Текст книги "Земля Кузнецкая"

Автор книги: Александр Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ХХХIII

«Крутым шестидесяти градусным взмахом широкая подземная выработка – лава на пятьдесят метров уходит вверх. Кровлю поддерживают толстые стойки. Грудь забоя – угольный целик представляет симметричную зигзагообразную линию «уступов», похожую на перевернутую гигантскую лестницу с трехметровыми ступенями. Лава – передний край трудного шахтерского наступления, в лаве рождается угольный поток и течет, течет отсюда по шахтным дорогам – штрекам и квершлагам, выносится главным подъемом на-гора, подхватывается транспортерными лентами, падает в бездонные бункера, наполняет вагоны и мчится дни и ночи за тысячи километров и где-то на заводах, электростанциях превращается в пар, свет, тепло. Тепло и свет трудами забойщика-светоносца рождаются в лаве!»

– Ты слышишь, светоносец, как тебя Сашка расписал? – с усмешкой спрашивал Данилов, свертывая листок городской газеты.

…Это началось утром, после напряженной ночи в больнице. Наряд раздавал не помощник, как они опасались, а сам Дубинцев. Поговорили с ним недолго и даже не поговорили, а только коротко предложили выдать из длинной лавы эшелон угля за смену. Николай стремительно выпрямился и тут же заговорщически оглянулся.

– Тсс! Не звоните…

Оказывается, он давно уже носится с этой мыслью, расписал график, подготовил инструмент, разговаривал с новым начальником транспорта – тот обнадежил. И лава – как раз после посадки. Все готово и ждет только счастливого случая.

– Это не случай! – обиделся Данилов. – Не думай, что у нас тяп-ляп – встали утром, и взбрело в голову.

– Терпения нет, – добавил Сибирцев и поглядел на Степана.

И снова встали перед их глазами, снова ожили в сердцах короткое совещание вечером, длинная ночь в Тониной больнице, и снова великое нетерпение охватило их обоих. Перебивая друг друга, рассказали об этом Дубинцеву.

Николай крепко встряхнул Сибирцева за плечи, не сказал, а выдохнул:

– Давайте!

И прав он потом был, когда кричал по телефону Рогову, что в лаве у него светопреставление. Да, в лаве все восемь часов стоял непрерывный грохот, уголь лавиной катился вниз, к спусковым печам. А тут еще, как на грех, из-за аварии в энергосистеме выключили энергию. Когда электровозы застыли на перегонах, в подсобных бригадах словно искра проскочила: люди бросились к соседним участкам, хватали порожняк, где только можно, и вручную гнали его к длинной лаве.

Первые два часа дались Данилову не легко, но потом он вдруг сразу окреп, вошел в темп. С Сибирцевым они почти не разговаривали, работа захватила, как песня, и чудилось, что слушают ее сотни шахтеров.

Часов около двенадцати в лаве случилась беда. Только что отпалили восемь средних уступов. Подтянув силовые кабели, забойщики бросились вверх, и вдруг Сибирцев осел.

– Ну, что ты? – подосадовал Степан. – Скорее!

Но тот молча крутнул головой и, подавшись в сторону от забоя, приглушенно крикнул:

– Уходи! Булка!

Степан тоже невольно отпрянул. Кто ожидал такой напасти, пласт до сих пор был чист, как стеклышке!

«Булки», включенные в угольный пласт, – это круглые булыжники весом иногда до нескольких центнеров. Встречались они редко, и, тем не менее, шахтеры их не любили. Грохнет такая махина вниз по лаве – с треском летят перебитые стойки, закупоривается спусковая печь, – возни на целую смену, а угля нет.

– Ну? – Степан нетерпеливо повернулся к товарищу. – Что ж теперь, молиться на нее?

Заметив, что Сибирцев все еще нерешительно мнется, он первым приблизился к опасному месту, посветил и снова против воли подался на шаг в глубь забоя.

– Ого, какая чертовщина! Даже во сне такое трудно увидеть.

Оголенный силой взрыва валун или, как его еще называют, «колчедан» держался за пласт, примерно, одной третью своего круглого яйцеобразного тела. Степан еще подумал, что этот «колчедан» похож издали на мутносерый выпуклый глаз, тупо, бессмысленно глядящий из черного угольного массива.

Подошел Сибирцев.

– Фокус? – спросил Степан.

– Фокус-мокус, – Георгий сплюнул. – Знаешь, каких шишек может наставить?

– Шишкам замер потом сделаем. Ты думай, как вышибить это бельмо.

– Как?.. Взрывать надо. Пропала смена!

– Не ерунды! Как это пропала?

