдата, щупали грубое сукно шинели, тянулись к винтовке, но он сурово обрывал: – Не тронь! Она настоящая! Вас защищать будет. И снова мимо Дашеньки промелькнул знакомый озорник. Выглянув за дверь, она видела, как он догнал строй бойцов, как зашагал вместе с ними…
«Не многие вернулись с поля». Один из десяти! За долгие годы, дежуря потом в той же раздевалке вместо матери, тетя Даша наизусть выучила выбитые золотом на мраморной доске у входа имена тех школьников, что «не вернулись с поля». И того паренька, забегавшего показать винтовку, в том числе…
Спустя полвека к этой же школе вальяжно, вразвалку подошел былой ее ученик, с трудом закончивший восьмой класс и устроенный влиятельными родителями в кулинарный техникум. И шел Миша Рысин, в это мирное время в школу… с оружием, с боевым пистолетом, приятно ощущая его тяжесть в кармане модных брюк.
Он миновал старенькую уже тетю Дашу, разделся и повесил заграничную куртку на крючок вешалки. Потом прошел в коридор, в тот самый, в котором показывал, свое оружие более полувека назад озорник в солдатской шинели.
И как и тогда, не оказалось в коридоре его былых одноклассников, сидевших теперь на уроке в классе. Только одного знакомого он заметил в конце коридора – «крота-очкарика» который «больно много о себе воображает», а болталась там одна мелюзга, шестиклассники, лет по одиннадцати-двенадцати.
Они с любопытством поглядывали на незнакомого парня. А у того на сытом лице перекормленного ребенка даже глазки сощурились: «Хоть этим покажу! Вот удивятся! Позавидуют!» Увидев в руках у парня пистолет, ребята обомлели: «Настоящее оружие! Совсем как в телике у сыщика или гангстера… В фильмах они стреляют сразу или кричат: «Лечь на пол!», «Встать лицом к стене!». Вот здорово!»
Торжествующий обладатель такого сокровища показывал «мелюзге», как снимать с предохранителя, и учил, что целятся сейчас не так, как прежде, а держа оружие в двух руках, твердо, для точности прицела. И для наглядности Рысин продемонстрировал, как это делается, направив пистолет на стоящих поодаль цепочкой шестиклассников, не подошедших вме сте с другими к нему: «Тоже воображают о себе!»
Курок спустился как-то сам собой… Прогремел выстрел. Совсем как в кино! Но почему-то упали сразу трое… «Небось подыгрывают!..»
Но от головы маленького мальчика, лежащего на полу, медленно растекалась лужица красной жидкости. Кровь!.. Миша перетрусил. Он вообще боялся крови, даже вид порезанного пальца приводил его в смятение.
В кинофильмах стрелявший почти всегда старался не оставить улик: уносил отстреленную гильзу, избавлялся от оружия… И Миша, усвоив это, подобрал с пола отскочившую гильзу, растолкал перепуганных малышей и бросился прочь.
Очкарик к месту происшествия бежал из конца коридора. Двери классов после прозвучавшего выстрела открылись, из них выходили учителя и высыпали ученики. Но стрелявшего в коридоре уже не было.
Уверенный, что за ним будет погоня, он, схватив с вешалки куртку, опрометью бежал по улице. Задыхаясь от быстрого бега, завернул за угол. Вот уже и недалеко его дом… Там в подъезде старался отдышаться. И зря.
Дома никого не было. Все на работе. Рысин спрятал пистолет, чтобы его и не найти. Внушая себе, будто ничего страшного не произошло, решил действовать как настоящий киногерой и, переодевшись, отправился в «Националь», где на кухне ресторана проходил практику от кулинарного техникума. Он уже представлял, как знакомые повара дадут «продегустировать» заказанные богатеями блюда, а потом можно будет прошмыгнуть через ресторан в гостиничный холл к телевизору, где наверняка будут показывать какой-нибудь боевичок, который привычно успокоит его. «Ведь никто не сказал ему, что он убил. Так, попугал немного! И вообще шестиклассники его не знают, а очкарик… издалека не разглядел. Слепой ведь, как крот! А если и ранен кто-нибудь, то врачи вылечат. За то они и деньги получают!..»
По всей школе весть о происшедшем распространилась мгновенно, и сразу начался переполох. Директор и завуч, прыгая через ступеньки, бежали в этот злополучный коридор, в котором уже собралась толпа учеников и преподавателей.
