Текст книги "Земля Кузнецкая"

Автор книги: Александр Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

На тротуаре сидели несколько незнакомых шахтеров; видать, только что поднялись на-гора. Они поглядели вслед Рогову, кто-то сказал:

– Боевой парень.

Он рассмеялся про себя: «Ну, конечно, боевой!» И тут же столкнулся лицом к лицу с Черновым.

– А-а, журналист! – обрадовался Рогов. – Ну, как разговор с бригадой?

– Павел Гордеевич… – Чернов по-мальчишески смутился. – Честное слово, спасибо! Такие люди у Некрасова… Я у них полсмены в забое пробыл. Очерк хочу писать.

– Вот видишь! – подхватил Рогов. – А у меня еще одна чудесная тема есть. Написать нужно о бригаде Черепанова, да так написать, чтоб дух захватывало! Только ты мне все-таки скажи, как это получилось с заметкой о некрасовцах?

– Как? Да очень просто – заведующий отделом вызвал и говорит, что звонил товарищ Дробот, сообщил факты, сказал – написать нужно. А бежать на шахту, чтобы проверить, некогда было. А потом – ведь сообщил-то все же начальник?

– И ты, значит, ошельмовал людей, даже не поглядев на них?

Чернов на секунду отвернулся, потом сжал локоть Рогова.

– Не случится больше такого, Павел Гордеевич!

– Не верю! – Рогов покрутил головой. – Вот если будешь чаще бывать на районе да разговаривать с людьми, да писать о них, об их живом опыте…

– Даже стихи! – воскликнул Чернов и влюбленно оглядел инженера. – Я столько наслушался сегодня о вас, Павел Гордеевич… Некрасов меня, как щенка, тыкал носом в дела на районе и все приговаривал: «Это Рогов! В этом нас тоже поддержал Рогов».

Рогов с досадой отмахнулся.

– И опять ошибка, опять ты увлекаешься! Не во мне дело, а в таких, как Некрасов, Вощин, Черепанов, – вот куда внимательнее смотри.

С шахты они шли через стадион, по узким извилистым аллейкам. На волейбольной площадке тренировалась какая-то команда, слышались тугие удары в мяч, короткие возгласы.

Медленно смеркалось, и все постепенно приобретало легкий, голубоватый оттенок.

– Ох, какие они мне слова говорили! – снова сказал Чернов и неожиданно присвистнул.

ГЛАВА ХIII

Очерк Чернова об истории рудника Рогову очень понравился. Сделал из него несколько выписок для своего доклада о пятилетке шахты. После этого просмотрел свежий номер толстого журнала, потом разложил чертеж нового угольного поля, но тут же поспешно свернул. Все-таки, как он ни хотел казаться спокойным, ему это не удавалось. Ну что как будто особенного в том, что его перебрасывают с одного места на другое? Случается ведь это с десятками инженеров, многие даже радуются перемене обстановки. И в то же время не верилось, не хотелось верить, что кому-то удастся оторвать его от только что начатых дел. Позвонил дежурному по шахте, чтобы справиться, как идет смена на участках района.

– Часовую добычу я передал районному инженеру Очередько, – ответил дежурный.

В трубке звонко щелкнуло.

Рогов невесело усмехнулся, походил по комнате. Потом поставил на письменный стол портрет Вали, сел и долго смотрел на него, положив подбородок на ладони. Наконец сказал:

– Ладно, Валюша, ты не думай, что я раскис. Только мне очень нехватает тебя, девочка, очень…

Зазвонил телефон. Взял трубку и услышал голос Бондарчука.

– Как самочувствие? – спрашивал парторг. – Хорошее? Не лукавишь? Ну, это самое главное. А я задержался на бюро горкома и о скоропалительном решении треста узнал поздно. Все это не серьезно. А потом эта недостача угля в штабелях. Теперь тебе ясно, что все это одно к одному? Черт-те, как только люди докатились до этого! Горком уже принял справедливое решение, а тебе надо продолжать работу. Понятно? Вот и хорошо. Да, еще вот что: сегодня ночью я выезжаю в комбинат, дня на два. И, кстати, у тебя там есть листок по учету кадров? Есть? Значит, все хорошо. Привет.

В телефоне пискнуло, и девушка со станции спросила:

– Вы закончили?

– Закончили, закончили! – Рогов вскочил, бросил трубку. «Как это хорошо, что есть на свете Бондарчук, Валя, товарищи!»