– А так, пока скважины пробьешь, время-то убежит.

– Убежит! – Степан торопливо сбросил брезентовую куртку. – А ну, давай!

Всю смену они, по выражению Дубинцева, работали, как сто чертей, а для следующих двадцати минут и слова нельзя было подобрать. Ниже больного уступа настлали полок из горбылей, укосиной в глубь породного завала, чтобы куски булыжника при взрыве отнесло в сторону. Бурить не стали – долго и опасно. Взрывчатку пристроили на «булку» внашлепку. Взрывник, ходивший вокруг на цыпочках, с сомнением крякнул.

– Ничего, дядя, – успокаивал Степан, – по закону газы во все стороны свищут.

– То-то и беда, что во все стороны, – погоревал дядя, – а мне нужно, чтобы они по камню ударили.

Втайне Данилов и сам опасался, что толку от взрыва не получится, но что ж было делать, не сидеть же сложа руки, к тому же, снизу подсобники кричали:

– Эй, рекордисты, запарились? Давай уголь!

Хорошо, если булыжник держится в угольном массиве достаточно прочно, тогда взрывом его действительно разнесет на куски, а если нет, если этот треклятый «колчедан» ждет только малейшего толчка? Тогда…

Степан даже зажмурился. Тогда камень с удесятеренной силой, как пушечное ядро, прочешет лаву до самого низа.

Вышли в нижнюю просеку и невольно прислушались к тишине.

– Так как прикажете? – взрывник нерешительно вставил ключ в замок запальной машинки. – Я, конечно, могу крутнуть.

Сибирцев вопросительно посмотрел на Данилова, тоже что-то хотел сказать, но Степан только плотнее прижался спиной к стойке, зажал лампу между коленями и круто оборвал разговор:

– Крути, товарищ, а то я и сам могу!

Угловато двинув плечом, товарищ крутнул.

Сквозь взрыв прислушались, затаив дыхание: не загрохочет ли сверху каменная громада?.. Нет, снова тихо. Значит…

– Порядок, – подытожил запальщик.

И снова пошло, загрохотало. Данилов на лету подхватывал очередную стойку, а через минуту она уже упиралась обоими концами в древние породные толщи – тронь такую обухом топора, зазвенит басовитой струной. Молоток Сибирцева изнывал в бешеной скороговорке, как автомат в руках опытного солдата.

В лаву все время заглядывал Дубинцев, он уже еле на ногах держался: не столько темп забойщиков, сколько перебои на транспорте вымотали его. Наконец пришлось все-таки рассекретиться. Он соединился по селектору с начальником шахты.

Не успел Рогов проводить Вощина, как в селекторном репродукторе кашлянуло, и Дубинцев шепотом сказал:

– Павел Гордеевич, меня режут!.. – потом сквозь короткий рыдающий смешок добавил: – Сибирцев с Даниловым режут!

– Что-о? – в шутку удивился Рогов. – Лучшего начальника на участке! Немедленно звоню в милицию.

– Нет! – перебил Дубинцев и тут же почти закричал: – Нет, Павел Гордеевич! Гоните транспорт! Гоните во всю мочь. Я на коленях стою. Тут у меня светопреставление! В длинной лаве сплошной гром и молнии, все печи забиты углем, на погрузке десять человек, крепежник таскают две бригады… До смены еще три часа, – понимаете, три часа! – а они уже наскребли четыреста восемьдесят тонн! Это же не люди, а комбайны!

Рогов вскочил, отбросив кресло.

– Что за сказки? Какие комбайны? Кто?

– Данилов с Сибирцевым! Неужели не понимаете?

– Данилов с Сибирцевым? – Рогов еле перевел дух, для чего-то быстро перебрал бумаги на столе, потом счастливо расхохотался. – В шахту! Немедленно! Родные мои богатыри!.. Я в шахту! – крикнул он Полине Ивановне, пробегая через приемную.

Но легкий возглас заставил его оглянуться: Галя! И будто ждал ее, будто к ней навстречу бежал. Крепко стиснул ей руку, проводил в кабинет.

Галя села лицом к солнечному свету, быстро глянула в смеющееся открытое лицо Рогова и почему-то впервые за все их встречи смутилась. С запинкой произнесла:

– Я к вам… Павел Гордеевич. Направление из треста… – и спросила одним взглядом: «Может, не во-время?»

Чуть подумав, он слегка наклонился к ней, тронул за руку.

– Ждал, Галина Афанасьевна. Очень. Пойдете на уклон, я так думаю.

Галя волновалась: это было заметно по быстрому взлету ее ресниц, по тому, как она то защищала ладонью глаза от солнца, то забывала об этом.