Очкарик, подоспевший к пострадавшим первым, стоя на коленях, как умел, старался перевязать носовым платком кровоточащие раны лежащего на полу паренька, который стонал и отталкивал его:
– Тихо ты, ухо больно… и затылок…
Двое других лежали рядом как куклы…
Появился, неизвестно кем вызванный, может быть, тетей Дашей, пожилой милиционер.
– Кто стрелял? – строго спросил он, оглядывая толпящихся мальчишек.
– Незнакомый парень… с пистолетом… настоящим, – перебивая друг друга, загомонили ребята.
– Давайте по одному, – остановил их милиционер и обратился к стоящему к нему ближе всех мальчику:
– Ты его знаешь?
Мальчик отрицательно покачал круглой, коротко остриженной головой.
– Кто знает преступника? – спросил еще раз милиционер, оглядывая собравшихся вокруг него.
– Да, дети, кто стрелял? – спросил подошедший директор. Он запыхался от спуска и волнения.
Очкарик, продолжая оказывать первую помощь, не оборачиваясь, произнес:
– Это Мишка Рысин. Я его знаю. Он еще из нашего восьмого класса ушел. Неуспевающий.
– Миша Рысин? – воскликнул директор. – Надо найти его адрес. Мария Ивановна! – попросил он подошедшего завуча.
– «Скорую» вызвали? – спросил милиционер.
Вместо ответа он увидел входившую женщину в белом халате.
Очевидно, кто-то позвонил в «скорую». Директор вспомнил, что на лестнице ему встретилась молоденькая математичка, которой он недавно сделал замечание за ношение слишком короткой юбки. Видимо, бежала к телефонам в учительской.
Медсестра «скорой» делала перевязки трем пострадавшим, оттеснив неумелого очкарика.
Милиционер оглядел стоящих перед ним ребят:
– Так, главное известно. Но вы говорите, что он выстрелил один раз, а пострадавших трое. Как же так?
– Один раз стрелял, точно, – хором подтвердили ребята.
– «Одним махом троих убивахом»? Сказки! Так не бывает, – спорил с ними милиционер.
– Ранение в голову более чем серьезно! – сообщил врач со «скорой». – Не знаю, довезем ли до реанимации, хоть и на двух машинах.
– Какой ужас! – в отчаянии произнес директор. – В какой больнице можно будет справляться о состоянии наших учеников?
Врач назвал номер и адрес больницы, куда везли ребят.
Шоферы внесли носилки. Но санитаров в бригадах не оказалось. Десятиклассники вызвались помочь.
Раненых по очереди перенесли в машину «скорой помощи». Вместе с потерпевшими в машину села молоденькая математичка, классная руководительница этого шестого класса.
Машины тронулись. На их крышах тревожно заморгали мигалки. На мокром от недавнего дождя асфальте остался след от протекторов.
Учителя и ученики молча смотрели вслед удаляющейся «скорой».
Через час рыдающая учительница математики позвонила директору:
– …Дима Федоров, не приходя в сознание, скончался в реанимации. Это ужасно! Такой мальчик!.. Пуля прошла через его голову навылет…
Прервав свой рассказ рыданиями, она продолжала:
– Эта же пуля ранила в ухо Егора Шаркова. Он потерял барабанную перепонку, но врачи сочли возможным отпустить его домой. Я привезу его на такси, – всхлипнув, заверила учительница. – Хуже с Женей Белявским. Пуля застряла у него в голове, и его срочно отправили в институт имени Бурденко. Решатся ли там нейрохирурги на операцию? А как жить с оставшейся пулей в мозгу? Боже мой, единственный ребенок в семье!.. – не в силах продолжать, она бросила трубку.
Директор ходил по кабинету, охватив голову руками. Какой ужас! Все это произошло в его школе! Бедные мальчишки! Несчастные родители! Он ведь в ответе перед ними, доверившими ему своих детей! Он-то очень хорошо понимает, что такое потерять сына. В его душе не заживет кровоточащая рана своей потери служившего в армии сына, погибшего, как было объявлено ему в военкомате, «во время военных учений». Сколько их, мальчишек, погибло на земле Афганистана и просто от армейской «дедовщины»? Он видел по телевизору матерей погибших сыновей, среди которых была и его жена, говоривших с президентом. Он плакал перед сотнями миллионов телезрителей, но так ничего и не сделал.
По этому же телевидению как-то выступал и «несгибаемый» генерал, убеждая, что «дедовщина» полезна. Она передает от призыва к призыву армейские традиции почитания старших товарищей и командиров. И этот генерал, который не задумался бы послать призванных в армию юношей, еще ни чему не обученных, в бой, оправдывал их гибель в мирное время.
