Текст книги "Земля Кузнецкая"
Автор книги: Александр Волошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА VI
Разговор, очевидно, был о Рогове, потому что, когда он вошел, Дробот умолк и торопливо вытянул из папки четвертушку бумаги.
– Заявление тут на тебя, – сказал он нарочито спокойным, даже безразличным тоном и почему-то вопросительно посмотрел на Филенкова и Стародубцева. – Группа забойщиков жалуется на незаконные удержания.
– Какая группа? – Рогов устало присел на стул.
– Ты не беспокойся, – заторопился Дробот, – я тут подумал и решил, что все можно уладить.
– Если есть заявление, – возразил Рогов, – его нужно разобрать и виноватого взгреть. Так, по-моему, делается?
Опустив глаза, Дробот иронически усмехнулся:
– С тобой говорить – терпенье нужно воловье… Неужели ты не понимаешь, что виновен ты? Люди жалуются, что районный инженер Рогов огулом, оптом бракует работу… Я же не могу оставить этого без внимания – я же начальник шахты! А ну, как дойдет все это до горкома партии?
Рогов всерьез заинтересовался:
– Кто же эти жалобщики?
Дробот отмахнулся.
– Какая разница – Сидоров, Иванов или Петров, – важно, что правильно жалуются… По существу, разумеется, а не формально.
Рогов рассердился:
– Как вы можете брать под защиту бракоделов? За смену они дали тридцать процентов золы!
– Это в какой лаве?
– В двадцать восьмой.
– А почему?
– А потому, что работают спустя рукава…
– Подожди! – перебил Дробот и, встав, раздраженно потоптался, не выходя из-за стола. – Я сам скажу, почему… В двадцать восьмой, несмотря на слабую кровлю, ты все еще экспериментируешь, все еще не установил точно ни шага посадки, ни паспорта крепления.
Рогов медленно покачал головой.
– Установил, Петр Михайлович, неделю тому назад. Жду, когда подпишет главный инженер.
– Подписал! Уже! – быстро отозвался Филенков. – Передано начальнику шахты.
Дробот напряженно подвигал бровями, вспоминая что-то, потом сказал:
– Я не отнимаю у тебя право думать над работой, Но еще раз повторяю, не забывай основное: сегодняшний день. А то, понимаете, творить все мастера, а за добычу я один отвечай. Творцы!
«Да, Дробот деловит, – подумал Рогов, – знает до тонкости производство. Но ведь и только!» За его внешним оживлением, за профессиональной начальнической крикливостью Рогов совершенно отчетливо чувствовал такую невозмутимую, такую устоявшуюся заводь, что просто руки перед ней опускались. Но время идет, и нельзя же топтаться на месте. Основные-то оперативные вопросы решает Дробот? Конечно, он. Послушать только, какая у человека хватка: кричит кому-то по телефону, что он знает в новой лаве каждую стойку по имени-отчеству, что в верхней части лавы можно картошку сажать и спокойно ждать урожая – такая там кровля устойчивая.
И ведь правильно всё это – знает Дробот лаву как свои пять пальцев, как свой письменный стол. Ну и что же?
«Как что? – Рогов даже удивился этому своему вопросу. – Очень даже просто. Именно тем начальник и держится, тем и держит шахту, хотя правильнее, пожалуй, сказать – сдерживает шахту».
Но все это пока вопросы академические, как сказал бы сам Дробот, а тут дело требует немедленного решения.
Не далее, как прошлой ночью, пользуясь данными маркшейдерского замера, Рогов долго и придирчиво анализировал обстановку с подготовительными работами. Он попытался заглянуть на три-четыре месяца вперед, попытался узнать, в каком положении окажется шахта. Результаты просто испугали. Если фронт для выемки угля будет готовиться такими же темпами и дальше, запасов хватит самое большее на полгода. А потом?
Едва дождавшись утра, пошел в партбюро, но там сказали, что парторг в горкоме и едва ли скоро будет: оформляет путевку на учебу. Ждут нового работника.