Он отошел и задернул шторку.

– Значит, на уклон, Галина Афанасьевна.

– Павел Гордеевич, а это очень важно: уклон?

– Важно? – Рогов вышел на средину кабинета. – Уклоном мы раскупорим тридцать процентов производственной мощи шахты, но, кроме этого, раскупориваем коксовые угли! Понимаете? Это наш завтрашний день, вот что это такое!

– А вы уверены, что я справлюсь? – Галя поглядела на него уже спокойнее, и опять ее глаза лучились ласково, с чуть приметной смешинкой. – Вы уверены?

Рогов отвернулся, словно для того, чтобы подумать, а на самом деле ему просто немного не по себе было от этих зеленоватых глаз, которые все время о чем-то спрашивали. Как-то невольно ответил почти официальным тоном:

– Это я хочу слышать от вас… Четыреста тысяч – стоимость всех работ, в нашем же распоряжении полтораста. Рабочих нет, будем выкраивать где только можно. Вся техническая сторона дела у главного инженера. Вот все, Галина Афанасьевна.

Она слегка погладила край полированной столешницы, потом приподняла ладонь и опустила.

– Хорошо, я согласна. Приступаю. Только предупреждаю: я беспокойная.

– Ого! – Рогов сразу повеселел. – Ищу беспокойных. А теперь оглядитесь, познакомьтесь с людьми… У меня душа горит… В шахту нужно!

Через двадцать минут он уже был на участке Дубинцева. Присел поодаль от забойщиков. Степан не выдержал, похвастался:

– Узнаешь гвардию, капитан?

– Радуюсь, гвардии сержант! Горжусь! Звонил сейчас только в больницу…

В это время молоток в руках Сибирцева дал такую длинную очередь, что Степан услышал только конец фразы:

… – «Привезите или приведите, – говорит, – его. Все глазаньки проглядела…»

Степан даже зажмурился и в каком-то несказанном порыве всем телом двинул головку молотка.

А в следующую короткую паузу Рогов опять выкрикнул:

– Собрание после смены. Письмо Сталину подписываем!

Он побыл еще немного, осмотрел крепь и, спускаясь в штрек, встретил Дубинцева. Тот посветил в лицо начальнику и даже отступил удивленно.

– Что такое, Павел Гордеевич, вы недовольны работой? Уже за шестьсот перевалило!

– В лаве все хорошо, – отозвался Рогов. – А вот как у тебя?

– У меня? В нитку вытянулся, всем обеспечил: и лес, и порожняк, и две смены взрывников. Замотался…

– Замотался!.. – Рогов неприязненно хмыкнул. – Не велико достоинство командира, если он умеет только мотаться. У тебя необыкновенная смена. Надо научить сотни других людей так же организовывать свой труд. Но, чтобы научить, нужно иметь точную, осмысленную фотографию всего, что здесь делается. Я завтра же заставлю тебя выступить с докладом перед шахтерами. О чем будешь рассказывать, о том, как измотался за смену? А я заставлю, имей в виду!

– Ах, вот что! – Дубинцев успокоился и помахал перед собой записной книжкой. – Все здесь – до единой операции, до единой минуты! Заставляйте!

– Значит, с самого начала понял задачу?

– С самого начала.

А в верхних уступах в эту минуту Данилов отключил молоток от силового кабеля и оглянулся на поджидавшего рядом Сибирцева. Встретились взглядами, прислушались к внезапной тишине в лаве, улыбнулись друг другу так, как будто, только что взобравшись на крутую гору, увидели за ее снежным хребтом великий зеленый простор, осиянный жарким солнцем.

– Ну вот! – Степан поглядел на свои руки, вздохнул облегченно. – А теперь мы с тобой имеем право и письмо подписывать Иосифу Виссарионовичу.

ГЛАВА XXXIV

Первое апреля. По календарю весна, но тепло стоит где-то еще за снежным хребтом Алатау, а в крутых распадках Кондомского водораздела утрами повисает морозная дымка, багровое солнце поднимается в алмазной короне – говорят, не миновать буранов. И все равно – весна неслышно раскидывает свои синие крылья над землей кузнецкой, весна стучится, наконец, и в самую сибирскую Сибирь.

Даже в шахте, если выйти на свежую воздушную струю, словно чуются запахи подтаявшего в полдень снега, пригретой солнышком моховой кочки. Весна!

– А то как же, конечно, весна! – Рогов распахнул обе форточки в широком окне, подышал рванувшимся в кабинет холодным воздухом, а когда оглянулся на Хомякова, в темносерых глазах его светилось озорное веселье.

