Текст книги "Земля Кузнецкая"
Автор книги: Александр Волошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА XXXV
В общем после того, как вечером Стародубцевы повторили приглашение, пойти к ним пришлось. Клавдия Степановна, жена Стародубцева, к тому же, несколько раз повторяла:
– Как можно, вы же совсем не бываете в людях.
Может быть, не сознавая этого ясно, Аннушка шла даже с удовольствием – интересно все-таки: как это выглядит, когда «бывают в людях». А потом приятно иногда слышать, если Николай при посторонних называет ее женой. «Мещанство? Ну что ж тут поделаешь – приятно да и только».
Пришлось на всякий случай тщательно проинструктировать Николая: во-первых, пусть не выкидывает на стол свои узловатые ручищи, во-вторых, нельзя закидывать нога на ногу так, что носок ботинка небрежно раскачивается где-то у подбородка собеседника; и пусть хотя бы на один вечер оставит свою привычку зевать до слез, когда ему становится скучно. Мало ли что, скука скукой, а уважение к хозяевам своим чередом.
Неизвестно, какую пользу извлек из всего этого Николай, но перспективы предстали перед ним настолько неутешительными, что он начал украдкой зевать еще дома. Заметив это, Аннушка только вздохнула.
Стародубцевы приняли гостей хорошо, по-соседски. Семен Константинович даже засуетился, усаживая их в столовой.
– Давно бы так, – заметил он, опускаясь на диван рядом с Николаем, – а то, понимаете, живем через коридор, а контакта совершенно никакого.
– Что правда, то правда, – согласился Николай. – Живем – как будто китайской стеной разгорожены. Хотя, с одной стороны, это и понятно: массу времени отнимает работа. Сами знаете, «Капитальная» не любит, когда ей уделяют только половину внимания.
– «Капитальная»? – Стародубцев понимающе улыбнулся. – Говорите уж, соседушко, прямо; не «Капитальная», а Павел Рогов. Вот действительно на кого уему нет. Ему бы городской милицией командовать…
Дубинцев покачал головой, глаза у него стали ласковыми.
– Командовать он умеет, к крутоват частенько бывает, но ведь зато с ним рядом сильнее себя чувствуешь. И посмотрите, как шахта вышагивает! На пленуме обкома, в резолюции, так и записано: передовая шахта!
– Так это же очень просто! – Семен Константинович пожал плечами и выпятил нижнюю губу. – Как же может быть иначе? У «Капитальной» колоссальные запасы производственных мощностей…
Щеки у Дубинцева порозовели, он хотел что-то возразить, но тут решительно запротестовала Клавдия Степановна.
– Хватит, Семен, – сказала она. – Я же тебя предупреждала, чтобы ты не устраивал на квартире производственных совещаний. – Она повернулась к Аннушке: – Действительно, можно подумать, что весь мир, вся земля – это одна огромная шахта. Скучища невозможная.
Перед ужином немного выпили. Потом Стародубцев рассказал о своей работе, о последней поездке в Новосибирск.
Не поладив с Роговым, он, по его мнению, очень удачно устроился в тресте помощником главного инженера по капитальному строительству.
– Оно хотя и неденежно, зато спокойно, не мотаешься день и ночь по шахте; вес в делах солидный, а ответственности… – Семен Константинович даже рукой махнул, – ответственности почти никакой. И потом сама обстановка облагораживает.
Клавдия Степановна несколько раз вынуждена была признать, что он теперь выглядит значительно интеллигентнее. А всему причиной среда.
– Взять последнюю поездку в Новосибирск. Пришлось встречаться с умнейшими людьми. В Гипроугле консультировался по вопросам нового шахтного строительства у профессора Скитского. Вот голова, вот умище! И помощница у него подстать своему патрону: умна, молода и красива – совершенно исключительное сочетание.
Заметив осуждающий взгляд жены, Стародубцев снисходительно улыбнулся, прикрыл глаза и нараспев повторил:
– Ах, и красавица, черт возьми! Просто вся изнутри светится. Постойте, как бишь ее зовут?.. Да! Валентина Сергеевна Евтюхова.