Теперь вот убили одиннадцатилетних детей, и призовут, наверняка к ответу, в первую очередь его, директора школы, отвечающего за все, что в ней происходит!..
А пожилой милиционер уже начал действовать: передал все сведения и факты преступления в следственное отделение милиции, говорил с приехавшим прокурором, который оформил ордер на задержание подозреваемого в совершении преступления.
К дому, где жил Рысин, подъехала милицейская машина, а убийца в это время, покушав на кухне ресторана, наслаждался перестрелкой гангстеров на экране телевизора. Но помимо своей воли он мысленно возвращался к происшедшему в школе и думал: «Здорово все в фильмах! Убил – и ничего, как таракана прихлопнуть! Падают все, как подкошенные, и даже совсем не страшно!..»
Оперативники, прибывшие в квартиру Рысиных, Мишу не застали дома. Долго звонили в звонок у двери, пока не услышали возмущенный голос женщины:
– В чем дело? Что вы ломитесь в частную квартиру. Я сейчас вызову милицию.
– Как раз милиция сама к вам и пожаловала, откройте, – серьезно сказал старший лейтенант.
Хозяйка дома, попросив показать в глазок удостоверение, открыла дверь:
– Чем вызвано такое вторжение? Я вас не вызывала! Отдохнуть после работы не дадут! – сердито запахивая нарядный халат, говорила она.
– Михаил Рысин, ваш сын, дома?
– Миши нет, – удивленно подняла брови женщина. – Он на практике в ресторане. Я – работаю в мэрии. Мой муж – подполковник госбезопасности…
– Извините, гражданка Рысина, у нас ордер на задержание вашего сына, подозреваемого в убийстве двух школьников, а также на проведение обыска в вашей квартире.
– Вы с ума сошли! Убийство! Мой сын еще ребенок! Я сейчас же позвоню мэру Москвы и шефу контрразведки. Будете иметь неприятности…
– Мы их уже имеем, беседуя с вами, – сказал лейтенант.
– Я вас не впущу сюда с этими вздорными обвинениями.
– Тем не менее у нас есть все права осмотреть вашу квартиру. Мы ищем пистолет, из которого был произведен выстрел, повлекший за собой гибель детей. Может, это было отцовское оружие? Ваш муж мог оставить пистолет дома?
– Об этом спросите его самого.
– Мы его дождемся, а пока, с вашего разрешения, приступим к обыску.
– Я разрешения не даю и подчиняюсь насилию, за которое вы ответите!
– Сержант, – обратился лейтенант к одному из сопровождавших его. – Пригласите кого-нибудь из соседей в качестве понятых.
Двое оперативников принялись обыскивать квартиру. Вскоре один из них принес в комнату, где оставались лейтенант и хозяйка квартиры, автомат времен Отечественной войны и боевую гранату.
– Там еще патроны остались.
– Это коллекция мужа. Он собирает боевое оружие, – поспешила объяснить хозяйка. – Или коллекционировать у нас запрещено?
– Смотря что коллекционировать. На оружие, притом хранящееся в квартире, необходимо особое разрешение властей.
– Власти! Власти! Можно подумать, что у нас нет демократии.
В прихожей послышался звук открываемой двери. В комнату вошел подтянутый длиннолицый с коротко подстриженными усами подполковник. Он спросил уверенно и спокойно:
– Кто такие? Что здесь происходит?
– Гражданин Рысин?
– Так точно, старший лейтенант, подполковник госбезопасности Рысин.
– Ознакомьтесь с ордером на задержание вашего сына и проведение обыска в вашей квартире, где обнаружены нами вот эти предметы, по поводу чего попрошу вас дать объяснения.
– О каком аресте ребенка может идти речь»? И проводить обыск в моем отсутствии – чудовищное нарушение прав человека – возмутился Рысин.
– А вы вместе право на хранение своей квартире боевого оружия? Может быть, у вас во дворе и списанный танк имеется для коллекции?
– Попрошу вас не забываться, лейтенант! Я старше вас по званию. А о разрешении на оружие говорить будите со службой контразведки, – отрезал подполковник.
– У вас личное оружие при себе? И разрешение на ношение тоже?
– Да, вот извольте, а личный пистолет хранится в сейфе на службе, – протянул разрешение лейтенанту подполковник.
– Ваш сын, гражданин Рысин, Михаил, сегодня в коридоре школы выстрелил из пистолета. В результате этих его действий был ранен ученик этой школы и смертельно ранены два других школьника. Этот пистолет тоже из вашей коллекции?
– Ничего о таком пистолете не знаю? И откуда мог взять пистолет мой сын?