– Что вы сказали, Павел Гордеевич? – маркшейдер оторвал на минуту взгляд от бумаг.

– Я говорю: весна! – повторил Рогов. – Весна, Герасим Петрович, стучится к нам в шахту… В сердце!

– В сердце? – Хомяков близоруко всмотрелся в лицо начальника шахты. – В сердце, Павел Гордеевич, впускайте весну без опаски, а насчет шахты советовал бы подумать.

– Да, да! – Рогов встряхнулся и прошел на место. – Думаю, думаю! Из головы не идет эта весна в шахте… Нет, лучше сказать над шахтой. Собственно, в шахте все готово: водостоки, дренаж, помойницы, водоотлив, специальное наблюдение на угрожаемых направлениях, и все же немного тревожно.

Сегодня засиделись дольше обычного, скоро дневной наряд, а они все не могут прервать беседы. Встречи эти вошли уже в привычку, и трудно сказать, кто из них с большим нетерпением ожидал разговора с глазу на глаз, когда сидели вот так, друг против друга, когда трезвые расчеты маркшейдера перемежались яркими вспышками роговской мысли, когда они то спорили о какой-нибудь одной детали хомяковского комбайна, то откладывали чертежи и мечтали об удивительных, но совершенно реальных вещах. Обоим зримо представлялся завтрашний день, когда вооруженные новой чудесной машиной шахтеры пойдут в еще невиданную атаку на угольную целину.

Если не считать бара – основной режущей части комбайна, которая изготовлялась на Киселевском машиностроительном заводе, то все уже было готово для первых опытов в настоящих производственных условиях. Даже подготовили специальный фронт – тридцатиметровый угольный целик на одном из действующих участков. Основная станина с транспортером и пневматической системой давно смонтирована в мастерских и привлекает целые толпы любопытных.

– Все готово, Павел Гордеевич, – Хомяков старательно завязывает тесемки на папке с чертежами и почему-то вздыхает: – сердце только не готово, сжимается, как перед прыжком!

Рогов нетерпеливо ударяет ладонью о стол.

– Черт возьми! Ну чего они там возятся на Киселевском? Вот что, Герасим Петрович, поезжайте туда еще разок, садитесь на директора и не слезайте, пока бар не отгрузят. Передайте ему при случае, что мне, как инженеру, стыдно за него. Разве так можно работать? Скажите ему, что нельзя так работать!

Хомяков улыбнулся.

– Значит, мне сегодня опять за свой комбайновый чемоданчик?

– За какой комбайновый?

– Да с которым я вот уже три месяца в разъездах и в расходах. Мария Дмитриевна так окрестила мой баул. «Скорей бы, – говорит, – ты заканчивал свою машину, а то опасаюсь, день ото дня все молодеешь, искры из тебя так и скачут – далеко ли до греха».

– Искры! – Рогов прошелся по кабинету, пошевеливая плечами, словно китель стал тесноват. – Искры! – повторил он. – Хорошо Мария Дмитриевна сказала. Не стареющая наша молодость! Не устающая! Только торопиться нужно…

Хомяков непонимающе посмотрел на Рогова и тут же встал.

– Я пойду, Павел Гордеевич. На четыре часа договорились встретиться с главным инженером.

– Ну, как он? – живо откликнулся Рогов. – Как дышит около этого дела?

– Вы знаете… – скулы у маркшейдера порозовели от удовольствия. – Мне кажется, что у него уже и дыхания не хватает. Сегодня в три часа ночи… – Хомяков понизил голос до шепота, словно боясь, что его услышат посторонние. – Понимаете, в три часа является ко мне на квартиру. «Вы, – говорит, – спите? Ну, это пустяк». – «Какой же это пустяк? – заворчала Мария Дмитриевна. – Добрые люди давно почивать изволят». А Федор Лукич даже глазом не моргнул, и глаза-то у него какие-то хмельные. «Нет, – говорит, – это действительно пустяк по сравнению с тем, что мне пришло в голову, пока я заново просматривал пневматическую систему Герасима Петровича. Удивительная идея!» Вот он мне и предложил автомат – регулятор скорости в зависимости от глубины вруба.

Оставшись один, Рогов сидел несколько минут не шевелясь, чувствуя, как апрельское солнышко пригревает затылок. «Да, все хорошо, почти все хорошо! До нижнего горизонта коллектив добирается. Только вот с главным подъемом трудновато, даже очень трудно, но это дело пока потерпит. Надо будет сегодня обязательно заглянуть: что там делает Галя?»