– Валя Евтюхова? – радостно подхватила Аннушка. – Так ведь это невеста Павла Гордеевича! Неужели не знаете?
– Что-о? – Стародубцев даже поперхнулся. – Валентина Сергеевна – невеста Рогова? Вам не помстилось?
– Да нет же, нет! – Аннушка даже потянула Николая за рукав. – Это же давно известно на шахте, и я рада от вас слышать, что она такая… достойная Павла Гордеевича.
– Достойная?.. – Глядя на жену, Семен что-то соображал секунду, потом в глазах его метнулись веселые искорки, и он оглушительно рассмеялся. – Невеста!.. Вот это я вам скажу, сюрприз… для Пашеньки! Ой, не могу, честное слово… Прямо умора!
Николай строго посмотрел на Аннушку, Стародубцева, на Клавдию Семеновну, которая, почуяв, очевидно, пикантную новость, надменно приподняла брови и даже попробовала лениво урезонить мужа, сказав:
– Семен, ты вечно выдумываешь…
– Выдумываю? – Семена одолел новый приступ смеха. – Вот уж на этот раз не выдумываю, не грешен! – Он почти торжественно оглядел присутствующих и медленно отчеканил: – Было бы вам известно, что эта умная, красивая Валя, эта бывшая невеста Павла Рогова выходит замуж за профессора Скитского!
– Ой!.. – невольный стон вырвался у Аннушки. Захватив щеки мгновенно похолодевшими пальцами, она испуганно глянула на Николая.
А тот сидел насупившись, не в силах поднять глаз на хозяев.
Стародубцев же словно ничего не заметил, откинулся на спинку стула, покрутил перед собой вилкой и значительным тоном повторил:
– Да-с, уважаемые, замуж за профессора Скитского. И должен вам сказать, натянув нос Рогову, Валентина Сергеевна ничего не прогадала: пара у них с профессором будет во всех отношениях удивительная. Да-с!..
Как это случилось, что он узнал о предстоящей свадьбе? Одну минутку, сейчас припомнит.
Да, он был у профессора. Беседовали по поводу эксплоатационных полей второй «Капитальной». Профессор слушал очень внимательно, сделал несколько заметок в блокноте, и, тем не менее, он несколько раз прерывал беседу и, вызывая секретаря, спрашивал:
– Валентина Сергеевна не вернулась? Вы узнавали, как ее здоровье?
А один раз, извинившись перед Семеном Константиновичем, он позвонил какому-то Вакшину и строго наказал ни в коем случае не передавать корректуру книги Валентине Сергеевне – это сделает сам Скитский. И вообще, не пора ли разгрузить аспиранта Евтюхову от второстепенной работы? Неужели в Геологоуправлении не известно, что Валентина Сергеевна вот уже второй месяц недомогает?
Потом профессор на несколько минут вышел, и Семен в полуоткрытую дверь слышал чей-то разговор в приемной:
– С тех пор, как Валентина Сергеевна прихварывает, профессор места себе не находит, – посетовала секретарша.
– Ты думаешь, у них что-нибудь серьезное? – спросил второй голос.
– Серьезное? – удивилась секретарша. – Ты, Ирина, просто наивная. Неужели ты думаешь, что такой солидный человек, как Василий Пантелеевич, может расточать ухаживания направо и налево? Или ты думаешь, их предстоящая совместная поездка в Москву преследует только одни служебные цели? Нет, все это так же очевидно, как то, что профессор получил новую квартиру на Серебряниковской и вот уже второй месяц занят ее благоустройством. Дело это решенное, можешь поверить мне на слово, я достаточно наблюдательный человек.
А назавтра Стародубцев имел честь не только встретиться, но и познакомиться с самой Валентиной Сергеевной. И теперь-то ему понятны некоторые оттенки их разговора, которым он тогда не придал значения.