Однако нужно было немедленно что-то предпринимать. Подумал, подумал и наконец, вызвав Дубинцева, приказал подобрать две хорошие бригады для скоростной проходки штреков.
– Пробовали у нас это, – скептически заметил техник.
Рогов холодно глянул в его глаза и резко произнес:
– Я вас не пробовать заставляю, дегустатор! Задача понятна?
– Понятна! – встрепенулся Дубинцев и побежал выполнять распоряжение.
Через час списки бригад были составлены, но заместитель главного инженера Харламов отказался их утвердить.
– Вы оголяете остальные участки, дорогой Павел Гордеевич! – сказал он.
– Я ставлю основные силы на направление главного удара, – возразил Рогов.
– Батенька мой, – поморщился Харламов, – не вводите меня в заблуждение пышной терминологией, вы лучше в суть дела посмотрите. Два штрека у вас будут продвигаться на двести метров в месяц, а остальные поползут черепахой.
Но доводы Рогова в пользу скоростной проходки были так убедительны, на необходимости ее он так страстно настаивал, что Харламов наконец сдался.
– Согласен, согласен! – поднял он руки. – С вашим напором, да города брать. Вот вам подпись! Благословляю. А теперь идите к властям предержащим.
…Дождавшись следующей паузы в разговоре и заметив вопросительный взгляд Дробота, Рогов положил перед ним списки бригад. Дробот мельком просмотрел их и передвинул Филенкову.
– Покумекай, это по твоей части.
– Ну что ж… – главный инженер подумал, повздыхал, – я считаю дело это вполне своевременным, хотя… не без риска.
– Риск? – перехватил слово Дробот. – Гм… Давайте тогда так: делать будем, но огласки этому делу никакой. Если не получится, чтоб не кудахтали.
– Это неправильно! – почти выкрикнул Рогов. – Неправильно! По-моему, огласка как раз и необходима, пусть бригады скоростников почувствуют, как важен их труд. А риск… Что ж, всякое новое дело таит в себе элемент риска. Но в данном случае это почти исключено. Кстати, чтобы было поменьше риска, я прошу сразу же утвердить исполнительный график по забоям и проект приказа по транспорту.
– Опять транспорт? – Стародубцев перегнулся через стол. – Я прошу тебя, Павел: оставь наконец меня в покое!
Рогов нехотя усмехнулся.
– При чем здесь твой покой? Я говорю о необходимости обеспечить порожняком скоростные забои.
– Спокойно, товарищи, – остановил Дробот. – Одну бригаду и график на нее я утверждаю. Это даже хорошо, потому что вчера из комбината прислали в трест директиву об организации скоростных забоев. Директива придет на шахту, а у нас уже дело на мази, – он с довольным видом пощелкал пальцами, но сразу же потускнел. – Только я тебя прошу, Павел Гордеевич, будь благоразумен, всего, так сказать, в меру! И насчет огласки, насчет всякой там кампании вокруг этого категорически заявляю: без шума! Тут дело еще в зародыше, а на карту ставится честь коллектива. Иди хоть в партбюро или еще куда, – запрещаю.
Молчавший все время Филенков подал голос:
– Оно, скажем, и лучше, как говорит Петр Михайлович… В случае успеха вдруг по всей шахте узнают, потом в тресте, в горкоме… – Филенков вздохнул и, как-то подбирая слова, закончил: – Это, так сказать, большой политический эффект должно иметь… Впечатление произведет.
Семен Стародубцев сейчас же подвинулся к столу, сначала громко потянул носом, словно принюхиваясь, потом сказал с усмешкой:
– Впечатление произведет. Как же! В тресте немедленно набросят к плану несколько тысяч. Закваска, можно сказать, подходящая… Только едва ли вовремя.
– Видишь? – Дробот поглядел на Рогова, точно уличил его в непростительной ошибке. – Значит, условие одно: чтобы тишь и гладь.