Почти смешным показалось минутное чувство одиночества. Какое тут к черту одиночество! Вот хотя бы вчерашний вечер: к нему пришли сразу три гостя – Хмельченко, Некрасов и Вощин, сели рядком на диванчике, попросили разрешения закурить; завели беседу, и все четверо хитрили. Рогов не показал виду, как глубоко тронуло его это посещение, хотя он знал причину, вызвавшую его, а шахтеры тоже вели себя так, словно с инженером ничего не случилось.

– Мы от секретаря горкома, – сообщил Хмельченко. – Разговор был о всяких житейских делах.

– Хорошо поговорили, – подтвердил Вощин.

Рогов не стал выспрашивать, о чем они разговаривали в горкоме, и тут же попросил Некрасова, который был старшиной на курсах горных мастеров, чтобы на завтра отменили его занятие.

– Что так? – спросил Некрасов.

– Тоже всякие житейские дела.

Некрасов опустил взгляд на свою маленькую круглую ладонь, потом поглядел на товарищей. А когда встретился глазами с Роговым, лицо у него было неулыбчивое, почти суровое.

– Зря, Павел Гордеевич, – сказал он сухо. – Останавливаться нельзя. Мы, наоборот, попросить хотели тебя еще об одном деле… Соберутся завтра все три наши бригады, а ты бы лекцию провел или просто беседу: «Что такое работа по циклу». Надо, чтобы люди до конца дело поняли…

– И черепановцев нужно пригласить. Так мы решили, – вставил Хмельченко.

Припомнив сейчас еще раз этот разговор, Рогов нетерпеливо прошелся по комнате, словно опаздывая куда-то, потом включил электроплитку, поставил чайник, вытащил из тумбочки непочатую бутылку коньяка и налил рюмку. Валя на портрете улыбалась явно с хитрецой, одними уголками глаз.

– А ты не суди строго, – возразил Рогов, поднимая рюмку, – это я за твое здоровье…

Но он не успел пригубить вино. В коридоре кто-то тихо поскребся, отыскивая в темноте ручку, потом раза два тихонько стукнул. Рогов повернул ключ, открыл дверь. На площадке, почти невидимый в темноте, стоял человек в военной форме.

– Войдите! – сказал Рогов.

Человек стоял, словно боясь ступить через порог.

– Ну, входите же, что вы? – повторил Рогов.

Человек сделал шаг вперед и, остановившись у косяка, вытянул руки по швам. Еще не понимая, что это значит, еще не услышав голоса вошедшего, Рогов почувствовал, как кровь горячей волной хлынула от сердца к лицу.

– Гвардии сержант?

– Так точно, товарищ гвардии капитан! – у парня так и брызнул из глаз лучистый свет, но он еще строже вытянулся и особенно твердо отчеканил: – Разрешите доложить, товарищ гвардии капитан, до Берлина дошли! Жарко Берлину было!

Рогов порывисто шагнул вперед и раскрыл объятия.

– Солдат ты мой дорогой! Каким ветром тебя?..

– Товарищ гвардии капитан!.. Товарищ! – не закрывая глаз, сержант плачет, даже не замечая этого.

Рогова тоже душит горячий комок в горле, но он смеется.

– Степа, оставь капитана… до следующего раза. Меня же Павлом зовут.

– Непривычно же…

Обнялись до хруста в костях, потом долго глядели друг другу в глаза и опять обнялись. Данилов доверчиво, по-братски прижался лбом к плечу Рогова и негромко признался:

– Ехал, ехал и думаю: дай загляну, какой он теперь? А ведь хороший был… грозный!

– Не забыл?

– На всю жизнь!

– А ведь я как будто знал! – Рогов подхватил Данилова за талию и подвел к столу. – Смотри, одна рюмка на взводе, а вторую мы сейчас зарядим.

– По сто наркомовских? Помните, как в Познани?

– А у Згежа?

– А помните, как старшина Чистяков на минах картошку варил?

– А этот… как его?.. Ну, который отказывался трофейные продукты есть?

– Гулевич. Убили его.

– Многие не вернулись… – Рогов задумчиво переставил портрет на столе.

– Ваша девушка? – показал глазами Данилов.

Инженер улыбнулся.

– Ну, что ж, давай выпьем за встречу, за возвращение!

– За жизнь, товарищ гвардии капитан!

…Просидели почти до утра, близко сдвинув стулья. И столько переговорили за эту ночь, столько вспомнили!..

– А как же вы меня тогда откопали? Я так и не знаю толком, – спохватился под утро Данилов. – Вас же назавтра самого…

– А черт его знает! Помню одно: воронка большая, я ее всю по краям перекопал и вдруг вижу твой памятный котелок боком торчит. По котелку почему-то и определил, что жив мой снайпер.