Рогов недовольно поморщился: опята Сколько раз он себе запрещал называть так девушку, – что за глупая фамильярность? Мысленно махнул рукой: «Ну, хорошо, допустим, не Галя, а Галина Афанасьевна. Но посмотреть, тем не менее, нужно, как там люди развертываются. Сроки, сроки!»

И самое главное – уже действуют три поточные механизированные линии – гордость шахты. Три участка механизированы полностью, от забоя до бункеров. В двух длинных лавах действуют комбайны Абакумова, третью Некрасов ведет методом самонавалки. «А теперь бы хомяковскую машину побыстрее закончить и в лаву – не в одну, а во все, где только возможно!»

Рогов даже оглянулся, показалось, что он сказал эти слова вслух.

В ту же минуту заглянул в кабинет Севастьянов и сообщил:

– Народ готов, Павел Гордеевич, можно начинать.

Рогов выждал, пока шум в зале уляжется, потом подошел к задней стенке эстрады и медленно раздвинул голубоватый занавес.

– Вот она! – сказал кто-то из шахтеров. – Красавица наша…

Сотни пытливых взглядов остановились на схематическом чертеже подземных горизонтов «Капитальной». Запоминались три зигзагообразные красные линии, пересекающие рабочие поля и сходящиеся в одной точке у главного подъема. И еще до десятка синих линий извивались по штрекам и квершлагам на пути к рудничному двору.

Рогов вышел на край эстрады и коротким взмахом показал на план.

– Красные линии, товарищи.

– Машинная добыча! – подхватил кто-то.

– Да, это линии машинной добычи и транспортировки. У нас с вами хватило сноровки и настойчивости сделать этот первый шаг. А синие – это те участки, где мы должны впрягать в работу конвейер машин завтра, послезавтра, через месяц, не останавливаясь, не поступаясь ни одной возможностью.

Значит, сегодня у нас безотказно действуют три поточные линии. Они механизированы полностью – от забоя до бункеров. Мы могли бы пустить сейчас еще не меньше десятка, но, сами знаете, дело в забоях за навалкой, дело за комбайнами. Могу сообщить, что в наш адрес отгружен один комбайн Макарова, значит буквально с завтрашнего дня можно приступить к организации еще одного механизированного потока. Только где в первую очередь…

Шахтеры в зале невольно подались к трибуне.

– Я уже советовался с товарищами… – продолжает Рогов.

Но его сейчас же прерывает стоголосый крик:

– К нам!..

– У нас!

– Павел Гордеевич, на двадцатый!

– На двенадцатый! – почти пропело несколько голосов.

Рогов услышал их в общем хоре, повернулся к ним.

– На двенадцатый?

– Да, да! – дружно закивали черепановцы.

– Надо подумать…

Рогов невольно улыбнулся, услышав, как совеем близко кто-то вздохнул;

– Везет комсомолу!

Митенька сейчас же бойко отпарировал:

– Везет, если сам везешь!

Рогов поднял руку.

– Я думаю, что участок Дубинцева, его коллектив достоин такого внимания. Посмотрите: четыре знамени держат в своих руках, ни одного шахтера, не выполняющего нормы, и должен с удовольствием отметить: у Дубинцева добывается самый дешевый на шахте уголь!

– Что там говорить, работают любо-дорого! – решительно объявил Афанасий Петрович. – Им и карты в руки…

Выходя из зала после собрания, Аннушка слегка приподнялась на носках, пытаясь увидеть старого проходчика.

– Здравствуйте, Анна Максимовна! – сказали у нее за спиной.

Она оглянулась и вскрикнула:

– Коля! – и тут же невольно покраснела; не узнала голос мужа и еще от радости, что наконец видит его после долгих восьми часов. Поджав смешливо дрогнувшие губы, сказала церемонно: – Здравствуйте, Николай Викторович! – хотела руку подать, но больше не могла сдерживаться, притянула его к себе и зашептала – Грязный ты, грязный мой, хороший мой! Одни глаза и светятся. Есть хочешь? Пойдем я тебя накормлю… Только в столовой! Ты не обижаешься на жену?

Николай тряхнул головой.

– Жена, я счастливый, как черт! Он повторял до самой столовой: «Счастливый, как черт!», пока Аннушка не попросила:

– Ну перестань, я и в счастливых чертей не верю!

За столиком сидели рядом. Пока Николай ел, Аннушка чуть не каждую ложку щей, чуть не каждый кусок котлеты провожала заботливым взглядом и все спрашивала:

– Вкусно? Николай усмехался:

– А ты не знаешь, какие бывают щи после шахты? И если бы после всего, что я здесь съел, где-нибудь пообедать…