Рогов поднялся. Ему было тяжело и неприятно продолжать разговор, который становился похожим на торговлю. Взяв у Филенкова список бригады, он пошел к двери, но Дробот вдруг окликнул:
– Павел Гордеевич! Чуть не забыл… Вчера в тресте решили передать тебе и седьмой участок. Бери, брат, и хозяйствуй.
– Но это же северное крыло? – удивился Рогов и еле сдержал себя, чтобы наотрез не отказаться: сегодня семнадцатое, участок самый запущенный, и район, значит, снова не выполнит месячный план. Как будто умышленно все так подстраивается, чтобы отнять у него какую бы то ни было возможность заняться осуществлением своих замыслов.
– Какая разница – северное или южное? – примирительно сказал Дробот. – Пласт-то один. И, между прочим, не забудь: завтра в шесть вечера слет стахановцев. Получаем знамя!
Разыскивая Дубинцева, Рогов прошел по многочисленным помещениям конторы, мойки. Был час дневного наряда. Из верхних окон на цементный пол раскомандировочного зала падали косые солнечные столбы. В них клубились мириады золотых пылинок. Говор многих голосов, приглушенный смех, обрывки торопливых фраз – все сливалось в сплошной гул, и сотни шахтеров отчетливее, чем когда бы то ни было, представлялись большой работящей семьей.
Дубинцева он так и не отыскал. Хотел уже пойти на материальный склад, как вдруг его окликнули.
Оглянулся и заметил, что в группе рабочих приветственно вскинул руку старый проходчик Вощин. Поздоровались.
– Я слышал про скоростной забой, – сказал Вощин. – В случае чего, об мне не забудьте.
– Нет, на этот счет у меня память хорошая, – успокоил Рогов. – Вас в первую очередь записал. Я даже больше скажу: придется вам, Афанасий Петрович, командовать бригадой.
– Ну что ж, можно и покомандовать, раз такая нужда пришла, – согласился Вощин.
– Очень хочу, чтобы все было хорошо! – Рогов с доверчивой улыбкой пожал тяжелую, почти квадратную руку проходчика.
Тот нерешительно переступил с ноги на ногу и сказал:
– Павел Гордеевич… Вы меня, конечно, извините, если что не так. У меня сын-фронтовик приезжает и дочка вернулась. Приходите как-нибудь вечерком, поговорим, посмотрите на мое житье-бытье.
Рогов пообещал притти.
ГЛАВА VII
На следующий день с утра Рогов решил принять новый участок, чтобы уже сразу было известно, с чем и с кем придется иметь дело.
Начальником седьмого оказался вихрастый, средних лет человек, с маленьким личиком, усеянным зеленоватыми веснушками.
– Очередько, – отрекомендовался он и тут же зачастил: – Значит, так, товарищ инженер, кривая добычи на участке…
– А вы проще, – прервал его Рогов, – без кривых…
Очередько запнулся, а потом путано стал докладывать о состоянии дел, упоминая все же о кривой, которая «имеет тенденцию» падать.
Рогову очень не понравился этот доклад, хотя он и изобиловал многочисленными подробностями. Насчет запасов угля, годного к выемке, Очередько не мог ничего сказать, зато о рабочем пополнении распространялся подробно, плаксиво передергивая губами:
– Так это же смех, а не рабочие, товарищ районный инженер. Называется трудовой резерв, ну пусть бы он и был в резерве! Зеленые же все! Уцепятся за одну стойку, ну, истинно, как муравьи, а толку чуть. Вот скажу я вам, во время войны работалось!
Рогов проговорил сквозь зубы:
– Имейте в виду, я вам не дам спокойно жить! Не трудитесь со мной ходить, я сам осмотрю участок.
Забои на участке не понравились Рогову так же, как и доклад начальника. В нижней параллельной просеке он застал группу забойщиков. Кто-то из них посветил ему в лицо и сказал:
– Ну работка, сидишь и зеваешь, аж за ушами ноет, – лесу, видишь ли, нехватило.