– А вот сам не поберегся… – незаметно переходит на «ты» Данилов.

– Нельзя было. До Зееловских высот оставалось километра полтора, а от этих высот до Берлина – рукой подать… А что бы ты сказал, Степа, – перебивает вдруг себя Рогов, – что бы ты сказал, если бы меня тогда, в самый горячий час, отстранили от командования?

– Значит, это был бы не ты, – не задумываясь, отвечает Данилов. – И я бы ничего не сказал или бы сказал, что правильно сделали.

Рогов смеется.

– Хитер, солдат!

Под утро от усталости и выпитого коньяка сержант заметно охмелел.

– Ну, а планы на жизнь какие? – спросил Рогов. Данилов помедлил и отмахнулся.

– Мутно у меня с планами, товарищ гвардии капитан. Проще простого было бы снова под твою команду, но кто ж его знает, какая она из себя… шахта-то?

ГЛАВА ХIV

Проснувшись утром на диване под чистой полотняной простыней и не обнаружив в комнате Рогова, Данилов долго трудился над запиской, которую, усмехаясь, так и озаглавил: «Объяснительная записка».

«Прошу извинить, если чего лишнего наговорил, – писал он нетвердым ученическим почерком. – Крутят меня сейчас всякие мысли. Война кончилась, и я, не переставая, думаю о жизни. На фронте я был снайпером и разведчиком – очень нужные специальности. Как бы мне не проворонить и в мирной жизни самое нужное. Будет время – посоветуйте, товарищ гвардии капитан».

Потом долго и с явным предубеждением разглядывал фотографию русой большеглазой девушки и наконец, резко повернув портрет лицом к стене, неприязненно буркнул:

– Нежная.

И уже только после всего этого обнаружил на самом видном месте, у зеркала, записку Рогова, в которой значилось: «Без приказа с занимаемых позиций не отходить. Продукты питания в тумбочке. Кровать и постельные принадлежности пришлю с шахты. Устраиваться и ждать дальнейших указаний».

Данилов впервые по-настоящему разглядел комнату. Узкая железная кровать, письменный стол, тумбочка с радиоприемником, на стене зеркало, второй стол, поменьше, в углу с плиткой и чайником, три стула, диван, широкое окно и стеклянная дверь на балкон. По правде говоря, с таких позиций можно было бы и не отходить, но еще во сне его подмывало какое-то сладостное беспокойство: как будто кто-то звал поскорее распахнуть двери и бежать в золотой сентябрьский простор.

Он вышел на балкон. В лицо пахнуло легким утренним заморозком. Солнце вставало где-то по ту сторону дома. На железных перильцах лежал голубоватый прозрачный иней. Совсем неподалеку, в устье глубокого лога, поднимались шахтные здания. До этого Данилов не видел шахт на таком близком расстоянии. «Вот они какие», – сказал он себе.

Из соседних дверей на балкон вышла смуглая девушка в пестром халатике, розовая после сна. Заметив Данилова, она строго сдвинула брови, словно уличила его в чем-то неблаговидном. «Чудная», – мысленно усмехнулся сержант и, галантно поклонившись, спросил как можно мягче:

– Вы, значит, соседкой мне приходитесь?

– А вот уж не знаю, – равнодушно ответила девушка, но, еще раз глянув на маленького военного с белым непокорным вихорком у виска и заметив золотую звездочку у него на груди, невольно улыбнулась простоватому любопытству на его лице.

Это была Оленька Позднякова, племянница Хомяковых.

Слово за слово завязался разговор. Данилов не удержался и рассказал о своей встрече с Роговым, о том, что на радостях они «всю ночь перевертывали мировую политику». Наконец, с трудом скрывая волнение, он спросил, не знает ли соседка Тоню Липилину.

– Тоню Липилину? – удивилась Оленька. – Была на фронте? Ранена? Нет, лично я не знаю Тоню, но слышала о ней много, далее в газете что-то такое печатали.

Между ними стояла бочка, ящик, ведро с известкой. Данилов и не заметил, как одолел это препятствие. Девушка испуганно отступила, решив в первое мгновение, что военный, очевидно, немного не в себе, но с чисто женским тактом сделала вид, что не заметила ни стремительного прыжка сержанта, ни того, как побледнело его лицо и как вспыхнули небольшие, с медным отливом глаза, как он свистящим шепотом переспросил:

– Тоня!.. Вы знаете ее адрес?