– Вы с Березовского? – переспросила Валентина Сергеевна и тут же заметила, что у нее некоторое удивление вызывает неповоротливость командиров их рудника, а заодно и управления комбинатом «Кузбасс-уголь», до сих пор не обративших серьезного внимания на промышленное развитие закондомского шушталеп-ского месторождения. Ведь это же свита из двадцати четырех пластов, это же преимущественно дешевые; штольневые разработки! – Не может быть, чтобы у вас не было горячих думающих голов, на вашем Березовском руднике. На Березовском… – повторила машинально Валентина Сергеевна и тут же как-то странно, очень взволнованно посмотрела на Стародуб-цева. – Послушайте, так вы на том самом Березовском… – она быстро отошла к окну.
– Что вы хотите сказать? – не понял Стародубцев.
– Нет, нет, это я так… – Валентина Сергеевна вернулась к столу, но, прежде чем сесть, несколько раз повторила: – Боже мой, какая я глупая, какая глупая, даже и не подумала сразу…
– А теперь-то я понимаю, в чем дело! – Семен Константинович засунул руки в карманы и вытянул под столом ноги. – Теперь я понимаю, девушку немного совесть мучает. Ну, это, знаете, пройдет!
Во все время этого ненужного, самодовольного рассказа Дубинцевы сидели как в воду опущенные. И если у Николая хватило выдержки сохранить хотя бы относительное спокойствие, то Аннушка просто задыхалась от горя, от омерзения и все повторяла про себя: «Бедный Павел Гордеевич. Бедный Павел Гордеевич».
Словно не замечая ничего, Клавдия Степановна стала жаловаться на скуку, на трудности со снабжением, на то, что ее очень беспокоит близкая отмена карточек.
– Лучше бы не надо, – страдальчески заметила она, – тут все же литер, сухой паек, все заранее известно, все рассчитываешь. А отмени все это – еще натерпишься.
Стародубцев философски отмахнулся:
– Жизнюха!
«Это он о нашей жизни! – похолодела Аннушка. – Фу, мерзость какая!» Она вскочила и, не слушая, что там говорит на прощание Николай, почти выбежала из квартиры Стародубцевых. Щеки пылали, как от пощечин, и не было на памяти такого гневного, тяжелого слова, которым бы можно было зачеркнуть, выбросить из сердца только что пережитое оскорбление.
Когда вошел Николай, она сидела на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Он тронул ее за плечо.
– Ну что ты, Аннушка?
Аннушка резко выпрямилась, на глазах у нее были слезы.
– А ты? – спросила она. – Ты спокоен? А если бы при Рогове говорили такие гадости о тебе, о нашей жизни? Я только сегодня поняла, что это грязные сплетники, ползучие обыватели! И… и меня тошнит, я ненавижу себя, что не нашла мужества сказать им это в лицо. А Рогов сказал бы!
– Успокойся, прошу тебя, – Николай присел рядом. – Я знаю, что Рогов, не заметив, перешагнул бы через все это хозяйство – так себе: кучка дряни. А в отношении Валентины Сергеевны… ну, что ж, поживем – увидим; в конце концов, это их дело.
Глаза у Аннушки зло блеснули, и вся она на минуту стала чужой и колючей, когда сказала вполголоса:
– Не смей так говорить! Слышишь? Это наши люди! Их горе, их ошибки – это наше горе… – Потом она, как всегда жалобно, попросила: – Коля, я тебя умоляю, не будь таким, не смей так думать… Только представь себе, что перенесет Павел Гордеевич, если это несчастье случится…
– Вот что, – Николай твердо, по-мужски взял руку жены. – Слушай меня: здесь есть два «или». Или эта девушка не такая хорошая, как думает Павел Гордеевич, или Стародубцев врет! Третьего «или» не может быть.
Лицо Аннушки посветлело, и вся она ожила, ухватившись за эту спасительную мысль. Именно третьего «или» не может быть!
Договорились держать себя с Роговым так, словно ничего не знают, ничего не случилось.