Думая, что его не узнали, Рогов присел в сторонке. Но один из шахтеров вдруг обратился к нему:
– Может, вы нам разъясните, когда волынка на нашем участке кончится? У всех работа как работа, а у нас что ни день, то коловорот: или без леса, или без порожняка.
Выяснилось, что на участке работают две бригады, причем одна, с которой он сейчас говорил, состоит целиком из старых кадровых забойщиков, а другая – из выпускников школы ФЗО. Кадровики не зря ворчат. Им постоянно приходится подбирать «хвосты за трудовыми резервами», – как выразился Очередько.
Рогов прошел в лаву. Врубовка стояла. Машинист при тусклом свете лампочки чинил брезентовую рукавицу. Глянув мельком на инженера, он равнодушно буркнул:
– Кабель надо менять, а слесаря черт с квасом слопал.
– А самому зазорно этим заняться?
– При чем тут зазорно? Мне же не дадут кабель на складе.
Спустившись через печь и прыгнув с расшатанной лесенки, Рогов увяз обеими ногами в грязи. Вода и грязь затопили рельсы. Штрек похож был на длинное стоячее болото. Тоненько пел вентилятор, вытягивая невидимую воздушную нить, в сторонке теплился огонек лампочки, люковой дремал, привалившись к стойке.
– А что же мне делать? – обиделся он на замечание Рогова. – Порожняк на месте, а угля в спусковой печи пока нет.
– Запомни, – тихо, но настойчиво сказал Рогов, – штрек на сто метров в ту и в другую сторону – твое хозяйство. Вернусь сюда к концу смены, и если участок будет попрежнему по уши в грязи, я назову тебя лодырем… При свидетелях назову! Понял?
С тяжелым чувством досады поднялся Рогов наверх. Был поздний вечер. На ступеньках железного виадука теплились огоньки папирос.
– Ну, хватит вам про девчат! Скука! – сказал кто-то ломким басом. – Давайте споем лучше. Люблю песни.
Поднявшись на виадук, Рогов подошел к сидевшим и спросил:
– Покурить найдется?
– Найдется, товарищ Рогов, садитесь, – предложил любитель пения.
– Откуда знаешь меня? – спросил Рогов, принимая папироску.
– Ну еще бы, – усмехнулся парень. – Вас сегодня так в газете разделали – теперь весь рудник знает.
– В газете?
– Ну конечно. А вы что, не знаете? Так вас же там на все корки и даже стишок внизу приписали.
– Придется почитать на досуге, – присаживаясь на ступеньку, сказал Рогов.
– Да уж придется, если не читали! – несколько человек коротко рассмеялись.
Минуты две сидели в неловком молчании, потом один из парней, очевидно самый разговорчивый, нетерпеливо встал.
– Скукота! В клуб, что ли, сходить…
– Вот что… – Рогов спокойно взял его за руку и усадил рядом с собой. – Можно ведь и так жить чтобы скукота не мучила.
– Да я к слову, – замялся парень и настороженно затих.
– Вот и я тоже к слову. Мне кажется, вы все на седьмом участке работаете? Бригада Черепанова? А ты – Черепанов, так, что ли?
– Ну, так… – ответил кто-то с верхней ступеньки и тут же невесело вздохнул. – Начнется сейчас проработка.
– Какая проработка?
– Ну, ругань. Нас Очередько и утром и вечером лает.
– Не нравится? – засмеялся Рогов.
– Вас же самого в газете… Разве нравится? – коротко хохотнул паренек, сидевший рядом.
Рогов вспомнил о непочатой пачке папирос, распечатал ее и угостил собеседников.