Нет, адреса она не знает, но если товарищ будет дома, она часа через два сможет ему сообщить адрес Тони по телефону. Да, часа через два, не позднее, как только дойдет до редакции, где работает стенографисткой.

Осторожно тронув Данилова за рукав и пожелав ему доброго здоровья, Оленька ушла с балкона, забыв, зачем, собственно, она выходила, но зато втайне обрадованная, что сможет сегодня ошеломить Сашу Чернова такой сенсационной новостью, как прибытие на рудник Героя Советского Союза. Этот Чернов – в общем, хороший, душевный парень – всегда опережал ее по части всесторонней осведомленности обо всех событиях на свете и на шахтах. Обыкновенно он по всякому поводу более или менее пренебрежительно восклицал:

– Ах, только-то? Так я же об этом еще вчера знал!

Неизвестно, ошеломила ли Оленька Сашу Чернова этой сенсационной новостью, но часа через два к Данилову настойчиво постучались. Открыв дверь, он впустил в комнату круглоголового рослого парня с сияющим и тоже круглым лицом и совершенно прозрачными глазами. Парень прямо от двери осведомился, не Героя ли Советского Союза он видит перед собой, а получив утвердительный, хотя и мало любезный ответ, сообщил профессиональной скороговоркой, что он, Чернов, сотрудник местной газеты, что редакция поручила ему побеседовать с товарищем Даниловым, узнать о его впечатлениях после осмотра города, а также намерен ли товарищ Данилов остаться на руднике или у него другие планы.

– Ей-богу, я пока без всякого плана, – чистосердечно признался Данилов, на что Чернов понимающе улыбнулся.

– А скажите, товарищ Герой Советского Союза…

– Степан Георгиевич.

– Скажите, Степан Георгиевич, вам инженер Рогов ничего не сообщал о рудничных новостях, в частности о комсомольской бригаде Черепанова?

– Как же, гвардии капитан Рогов очень много рассказывал о руднике, но о бригаде Черепанова что-то не упоминал, – охотно ответил Данилов.

«Ага, не упоминал, – подумал Чернов, – значит, не пришло еще время говорить об этом».

– Товарищ корреспондент, – прервал его размышления Данилов, – у вас в редакции работает такая чернявенькая… Оленькой звать?

– Работает. А что? – насторожился Чернов.

– Да так. Обходительная девушка. Я ведь здесь мало кого знаю. Ну, познакомились сегодня. Приятная такая.

«Ах, вон оно что! – удивился про себя Чернов. – То-то она сегодня была такая ласковая со мной. Даже Сашенькой назвала. Ох, женщины!»

Они беседовали еще не меньше часа. Данилов рассказал о своем пребывании в побежденной Германии, о том, как в июне прошлого года вскоре после победы он ездил в Тюрингию, из которой ушли американцы.

– Говорят, американцы очень вежливо обращаются с фашистами? – насмешливо заметил Чернов.

– До удивления вежливы, – иронически усмехнулся Данилов. И тут же он снова поинтересовался: – А Оленька ничего, надежная?

– То-есть как?

– Ну, если что пообещает – выполнит?

Чернов не успел ответить. Зазвонил телефон.

– Да, да, я слушаю! – Данилов обеими руками ухватился за трубку. – Как, как? Повторите… Зеленый лог? Сто тридцать? Благодарю вас, благодарю!

Он повесил трубку и твердо сказал:

– Хорошая девушка – Оленька, надежная. В общем, тронулись, товарищ корреспондент. Мне тут нужно в одно место сходить…

…День уже совсем разгулялся, и только на теневой стороне железных крыш видны были сизоватые пятна – следы растаявшего инея. Шахтерский город узкой полосой уходил от берегов полноводной реки на восток, к густозеленым высоким холмам.

По склонам холмов разбежались редкие березки, над ними поднималась прозрачная синь. На главной, широкой улице было людно. В золотистых по-осеннему сквериках резвилась звонкоголосая детвора.

Чернов показал, где находится редакция, и пригласил заходить, великодушно упомянув, что Оленька Позднякова работает с двенадцати до восьми вечера. Данилов рассеянно кивнул и зашагал дальше. Воздух был то неподвижен, то вдруг упруго толкал в лицо. Данилов убыстрял шаг, но ему казалось, что двигается он очень медленно. У железнодорожного переезда из глубокого кювета на него глянули три чумазые мальчишеские мордочки. Данилов в шутку погрозил им, услышав, как один из мальчуганов восторженно крикнул:

– Митяй! Ванятка! Герой идет, честное пионерское!