Но назавтра, беседуя с Роговым, Дубинцев, против своей воли, до того пристально смотрел на него, что инженер даже спросил удивленно:
– Ты что меня разглядываешь? Первый раз видишь?
Пришлось сказать, что Павел Гордеевич за последнее время заметно похудел, глаза у него даже какими-то зеленоватыми стали.
– Оставь ты, пожалуйста! – отмахнулся Рогов. – Весна на дворе – соловьи в сердце, вот и худею, вот тебе и зелень в глазах. Не отвлекайся, что еще у тебя?
– Вот и все, пожалуй. Если за пятидневку заменим крепь в седьмом сбоечном и пустим по нему аккумуляторный электровоз, то макаровский комбайн выгоднее ставить в двадцать седьмую лаву.
– Значит, двенадцатую, черепановскую, не сможем подключить к этому механизированному потоку?
– Подключить можно, только она же…
– С ручной навалкой? – нетерпеливо спросил Рогов. – Хорошо, сделаем как говоришь, а комсомольцы подождут хомяковскую машину.
– Конечно, подождут, – подтвердил Дубинцев. – И даже не заметят со своим новым графиком. Я уже докладывал вам…
– Да, да, я разбирался. – Рогов на минуту задумался, – С этим графиком много пока нерешенного, но много также удивительно дельных мыслей. Ты пока не пробовал Черепанова отговаривать?
– Пробовал, сказал, что подумать как следует надо… – Николай смущенно потупился.
– Ну?
– Как ерш, с хвоста до головы ощетинился, пообещал даже вместе с Даниловым пойти к Бондарчуку.
– И уже были, были! – весело подтвердил Рогов. – Нажаловались! Ах, хорошо, черт возьми!
Лицо у Николая вытянулось.
– Что ж тут хорошего? – недовольно заметил он. – Не миновать мне трепки от Виктора Петровича.
– Трепки!.. – Рогов рассмеялся. – Ты слушай, какую мысль подает парторг. Черепанов составил свой односменный рабочий график для стосорокаметровой лавы; ему советуют еще раз все пересмотреть, пересчитать, чтобы не было ни одного белого пятна, а он настаивает на немедленной реализации своего плана, говорит, что уже советовался-пересоветовался и со своим опытом и со своим сердцем. Что ж можно возразить против таких советчиков? Сделаем тогда так: через недельку соберем всех командиров шахты, и пусть бригадир выступит перед ними не как-нибудь, а с лекцией о своем графике, пусть трезво и с жаром докажет его преимущество. А? – Открытое скуластое лицо Рогова стало юношески простоватым, ласковым, когда он вполголоса переспросил: – Понимаешь, Коля, что это значит: забойщик делает доклад инженерам?..
ГЛАВА XXXVI
Аннушка только что прибрала в комнате и, приподняв занавеску, засмотрелась на улицу с ее звонкой апрельской капелью. На звук приоткрываемой двери обернулась.
У порога стояла высокая дородная женщина с чемоданчиком, стояла и тихо, загадочно улыбалась. Аннушка растерялась от неожиданности. Хотела спросить: «Вы ко мне?» Но доброе полное лицо женщины показалось таким знакомым и даже родным. Хотела сказать: «Здравствуйте», но и этого не сказала. Выручила сама незнакомая гостья.
Кивнув слегка головой, она молча разделась, повесила пальто, откинула на плечи пуховую шаль и, присев на низенький сундучок у стенки, попросила:
– Кажись-ка мне, доченька!
Аннушка немного замешкалась, может быть оттого, что, сразу угадав в гостье свекровь, не придумала еще, как и для чего нужно показываться. Но свекровь не стала ждать, а запросто, бесцеремонно притянула ее к себе за руки, заглянула в глаза, искренне удивилась:
– Чего ж ты такая крохотная, шахтерова жена? – И наконец, с удовольствием чмокнув невестку в обе щеки и в губы, спросила; – Колька не обижает?