– Но в вашей незаконной коллекции был пистолет? – повторил лейтенант.
– Во первых, незаконность ее не доказана, и по этому вопросу вам придется иметь дело с генералами госбезопасности.
– Закон для всех один: и для маршалов, и для генералов, и даже подполковников, а также и всех остальных граждан. Так где же ваш пистолет?
– Понятия не имею.
– Вот пистолет нашел, товарищ лейтенант, – сказал, входя в комнату, оперработник в штатском. – Под педалями в пианино был запрятан.
Он протянул завернутый в платок пистолет лейтенанту.
– Это правильно, что вы его платком прихватили, – похвалил оперработника лейтенант. – Отпечатки пальцев сохранятся. Понятым дайте подписать акт и отпустите.
– Как пистолет туда попал? – удивился обеспокоенный Рысин. – Неужели это я по рассеянности туда его положил?
– Я думаю, мы это выясним у вашего сына, который проявил такую изобретательность в укрытии оружия, а гильзу, наверное, для памяти при себе хранит.
– Да что вы мне голову морочите! Гильза одна – пострадавших трое. Прямо барон Мюнхаузен! – возмущался подполковник.
– Пуля прошла навылет через голову одного из мальчиков и ранила еще двоих одиннадцатилетних мальчишек, малышей по сравнению с вашим сыном, которому скоро уже в армию идти, – сказал лейтенант.
– Ничего не знаю, ничего не понимаю! – опустился в кресло Рысин.
В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Миша Рысин. Увидев отца и лейтенанта в комнате (мать и двое оперативников были в соседней), он воскликнул:
– Папа, у нас гость! Сейчас я на кухне такой ростбиф сварганю, самое оно к водочке, как в лучших ресторанах Европы. Специально этому обучен!
– С ростбифом мы подождем, а пока задерживаем тебя Рысин Михаил, по поводу убийства двух школьников шестого класса.
– Я не убивал. Я учусь в кулинарном техникуме. Уже давно в школу не хожу. В ресторане «Националь» на практике был. Повар и другие свидетели этого есть, даже иностранные. Так что у меня полное алиби…
– Алиби, говоришь? А откуда знаешь, в какое время это произошло и что несчастье именно в твоей старой школе случилось?.. Тебя там узнали и адрес твой домашний дали, – холодно закончил старший лейтенант.
– Это очкарик заложил! Он всегда ябедой был, – пробормотал Миша, растерявшись.
– Но никого, надо думать, не убивал и из пистолета по детям не стрелял? – добавил старший лейтенант.
Миша Рысин от этих слов сразу скис и, глядя исподлобья, совсем по-детски промямлил:
– Это получилось нечаянно. Я не хотел стрелять. Я только показывал… Больше никогда не буду!
– Это ты на суде говорить будешь, а сейчас собирайся, пойдешь с нами.
Мать Миши, войдя в комнату и услышав последние слова, вскрикнула и бросилась к мужу.
– Я не отпущу его! – поднялся с кресла подполковник.
– И не надо, вас мы тоже задерживаем за незаконное хранение оружия. Поедете вместе с сыном. В одной камере предварительного заключения будете, – пообещал старший лейтенант.
– Это самоуправство! Вы понимаете, с кем имеете дело? У вас, лейтенант будут большие неприятности, пообещал Рысин-старший.
– Старший лейтенант, – поправил его тот. Для меня вы сейчас гражданин, нарушивший закон. Гражданка Рысина, соберите их веши.
Будто очнувшись и придя в себя от этих слов, Рысина проговорила:
– Вы допускаете большую ошибку! Вспомните потом мои слова… Мне есть к кому обратиться, и в их защите я уверена. А вы… еще сильно пожалеете об этих своих действиях.
Она вышла в другую комнату за вещами, затем позвала туда сына переодеться. До нее дошло, что дело оборачивается серьезной неприятностью.
– Я буду звонить всем, кому надо, – шепнула она уходящему мужу.
Тот молча кивнул.
Едва за выходящими из квартиры закрылась дверь, Рысина бросилась к телефону и звонила, звонила без конца, набирая нужные номера.
– Главное, – говорила она кому-то в трубку, – не дать делу большой огласки. Очень важно, чтобы молчала печать… Или пусть представляет все как несчастный случай, если нельзя умолчать совсем. Ведь дети всегда склонны к баловству… У ребенка всегда может быть нервный срыв. Вы меня понимаете?.. А за адвоката спасибо. За нами не пропадет.