А вот и улица Зеленый лог. Только непонятно, почему лог? Улица широкая, ровная, с огородами, с палисадниками, со светлыми аккуратными домиками. Правда, начинается она в логу, но потом поднимается в гору. Легкий ветер доносит с огородов горьковатый дымок, напоминающий чем-то детство. Все примечает Данилов: и то, что с середины улицы открывается широчайший вид на рудник и что небо с горы кажется еще глубже и чище. А вот номер углового дома он почему-то боится отыскать взглядом: вдруг это сто тридцатый и кто-нибудь уже глядит из окна и ждет, не свернет ли чужой солдат к решетчатой калитке.

Нет, это только семьдесят первый, – значит, тот дальше и по правую сторону. Квартал, еще квартал, я вот он подходит к самому обыкновенному, ничем но примечательному дому. Но сам-то он теперь точно знает, что время настало, что это тот самый дом, та самая минута, которую он так долго ждал. Поднялся по двум чисто выскобленным ступенькам и вошел в сени. Навстречу выскочило несколько голенастых цыплят. На жердочке, в полумраке, висят березовые веники, связки золотых луковиц, пучки красной, веселой рябины. Пахнет мятой. На дощатой скамеечке лежат две желто-зеленые щекастые тыквы и стоит ведро, до краев наполненное прозрачной, почти невидимой водой. Во рту Данилова как-то мгновенно пересохло, он приник к холодной кромке ведра и, дробно стукая зубами о жесть, торопливо напился.

– Молодой человек, у нас ведь и кружка есть! – слышит он за спиной грудной женский голос.

– Извините… – Данилов в замешательстве вытирает губы рукавом гимнастерки, снимает пилотку и хрипловато говорит:

– Мне бы увидеть Тоню Липилину… Женщина молчит и строго смотрит на него. Почему-то он сейчас видит только одни её строгие, осуждающие глаза, хотя после этой минуты он и во сне смог бы нарисовать ее всю – незнакомую, но давно родную. Статная, сильная фигура, гордо посаженная голова, продолговатое моложавое лицо с сухим, плотно сжатым ртом и черные брови вразлет под низко повязанной выцветшей косынкой.

Воспитанный в детдоме и потому особенно близко принимавший к сердцу слово «мать», он сейчас вдруг как-то потянулся навстречу этой женщине, инстинктивно угадав в ее облике что-то сокровенно материнское.

– Кого вам нужно? – холодно переспрашивает женщина.

– Кто там, мама? – почти сейчас же слышится из комнаты слабый голос.

Данилов с застывшей неловкой улыбкой на лице идет мимо матери, проходит небольшую кухню, откидывает легкую занавеску на дверях комнаты и, все так же странно, непривычно улыбаясь, останавливается.

Тоня лежит под голубеньким байковым одеялом, приподняв голову с примятых подушек, и не взглядом, а как-то всем худеньким телом обращена к двери. Вот у нее чуть приметно дрогнула левая, совсем прямая бровь, но она не открывает глаз, веки у нее прозрачны до голубизны. Узкая легкая кисть руки беспокойно скользит по кромке одеяла и застывает на секунду. Неожиданно спокойным тоном она спрашивает:

– Степа, ты?

Тогда он садится на край кровати, берет ее узкие прохладные ладони и, прижав их к обветренным щекам, медленно качается из стороны в сторону. Качается и слушает голос, к которому тянулся через тысячи верст.

– А я знала, что ты придешь… – говорит Тоня. – Все думала, думала об этом… И все время видела во сне две осинки в твоем секторе и этот мертвый немецкий танк… и тебя видела. Только я больна, Степа, почти не сплю. Совсем недавно из госпиталя, после второй операции. Сейчас почти ничего не вижу, Говорят, что все будет хорошо. А мне так бы хотелось посмотреть на тебя сейчас… Такое горе!

Данилов опускает ладони девушки, слушает и медленно дышит.

– А ведь ты еще ничего не сказал… – Рука Тони беспокойно пробегает по одеялу и задерживается на солнечном пятнышке, потом легко вскидывается на грудь, на лицо Данилова. – Скажи что-нибудь, Степа.

– Что ж я тебе скажу?.. – он приникает губами к ее теплой щеке. – Что же я тебе скажу, родная моя, белая ласточка? Приехал к тебе. Рядом с тобой буду…

… Когда он шел обратно, солнце уже стояло низко и, задернутое молочной дымкой, светило тускло.

В комнате он увидел вторую кровать, а на столе нашел новую записку Рогова: «Попытку ознакомиться с рудником одобряю. На ночь с шахты, пожалуй, не вернусь. Будь здоров. Твой капитан»,