Через полчаса они были уже дружны. Зинаида Ивановна распаковала гостинцы, пересмотрела небольшую библиотечку в угловом шкафу и осталась недовольна – книг мало, подобраны случайно, что же читают эти два ребенка и читают ли вообще? В этом придется как следует разобраться. Зато незамысловатая электрокухня была найдена почти в полном порядке. В общем, с первой же минуты знакомства со свекровью Аннушка попала под ее высокое руководство.
Вернувшись домой после разговора с Роговым, Николай еще в коридоре услышал смех и звонкое восклицание жены:
– Мама! Это же не понравится Коленьке!
В комнате выглядело все особенно домовито, на плитке что-то шипело и побулькивало и пахло очень вкусно. В белом фартучке, розовая, возбужденная Аннушка приколачивала новый настенный коврик у кровати, Зинаида Ивановна только что передвинула поближе к окну письменный стол. И мать и жену заслонял от Николая золотистый столб солнечного света.
Оглянувшись на сына, Зинаида Ивановна всплеснула руками:
– Батюшки, вот шахтерище вымахал!
А уже за обедом мать с пристрастием допрашивала:
– Скажи-ка, дружок, почему по восемнадцать часов крутишься на шахте? Что это за отсебятина?
– Какая отсебятина?.. – Николай заметно смутился, Есть же государственный план…
– Который нужно выполнять? Ну и выполняй, как положено коммунисту, а ты словно торгаш в собственной лавочке: каждую копейку сам норовишь сунуть в кассу. Но ведь есть же у тебя на участке люди заботливые, советские, – тоже болеют за дело, думают о нем, зачем же им заглядывать под руку? Так ведь нет, такие начальники, как ты – из молодых да ранние, – мельтешат перед глазами, суются в каждую мелочь: «Ах, как бы чего не вышло!»
– За себя я восемь часов на шахте, – возразил сын, – могу и меньше. Но нужно же что-то делать и за тех, кто не успевает, – я не виноват, что не все одинаково трудятся…
– Золотой ты мой! – полное лицо Зинаиды Ивановны затряслось от сдержанного смеха. – Что это за теория: «за себя, да еще за других?» Кто тебя этому учит, кто тобой командует? Рогов?
Она долго и придирчиво выспрашивала; кто такой Рогов?
– Я рядом с ним научился мечтать! – выпалил неожиданно Николай.
– А он рядом с тобой чему научился? – строго спросила Зинаида Ивановна. – Скажу по-свойски: это меня тоже интересует. Не знаешь? Ну, тогда вот что: позови-ка его на чашку чая, скажи, что я хочу ему в глаза заглянуть.
– Занят он… – замялся Николай. – Такую махину на плечах держит.
– Не говори глупостей! – прикрикнула Зинаида Ивановна. – Вот еще богатыри подобрались – один чуть не за десятерых работает, другой целую шахту на плечах держит. Занят! А ты попробуй.
Николай назавтра же попробовал, пригласил.
– Часов в восемь вечера, говоришь? – только и переспросил Рогов, потом подумал, посмотрел в свой дневной план, вычеркнул что-то и ровно в восемь вечера пришел. И не один, а со Степаном Даниловым.
Степан же притащил свой фронтовой аккордеон, и получилось совсем хорошо.
Аннушка, наверное, никогда не забудет этот удивительный вечер. Легкий ночной морозец разрисовал серебряными перьями лунные квадраты оконных стекол; зеленовато светилась затемненная абажуром настольная лампа, в дальних углах затаились легкие тени. О г лунной ночи за окном, от тишины, изредка-нарушаемой голосами собеседников, почему-то казалось, что плывет маленькая комнатка в далекое далеко.
Аннушка думала, что мать будет выспрашивать Рогова, кто он да что он, а тот взъерошится – и найдет коса на камень. Но Зинаида Ивановна только глянула на его сильную подобранную фигуру, на открытое, немного утомленное лицо и, встав навстречу, сказала просто:
– Вот вы какой…
Степан Данилов только что вернулся из поездки в Сталинск, где долечивалась Тоня Липилина, и был весь какой-то летящий, песенный, говорил с хрипотцой, но когда запел под аккордеон, какой проникновенной силы, какой покоряющей теплоты оказался у него голос!