У него был план поговорить с молодыми забойщиками начистоту, спросить прямо, есть ли у них желание работать, что их вообще заставило пойти в шахту, если это так трудно, и, наконец, какая им помощь нужна. Он уже мысленно прикидывал, с чего и какими словами начать… Но вдруг, по какой-то непонятной связи, ему представилось, что он сидит в кругу молодых солдат где-нибудь недалеко от переднего края. Сколько таких встреч было за годы войны и как мало было сказано слов при этом… Да и много ли нужно было слов людям, которые пришли защищать родную землю! И все же слова большой человеческой правды иной раз сами рождались, поднимая в людях то гнев к врагам, то нежную сыновнюю любовь к отечеству. Но это было на фронте, в необычной обстановке, далеко от родимого крова, а что же такое особенное сказать этим молодым шахтерам?.. Как же им сказать, чтобы они вдруг увидели, что самой жизнью поставлены у настоящего дела? Рогов еще думал над этим, но слова уже сами рвались, просились на волю…
И вдруг неожиданно для себя сказал задумчиво:
– Хорошую жизнь начинаете… – Потом подумал и, вдруг двинув нетерпеливо плечами, повторил громко: – Хорошую, удивительную жизнь! Слышите, шахтеры? А начинаете вы ее вразброд, неумело, потому что не знаете, сколько сил в каждом из вас… Мне почему-то очень хотелось бы видеть, как рядом с вами ходит, работает, песни поет Степан Данилов. Был у меня такой парень в роте на Брянском фронте. В трудное время довелось ему воевать..
Говорил Рогов спокойно, временами умолкал, глубоко затягиваясь папироской, и тогда золотой огонек слабо освещал его припухшие губы, коротковатый нос и крутые надбровные дуги. Земля дремала вокруг, словно прислушиваясь к его неторопливому рассказу; звезды как будто спустились ниже; совсем близко шумно вздыхала шахта… А перед слушателями одна за другой возникали далекие фронтовые картины.
– …Ненастная осень раскачивала редкий, вырубленный огнем осинник. Оползали глиняные стенки траншей. Липкая грязь сочилась через порог блиндажа. Темно и сыро. На земляных нарах сидят и лежат солдаты. Тихо в блиндаже. Но вот кто-то стучится в дверь. «Войдите», – недовольно отзывается старшина.
Дверь открылась. На пороге вытянулся совсем небольшого роста солдат и доложил: «Красноармеец Данилов. Из госпиталя. Военная специальность – разведчик и снайпер. Прибыл с маршевой ротой, прошу зачислить на все виды довольствия».
Передохнув секунду, он вдруг прыснул в кулак: «Бомбили меня сейчас».
В блиндаже расхохотались: «Наверняка сам Геринг прилетал… А мы тут гадаем: почему на участке затишье?..» – «Так ведь Гитлер все силы и стянул против этого снайпера!»
«Расскажи толком», – попросил старшина. «Так я же толком, – весело откликнулся парень. – Ехал на попутной кухне с поваром. Во-первых – тепло, во-вторых – сытно. Повар лихой, врал всю дорогу, как он при помощи черпака захватил в плен венгерского генерала. И вдруг самолеты. … Этот кулинар пополз на четвереньках в кусты. Я тоже хотел прыгнуть в какую-нибудь ямку, но жалко стало кухню. Схватил вожжи и давай гонять по полю. От гоньбы этой, что ли, дрова в кухне разгорелись, дым, как от парохода, а самолет пристал и пристал… Ну и взял он меня потом в работу: «Самому, – говорит, – старшине доложу!» – «Кто, немец, что ли?» – «Да нет, повар. Это когда немец улетел. Надо сначала, – говорит, – кухню завинтить герметически, а потом сражение принимать. Половину, – говорит, – щей расплескал, растяпа!»
«Повар у нас действительно строгий, – заметил старшина. – Но если со щами на самом деле неустойка, не миновать вам обоим по два наряда вне очереди».