Старший лейтенант выполнил свое обещание: оба задержанных оказались в одной камере. Но не одни. Подполковник с омерзением разглядывал спящего в углу алкоголика и прикорнувшего рядом с ним бомжа, бросал опасливые взгляды на несомненного рецидивиста, развалившегося на нарах.
– Чего уставился, подполковник? – усмехнулся тот. – Что я, твоих погон не видал. Это ведь не бобровая шапка. Ту я в карты проиграл. А вот что ты натворил, что здесь ночуешь?
– Не твоего ума дело.
– Фу-ты ну-ты… Какая фанаберия барская! В одном месте сидим, значит, одной веревкой повязаны. Срок, может, и разный будет – об этом говорить рано. А сейчас здесь помалкивай больше, хоть ты подполковник, хоть «енерал», – посоветовал «рецидивист».
Дверь открыл милиционер и позвал старшего Рысина к начальнику отделения милиции.
Это был майор с усталым и сердитым скуластым лицом. Он не посмотрел на вошедших, углубившись в рапорт старшего лейтенанта.
Подполковник Рысин уселся напротив него без приглашения.
Майор поднял на него умные, чуть насмешливые глаза:
– Сидите, сидите, подполковник. Сейчас разберемся.
– Я хочу подать рапорт о поседении в моем доме вашего сотрудника, который позволил себе оскорбление граждан, в квартиру которых он вломился.
– Пишите, – протянул ему бумагу майор. – И в этом же рапорте дайте свое объяснение, каким образом оказалось в вашем доме столько боевого оружия, без охраны и, как я понимаю, письменного разрешения на его хранение. Я подожду, пока напишете.
Он нажал кнопку звонка на столе и сказал появившемуся в дверях милиционеру.
– Мальчика, что в школе стрелял, – в детскую комнату, к лейтенанту Смородиновой. Я ей поручил вести дознание.
Рысин при этих словах встрепенулся, отодвинул недописанную бумагу:
– Товарищ майор! Поскольку сын мой несовершеннолетний, то я прошу вашего разрешения присутствовать при его допросе. Это не противоречит законности?
– Нет, мы родителей по мере возможности сами вызываем в таких случаях. Не всегда, правда, они находятся…
– Служба госбезопасности будет благодарна вам, – пообещал Рысин.
– За что же? – удивился майор. – Я выполняю свои служебные обязанности, установленные для моей должности МВД.
– Ну, это службы родственные.
– Идите, подполковник, вас проводят в детскую комнату, – прервал этот разговор майор.
Рысин вышел из кабинета начальника без сопровождения конвойного, вошел без стука в указанную дверь и увидел своего сына, сидящего напротив миловидной девушки в милицейской форме.
– С разрешения начальника явился присутствовать при вашей беседе с моим сыном, Михаилом Рысиным, – отрекомендовался он.
– Здесь идет не беседа, а допрос, – поправила девушка-лейтенант, строго взглянув на подполковника.
Девушка не оказала вошедшему никакого почтения, даже не встала при появлении старшего по званию. Это не понравилось Рысину-старшему. Он почувствовал в этом предвзятость лейтенанта Смородиновой, тем не менее промолчал, отодвинул стул и без разрешения уселся рядом с сыном.
– Продолжим, – сказала следователь, придвигая начатый лист протокола допроса.
Вопросы, задаваемые Мише, в основном были те же, какие задавал старший лейтенант при задержании. Только теперь все ответы фиксировались в протоколе.
После очередного вопроса Рысин-отец счел нужным вмешаться:
– Я подполковник госбезопасности, госпожа лейтенант. И я не допущу ни личного оскорбления, ни запугивания моего сына, с которым вы обращаетесь недопустимо, игнорируя истинное объяснение случившегося как несчастный случай.
– Для этого нужно объяснить несчастным случаем возможность доступа Михаила к незаконно хранящейся коллекции оружия в вашем доме. И то, что сын ваш взял из нее заряженный пистолет, расхаживая с ним по улице, принес в школу, где в момент выстрела дуло оружия оказалось направленным в группу детей. Да?
– Он просто показывал им, как нужно целиться, этот жест у любого мальчишки в крови. Посмотрите на малышей детсадовского возраста, они с игрушечным оружием ведут себя точно так же. Это я вам говорю не как простой гражданин, а как военный, подполковник.
– Подполковник тоже должен быть в первую очередь гражданином… Произошло убийство двух школьников в результате того, что сын ваш нажимал курок отнюдь не игрушечного пистолета, настоящего боевого заряженного оружия, сняв его с предохранителя! И об этом вам не следует забывать…