Случилось это просто, как будто песня только и ждала этого вечера, этого часа. Вначале выпили по стакану чая, потом поговорили о чем-то незначительном, и вдруг Рогов попросил:
– Спой, Степа!
И Данилов запел, приподняв лицо, легко прикасаясь пальцами к прохладным перламутровым клавишам инструмента:
Снега, как перья лебедей,
Покрыли все вокруг…
Но сразу на душе теплей,
Когда приходит друг.
Добро не в том,
Кто за столом
Дружить поклялся вдруг,
А друг в труде,
А друг в беде —
Мой настоящий друг.
Он улыбнется, и светлей
Мне станет среди вьюг,
Верней не знаю я людей,
Чем он, мой верный друг.
Не тот мне мил.
Кто с нами пил,
Назвался другом вдруг,
А друг в труде,
А друг в беде —
Мой настоящий друг.
Мы с ним за партой за одной
Сидели десять лет.
И нашей дружбы фронтовой
На свете крепче нет.
Не тот хорош.
Кто, словно грош,
Вкатился в братский круг,
А друг в труде,
А друг в беде —
Мой настоящий друг.
Степан умолк, чуть наклонив голову к плечу, словно прислушиваясь к улетающим звукам. Рогов повторил вполголоса, нараспев:
– Мы с другом – будто два крыла летящего орла… Хорошо, когда песня от сердца!
– Как живешь, так и поешь, – заметила Зинаида Ивановна, потом оглядела всех по очереди, обняла за плечи Аннушку и кивнула инженеру: – Рассказывайте, Павел Гордеевич, как живете, как суетитесь?
Рогов пожал плечами и, понимающе глянув на смутившегося Николая, улыбнулся.
– Живем так, Зинаида Ивановна, что и суетиться некогда.
– Как в сказке?
– Нет! – Рогов глянул открыто, в глазах у него мелькнула строгая тень. – Нет, Зинаида Ивановна, в сказке скучно: там человек становится счастлив по щучьему велению, а мы счастье своими руками трогаем.
– Хвастаетесь! – добродушно подзадаривала Зинаида Ивановна.
– Нет, честное слово! – Рогов вскочил. – Посмотрите на нас, на сына, на дочь, послушайте, как у Степана сердце бьется! И все потому, что никогда люди не чувствовали себя нужнее, необходимее в жизни, чем наши люди – советские!
– Все без исключения?
– Да исключений так мало, что о них даже не думается.
Зинаида Ивановна с сомнением, пожала плечами.
– Это шапкозакидательство. Почему вы исключаете основное в нашей жизни – борьбу за лучшее, борьбу с косностью, рутиной?..
– Не исключаю! – перебил Рогов. – Борьба эта для нас так же необходима и незаметна, как собственное дыхание. Я не делаю из этого сердцещипательных трагедий, борьба эта наших людей не раздваивает. Да, я знаю, вижу, что есть у нас и такие, которые… как бы вам сказать… у которых весь мир умещается в четырех стенах квартиры.
Зинаида Ивановна рассмеялась и тут же погрозила Николаю с Аннушкой:
– Вы у меня смотрите!
– Ну, нет… – Николай обиженно выпрямился.
– Вот видите? – подмигнул в его сторону Рогов. – В этом наше счастье? Посмотрите вокруг, как буйно поднимаются к жизни ростки нового, невиданного. Счастье наше в том, что, например, через несколько дней на «Капитальной» выступит с докладом перед инженерами молодой забойщик, я не говорю: простой забойщик, потому что он не простой, а советский! Родные мои! – Рогов остановился, раскрыв перед собой ладони. – Но ведь это же наша большущая жизнь?
– Жизнь… – мать задумчиво прошлась по комнате, потом остановилась перед Аннушкой, закрутила ей косы на шее золотым обручем. – Ты смотри, доченька, думай над этим: тебе детей воспитывать в новую, хорошую пору!