В блиндаже снова расхохотались. А потом каждому вдруг захотелось иметь своим соседом маленького новичка. К нему сразу потянулись с несколькими кисетами, но старшина взял инициативу в свои руки и поместил Данилова рядом с собой.
Через полчаса снайпер завладел ротной гармошкой и пленил солдатские сердца родными мелодиями. Через месяц на его счету было уже одиннадцать немцев, а через три месяца – семьдесят шесть и две правительственные награды. По всему фронту разнеслась слава о молодом снайпере. Его вызвал к себе генерал и вручил именное оружие. У Данилова оказались десятки последователей и учеников.
Примерно в это же время прославилась своими подвигами снайпер соседнего батальона – Тоня Липилина. Общительный и покладистый Данилов почему-то равнодушно обходил девушку. Они часто встречались, работали в соседних секторах, а душевной близости у них почему-то не возникало, хотя это было бы вполне естественно между людьми, которые обеспечивали друг другу боевые фланги.
«Девчонка, чего с нее взять», – пренебрежительно замечал Данилов, когда речь заходила о Липилиной.
Это было явно несправедливо, потому что Тоня мало в чем отставала от самого Данилова.
Уже перед весенним наступлением Данилов привел в неописуемую ярость немцев, сняв удачным выстрелом представителя гитлеровского верховного командования, когда тот совершал инспекторский смотр своих передовых укреплений. Немцы забросали наши траншеи листовками, в которых категорически утверждали что русский гросс-снайпер Данилофф будет уничтожен не позднее, чем через пять дней, самым что ни на есть выдающимся гросс-снайпером имперских вооруженных сил, майором СО Гансом фон-Ульприхт.
«Хвастаются, стервецы, – весело заметил Данилов, когда ему показали эту листовку. Но перед выходом в очередную засаду, в разговоре с командиром роты, он, словно между прочим, попросил: – Вы бы, товарищ лейтенант, предупредили соседних снайперов, чтобы не зевали».
Так прошло два дня. И вдруг вражеский снайпер дал знать о себе целой серией очень дерзких вылазок. Был убит веселый повар Котов, с которым когда-то Данилов прибыл на передний край, ранило старшину Неупокоева, и его заменил толстяк Чистяков. Почти в один и тот же час из соседней роты унесли в полевой госпиталь сразу трех солдат. Данилов потемнел лицом. Вечером сообщили, что немецким снайпером ранен адъютант командира полка. Гармоника в руках Данилова басовито вскрикнула. Он отставил ее и, зажав ладони между коленями, минут десять сидел потупившись.
Зная его неровный характер, товарищи помолчали, потом заговорили о посторонних вещах. Только пожилой уралец Гурьев не выдержал и ворчливо сказал: «Расшевелить врага смогли, а вот ухлопать толку нехватает».
Минут через пять Данилов ушел. Вернулся только на следующий вечер. Молчком вычистив винтовку, лег спать. В блиндаже по возможности говорили шепотом; солдаты знали, какая в обороне важная фигура снайпер. Передавали в разговорах, что Данилов за сутки убрал семерых гитлеровцев.
Ночью немцы несколько раз обстреливали ураганным минометным огнем «ничейную» полосу. Из штаба батальона было приказано иметь максимальное количество людей на переднем крае. Час от часу обстановка на участке все больше накалялась.
Утром старшина Чистяков несмело потянул Данилова за ногу и сказал: «Степан, ты спишь? Послушай, что говорить буду…» – «Говори», – глухо отозвался снайпер. «Тоню Липилину немец стрелил… жалко девчонку. Только что унесли в санроту».
Шинель стремительно слетела с Данилова. Он сел, вцепившись железными пальцами в плечи старшины. Его припухшие от сна веки вздрагивали, губы приоткрылись, обнажив два ряда белых острых зубов.
«Что ты сказал? – прошептал он. – Тоню?» – «Да ты… это… – забормотал Чистяков, – говорят, что не насовсем». – «Не насовсем!..»
Данилов метнул на Чистякова гневный взгляд, но тут же встал и, вытянувшись по форме, попросил: «Разрешите на пятнадцать минут отлучиться в санроту?»
Тоню готовили к эвакуации в тыл. Подтянутый, строгий Данилов стал у ее изголовья. Она увидела его и сквозь гримасу боли виновато улыбнулась: «Проморгала, Степа… Мне кажется, он у двух осин, что в твоем секторе…» – «Тоня… – Данилов наклонился к девушке и неумело коснулся ладонью ее щеки, – Я убью его… Тоня!»
Вечером в блиндаже не слышно было гармошки. Уходили на посты солдаты. В желтом свете коптилки медленно колебались тени на стенах. Данилов поздно вернулся от командира роты и сейчас же стал неторопливо и особенно обстоятельно готовиться к выходу. Проверил оптический прицел, заново осмотрел и протер патроны, переобулся, сунул за пазуху два сухаря и ушел.
Уралец Гурьев стоял у амбразуры на правом фланге ротного участка. Снайпер пробыл у него до того часа, когда на востоке забрезжил голубоватый свет. Несколько раз до этого к ним заглядывал командир роты и тихо спрашивал: «Сидишь? Ну сиди!»
Наконец Данилов поднялся.
«Тронулся? – встревоженно спросил Гурьев. – Может, отдохнешь еще?» – «После войны. В Сочи-Мацеста», – буркнул Данилов и бесшумно скользнул через бруствер, точно растаял в струящейся полумгле.
Гурьеву показалось, что еле приметный холмик, до которого от бруствера было метров сто, расступился и поглотил маленького солдата. Но если бы уралец мог выйти вперед, он заметил бы, как между кустиками прошлогодней травы медленно и настороженно живут серые строгие глаза. Пока поднималось утро, эти глаза ощупывали каждую кочку, каждую ложбинку перед передним краем немцев. Место привычное, знакомое: справа две тонкие осины, слева чистое поле, перепаханное воронками. Как будто ничего нового. Но за комлем осины видна еще приметная выпуклость каски, прикрытой маскировочной сеткой. Вот каска чуть заметно перемещается. Данилов кривит губы: дурак этот немец, если хочет поймать на такую тощую приманку!
Но где же все-таки «рыболов»? Не обращая внимания на плохо замаскированную каску, снайпер переводит взгляд чуть левее. Догадка обжигает его в ту же секунду. Он даже прикрывает глаза от волнения, но тут же успокаивается и сжимает шейку приклада, словно уже самого немца держит за горло.
Для того чтобы средняя, самая неприметная кочка попала в перекрестье прицела, нужно было повернуться всего градусов на двадцать. Едва он повернулся, как над головой просвистела пуля. Можно было бы, конечно, еще подождать, но Данилов, чуть покривив уголки сухих, обветренных губ, нажал спуск, и кочка, словно рассеченная хлестким ударом, распалась надвое. Из-под нее судорожно вскинулась рука, плоская немецкая каска покатилась в сторону…
– Мы потом еще долго воевали со Степаном Даниловым, до самого Одера дошли, – говорит Рогов, раскуривая потухшую папиросу.
– А вы рассказывайте, Павел Гордеевич! – просит Черепанов. – Его, что ж, убили потом?
– Его наградили званием Героя Советского Союза, и я уверен, что он остался жив! – Рогов поднимается со ступеньки. – Такие не умирают. Если хотите, я вам еще расскажу о нем много интересного, но это как-нибудь потом, а сейчас дело у меня к вам. Слушайте-ка…
Еще не менее часа после этого со ступенек виадука слышался то ровный голос Рогова, то ломкий басок Черепанова, то вдруг разгорался общий оживленный разговор. Потом бригада забойщиков в полном составе провожала инженера до самого дома. Пожимая на прощанье руку, Черепанов сказал, кивнув в сторону почтительно молчавших товарищей:
– Павел Гордеевич, надейтесь… Не подведем.