– Ну, а вы… – Рогов мягко, одними глазами улыбнулся. – Кто вы? Николай говорит: депутат!
– Кто я? – Зинаида Ивановна улыбнулась. – Я, наверное, одна из тех, кому шахтеры дают свет и тепло, и прямо скажу: жаловаться не имею права… По крайней мере, сегодня.
– Не жалуетесь? – быстро переспросил Рогов и почти торжествующе оглядел присутствующих.
– Нет, не жалуюсь! – Зинаида Ивановна медленно прошлась, по комнате, потом остановилась около сына и, положив ему руку на плечо, сказала вполголоса: – Я, Павел Гордеевич, мать! Мать таких вот, как Коля, Степан, вы… Я хочу видеть вас умными, работящими и счастливыми. Живыми. Все матери на земле хотят этого.
Зинаида Ивановна села рядом с Аннушкой, и та сейчас же доверчиво, по-дочернему, взяла ее за руки. Зеленоватый свет настольной лампы освещал ласковое лицо Аннушки, полураскрытые губы; Рогов стоял у окна, задумчиво перебирая пальцами бахрому занавески; Николай со Степаном сидели плечом к плечу, навалившись грудью на стол, и все они сейчас очень напоминали большую дружную семью, которая слушает рассказ своей матери, боясь пропустить даже слово.
– Учить бы мне сейчас ребятишек в школе, – с легкой грустью говорит Зинаида Ивановна, – ходить бы мне, депутату, по кулундинским колхозам, радоваться удачам, журить неповоротливых… Ведь весна на дворе! Эх, дети, какие неоглядные весны в Кулундинских степях, какие там хлеба поднимаются!
Черты лица Зинаиды Ивановны твердеют, взгляд делается строгим, когда она через минуту продолжает:
– А вместо того зовут меня из Москвы, из Антифашистского комитета: «Поезжайте, – говорят, – с делегацией в Англию, поговорите с простыми английскими женщинами, что пора защищать мир!»
Рогов у окна выпрямился, Степан с Николаем убрали руки со стола, Аннушка медленно опустила голову. Зинаида Ивановна заговорила громче, и была в ее голосе гневная скорбь:
– Два года еще не минуло, как война кончилась, еще работают госпитали по долечиванию инвалидов, еще ноют сердца от недавних потерь, а нам снова нужно изо всех сил защищать мир!
Рогов подышал на голубоватое перышко на стекле и, подождав, пока оно, поголубев, растаяло, спросил взволнованно:
– Значит, в Англию?
– Да… и надолго, – Зинаида Ивановна вздохнула. – Робею не перед заграницей – перед тоской по родине, впервые ведь отрываюсь…
– Передайте английским матерям, мама… – начал Николай и вопросительно посмотрел на инженера.
– Да, да! – подхватил Рогов. – Передайте им, между прочим, что есть на великих сибирских просторах земля кузнецкая, в просторечье Кузбасс; что живут на земле кузнецкой шахтеры и металлурги, что нет для них большего счастья, завиднее доли, чем их трудовая советская доля! И передайте еще им, что нет такой силы в мире, которая бы смогла отнять у них то, что они по праву называют своим!
Степан, повернувшись вдруг к Дубинцевой, наказал:
– А хозяевам нынешней Англии скажите: если потребуется, мы не разучились воевать! Только еще страшнее будем!
Помолчали. За окном, как будто в бесконечной дали, прокричал паровоз – пять раз и потом еще два. Деловито стучали ходики на стене.
– Ну, а ты что молчишь, Аннушка? – спрашивает Зинаида Ивановна.
– Я? – Аннушка подняла голову. – Я думаю, мама… Как это правильно было сделано; фашистской Германии уже два года нет, а вот антифашистские комитеты все еще действуют. Значит, знала партия, что они будут нужны!
Рогов, а за ним и все остальные проследили за взглядом Аннушки. С большого настенного портрета, слегка затененный зеленоватым абажуром, в комнатку, в мир спокойно и мудро смотрел Сталин.
